Примерный перечень вопросов к экзамену по всему курсу 6 страница

Можно ли сказать, что в основе успеха процесса интернализацци лежит соответствие требованиям аудитории самого товара, прежде всего, а не его информационной модели в виде рекламы. «Сколько не говори «халва», во рту сладко не станет». Но ведь сло­во «халва» в данном случае можно рясценить как «симулякр», а о их роли в конструировании социальной реальности уже упоминалось. Можно также еще раз вспомнить и «теорему Томаса»: соци­альные иллюзии могут быть приравнены аудиторией к факту, в со­ответствии с ними она начнет действовать. Рассматривая эффект воздействия СМИ на аудиторию, Р. Харрис выявил, что успех воздействия зависит от двух факторов — фактичности передавае­мой информации и ее социального реализма. Фактичность — вера аудитории в буквальную реальность сообщения (применительно к рекламе — вера в то, что, например, данный порошок действительно хорошо отстирывает пятна). Это доверие к товарному дискурсу рекламы. Социальный реализм сообщения определяется тем, насколько полезным для своей социальной жизни признает его человек или насколько схоже продемонстрированное с его собственной жизненной ситуацией («пользование этим порошком позволит мне ощутить себя причастным к привлекательному для меня стилю жизни»). Это доверие к социальному дискурсу рекла­мы. Т.е. фактически вера в то, что рекламируемое благо поможет данному конкретному индивиду нарастить социальный капитал. При этом для принятия, для интернализации сообщения доста­точно, строго говоря, доверия к одному из дискурсов, но, как пра­вило, рекламисты стремятся сформировать сообщение в таких ви­зуальных, вербальных компонентах, чтобы добиться и фактичнос­ти, и социального реализма рекламы. При этом важна не столько фактическая точность заявленного в рекламе, сколько образная точность, зависящая от избранного рекламистом для кодирования информации знако-символического ряда.

Рассмотрев основы управленческого воздействия на реклам­ную аудиторию на микроуровне, уровне отдельных индивидов, попытаемся проанализировать смысл такого ^оправляющего воз­действия на макроуровне. Перспективным представляется нам привлечение к анализу концепции «программированного общест­ва» А. Турена. А. Турен вводит в социологический анализ понятие «историчность» как способность общества конструировать себя, исходя из культурных моделей. Этой «культурной моде­лью» как совокупностью смыслов и средств, на основе которых общество воспроизводится и производится, «действующие лица» стремятся управлять, они хотят контролировать эти смыслы и средства для утверждения определенной, устраивающей их «историчности». Центральный конфликт современности, по мысли А. Турена, это конфликт, который разделяет общество на тех, кто является агентом и хозяином культурных моделей и тех, кто принимает в них зависимое участие. Первые диктуют формы деятельности вторым, так как управляют главными наличными культурными ресурсами — фактически, ресурсами социальной жизни (деятельности самопроизводства и самотрансформации). Кто контролирует «культурные модели», тот фактически управляет общественной практикой.

«Управляет общественной практикой» высший класс — т.е. «часть общества, влияющая на целое». «Высший класс» идентифицирует историчность со своими собственными интере­сами, влияет определенным образом на культурные ориентации (по сути — ценности). Но, в отличие от распространенных в соци­ологии взглядов, Турен считает, что ценности не представляют со­бой общие культурные ориентации общества, которые затем пре­вращаются в социальные нормы, управляющие коллективной жизнью. Между культурными ориентациями и общественными интересами есть разрыв, «высший класс» стремится превратить культурные ориентации в «идеологический инструмент воспроиз­водства неравенств и привилегий», конструируя посредством де­терминированных на основе «отношений господства» культурных ориентации определенную систему социальных норм. Власть правящего класса воспроизводится, хотя перманентные социальные конфликты, циркулирующие в обществе, не дают возможности правящему классу господствовать над всей общественной практикой, полностью связывать ее господствующей идеологией. Правящий класс стремится превратить общество в свой идеологический дискурс, но различного рода общественные движения (культурно ориентированные и социально-конфликтные действия некоего общественного класса) не дают возможности сделать этот дискурс тотальным. Поэтому господствующая идео­логия элиты старается не вступать в прямое столкновение с идеологией народного класса, выражаемой через общественные движения. Интересы элиты «скрыты за абстрактными принципами или так называемыми техническими требованиями». В этом смысле глобализацию можно расценить как «техническое требование» правящего класса, права человека или свободу — как «абстрактные принципы».

