М.Ю. Лермонтов: жизнь и творчество

При всем многообразии и изменчивости критических оценок творчества Лермонтова в русской критике выделились две различные концепции лермонтовского творчества:

1. Одна рассматривала Лермонтова как непримиримого протестанта и бунтаря,

2. Другая признавала наиболее значительными у Лермонтова мотивы примиренности, гармонии, религиозности и видела в нем поэта, пришедшего к смирению. Бунтарские же и обличительные стороны творчества Лермонтова эта группа критиков оценивала как явление наносное, чуждое русской жизни, объясняемое подражанием Западу.

Уже в своей первой рецензии, помещенной в 1840 г. в «Отечественных записках», Белинский заявил, что «талант Лермонтова поражает невольно удивлением всякого, у кого есть эстетический вкус», что «уже первые опыты Лермонтова пророчат в будущем нечто колоссально великое». «Юный могучий талант Лермонтова, — писал он, — нашел не только ревностных почитателей, но и ожесточенных врагов, что бывает уделом только истинного дарования». Белинский резко обрушился на тех критиков, которые являются «почитателями авторитетов, а не талантов».

Наиболее известны две статьи Белинского о Лермонтове, написанные в 1840 г. и напечатанные в «Отечественных записках»: «Герой нашего времени» и «Стихотворения Лермонтова». Начиная с первых стихотворений Лермонтова, помещаемых в журналах,

Белинский следил за творческим ростом поэта. В одном из писем 1839 г. к Станкевичу Белинский, восхищаясь стихотворением «Три пальмы», называет Лермонтова «новым могучим дарованием». В другом письме, к Краевскому, Белинский говорит о Лермонтове как о «роскошном таланте, в котором таится что-то великое». Свидание Белинского с Лермонтовым, их откровенная беседа еще больше убедили в этом великого критика. Белинский был восхищен природным талантом Лермонтова, его непосредственным взглядом на жизнь, его суждениями. Белинский называл поэта «полной и целостной натурой», «глубоким и могучим духом»; он увидел «в охлажденном, озлобленном взгляде Лермонтове на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого». Белинский сразу почувствовал силу и гениальность лермонтовского творчества. Поэзия Лермонтова была близка Белинскому по духу и настроению. Свое настроение Белинский выразил в письмах к Боткину, написанных в 1839 и 1840 гг.: «Я теперь еще более понимаю, отчего на святой Руси так много пьяниц, и почему у нас спиваются с кругу все умные по общественному мнению люди ... Жизнь — ловушка, а мы мыши, иным удается сорвать приманку и уйти из западни, но большая часть гибнет в ней». Белинский пишет, что он переживает то же настроение, которое выражено Лермонтовым в стихотворении «И скушно и грустно» и в поэме «Демон»: «Демон» сделался фактом моей жизни, в нем для меня мир мыслей и чувств». То, что переживал Белинский, было типичным для настроения передовых людей того времени.

В 1858 г. в журнале «Русский вестник» была напечатана статья Галахова, доказывавшая опустошенность поэзии Лермонтова, отсутствие у него идеалов. «Томительная душевная тоска поэта, как и созданных им лиц, происходит от пустоты души, от безверия, от отсутствия идеала и, следовательно, от неспособности к очарованию». Галахов повторял уже высказанное мнение о поэзии Лермонтова как поэзии безочарования. Галахов считал, что стихотворение «Дума» не верно в отношении к истине. «В нем может распознать себя западный человек, но до нас, русских, оно не касается». Он видел в Лермонтове лишь подражателя Байрона, поэта, «у которого герои часто говорят одно и то же». «Арбенины, Печорины и все подобные им личности сами не знают, чего хотят», — писал он.

