Тема 2

Таким образом, решение дифференциального уравнения динамики ровно n раз позволяет последовательно определить столбцы фундаментальной матрицы, если вектор начальных условий изменяется указанным выше образом

Вопрос

Вопрос

План

План

План

1. «Переходный» характер современной литературы

2. Современный литературный процесс как объект изучения

3. Четыре «поколения» современных писателей

4. Массовая литература и ее роль в современной культуре

5. Основные тенденции развития прозы и поэзии рубежа веков

Литература

1. Берг М. Литературократия Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. – Хельсинки; М., 2000.– 345 с.

2. Агеносов В.В. Некоторые итоги развития литературы ХХ века в контексте русского литературного процесса (Опыт классификации)//Филологические науки. –2003.– № 1. –С.3–10.

3. Ерофеев В. Русские цветы зла // Собр. соч.: В 3 т.– М., 1996.– Т.2.

4. Карпов А.С. Необыкновенная реальность. К характеристике современной русской прозы // Русская словесность.– 1994.– №6. – С.34 –40

5. Кузьмин А.Г. К какому храму мы ищем дорогу // Наш современник.– 1988. –№3. –С.56 – 62

6. Лейдерман Н., Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир. –1993.– №7. – С.23 –28

7. Лейдерман Н., Липовецкий М. Теоретические проблемы изучения русской литературы ХХ века // Русская литература ХХ века, вып.1. – Екатеринбург, 1992. – С.3 –25.

8. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. Книга 3: В конце века (1986–1990-е годы). – М., 2001.

9. Николаев П.Н. Современный литературный процесс глазами теоретика Филологические науки. –1997 – №2. – С.3 –12.

10. Новиков В. Деноминация: литераторы в плену безымянного времени //Знамя.–1998.–№7. –С. 48 –58

11. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. –М.: Флинта: Наука, 2002. – 608с.

12. Хрулев В.И. Проблемы преподавания новейшей русской литературы//Вестник МГУ. Сер.9. –Филология.– 2001.– №1.– С134 –138.

1. Русская культура совершила прорыв в совре­менность, и русскому писателю не осталось ничего другого, как стать современным (Генис А.). Обращение к современной литературе всегда содержит в себе внутреннюю опасность: ведь мы прикасаемся к совсем «горячему» материалу, в поле нашего зрения входят произведения, от создания которых нас отделяют не десятилетия, а всего лишь месяцы; эта литература существует в режиме «здесь» и «сейчас». Поэтому все теоретические положения носят лишь приблизи­тельный характер, время все еще подправит в «табеле о рангах» литературы рубежа XX—XXI веков. Не случайно малочисленные учебные пособия по новейшей русской литературе отличаются столь явной субъективностью. Пожалуй, достаточно цельная и полная версия развития русской литературы второй половины XX века представлена лишь в трехтомном пособии Н. Л. Лейдермана и М. II. Липовецкого.

Современный литературный процесс рубежа XX—XXI веков заслуживает особого внимания по ряду причин: во-первых, ли­тература конца иска своеобразно подводит итог художественным и эстетическим исканиям всего столетия; во-вторых, новейшая литература помогает понять всю сложность и дискуссионность нашей действительности; в-третьих, своими экспериментами и художественными открытиями она намечает перспективу разви­тия литературы XXI века.

Рубеж XIX-XX веков был периодом обновления самых раз­ных видов и жанров художественного творчества, периодом рож­дения новых форм, выработки «нового художественного зрения» (Ю.Тынянов). П.С.Коган, летописец Серебряного века, в «Очерках по истории русской литературы» писал: «Меняются общества и общественные организации, но сходны, повторяются и поэтому в известном смысле "вечны" личные драмы, сопрово­ждающие эти смены, сходны муки тех, кому выпадает на долю стать жертвами переходов и духовных междуцарствий». Наш со­временник культуролог Михаил Эпштейн констатирует повто­ряемость ощущения переходности, пограничности: «На исходе XX века опять главенствует тема конца: Нового века и Просве­щения, истории и прогресса, идеологии и рационализма, субъ­ективности и объективности. Конец века воистину располагает себя в конце всего: после авангарда и реализма, после индуст­риализации и империализма... Смерть Бога, объявленная Ницше в конце XIX века, откликнулась в конце XX века целой серией смертей и самоубийств: смерть автора, смерть человека, смерть реальности, смерть истины». Подведение итогов, апокалиптиче­ские настроения, спор с классической традицией, дискуссии о новом герое, поиски адекватного наступающему веку языка — это все черты литературы рубежа веков, символически зажатого между словами «конец» и «начало». Литература переходного пе­риода — это время вопросов, а не ответов, это период жанровых трансформаций, это время поисков нового Слова. «Во многом непонятны мы, дети рубежа веков, мы ни "конец" века, ни "на­чало" нового, а схватка столетий в душе; мы — ножницы между столетиями». Думается, что сказанные сто лет назад слова Анд­рея Белого могут повторить сегодня практически все.

Популярными становятся мемуары и документальные хрони­ки, исторические романы и различные формы автобиографий — жанры, в которых жизнь человека показана на фоне историче­ского времени, на фоне XX века. «Исповедь — единственная ан­титеза вымыслу. Литературная вселенная сжимается до автопорт­рета», — точно выразил формулу эпохи А. Генис. Не случайно «круглый стол», недавно проведенный журналом «Знамя», назы­вался «Современная литература на перекрестке автобиографии». Интересно определяет специфику сегодняшней литературы Татьяна Толстая: «XX век — это время, прожитое с оглядкой на­зад через бабушек, дедушек и родителей. Это часть моего миро­ощущения: будущего нет, настоящее — это только математиче­ская линия, единственная реальность — это прошлое....Воспо­минание о прошлом составляет какой-то видимый и ощутимый ряд. И поскольку он более зрим и ощутим, то человека начинает тянуть в прошлое, как других иногда тянет в будущее. И у меня иногда создается ощущение, что мне хочется попасть назад в прошлое, ибо это и есть будущее».

«Счастлив тот, кто преодолевал рубежи веков, кому довелось пожить в соседствующих столетиях. Почему: да потому что это как две жизни отбарабанить и даже как если бы одну жизнь ты проторчал в Саранске, а другую отпраздновал на Соломоновых островах, или одну пропел-прогулял, а другую в заточении отси­дел, или в одной жизни ты был пожарником, а в другой предво­дителем мятежа», — иронически пишет наш современник Вячеслав Пьецух. Лауреат Букеровской премии 1992 года Марк Хари­тонов более серьезен: «Чудовищный, потрясающий век! Когда сейчас, под занавес, пробуешь окинуть его взглядом, дух захва­тывает, сколько он вместил разнообразия, величия, событий, на­сильственных смертей, изобретений, катастроф, идей. Эти сто лет по густоте и масштабу событий сравнимы с тысячелетиями; быстрота и интенсивность перемен нарастали в геометрической прогрессии... Осторожно, ни за что не ручаясь, заглядываем мы за новый предел. Какие возможности, какие надежды, какие уг­розы! И насколько все еще более непредсказуемо!»

Любой рубеж веков — открытая к диалогу культур эстетиче­ская система, поэтому проза отечественных писателей находится в едином экспериментальном пространстве с прозой известных современных зарубежных авторов М. Кундеры, X. Мураками, М. Павича и др. «В новой России писатель обречен быть совре­менным. Он стоит у той же развилки, что и любой другой автор, живущий в самом конце XX века», — справедливо отмечает В. Ерофеев.