Социальное господство сегодня менее грубое, чем в обществах прежнего типа, более разнообразное, но и более проникающее. Один из наиболее действенных технократических методов обеспечения такого господства — формирование спроса в зависимости от контролируемого «правящим классом» предложения. «Пробуждать потребности и, таким образом, непосредственно вмешивать­ся в область культуры, определения ценностей, не ограничиваясь сферами производственных отношений или распределения благ». Защита от такого господства начинает апеллировать к наименее социальному в человеке — к природе, к телу, межлично­стному отношению. Появляются экологические движения, движения защиты прав потребителей, движения натуристов, мода на «простой стиль жизни» и т.п. Говоря словами Турена, «находящиеся в зависимом положении требуют прежде всего возможности самим определять выбор». Причем требования «права на выбор» касаются не только общественного бытия, но и, что особенно важно в контексте «рекламного дискурса», личного существования. На уровне принятия потребительских решений это выражается, например, в отказе от ориентации на брендированные товары, что будет рассмотрено далее.

В индустриальном обществе индивиды вовлекались в управляе­мые системы прежде всего на уровне организации труда. В постин­дустриальном обществе централизованные аппараты управления и, соответственно, управляемые системы возникают в самых разных областях социальной жизни — в информации, потреблении, здоровье, научных исследованиях, обучении. Турен называет такое общество «программированным», на всех уровнях своего функционирования оно представляет собой не продукт естественных законов, а продуцируемых самим обществом моделей управления, производства, организации, распределения, потребления. Все превращается в индустриальный процесс с центрами принятия решений, с соответствующими технологиями (технологиями здоровья, потребления, информации). В программированном обществе лица, блага, идеи циркулируют очень интенсивно, разрушаются прежние барьеры, увеличивается выбор, все категории населения оказываются участниками все более интенсивных обменов и коммуникаций. Но все эти новации создаются в «тес­ном союзе с созданием новых правящих групп», создающих но­вую, соответствующую их интересам «историчность».

Одним из важнейших компонентов этой новой историчности яв­ляется «общество потребления». Все, что способствует расширению масштабов товарного потребления, в конечном счете, поощряется «правящим классом», все, что препятствует — нет, хотя не всегда эти поощрения и репрессии очевидны. Капиталистическое обще­ство просто не может остановить динамическую систему «предло­жение — потребление предложения — прибыль». Свертывание объема и разнообразия предложений означает снижение прибы­ли, но получение прибыли возможно лишь в том случае, если предложение потреблено. Отсюда, центральным звеном системы становится формирование потребления (в повседневной социаль­ной практике — платежеспособного спроса).

Турен приводит такую неожиданную аналогию. Творцы индус­триального общества в XIX веке боролись за отмену рабства, так как оно препятствовало развитию рынка. Современная борьба го­сударств-лидеров против «деспотических и тоталитарных режи­мов» легко объясняется тем, что задача распространения свобод­ного рынка на эти зоны не была решена ранее. Фактически, в XX и XXI веках «подчищаются хвосты», оставшиеся от периода ак­тивного становления индустриального общества в XIX веке. Если бы колониальная система не распалась в середине XX века, то, ве­роятно, сегодня такая задача бы и не стояла.