Статья Галахова перекликалась со статьей Плаксина, напечатанной в 1848 г. в «Северном обозрении». Либерально-консервативная критика пыталась представить Лермонтова исключительно субъективным поэтом, у которого нет положительных идеалов. Плаксин утверждал, что, в отличие от Пушкина, Лермонтов вносил в мир поэзии только личные особенности, что он был целиком субъективен, а его поэзия «просто отчет о своей деятельности в шумном свете за десять лет». Плаксин полемизировал с Белинским. Он отрицал реализм лермонтовского творчества, заявляя, что «Мцыри» отличается лживой хвастливостью, «Казначейша» — сколок с «Онегина», Арбенин в «Маскараде» списан с даровитого актера, а не с действительного лица».

Когда юный Лермонтов в 1832 г. заявлял о себе в стихах «Нет, я не Байрон, я другой», он утверждал по существу не отличие, а сходство: «как он, гонимый миром странник, но только с русскою душой». Он – «русский Байрон», судьба которого еще трагичнее и катастрофичнее: «Я раньше начал, кончу ране».

По словам Гоголя – автора статьи «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», «безрадостные встречи, беспечальные расставанья, странные, бессмысленные любовные узы, неизвестно зачем заключаемые и неизвестно зачем разрываемые, стали предметом стихов его и подали случай Жуковскому весьма верно определить существо этой поэзии словом безочарование. <…> Как некогда с легкой руки Шиллера пронеслось было по всему свету очарованье и стало также на время модным, так наконец пришла очередь и безочарованью, родному детищу байроновского разочарованья. <…> Признавши над собою власть какого-то обольстительного демона, поэт покушался не раз изобразить его образ, как бы желая стихами от него отделаться» (Гоголь Н.В. Духовная проза).

С поэзией Байрона лермонтовское творчество роднит мотив отвержения мира и богоборчества.

Однако природа лермонтовского богоборчества сложна и неоднозначна. Литератор «Серебряного века» Дмитрий Мережковский в блестящей, но очень субъективной статье «Поэт сверхчеловечества» назвал Лермонтова, может быть, самым религиозным и мистическим из русских поэтов XIX столетия и одновременно самым «демоническим», исполненным горделивого самоутверждения. Действительно, у поэта есть в своем роде удивительные, как бы мистические прозрения собственной смерти на дуэли, как, например, в написанном незадолго до гибели стихотворении «Сон» (1841). Но богоборчество Лермонтова – следствие не столько дьявольской гордыни, сколько максималистского стремления к обретению вселенской, абсолютной гармонии. Его персонажи – и лирический герой стихотворения «Как часто, пестрою толпою окружен …», и Мцыри, и Демон, и Печорин – взыскуют абсолютного счастья и полноты бытия здесь, на земле, максималистски, по-детски непреклонно и безусловно. Но бренный мир несовершенен. Для Лермонтова это несовершенство – основание отвернуться от Творца и обвинять Его.

Только созерцание чистой и безмятежной природы позволяет ему избавиться на время от «морщин на челе» и сказать: «И в небесах я вижу Бога» («Когда волнуется желтеющая нива…», 1837). «Кремнистый путь» лермонтовского лирического героя – каменистый, трудный – и его душевные тревоги противопоставлены безмятежному покою, царящему и на небе («В небесах торжественно и чудно»), и на земле, которая «спит в сиянье голубом» («Выхожу один я на дорогу…», 1841). Природа — бескрайние просторы русских степей, «безбрежные леса» и реки в разливе – вместе с простыми и грубыми, но чистыми радостями крестьян рождает в лермонтовском одиноком страннике истинную привязанность к отечеству («Родина»).

Может быть, полнее всего религиозные настроения и философская позиция Лермонтова выражены в раннем стихотворении «Ангел» (1831). Поэт исходит из представления о предсуществовании душ в вечном мире, до их земного рождения-воплощения; «рождение» - перенесение души ангелом в земной мир изображается как трагедия разрыва с райским миром и олицетворяющими его небесными песнями, которых не могут заменить «скучные песни земли». Отрыв от мира небесного и существование на земле истолковываются как трагедия абсурда и проявление необъяснимой «жестокости» Творца или ограниченности Его благой власти какими-то могущественными злыми силами; душа не может вернуться к Богу, в желанный рай: «И долго на свете томилась она, / Желанием чудным полна». Восприятие жизни как «пустой и глупой шутки» сохраняется в творчестве поэта и в дальнейшем (стихотворение «И скучно и грустно», 1840).