Современную литературу часто называют в какой-то степени «переходной» — от жестко унифицированной подцензурной со­ветской литературы к существованию литературы в совершенно иных условиях свободы слова, изменения роли писателя и чита­теля, утере «литературоцентризма». Поэтому оправдано частое сопоставление с литературным процессом и Серебряного века, и 20-х годов: ведь тогда так же нащупывались новые координаты движения литературы.

На конференции «Современная литература: критерий ценно­стей» В. Астафьев высказал следующую мысль: «Современная литература, основанная на традициях великой русской литерату­ры, начинается заново. Ей, как и народу, предоставлена свобо­да... Литераторы мучительно ищут этот путь». Важно понять, что сегодня литература живет по законам «рубежа веков», так же, как и сто лет назад, «содержанием литературы являются трагиче­ские противоречия действительности» (так в 1905 году о совре­менной ему литературе писал М. Горький). Сами современные писатели связь с началом века ощущают постоянно. Так, писа­тельница Нина Садур, вспомнив строки философа начала XX века В. Розанова: «Души в вас нет, господа: и не выходит литературы», — пишет: «...таким мне и видится постсоветский пе­риод литературы». А В. Шаров связывает современный литера­турный процесс с двадцатыми годами: «Я думаю, что генетиче­ски всего ближе мы к литературе 20-х — начала 30-х гг.: тогда начиналось то, свидетелями конца чего нам суждено быть....Мы не только кончаем, завершаем то, что они начали, не только до­писываем их книгу: им самим говорим, как, чем она завершит­ся, — мы и очень похожи на то поколение своим ощущением жизни».

2. Уникальность современного литературного процесса делает его чрезвычайно сложным и противоречивым объектом изуче­ния. Необходимо отойти от привычных стереотипов в изучении русской литературы, увидеть в ней живую словесность, которая, разрушая мифы, создает новую эстетику, почувствовать смену литературного кода, представить литературный процесс в непре­рывном и непрекращающемся диалоге с предшествующей лите­ратурой. Нельзя не согласиться с А. Генисом, считающим, что «применять к сегодняшней литературе старые традиционные критерии невозможно. Нельзя рассматривать современный лите­ратурный процесс как однолинейный, одноуровневый. Литера­турные стили и жанры явно не следуют друг за другом, а сущест­вуют одновременно. Нет и в помине былой иерархичности лите­ратурной системы. Все существует сразу и развивается в разных направлениях». Действительно, многоголосие новейшей литера­туры, отсутствие единого метода, единого стиля, единого лиде­ра – к чему за 70 лет своего существования так привыкла совет­ская литература — одна из ярких черт современности.

Многие современные критики сходятся во мнении, что в конце XX века происходит слом литературной эпохи, утеря лите­ратуроцентризма в обществе, резко меняется тип писателя и тип читателя. Если на протяжении почти двух веков были актуальны слова А. И. Герцена о том, что «у народов, лишенных общест­венной свободы, литература становится единственной трибуной, с которой народ может сказать о своей боли», то сегодня воспитательная, учительная миссия русской литературы уже не столь очевидна.

Ощущение «конца литературы» связано с более фундамен­тальным переосмыслением функций литературы в обществе. Со­временный писатель и критик Михаил Берг считает, что «при­соединение России к мировому сообществу связано с вступлени­ем России в постмодернистское пространство конца века, И здесь совершенно естественно то, что читатель, который рань­ше не осознавал ни себя, ни жизнь, ни литературу, вдруг стал точнее относиться к себе, к литературе, к жизни. И он увидел, что ему литература не нужна. Не нужна в той степени, в которой она нужна ему была несколько лет назад, когда она заменяла ему жизнь». И все же в повести Вяч. Пьецуха «Новая москов­ская философия» звучит надежда на то, что литература все-таки будет востребована обществом: «Литература — это духовный опыт человечества в концентрированном виде и, стало быть, она существеннейшая присадка к генетическому коду разумного су­щества... Люди обязаны жить с оглядкой на литературу, как хри­стиане на "Отче наш"».

Сегодня нередко раздаются сетования на то, что современ­ная литература умерла, ее нет, говорят о «кризисе иерархической системы миропонимания в целом» (М. Липовецкий). Многие критики с иронией пишут, что над русской прозой «тяготеет не­нароком оброненная фраза: "У нас нет литературы"». Современ­никам кажется, что все самое интересное в литературе или уже было, или только должно произойти. Показательно, что новей­шую литературу называют «литературой эпилога» (М. Липовец­кий), «бесприютной литературой» (Е. Шкловский), «плохой про­зой» (Д. Урнов), «больным, который скорее полужив, чем полу­мертв» (Л. Аннинский), «другой литературой» (С. Чупринин) и т. д. Вспоминают слова Е. Замятина из его знаменитой статьи 1921 года «Я боюсь» о том, что будущее русской литературы в ее прошлом. Однако напряженная жизнь современной литературы доказывает обратное.

В начале XX века А. Блок писал: «Если не жить современно­стью — нельзя писать». Через сто лет писатели, участвуя в спорах о современном литературном процессе, так же сходятся в одном: современная литература интересна уже тем, что она эстетически отражает наше время. «Философия государства, его этика, не го­воря о его эстетике — всегда "вчера"; язык, литература — всегда "сегодня" и часто — особенно в случае ортодоксальности той или иной политической системы — даже и "завтра". Одна из заслуг литературы в том и состоит, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной иначе под почетным име­нем "жертвы истории", — сказал в 1987 году в своей знаменитой Нобелевской лекции Иосиф Бродский. Наши современники про­должают эту мысль. Так, писатель А. Варламов пишет: «Нынеш­няя литература, в каком бы кризисе она ни находилась, сохраняет время. Вот ее предназначение, будущее — вот ее адресат, ради ко­торого можно стерпеть равнодушие и читателя, и правителя». В унисон Варламову звучат слова Ю. Алешковского: «Так или иначе литература конструирует жизнь. Строит модель, пытается зацепить, высветить определенные типажи. Сюжет, как известно, неизменен с древности. Важны обертоны... Есть писатель — и есть Время — нечто несуществующее, неуловимое, но живое и пульсирующее, — то нечто, с чем пишущий вечно играет в кош­ки-мышки». А Е. Попов в своей повести «Душа патриота, или различные послания к Ферфичкину» вырабатывает практически девиз современного писателя: «Не теряй зря времени, описывай то, что пока есть». «Я говорю с эпохой», — вслед за О. Мандель­штамом могут повторить наши современники. Возможно, именно эту способность отражать время и ценят сегодня читатели.

3. Пространство современной литературы слишком пестрое. Сего­дняшнюю литературу творят люди разных поколений: и те, кто существовал в недрах советской литературы, и те, кто работал в андеграунде литературы, и те, кто начал писать совсем недавно. У представителей этих поколений принципиально различное от­ношение к слову, к его функционированию в тексте.

Писатели-шестидесятники, которых петербургский писатель Валерий Попов иронически назвал «прогульщиками соцреализ­ма» (А. Вознесенский, В. Аксенов, В. Войнович, А. Солжени­цын, Ф. Искандер, Б. Окуджава, Е. Евтушенко, В. Астафьев, A. Синявский И ДР.), ворвались в литературу во времена оттепели 1960-х годов и, почувствовав кратковременную свободу слова, стали символами своего времени. Позже их судьбы сложились по-разному, но интерес к их творчеству (где бы они ни были) сохранялся постоянно. Сегодня — это признанные классики со­временной литературы, отличающиеся интонацией иронической ностальгии и приверженностью к мемуарному жанру". Критик М. Ремизова пишет об этом поколении так: «Характерными чер­тами этого поколения служат известная угрюмость и, как ни странно, какая-то вялая расслабленность, располагающая боль­ше к созерцательности, нежели к активному действию и даже незначительному поступку. Их ритм — moderate. Их мысль — рефлексия. Их дух — ирония. Их крик — но они не кричат...»