Сегодня в центре внимания и общественной поддержки (прежде всего, со стороны правящего класса, но отнюдь не всегда «народных масс») находятся феминистские движения, особенно в части участия женщин в экономической и профессиональной жизни. Причину Турен видит в том, что «общество потребления» нуждается в повышении денежных доходов домашнего хозяйства (за счет женского труда) и увеличении за счет этого общего сово­купного спроса на товары и услуги.

По той же причине «правящий класс» отнюдь не заинтересован в снижении жизненного уровня населения: бедный человек — пло­хой потребитель. Современная система потребления в западных странах рассчитана на другое — на постоянное повышение стан­дарта потребления, считающегося «общественно нормальным», и ориентацию населения на приобретение этого стандарта потребле­ния. Это, кстати, провоцирует парадокс роста бедности в богатых странах: рост уровня жизни и ориентированная на стимулирование спроса система коммуникаций повышают представления граждан этих стран о «нормальном» стандарте потребления, все большее число людей «не успевают» достичь этого стандарта, не могут обес­печить себе уровень потребления, считающийся нормой. Как ре­зультат, растет так называемая «относительная бедность».

С целью активизации потребления как ведущего компонента современного общества (такая уж у этого общества «историч­ность»), используются технологии, превращающие потребление в индустрию. Общее их название — маркетинг. Одна из маркетинго­вых технологий — реклама. Ее задача — «замкнуть» индивида и группу во все более уплотняющихся социальных сетях «норматив­ных давлений» (сетях знаков, правил, запретов). Турен прямо на­зывает рекламу в качестве одной из таких сетей, «скручивающих общество». «В доиндустриальных и в культурном плане традици­онных обществах некоторые правила утверждались и вдалблива­лись очень авторитарно, но их общая сеть была слабой и участки неопределенности в поведении многочисленны. В большом со­временном городе буквально невозможно сделать шаг, не получая приказов, не попадая под действие рекламы или пропаганды». Растущая сложность «программированного общест­ва» приводит к его мозаичности (соотнесению себя не с одним, а с множеством центров принятия решений), снижению степени его интеграции. В этих условиях функции интеграции, причем в инте­ресах «программирующих», а не «программируемых», берет на се­бя информационная система (в терминологии Фрэнча и Рэвена — «когнитивная власть»). «Информация все менее определяется как обмен, и все более — как эмиссия: можно было бы сказать рекла­ма или пропаганда».

Итак, в «программируемом обществе» информация в значи­тельной степени представляет собой «эмиссию» информационных моделей потребления. Создает эти модели и предоставляет их уп­равляемому классу правящий класс, кристаллизировавший для этого особый технократический аппарат: рекламистов. Рекламис­ты (рекламопроизводители и рекламораспространители) — это технократы общества потребления, обслуживающие системообра­зующий для этого общества процесс — стимулирование потребле­ния. Свойство же управляемого класса, согласно А. Турену — при­спосабливаться к этим моделям социального потребления.

Таким образом, главный ориентир деятельности рекламиста — социальные ожидания «правящего класса», его потребность в сти­мулировании прибыли. На сугубо практическом уровне это выра­жается, в частности, в том, что ЛПР в рекламном процессе — рек­ламодатель, а не аудитория. Рекламодатель — персонифицирован­ная верхушка рекламной «управляющей системы». Но для удовлетворения ожиданий рекламодателя необходимо создать та­кую «сеть знаков и символов», которая исходила бы как раз из ожиданий и характеристик потребителей, т.е. «управляемой сис­темы». Ведь влияние на потребителя возможно, как уже говори­лось выше, прежде всего через формирование субъективной валидности индивида по отношению к рекламируемому предложе­нию. В этом диалектика рекламы — при создании и эмиссии рекламного сообщения важно ориентироваться и на управляю­щую, и на управляемую системы, но по разным причинам. Ориен­тация на рекламодателя — это ориентация аппарата на своего ЛПР, ориентация на аудиторию — ориентация на средство удовле­творения нужд ЛПР. Таким образом, ориентация рекламистов на «правящий класс» общества потребления все же первична.