В своих статьях о Лермонтове («Русское слово», 1859, № 2, «Время», 1862, №№ 10—12) Ап. Григорьев определял творчество Лермонтова как «крайнюю грань развития отрицательных взглядов». Выступая против мнения Белинского о роли Лермонтова для России, Ап. Григорьев утверждал, что «байронизм своей безнравственностью имел пагубное влияние на Лермонтова» и что Лермонтов не имел того значения, которое имел Байрон.

Кропоткин писал, что «Лермонтов был поклонником свободы и врагом притеснения», что он выразил могущественный протест против всего низменного в жизни и относился с презрением к отрицательным свойствам людей своего поколения. Лермонтов, по его мнению, не был пессимистом, «он сохранил веру в человека. Он был прежде всего гуманитарным поэтом. Кропоткин писал: «Лермонтов любил Россию, но, конечно, не официальную. Он любил в России ее природу, деревенскую жизнь, ее крестьян, любил туземцев Кавказа, которые отстаивали свою свободу». Говоря о мастерстве Лермонтова, Кропоткин указывал на простоту его повестей, типичность образа Печорина, на то, что «Демон написан с истинным реализмом».

Вл. Соловьев видел в поэзии Лермонтова борьбу религиозного чувства с демонизмом. Он называл первой и основной особенностью лермонтовского гения «страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем «я», страшную силу личного чувства»; другой особенностью он считал «способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений»: Вывод, к которому приходил Вл. Соловьев в оценке характера поэзии Лермонтова, заключался в том, что «Лермонтов не был занят ни мировыми, историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своей собственной судьбой».

Так же как и Вл. Соловьев, резко подчеркивал субъективизм и индивидуализм Лермонтова В. В. Розанов, который заявлял, что «нельзя отнять у Лермонтова звездное и царственное», т. е. религиозное, что «нельзя у него оспорить подлинно стихийное начало». Все историческое значение творчества Лермонтова, в том числе такого крупнейшего произведения, как «Демон», сводилось Розановым к мистике.

Известность гусарскому офицеру Лермонтову в одночасье принесли стихи «Смерть Поэта», написанные в 1837 году сразу после известия о кончине Пушкина.

В «Смерти Поэта» названы и еще две причины гибели Пушкина: его опрометчивое желание играть роль светского человека, вступить «в этот свет, завистливый и душный», приведшее к трагической развязке, и вражда к Поэту светской черни, «надменных потомков известной подлостью прославленных родов»: смерть Пушкина мыслится еще и как следствие вражды и, вероятно, зависти выбившихся «из грязи в князи» вельмож к представителю древнего дворянского рода. (И сам автор стихотворения мог с полным основанием по материнской линии причислять себя к старой русской аристократии.)

Знаменательно название стихотворения: не «Смерть Пушкина», а «Смерть Поэта» – гибель автора «Евгения Онегина» представлена, в соответствии с романтическим литературным каноном, как пример неизбежной участи каждого истинного поэта.

Стихотворение Лермонтова, распространявшееся в списках, вызвало внимание властей. В одночасье автор получил громкую известность. Строки в адрес светской черни «И вы не смоете всей вашей черной кровью / Поэта праведную кровь» были истолкованы как призыв к возмущению против существующего порядка. Автор был взят под стражу и в марте 1837 г. переведен из гвардии в армейский Нижегородский драгунский полк, который участвовал в войне на Кавказе против непокорных горцев.