Авторы поколения 1970-х, назвавшие себя «поколением от­ставших»(С. Довлатов, И. Бродский, В. Ерофеев, А. Битов, B. Маканин, Л. Петрушевская, В. Токарева, С. Соколов, Д. Пригов и др.), уже работали в условиях творческой несвободы, и для них, по воспоминаниям Д. Пригова, было ругательным выраже­ние «Это можно печатать». И. Бродский говорил о своем поко­лении: «Мы были ненасытными читателями и впадали в зависи­мость от книг. Книги... обладали абсолютной властью над нами. Диккенс был реальнее Сталина и Берии... В нравственном отношении это поколение было среди самых книжных в русской ис­тории». Писатель-семидесятник, в отличие от шестидесятника, связал свои представления о личной свободе с независимостью от официальных творческих и социальных структур. Среда семи­десятников использовала свои собственные источники культур­ной информации, развивала свои собственные средства тиражи­рования и распространения созданных произведений (самиздат и тамиздат), выработала свои собственные представления о цен­ностных ориентирах создаваемой литературы. Для них актуаль­ным и близким стал пафос базаровской фразы «Человек хорош, обстоятельства плохи». «С середины 70-х годов началась эра не­виданных доселе сомнений не только в новом человеке, но и в человеке вообще... литература засомневалась во всем без исклю­чения: в любви, детях, вере, церкви, культуре, красоте, благород­стве, материнстве, народной мудрости... На место психологиче­ской прозы приходит психопатологическая. Уже не ГУЛАГ, а сама распадающаяся Россия становится метафорой жизни», — пишет об особенностях почерка этого поколения один из замет­ных его представителей Виктор Ерофеев. Именно это поколе­ние начинает осваивать постмодернизм, в самиздате появляет­ся поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», романы Саши Соколова «Школа для дураков» и Андрея Битова «Пуш­кинский дом», фантастика братьев Стругацких и проза русского зарубежья.

С «перестройкой» в литературу пришло еще одно мно­гочисленное и яркое поколение писателей (В. Пелевин, Т. Тол­стая, Л. Улицкая, В. Сорокин, А. Слаповский, В. Тучков, О. Славникова, М. Палей и др.), которые, начав работать уже в бесцензурном пространстве, смогли свободно осваивать разнообразные маршруты литературного эксперимента. Проза Сергея Каледина и Олега Ермакова, Леонида Габышева и Александра Терехова, Юрия Мамлеева и Виктора Ерофеева, повести Викто­ра Астафьева («Печальный детектив» и «Людочка») и Людмилы Петрушевской затрагивали запретные ранее темы армейской «дедовщины», ужасов тюрьмы, быта бомжей, проституции, алко­голизма, бедности, борьбы за физическое выживание. «Эта про­за возродила интерес к "маленькому человеку", к "униженным и оскорбленным" — мотивам, формирующим уходящую в XIX век традицию возвышенного отношения к народу и народному стра­данию. Однако, в отличие от литературы XIX века, "чернуха" конца 1980-х годов показала народный мир как концентрацию социального ужаса, принятого за бытовую норму. Эта проза вы­разила ощущение тотального неблагополучия современной жиз­ни. Оказалось, что область ужасного и безобразного, насильст­венно вынесенная за пределы культуры "застоя", огромна и вез­десуща. Мир "дна" предстал в этой прозе не только как метафора всего социального устройства, но и как реалистиче­ское свидетельство хаотичности общепринятого "порядка" су­ществования в целом. Неонатуралистическая проза строит свой образ мира по образцу средневекового "кромешного мира" (Д. С. Лихачев), который сохраняет структуру "правильного" мира, меняя смысловые знаки на противоположные», — пишут Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. В конце 1990-х появляет­ся другое поколение совсем молодых писателей (А. Уткин, A. Гостева, П. Крусанов, И. СтогоFF, Е. Мулярова, А. Геласинов, Е. Садур, Е. Долгопят, Е. Родов, Б. Ширянов и др.), о которых B. Ерофеев говорит: «Молодые писатели — первое за всю исто­рию России поколение свободных людей, без государственной и внутренней цензуры, распевающих себе под нос случайные рек­ламные песенки. Новая литература не верит в "счастливые" со­циальные изменения и моральный пафос, в отличие от либе­ральной литературы 60-х годов. Ей надоели бесконечное разоча­рование в человеке и мире, анализ зла (литература андеграунда 70—80-х гг.). Вместо концептуальных пародий на социалистиче­ский реализм она балдеет от его "большого стиля"». Критик О. Славникова, один из кураторов литературной премии «Дебют», в статье, посвященной прозе «поколения next», пишет: «Правота молодости основана не на экспертизе, не на знании того, чего, к примеру, не знает тридцатипятилетний человек, а на свободе. Писатель из next'ob отвергает эстетику изысканно­го индивидуализма, нытья и распада. Роль социального аутсай­дера ему не по вкусу, он примеряет на себя роль молодежного лидера».

4. Очевидная полифоничность, многоголосие сегодняшней ли­тературы, обилие встречающихся на каждом шагу книжных лотков с яркими глянцевыми изданиями, люди, читающие в метро Маринину и Акунина, всевозможные литературные мис­тификации и споры о том, кто же скрывается за тем или иным модным именем, — все это, безусловно, требует ответа на во­прос: что же произошло за последнее десятилетие с нашей ли­тературой и с нашим читателем, какое место в современной культуре занимает культура массовая, и вообще, что такое «мас­совая литература»?

Одной из отличительных особенностей нашего времени ста­новится переход от монокультуры к многомерной культуре, со­держащей бесконечное множество уникальных субкультур. Сего­дня, когда мы наблюдаем резкое расслоение читательской ауди­тории, актуальными становятся не только эстетические, но и социокультурные характеристики современной литературы. По­казательна, например, дискуссия, развернувшаяся на страницах журнала «Знамя» «Современная литература: Ноев ковчег?». Один из вопросов, предложенных редакцией, звучал так: «Многоукладность в литературе — это знак общественно-культурного не­благополучия?» «Феномен потока» вывернул наизнанку вчераш­ние ценностные ориентиры. «В 90-е годы русская литература XX века была выстроена заново. Это время предельного плюра­лизма. У каждого литератора, да и у каждого читателя, теперь свой друг и враг. Эпоха-фельетон, сомкнув к концу XX в. масс-культ с авангардом, ждет от писателя скандала, эпатажа, жеста, ежемоментной готовности спровоцировать публику. Ждет гру­бых и острых эффектов. Именно такая стратегия позволяет най­ти читателя», — полагает Е. Ермолин.

В массовой литературе существуют *жесткие жанрово-тематические каноны, являющие собой формально-содержательные модели прозаических произведений, которые *построены по оп­ределенной сюжетной схеме и *обладают общностью тематики, *устоявшимся набором действующих лиц и типов героев. Кано­ническое начало, эстетические шаблоны построения лежат в ос­нове всех *жанрово-тематических разновидностей массовой лите­ратуры (детектив, триллер, боевик, мелодрама, фантастика, фэн-тези, костюмно-исторический роман и др.), именно они формируют «жанровое ожидание» читателя и «серийность» изда­тельских проектов. Для этих произведений характерны *легкость усвоения, не требующая особого литературно-художественного вкуса и эстетического восприятия, и *доступность разным возрас­там и слоям населения, независимо от их образования. *Массовая литература, как правило, быстро теряет свою актуальность, вы­ходит из моды, она *не предназначена для перечитывания, хране­ния в домашних библиотеках. Не случайно уже в XIX веке детективы, приключенческие романы и мелодрамы называли «вагонной беллетристикой», «железнодорожным чтивом», «одно­разовой литературой». Приметой сегодняшнего дня стали разва­лы «подержанной» литературы.