Итак, институт рекламы представляет собой «аппарат» правя­щего в обществе потребления класса. Этот аппарат «индустриали­зирует» процесс потребительского выбора, применяя для этого определенные технологии. Говоря, что рекламный процесс в со­временном обществе технологизирован, мы имеем в виду не то, что в рекламе используется современное оборудование, материа­лы и т.п. (хотя это, безусловно, так), а то, что реклама сама пред­ставляет собой технологию, причем технологию особого рода — социальную. Использование рекламы для влияния на потребите­ля (социальное употребление технологических ресурсов, говоря словами Турена) определяет и направляет социальная власть. Ау­дитория принимает это воздействие, интернализирует его вслед­ствие двух факторов: фактичности рекламы и/или ее социального реализма.

3.2. Социально-технологический подход к рекламному воздействию

Рассматривая рекламу в рамках социологического подхода, ее традиционно определяют, прежде всего, как социальную комму­никацию. Это вполне объяснимо и справедливо. Безусловно, рек­лама — одна из разновидностей социальных коммуникаций. Наи­более очевидное назначение рекламы — установление связи (ком­муникации) между производителем (продавцом) какого-то «предложения», вынесенного на один из рынков (потребитель­ских товаров и услуг, труда, политический и пр.), и целевой ауди­торией этого предложения. Но, анализируя рекламу с позиций со­циологии управления, такой подход представляется слишком «не­специфичным», не отражающим особенностей процесса рекламного воздействия в системе социального управления. Поэто­му чрезвычайно актуальным представляется нам идентификация рекламы не просто как одного из видов социальной коммуника­ции, но и как одной из социальных технологий. Понятие социальной коммуникации и социальной технологии не противостоят друг другу, скорее наоборот — при определенных условиях соци­альная коммуникация перестает быть просто коммуникацией в «антропологическом» смысле этого слова, т.е. как совершаемой человеком и в целом контролируемой им связи с другими компо­нентами социальной реальности. Коммуникация, использующая человека как «участника программы», участника, не контролиру­ющего объем и характер передаваемой ему информации в рамках такой программы, позволяет перейти от определения «коммуни­кация» к определению «социальная технология».

Термин «технология» (от греч. «техно» — мастерство, умение) к концу XX века стал применяться при описании самых различных областей деятельности. Если сто лет назад это слово использовалось почти исключительно при описании производственных процессов, то в настоящее время в энциклопедиях, словарях печатаются статьи «технология карьеры», «технология предпринимательства», «техно­логия управления», «медицинские технологии», «педагогические технологии», «соционические технологии». Слово «технология» фи­гурирует все чаще в публикациях и даже в названиях организаций, связанных так или иначе с воздействием на общественное сознание и поведение. В целом же, отмечается значительный рост технологи­ческих ориентации, подходов в науках и областях деятельности, да­леких от собственно технических. Это не случайно, так как в основе технологического подхода лежит стремление упорядочить в прост­ранстве и времени некоторые явления и процессы. Причем упорядо­чение это происходит не только на основе научной рефлексии, но и повседневного мышления и практики, поскольку непроходимой границы между научным и обыденным знанием нет, еще А. Эйн­штейн подчеркивал, что «вся наука является ничем иным, как усо­вершенствованием повседневного мышления». Технология, однако, появляется там, где есть стремление субъекта какого-то процесса до­вести упорядоченность некоторой деятельности до уровня стандар­тизации, «рецепта», алгоритма, который позволил бы с минималь­ной адаптацией воспроизвести действия и достичь запланированно­го социального результата. Закономерность появления социальных технологий связана с возникшей в XX веке необходимостью быстро­го и крупномасштабного тиражирования новых видов деятельности, новых проектов, моделей поведения, стереотипов и установок в ус­ловиях массового общества.