Первая кавказская ссылка Лермонтова не была долгой. Благодаря стараниям любящей бабушки и светских знакомых поэт получил прощение и был переведен в лейб-гвардии Гродненский полк. В Петербурге Лермонтов провел три с половиной года – с 1838 по начало 1841-го. Теперь он знаменит. В нем видят истинного наследника Пушкина. В 1840 г. выходит в свет собрание его стихотворений и первое издание романа «Герой нашего времени». К 1839 году он закончил последнюю редакции поэмы «Демон», в 1839-м создает поэму «Мцыри». В поздних редакциях «Демона» присутствуют два смысловых полюса - дух «отрицанья, дух сомненья» Демон и чистая душою посвятившая себя Богу Тамара, которую он пытается соблазнить.

Одиночество Демона представлено как гнетущее, тягостное состояние, которое он пытается преодолеть в любви к Тамара, однако сама природа его любви губительна для нее. В отличие от многих романтических героев Демон терпит нравственное поражение в споре с Тамарой, но остается трагическим героем, достойным сочувствия.

Структура «Мцыри» необычна для романтической поэмы: ее главный герой, послушник в грузинском монастыре, - в прошлом горец-мусульманин, спасенный русским генералом и выхоженный монахами, - по существу герой единственный. Насельники обители, в том числе старый монах, исповедующий умирающего Мцыри, генерал, девушка-грузинка, случайно увиденная беглецом Мцыри у ручья, - не более чем фон, на котором развертывается судьба героя. В «Мцыри» в отличие от персонажей других романтических поэм нет ни героя-противника и вообще врагов, ни возлюбленной. От этого его одиночество еще глубже и неизбывней. Исследователь поэмы Д.Е. Максимов заметил: «Монахи, держащие Мцыри в неволе, объективно являются его тюремщиками, врагами. Но Мцыри попал в монастырь не по их вине, — его привела туда «судьба”, не зависящие ни от чьей личной воли превратности войны, т. е. — сказали бы мы на языке наших понятий — тот общественный порядок, который требует войны. Монахи, поскольку это было в их разумении, относились к юноше бережно, жалостливо, лечили его и ухаживали за ним. <…> Они создали для Мцыри тюрьму, которой как будто не знала литература романтизма, — дружественную, добрую тюрьму, и тем самым особенно страшную, втягивающую, одну из тех, каких немало было на свете. И Мцыри в какой-то период своей жизни в самом деле почти втянулся в нее: «к плену... привык», “был окрещен”, хотел “изречь монашеский обет”».

Лермонтов решительно соединяет лексику одического и элегического стилей, не чурается откровенных прозаизмов, порой, как в «Завещании» и в «И скучно и грустно» наделяя стихи намеренно прозаической интонацией. Для мотивов, именуемых романтическими, были найдены необычные, новые средства воплощения.

Переживания лирического героя в целом ряде оригинальных и переводных стихотворений Лермонтова передаются с помощью объективных образов, которые иногда получают благодаря этому обобщенное, иносказательное значение. Так возникают символические и аллегорические стихотворения: об одиноком утесе, на груди которого «ночевала тучка золотая», о такой же одинокой сосне, растущей “на севере диком”, и о дубовом листке, оторвавшемся «от ветки родимой». Неизменна в лирике Лермонтова антитеза «счастливое, подлинное, не ущербное прошлое – тусклое и горькое настоящее», идет ли речь о судьбе лирического героя («Как часто, пестрою толпою окружен…», «Нет, не тебя так пылко я люблю…», 1841) или о предназначении поэта в прошедшие эпохи и в настоящем («Поэт», 1838). По-прежнему его герой одинок, но если совсем юный Лермонтов жаждал «бурь» и отвергал косный «покой» во имя свободы («Парус», 1832), то повзрослевший поэт мечтает о «свободе и покое» вместе, но может представить себе их только в недостижимом состоянии блаженного вечного сна («Выхожу один я на дорогу…»).