!!! Принципиальное отличие массо­вой и элитарной литератур заключается в различных эстетиках:

*массовая литература опирается на эстетику тривиального, обы­денного, стереотипного, тогда как элитарная — на эстетику уни­кального;

*если массовая литература живет использованием наработанных сюжетных штампов и клише, то важной состав­ляющей элитарной литературы становится художественный экс­перимент;

*если для массовой литературы, в чем-то сближаю­щейся с фольклорным бытованием текстов с определенным на­бором стереотипных сюжетов, абсолютно не важна авторская точка зрения, то отличительной чертой элитарной литературы становится ярко выраженная авторская позиция;

*важная функция массовой литературы — создание такого культурного под­текста, в котором любая художественная идея стереотипизируется, оказывается тривиальной по своему содержанию и по спосо­бу потребления, взывает к подсознательным человеческим инстинктам, видит в искусстве компенсацию неудовлетворенных желаний и комплексов, создает определенный тип эстетического восприятия, который и серьезные явления литературы воспри­нимает в упрощенном, девальвированном виде.

Т. Толстая в эссе «Купцы и художники» говорит о необходимости беллетристики так: «Беллетристика — прекрасная, нужная, востребованная часть словесности, выполняющая социальный заказ, обслужи­вающая не серафимов, а тварей попроще, с перистальтикой и обменом веществ, т. е. нас с вами, — остро нужна обществу для его же общественного здоровья. Не все же фланировать по бути­кам — хочется пойти в лавочку, купить булочку». Литературные судьбы некоторых современных писателей демонстрируют про­цесс сокращения пропасти между элитарной и массовой литера­турами. Так, например, на границе этих литератур расположи­лось творчество Виктории Токаревой и Михаила Веллера, Аяексея Слаповского и Владимира Тучкова, Валерия Залотухи и Антона Уткина, писателей интересных и ярких, но работающих на использовании художественных форм массовой литературы. География их изданий огромна (например, многочисленные из­дания В. Токаревой можно сравнить с огромным количеством изданий популярной писательницы начала XX века А. Вербиц­кой). В начале нашего века Н. Гумилев размышлял о расслоении читательской аудитории: «Уже давно русское общество разби­лось на людей книги и людей газеты, не имевших между собой почти никаких точек соприкосновения. Первые жили в мире ты­сячелетних образов и идей, говорили мало, зная, какую ответст­венность приходится нести за каждое слово... Вторые, юркие и хлопотливые, врезались в самую гущу современной жизни, чита­ли вечерние газеты... пользовались только готовыми фразами или какими-то интимными словечками...» Сегодня гумилевские слова столь же актуальны. Характерная особенность нашей со­временной жизни — ее стремительный темп и лавинообразная информация, ставящая читателя в условия жесткого выбора ме­жду огромным количеством газет, журналов и книгой.

5. Учеными уже не раз отмечалось, что человек рубежа XX—XXI столетия вынужден за свою жизнь воспринять в тысячу раз больше информации, чем его предки. М. Эпштейн полагает, что современный человек находится в состоянии информацион­ного шока, травмы, вызванной «растущей диспропорцией между человеком, чьи возможности биологически ограничены, и чело­вечеством, которое не ограничено в своей техно-информацион­ной экспансии». Показательно, что в книжных продажах лиди­руют всевозможные справочники, энциклопедии, словари, пере­сказы классики и т. д. Выход из этой ситуации человек ищет в сжатии, сокращении информации: «этот процесс можно назвать инволюцией, и он протекает параллельно процессу эволюции. "Инволюция" означает свертывание и одновременно усложне­ние. То, что человечество приобретает в ходе исторического раз­вития. Одновременно сворачивается в формах культурной ско­рописи».

Изобретение в середине XV века Иоганном Гутенбергом пе­чатного станка стало революцией в книжном деле. На протяже­нии последующих пяти веков меняется до неузнаваемости тех­ника печати, но принцип остается неизменным. Он изменяется только с наступлением эпохи компьютера, что позволяет гово­рить о том, что мы живем в эпоху «после Гутенберга». Что про­изошло в современной культуре с приходом Интернета, как там существуют язык, письменная речь, литература? В Интернете уже образовалась собственная литературная среда. Здесь свои библиотеки, книжные магазины, журналы, конкурсы. Интерес­но, что картина русской литературы, представленная в Сети, ре­шительно отличается от «бумажного формата». Это совсем дру­гая, отличная от печатной, среда. В Интернете любой текст су­ществует в контексте записанной устной речи. Это — «говорилки» (chats), гостевые книги, разного плана программы общения в реальном времени. Сегодня нет того, что можно было бы назвать «единым литературным процессом». Процессов два: Интернет сформировал отдельную генерацию «литературных людей» со своими специфическими вкусами, ценностями и тра­дициями. «Общая закономерность." все авторы Интернета пишут плохо. Как дебютанты, так и те, кто уже состоялся по сю сторо­ну электронного Зазеркалья. Искушает легкость сетевой публи­кации. Набрал, щелкнул "мышкой" — и планетарный читатель гарантирован. Экран преуменьшает достоинства произведения, укрупняя его недостатки. Меняется и качество читательского сознания. Традиционный читатель и читатель Интернета — раз­ные читатели, даже если они совмещены в одном человеке. Пер­вый благодушен и нетороплив, второй нетерпим и требователен, один Обломов, другой Штольц. Но по своей метафизической сути Интернет девственно чист и равнодушен к "слишком чело­веческому". Что он такое в физическом измерении? Комбина­ция компьютера, сервера и спутника, высокоорганизованная мертвая материя. Человек для него единственно user, "пользова­тель" — идеальное равенство для преобразователя, стратега, но­вого Христа», — пишет В. Сердюченко.

Писатель сегодня сталкивается с необходимостью бороться за своего читателя, применяя современные пиар-технологии. «Если я читать не буду, если ты читать не будешь, если он читать не будет — кто же нас тогда прочтет?» — иронически задает во­прос В. Новиков. Так, например, Виктор Пелевин создает во­круг себя ореол таинственности, надевая маску некого «вирту­ального гуру»; о романе Т. Толстой «Кысь» слухи ходили задолго до его появления в печати; Виктор Ерофеев — постоянный уча­стник церемоний вручения разнообразных литературных пре­мий — ведет ток-шоу на канале «Культура». Писатель старается приблизиться к своему читателю, для этого организуются раз­личные творческие встречи, чтение лекций, презентации новых книг в крупных книжных магазинах. «Если принять за единицу писательской известности номен (по-латыни "имя"), то можно сказать, что известность эта складывается из множества милли-номенов, устных и письменных упоминаний, называний. Вся­кий раз, произнося слова "Солженицын", "Бродский", "Окуд­жава", "Высоцкий" или говоря, например: Петрушевская, Пьецух, Пригов, Пелевин, — мы участвуем в сотворении и поддержании слав и популярностей. Если же мы чьего-то имени не произносим, мы — осознанно или неосознанно — тормозим чье-то продвижение по лестнице публичного успеха. Толковые профессионалы это усваивают уже с первых шагов и хладно­кровно ценят сам факт называния, номинации, независимо от оценочных знаков, понимая, что самое страшное — молчание, которое, как радиация, убивает незаметно», — считает критик В. Новиков.

«Сейчас читатели отвалились, как пиявки, от писателя и дали ему возможность находиться в ситуации полной свободы. И те, кто еще приписывает писателю роль пророка в России, — это са­мые крайние консерваторы. В новой ситуации роль писателя из­менилась. Раньше на этой рабочей лошадке ездили все, кто толь­ко мог, теперь она сама должна идти и предлагать свои рабочие руки и ноги», — таким видит новое положение писателя Татьяна Толстая. Критики П. Вайль и А. Генис точно определили переход от традиционной роли «учителя» к роли «равнодушного летопис­ца» как «нулевой градус письма». Сергей Костырко считает, что в конце XX века писатель оказался в непривычной для русской ли­тературной традиции роли: «Нынешним писателям как будто легче. Никто не требует от них идеологического служения. Они вольны сами выбирать свою модель творческого поведения. Но, одновременно, свобода эта и усложнила их задачи, лишив оче­видных точек приложения сил. Каждый из них остается один на один с бытийной проблематикой — Любовь, Страх, Смерть, Вре­мя. И работать надо на уровне этой проблематики».

В современной литературе происходит поиск героя. Совершенно очевидно, что с изменением роли писателя и читателя меняется и тип литературного героя. Поиски героя но­вого времени — одна из ключевых особенностей любого рубежа веков. Каким должен быть герой в мире, охваченном безумием, где «безумие становится нормой, а норма вызывает ощущение чуда» (так в «Заповеднике» определял свое время Сергей Довла-тов)? Критики говорят о нем, как о «лишнем человеке» с мяту­щейся душой, который по воле обстоятельств слился с «малень­ким человеком», отмечают его маргинальность и аморфность, зажатость в «тисках безликости» (Е. Шкловский) и «хроническую нравственную недостаточность». Показательно название повести С. Бабаяна, лауреата премии Ивана Петровича Белкина, «Без возврата. Негерой нашего времени» (Континент. № 108). Ин­тересна точка зрения критика М. Ремизовой: «Приходится при­знавать, что лицо типического героя современной прозы иска­жено гримасой скептического отношения к миру, покрыто юно­шеским пушком и черты его довольно вялы, порой даже анемичны. Поступки его страшат, и он не спешит определиться ни с собственной личностью, ни с судьбой. Он угрюм и заранее раздражен всем на свете, по большей части ему как будто бы со­всем незачем жить. (А он и не хочет.) Он раним, как оранжерей­ное растение, и склонен отрефлектировать даже тень эмоции, взволновавшей его не по годам обрюзгшее тело... Он выступа­ет — если не прямым, то косвенным — наследником Ильи Иль­ича Обломова, только растерявшего за то время, которое их раз­деляет, всякий налет романтической сентиментальности. Он ни во что не верит и почти ничего не хочет. Ему страшно не хватает энергии — он являет собой наглядный пример действия энтро­пии, поразившей мир и обитающее в нем человечество. Он страшно слаб, этот герой, и по-своему беззащитен. При всей его романтизированной "надмирности", он всего лишь заговоривший о себе маленький человек. Слова одной из песен А. Макаревича «Мы отважные герои очень маленького роста» неожиданно ста­ли точной формулировкой самоощущения нового героя новой прозы конца XX века.

Для современного литературного процесса важна роль критики и критиков. К справедливым словам Б. Пастернака о том, что «большая литература существует только в сотрудничестве с большим чита­телем», хочется добавить еще и то, что большая литература су­ществует и в активном сотрудничестве с «большой критикой», поскольку триада «писатель — критик — читатель» является не­обходимой составляющей для любого нормального и полнокров­ного литературного процесса. «Меняется "схема" связи поэта с читателем. Теперь это — не от трибуны — в зал, в слух, а от бу­маги — к человеку, в зрение. Читателя не ведут, не призывают, сним — беседуют, как с равным», — пишет поэт Г. Айги. Кри­тик как идеальный посредник зачастую становится необходи­мым участником этой беседы. Он прокладывает пути к постиже­нию современной культуры, строит мосты, связывая писателя и читателя. Критика в России на протяжении двух последних ве­ков была неотъемлемой и равноправной составляющей литера­турного процесса, существенно влияла на движение обществен­ной мысли, претендовала на статус «философии современно­сти», ее престиж и статус были традиционно высоки. Критика по определению была тем, что Достоевский называл «идеей, по­павшей на улицу».

С конца 1980-х годов пересматривались усло­вия существования не только литературы, но и критики, став­шей чуть ли не самым заметным явлением литературного про­цесса. Растерявшаяся в начале 1990-х критика уверенно заняла свое место в современной культуре, хотя ей приходилось пере­страиваться на ходу, т. к. методы и принципы советской крити­ки оказались абсолютно беспомощными перед новой экспери­ментальной, пестрой прозой конца XX века. Новый критический язык стал ориентироваться на выявление модных, культовых текстов. Литературная критика при этом стала свое­образным зеркалом книгоиздательской реальности. В 1997 году была даже учреждена академия критики, получившая название «Академия русской современной словесности» (АРСС). Коммен­тируя в «Литературной газете» это событие, Н. Иванова точно и иронично вывела типологию современных критиков: «Есть кри­тик-ищейка, следователь-исследователь, разоблачающий поддел­ку для установления истинной ценности. Есть критик-белка, вішелушиватель, проявитель смыслов. Критик-исполнитель. Ди­рижер. Есть критик-кутюрье, делающий моду, погоду в литературе. Я же не говорю о критике-властителе дум (послед­няя эпоха возрождения этой значительнейшей для русской лите­ратуры роли — эпоха гласности, до свободы слова). Есть кри­тик-фокусник, критик-иллюзионист. Есть мука — это писатель; есть вода — это читатель; и есть, наконец, дрожжи — это литера­турная критика. Без нее по большому счету не будет выпечен хлеб российской словесности».

Как писал В. Г. Белинский в статье «О русской повести и по­вестях г. Гоголя», «...ибо если есть идеи времени, то есть и формы времени». С уверенностью можно ска­зать, что критика стала одной из необходимых в палитре сего­дняшней словесности красок. Современный литературный про­цесс невозможно представить без острых, ярких, спорных, глу­боких статей Андрея Немзера и Натальи Ивановой, Сергея Костырко и Ольги Славниковой, Марии Ремизовой и Михаила Золотоносова, Татьяны Касаткиной и Владимира Новикова, Александра Гениса и Марка Липовецкого. В недавнем интервью «Книжному обозрению» главный редактор «Нового мира» Анд­рей Василевский, сетуя на то, что до сих пор нет «Букера» для критиков, вскрыл механизм «зависимости» литературы от крити­ки, от ее «эха»: «В каком-то смысле новая книга (даже если она хорошо продается), не получившая этого живого критического отклика, как бы и не существует вовсе».

Основные направления современной прозы. Классифицировать направления современной прозы сложно, однако первые попытки уже существуют. Так называемая нео­классическая линия в современной прозе обращается к социаль­ным и этическим проблемам жизни, исходя из реалистической традиции русской литературы с ее проповедческой и учительской ролью. Открыто публицистический характер, тяготение к фило­софской и психологической прозе отличают произведения В. Распутина («Пожар»), В. Астафьева («Печальный детектив»), А. Приставкина («Кукушата»), Б. Васильева («Капля за каплей») и др. Для представителей условно-метафорического направления современной прозы, напротив, не свойственна психологическая обрисовка характера героя, свои истоки писатели (В. Орлов, А. Ким, В. Крупин, Ф. Искандер, А. Адамович, В. Маканин, Л. Петрушевская и др.) видят в иронической молодежной прозе 60-х годов, поэтому строят художественный мир на различных типах условностей (сказочной, фантастичной, мифологической).