В 1840 г. выходит в свет первое издание романа «Герой нашего времени». Сочинитель объединил под общей обложкой несколько повестей. Цикл повестей – жанровая форма, распространенная в словесности лермонтовского времени. Примеры самые известные – пушкинские «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» и гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки». Но Лермонтов радикально меняет принцип объединения повестей в книгу. Не общий вымышленный автор и не ситуация рассказывания историй друг другу несколькими собеседниками, а общий для всех текстов образ главного героя скрепляет их в одно целое. Цикл повестей превратился в роман. Движение от повести к повести приобретает психологический смысл и определяется сменой рассказчиков: от простодушного штабс-капитана Максима Максимыча, любящего, но совершенно не понимающего Печорина, к вымышленному автору, многое проницательно угадавшего в герое, и, наконец, к самому Печорину – автору дневника.

Психологически (чувство одиночества, неизбывный самоанализ, скепсис, демоническое самоутверждение, жестокая ирония, литературный дар), обстоятельствами жизни (вынужденная военная служба на Кавказе) и даже внешне (тяжелый взгляд) главный герой Печорин напоминает автора.

В марте 1840 г. судьбу Лермонтова вновь изменила дуэль – теперь уже его собственная. Он сначала дрался на шпагах, а затем стрелялся с сыном французского посла Эрнестом де Барантом, сделавшим поэту оскорбительное замечание, вызванное ревностью: княгиня Мария Щербатова, за которой оба ухаживали, на балу отдала явное предпочтение Лермонтову. И снова по воле высочайшему решению Лермонтов, переведенный в Тенгинский полк, который участвовал в боях с горцами, едет на Кавказ.

Отчаянно смелый, поручик Лермонтов воюет с горцами, затем получает отпуск, который проводит на водах в Кисловодске и Пятигорске, в окружении светского общества. Среди светских знакомцев отдыхал на водах и майор Николай Мартынов.

«Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись; он ужасно самолюбив, карикатуры на него беспрестанно прибавлялись. Мартынов всегда ходил в черкеске и с кинжалом <…>», — писала о нем лечившаяся на водах дальняя родственница поэта Екатерина Быховец подруге (Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 454). «Мартышка» с его черкесским костюмом и огромным кинжалом на поясе стал предметом неизменных шуток приятеля Мишеля.

Князь Алексей Васильчиков, секундант на последней дуэли автора «Героя нашего времени», отмечал: «В Лермонтове <…> было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой – заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых. <…> Но, кроме того, в Лермонтове была черта, которая трудно соглашается с понятием о гиганте поэзии, как его называют восторженные его поклонники, о глубокомысленном и гениальном поэте, каким он действительно проявился в краткой и бурной своей жизни. Он был шалун в полном ребяческом смысле слова <…> например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда» (Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 461).

Остроты, произнесенные в обществе, при дамах, самолюбивого Мартынова больно уязвляли. Однажды, не выдержав града лермонтовских острот, Мартынов в сердцах объявил, что заставит знакомца перестать. Устремив на высокого и статного Мартынова презрительный взгляд исподлобья, Мишель резко возразил:
--Оставь эту проповедь. Ты не вправе запретить мне говорить, что я пожелаю. Вместо пустых слов ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь.
Условия поединка были оговорены день спустя. Это было 15 (27) июля 1841 г. Стрелялись у подножья горы Машук на пятнадцати шагах. Лермонтов первым подошел к барьеру, но выстрела не сделал, смерив противника исполненным презрения взглядом. Мартынов, побледнев и закусив губы, стал медленно поднимать пистолет. Он стрелял из пистолета третий раз в жизни. Раздался выстрел. Судьба переписала романный сюжет по-своему, сделав победителем Грушницкого. Врачебный осмотр засвидетельствовал: «<…> Пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящем, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча; от которой раны Поручик Лермантов (так! – А. Р.) мгновенно на месте помер» (Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 492).

Дата добавления: 2014-01-06