Мир социально сдвинутых обстоятельств и характеров; внешнее равнодушие к любому идеалу и ироническое переосмысление культурных традиций характерны для так называемой «другой прозы». Произведения, объединенные этим достаточно условным определением: это и восходящая к жанру физиологичсекого очерка натуральная проза С. Каледина («Стройбат»), А. Габышева («Одлян, или Воздух свободы»), и игровой по сво­ей поэтике иронический авангард (Евг. Попов, В. Ерофеев, Вяч. Пьсцух, Л. Королев и др.). Конечно, более всего литературо­ведческих споров вызывает постмодернизм, воспринимающий чужие языки, культуры, знаки, цитаты как собственные, из них строящий новый художественный мир (Вен. Ерофеев, С. Соко­лов, В. Пелевин, Т. Толстая, В. Нарбикова, В. Сорокин и др.). И. Скоропанова рисует точный портрет писателя-постмодерни­ста: «Особые приметы: лишен традиционного "я" — его "я" мно­жественно, безлично, неопределенно, нестабильно, выявляет себя посредством комбинирования цитации; обожает состояние творящего хаоса, опьяняется процессом чистого становления; за­кодирован, даже дважды; соединяет в себе несоединимое, элита­рен и эгалитарен одновременно; тянется к маргинальному, лю­бит бродить "по краям"; стирает грань между самостоятельными сферами духовной культуры, всегда находит возможность ус­кользнуть от любой формы тотальности; всем видам производст­ва предпочитает производство желания, удовольствие, игру; ни­кому не навязывается, скорее способен увлечь, соблазнить. Ха­рактер: независимый, скептический, иронический, втайне сентиментальный, толерантный; при всем том основательно за­комплексован, стремится избавиться от комплексов. Любимые занятия: путешествия (в пространстве культуры), игра (с культур­ными знаками, кодами и т. д.), конструирование / переконструи­рование (интеллектуальная комбинаторика), моделирование (возможных миров)». Постмодернизм пытается существовать в условиях «конца литературы», когда уже ничего нового написать нельзя, когда сюжет, слово, образ обречены на повторение. По­этому характерной особенностью литературы постмодернизма становится интертекстуальность. В произведениях Вен. Ерофеева («Москва — Петушки»), В. Ерофеева (сборник рассказов и по­вестей «Карманный апокалипсис», роман «Жизнь с идиотом» и др.), Вяч. Пьецуха (сборник рассказов «Государственное дитя» и др.), В. Пелевина («Чапаев и Пустота», «Жизнь насекомых», «Желтая стрела»), С.Соколова («Школа для дураков», «Между собакой и волком») и многих других внимательный читатель постоянно наталкивается на цитаты, образы классической литера­туры XIX и XX вв. Читатель для писателя-постмодерниста стано­вится соавтором. «Постмодернизм отвергает наивные и субъек­тивистские стратегии, рассчитанные на проявление творческой оригинальности, на самовыражение авторского "я", — и откры­вает эпоху "смерти автора", когда искусство становится игрой цитат, откровенных подражаний, заимствований и вариаций на чужие темы», — пишет М. Эпштейн.

Особенности современной женской прозы.

«В русской литературе открывается бабский век. В небе мно­го шаров и улыбок. Десант спущен. Летит большое количество женщин. Всякое было — такого не было. Народ дивится. Пара­шютистки. Летят авторы и героини. Все хотят писать о женщи­нах. Сами женщины хотят писать», — так В. Ерофеев иронически обозначает еще одну яркую отличительную черту современного литературного процесса. Последние десять лет не умолкают дискуссии о современной женской прозе, активно заявившей о себе в конце 1980-х гг. Появление на литературном горизонте столь ярких и разных писательниц, как Людмила Петрушевская, Татьяна Толстая, Валерия Нарбикова, Людмила Улицкая, Викто­рия Токарева, Ольга Славникова, Дина Рубина, Галина Щерба­кова и др., сделало актуальным вопрос о том, что такое «женская литература», стоит ли вообще выделять ее из всей совокупности литературных произведений. Что такое женская литература, су­ществуют ли особые женская эстетика, женский язык, женская способность письма?

Критик Т. Морозова считает, что «женской литературе принадлежит будущее, а может быть, уже и настоя­щее». Возникают споры по поводу самого термина «женская ли­тература», звучит вопрос о том, стоит ли делить литературу по «половому признаку». Однако наличие особого взгляда на совре­менность и современника, особого ракурса, особой постановки философских и нравственных проблем в произведениях женщин-писательниц признают все. Так, писательница и критик Н. Габриэлян в дискуссии по этому вопросу высказывает следую­щую точку зрения: «"Женская проза" — это проза, написанная женщинами. В сложившемся типе культуры слова "мужское" и "женское" не являются нейтральными, указывающими только на биологический пол. Они также несут в себе и оценочные момен­ты, включают в себя целую подсистему знаков». А Виктория Токарева устами своей героини писательницы из романа «Тело­хранитель» говорит: «Вопросы примерно одни и те же и у рус­ских журналистов, и у западных. Первый вопрос — о женской литературе, как будто бывает еще мужская литература. У Бунина есть строчки: "Женщины подобны людям и живут около людей". Так и женская литература. Она подобна литературе и существует около литературы. Но я знаю, что в литературе имеет значение не пол, а степень искренности и таланта... Я готова сказать: "Да". Существует женская литература. Мужчина в своем творчестве ориентируется на Бога. А женщина — на мужчину. Женщина восходит к Богу через мужчину, через любовь. Но, как правило, объект любви не соответствует идеалу. И тогда женщина страдает и пишет об этом. Основная тема женского творчества — тоска по идеалу».

Внимание к той особой интонации, которая звучит в прозе современных писательниц, обусловило, например, появле­ние в издательстве «Вагриус» особой серии, называющейся «Женский почерк». Действительно, без этого «женского почер­ка», без рассказов Петрушевской и Токаревой, повестей Щерба­ковой и Славниковой, рассказов М. Вишневецкой и Д. Рубиной, без романа «Медея и ее дети» Л. Улицкой, без «Кыси» Т. Толстой трудно представить современную прозу.

Основные черты современной поэзии.

Современная поэзия столь же многолика и противоречива, как и современная проза. Сегодня невозможно выделить одну или две наиболее влиятельные группы поэтов, которые форми­ровали бы магистральное течение поэзии конца XX века. Читатель может в зависимости от собственных вкусов отдавать пред­почтение той или иной поэтической школе. Это и «шестидесят­ники» (А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина и др.), и поэты-авангардисты, вышедшие из «самиздата» (О. Григорьев, Г. Сапгир и др.), и поэты-неоклассики (Б. Кенжеев, С. Гандлевский, А. Цветков и др.), и особая «петербургская школа» (Е. Шварц, В. Кривулин, А. Кушнер, А. Машевский и др.), и по­эты-концептуалисты (Д. Пригов, Л. Рубинштейн, Т. Кибиров и др.), и рок-поэзия (А. Башлачев, Б. Гребенщиков, Ю. Шевчук и др.), и бардовская песня (Б. Окуджава, Ю. Визбор, Ю. Ким и др.). Особняком стоит удивительная и бездонная поэзия И. Бродского, которая достойно замыкает весь поэтический XX век. Современные поэты, руководствуясь любимой ими фор­мулой X. Л. Борхеса о том, что «литературные вкусы Бога неве­домы», напряженно ищут поэтический язык конца XX века. Их эпатаж, неожиданные эксперименты, синтез с различными со­временными видами искусства — все это тоже своеобразный портрет нашего времени. «Вижу ли я ростки нормальной литера­туры? Да, конечно. Особенно — в поэзии, которая — думаю, что к счастью для нее, — оказалась как бы на периферии внимания критики и читателя последние шесть лет.

Замечательно сказал Владимир Корнилов:

Публицистика рушит надолбы,

Настилает за гатью — гать.

А поэзии думать надо бы,

Как от вечности не отстать.

"Вечное" в поэзии — это не очередные гражданские (или "национальные") идеи, а движение поэтики. И сегодня "гори­зонтальный" спор "неозападников" и "неославянофилов" вы­тесняется спором профессионально-литературным, "вертикаль­ным" — спором о традиции и новаторстве, о месте "классиче­ской" поэзии и поэзии постмодернизма. Почему я считаю этот спор конструктивным? Потому что в результате его появляются новые литературные тексты, а не реанимированные старые идеологемы», — пишет Н. Иванова.

Действительно, современная экспериментальная поэзия в лице Д. Пригова, Т. Кибирова, Л. Рубинштейна, Вс. Некрасова и других продолжает экспери­мент, начатый в начале века футуристами и обэриутами. Они, подобно постмодернистам в прозе, делают главным героем своей поэзии цитату, штамп, лозунг, стереотипную фразу. Их по­эзия — повод для игры в ассоциации с читателем. Этому аван­гардному направлению, получившему у критиков название кон­цептуализм, противостоит поэзия так называемого метареализма. Поэты этого направления (О. Седакова, Е. Шварц, В. Кривулин, И. Жданов, А. Драгомощенко и другие) намеренно усложняют само понятие реального мира. «Метареализм и кон­цептуализм — не столько замкнутые группы, сколько полюса, между которыми движется современная поэзия, — стилевые пределы, между которыми существует столько же переходных ступеней, сколько новых поэтических индивидуальностей». Особую актуальность приобретают слова О. Мандельштама: «Ныне происходит как бы явление глоссолалии. В священном исступлении поэты говорят на языке всех времен, всех культур. Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так дверь старого мира настежь распахнута перед тол­пой. Идите и берите. Все доступно: все лабиринты, все тайники, все заповедные ходы» («Слово и культура», 1921 год). О. Ман­дельштам в 20-е годы говорил о цитате, как о цикаде, которая откликается. Литературовед В. Шкловский в 70-е любил повто­рять, что мы держимся за цитату, как за стенку, словно учась хо­дить. И сегодня в современную литературу вошла центонность.

Показательно, например, стихотворение поэта-концептуали­ста Всеволода Некрасова:

Я помню чудное мгновенье Невы державное теченье Люблю тебя Петра творенье Кто написал стихотворенье Я написал стихотворенье.

Конечно, нужно признать, что «за окном» у нас очень «непо­этическое» время. И если рубеж XIX—XX вв., «Серебряный век», часто называли «веком поэзии», то рубеж XX и XXI ве­ков — это «прозаическое» время. Однако нельзя не согласиться с поэтом и журналистом Львом Рубинштейном, недавно отметив­шим: «Поэзия точно есть, хотя бы потому, что ее просто не мо­жет не быть. Ее можно не читать, ее можно игнорировать. Но она есть, ибо у культуры, у языка существует инстинкт самосо­хранения. Поэзия может потворствовать властным амбициям языка, но может и противодействовать им, ибо она в прямом и переносном смысле ставит язык на место».

Таким образом, новейшая литература — сложна и многообраз­на. «Современная проза — это не рассказ о современности, а разго­вор с современниками, новая постановка главных вопросов о жизни. Она возникает как энергия только сво­его времени, но увиденное и прожитое — это ведь не зрение и не жизнь. Это знание, духовный опыт. Новое самосознание. Новое духовное состояние», — полагает лауреат Букеровской премии 2002 года Олег Павлов. «В определенной степени именно совре­менный этап может быть рассмотрен как подведение итогов XX века, вобравшего в себя художественные озарения "Серебря­ного века", эксперименты модернизма и авангарда 1910—20-х го­дов, апофеоз соцреализма в 1930-е годы и его саморазрушение в последующие десятилетия и отмеченного началом формирования на основе этого великого и трагического опыта новых художест­венных тенденций, характеризующихся напряженными поиска­ми таких ценностных ориентиров и творческих методов, которые бы открывали выход из затяжного духовного кризиса, переживае­мого Россией в течение всего столетия», — с этими словами Н. Лейдермана и М. Липовецкого нельзя не согласиться.

Повернувшись «к постыдному столетию спиной» (И. Брод­ский), мы все же постоянно оглядываемся назад, вглядываемся в уже ушедший XX век. Литература всегда живет своей эпохой. Она ею дышит, она, как эхо, ее воспроизводит. О нашем време­ни и о нас будут судить и по нашей литературе тоже. «Собесед­ник — вот кто мне нужен в новом веке — не в золотом, не в се­ребряном, а в нынешнем, когда жизнь стала важнее литерату­ры», — слышится голос современного писателя. Не мы ли те собеседники, которых он ждет?!

1. Язык как объект лингвистических исследований. Специфика лингвистического знания.

2. Критерии разграничения лингвистических дисциплин:

А) системные отношения языковых единиц и связанных сними дисциплин;

Б) статический и исторический аспекты изучения языка;

В) лингвистические дисциплины, изучающие функционирование языковых единиц.

3. Общие задачи науки о языке.

4. Выводы.

Литература

1. Кодухов В.И. Общее языкознание. М.: ВШ, 1974.
2. Алпатов В.М. История лингвистических учений. М., 1998.

3. Кибрик А.Е. Современная лингвистика: откуда и куда? — Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1995, № 5

4. Лингвистический энциклопедический словарь.– М.: Русский язык, 1990.

5. Русский язык. Энциклопедия. – М.: 1979.

6. Лингвистический энциклопедический словарь.–М.: Русский язык, 1990.

1. Язык является важнейшим средством коммуникации в обществе и тесно связан с мышлением и сознанием. Языкознание входит в качестве одной из центральных наук в круг гуманитарных научных дисциплин, исследующих человека и человеческое общество.

Языкознание, или лингвистика, - это наука о языке, его общественной природе и функциях, его внутренней структуре, о закономерностях его функционирования и исторического развития и классификации конкретных языков. Лингвистика является частью семиотики как науки о знаках.

Термин лингвистика происходит от латинского слова lingua, что означает «язык». Лингвистика изучает не только существующие (существовавшие или возможные в будущем) языки, но и человеческий язык вообще. В широком смысле слова лингвистика подразделяется на научную (то есть предполагающую построение лингвистических теорий) и практическую. Чаще всего под лингвистикой подразумевается именно научная лингвистика.

Специфика лингвистики как области научного знания предопределяется прежде всего свойствами ее объекта - естественного человеческого языка во всех его проявлениях. Язык же, с одной стороны, теснейшим образом связан с психической сферой человека, и прежде всего — с его мыслительной деятельностью и с продуктами этой деятельности, с тем, что называют «духовной сущностью» человека. Язык — неотъемлемая часть человека, одно из основных проявлений его человеческой сути. В этом плане он относится к объектам «идеальной» природы, и поэтому лингвистику правомерно считать гуманитарной наукой. С другой стороны, язык есть естественное образование, возникшее и существующее помимо воли человека, и как таковое он является объектом материальной природы. Это обстоятельство объединяет лингвистику с областями естественнонаучного знания.

Язык отличается чрезвычайной многомерностью и многокомпонентностью, что обусловливает возможность изучения его с очень различных точек зрения и с различной степенью детализированности. Это обстоятельство находит свое отражение в постоянно возрастающей разветвленности лингвистического знания. Современная лингвистика состоит из множества «частных лингвистик», имеющих каждая свой конкретный объект, цели, презумпции и методы.

2. Разграничение лингвистических дисциплин принято осуществлять по нескольким критериям:

Лингвистические дисциплины, изучающие языковую систему:

А. По языковым ярусам. Здесь целесообразно отметить, что системность характерна как для языка вообще, так и для совокупности дисциплин, изучающих его. Представление о языке как о системе восходит еще к трудам античных исследователей, но наиболее четко они сформированы в трудах В. фон Гумбольдта и Ф. де Соссюра. В эпоху структурализма язык рассматривался как система.

Система – это упорядоченное множество взаимосвязанных элементов.

Особенности, которые можно наблюдать в языке:

1. Системные отношения проявляются даже в малых элементах систем.

2. Прибавление или убавление какого-то элемента приводит к изменению связей в системе.

Отношения системности можно свести к трем типам:

• Синтагматические отношения.

• Парадигматические отношения.

• Иерархические отношения.

Синтагматические отношения между элементами языка - это отношения единиц в линейной последовательности. Иначе эти отношения называют комбинаторными. Парадигматические – группировки единиц в классы на основании общности или сходства их некоторых существенных свойств. То есть парадигматические отношения никогда не характеризуются отношением реального взаимодействия. Иерархические – отношения по степени сложности или отношения вхождения менее сложных единиц в более сложные.

Таким образом, отношения системности языковых единиц предполагают систему лингвистических дисциплин, каждая из которых будет направлена на изучения определённого яруса языка:

1) Фонетика – раздел языкознания, изучающий звуковую сторону языка. К ней относятся все звуковые средства языка, то есть не только звуки и их комбинации, но и ударение и интонация. В зависимости от того объема материала, который является предметом непосредственного исследования фонетистов, различаются общая фонетика, сопоставительная фонетика и частная фонетика отдельных языков. Общая фонетика исследует закономерности, характерные для звуковой стороны любого языка. Сопоставительная фонетика занимается выявлением общего и особенного в звуковой стороне двух или нескольких сопоставляемых или сравниваемых языков. Фонетика отдельных языков изучает особенности звуковой стороны отдельного языка в возможно более полном объеме.
В свою очередь в фонетике отдельных языков различаются историческая фонетика и описательная фонетика.

2) Лексикология - это раздел языкознания, изучающий словарный состав языка, или лексику. Лексикология делится на общую и частную. Частная лексикология изучает лексический состав какого-либо конкретного языка. В лексикологии рассматриваются:

• слово и его значение
• система взаимоотношений слов
• история формирования современной лексики
• функционально-стилевое различие слов в разных сферах речи

Объектом изучения является слово. Оно изучается также в морфологии и словообразовании. Однако если в них слова оказываются средством для изучения грамматического строя и словообразовательных моделей и правил языка, то в лексикологии слова изучаются для познания самих слов, а также словарного состава языка (лексики). Так как лексика является не просто суммой слов, а определенной системой взаимоотносительных и взаимосвязанных фактов, то лексикология предстает как наука не об отдельных словах, а о лексической системе языка в целом.

3) Словообразование – это раздел лингвистики, изучающий образование слов от других слов с помощью определенных операций, подразумевающих содержательные и формальные изменения характеристик слова. Различают синхронное и диахроническое словообразование.

4) Грамматика, которая подразделяется на 2 раздела – морфологию и синтаксис:

- Морфология - раздел лингвистики, основным объектом которого являются слова естественных языков и их значимые части — морфемы. В задачи морфологии входит, таким образом, определение слова как особого языкового объекта и описание его внутренней структуры.

- Синтаксис - в традиционном понимании совокупность грамматических правил языка, относящихся к построению единиц, более протяженных, чем слово: словосочетанию и предложению. Границы синтаксиса и морфологии не всегда можно очертить с достаточной уверенностью: слово (предмет морфологии), как и предложение, обладает определенной иерархической структурой, и морфологические категории, как и синтаксические, связаны с выражением некоторых наиболее частотных значений.

Б. По хронологическому принципу. Лингвистика может описывать хронологический срез языка в определенную историческую эпоху, при жизни одного поколения (синхроническая лингвистика, иногда также называется «синхронной»). Сам процесс изменения языка при его передаче от поколения к поколению (историческая лингвистика, иногда также называемая «диахронной» или «диахронической»). В связи с этим выделяются:

- История русского литературного языка призвана прослеживать все исторические изменения в условиях общественного функционирования литературного языка на всех этапах социального развития данного речевого коллектива (народности или нации). Одна из важных задач, встающих перед историками литературного языка, заключается в прослеживании возникновения и развития его функциональных стилей и показ того, кто именно из мастеров слова и как “обрабатывал” общенародный русский язык, чтобы он стал “великим и могучим” языком, по единодушному отзыву русских и зарубежных писателей и ученых.

- Курс современного русского литературного языка изучает закономерности функционирования языковой системы в синхроническом аспекте – на данном этапе развития языка.

В. Лингвистические дисциплины, изучающие употребление языка, его функционирование:

1) Культура речи – раздел лингвистики, изучающий практическую реализацию в речи норм литературного языка. Основным здесь является понятие языковой нормы - совокупности языковых средств и правил их употребления, принятой в данном обществе в данную эпоху;

2) Стилистика - раздел науки о языке, изучающий широкий класс случаев варьирования языковых выражений, обусловленного их принадлежностью к тому или иному языковому стилю (говорят также о стилистической окраске и стилистическом значении языковых единиц). В отличие от других лингвистических дисциплин, которые имеют свои собственные единицы (к примеру, фонетика — фонемы, морфология — морфемы, лексикология — лексемы и т.п.), у стилистики нет своих особых единиц;

3) Риторика - научная дисциплина, изучающая закономерности порождения, передачи и восприятия хорошей речи и качественного текста. Традиционно различаются общая и частная риторика. Общая риторика представляет собой науку об универсальных принципах и правилах построения хорошей речи, не зависящих от конкретной сферы речевой коммуникации. Частная риторика рассматривает особенности отдельных видов речевой коммуникации в связи с условиями коммуникации, функциями речи и сферами деятельности человека;

4) Лингвистика текста – направление лингвистических исследований, объектом которой являются правила построения связного текста;

и др.

Каждая лингвистическая дисциплина обладает своим набором специфических черт, собственными целями, задачами, объектами и предметами. В то же время все они подчинены одной цели – систематическому изучению языка в синхроническом и диахроническом аспектах.

3. В целом языкознание как наука должно решать следующие задачи:

-Установить природу и сущность языка;

- Рассмотреть структуру языка
- Понимать язык как систему, то есть язык представляет собой не разрозненные факты, не набор слов, это есть целостная система, все члены которой взаимосвязаны и взаимообусловлены;

- Изучать вопросы развития языка в связи с развитием общества, как и когда возникли и то и другое;

- Рассмотреть связь лингвистики с другими науками (историей, психологией, логикой, литературоведением, математикой) и др.

Приведём следующие выводы:

Для изучения языковых фактов требуется сложная, разветвлённая система лингвистических дисциплин. Все они находятся в непрерывном взаимодействии, как и сами элементы языковой системы. В широком смысле можно выделить:

а) дисциплины, изучающие саму языковую систему (как по ярусам, так и по хронологическому принципу);

б) дисциплины, изучающие функционирование языка.

Важно отметить, что с течением времени появляются и получают развитие новые лингвистические направления, связанные с широким кругом наук (когнитивная лингвис

Дата добавления: 2014-01-05