Общее определение «технологии» — это способ соединения материальных, нематериальных и личностных факторов какого-либо процесса в единую систему, создающую заранее заданный полезный результат. Технология — соединения некоторых «тех­ник» в единую, целенаправленно работающую систему, технологизация применима, в принципе, в любой сфере человеческой жизнедеятельности. Технологический подход предполагает ори­ентацию на постижение роли принципов, стандартизации, ре­цептуры, обеспечивающих воспроизводимость результатов. В об­щем виде технологическое познание связано с анализом конкрет­ных повседневных ситуаций для определения и организации сил и средств достижения социального результата. Система техноло­гических знаний обеспечивает воспроизводимость получаемых результатов при условии выполнения определенной последова­тельности действий и использования необходимых средств дея­тельности.

В социологии любые технологии рассматриваются как соци­альный продукт, т.к. они являются следствием принятия и реали­зации решений в процессе человеческой деятельности и, в конеч­ном счете, результатом социальных процессов. Так, Г. Маркузе оп­ределял технологию как форму общественного контроля и господства. Но не любой «социальный продукт» по­добного рода можно определить как «социальную технологию». Так определить технологию можно в том случае, если «упорядочи­ваемые» до технологического уровня явления и процессы есть яв­ления и процессы «социальные», т.е. имеющие место в социумах. Образно говоря, социальная технология — это упорядоченная по­следовательность действий по «обработке» социума или, что кор­ректнее, некий алгоритм воздействия, предусматривающий стан­дартизированный набор процедур и операций, позволяющих ока­зать на определенный социум запланированное воздействие.

Словосочетание «социальная технология» стало использоваться в нашей стране относительно недавно, с начала 80-х годов XX ве­ка. Но, если обратиться к теории и практике разработки систем и методов рационального воздействия на социальные процессы, получившей название «социальная инженерия», то соответствую­щие практики и теоретические разработки известны с 20-х годов XX века. Собственно, слово «технология» является одним из воз­можных переводов слова «engeneering». Другой перевод — «инже­нерия». В зарубежных публикациях используется как «social enge­neering», так и «social technologies».

К. Поппер считал, что первым термин «социальная инженерия» использовал американский юрист и социолог Роско Паунд, развивая концепцию рационального использования правовых ме­ханизмов в целях частных социальных преобразований. Но, видимо, еще раньше ввели в публикации этот термин английские экономисты-социалисты Сидней и Беатрис Веббы, придерживающиеся так называемого «фабианского» направления социального реформизма, сутью которого было внесение посте­пенных, «поэлементных» улучшений в положение рабочего класса и всю социальную систему. В работах самого К. Поппера социаль­ная технология — способ применения теоретических выводов со­циологии для выработки и реализации способов и методов соци­ального управления. «Подобно тому, как основной задачей инже­нера физика является проектирование, усовершенствование и эксплуатация машин, задача социального инженера состоит в проектировании и реконструкции социальных институтов, а так­же в управлении ими». Но, вместе с тем, взгляды Поппера на возможности технологизации социального управления на макроуровне были все же скептическими. Он различал «частную» социальную технологию, рассчитанную на решение локальных социальных задач (предотвращение кризисов, совершенствование социальной структуры), и «утопическую», которая стремится пре­образовать общество в целом. Последняя, по его мнению, приво­дит к потрясениям и вообще возможна только в условиях тотали­тарного общества. Возможности воздействия на крупномасштаб­ные социальные процессы, явления у человека ограничены окружающей его социальной средой, во многом непредсказуемой. Кроме того, «возможности властвования» ограничены и демокра­тическими институтами общества. Поэтому только отдельные ин­ституты могут стать сферой деятельности «социального инженера». Узко направленная, «поэлементная», «пошаговая» со­циальная технология (piecemeal engeneering) действительно явля­ется научно обоснованным и эффективным средством социально­го воздействия.

В нашей стране «социальная инженерия» («социальный конст­руктивизм») стала популярной в 20-х годах в связи со становлени­ем теории и практики научной организации труда (НОТ). Во главе этих разработок стоял А.К. Гастев, назначенный в 1920 г. директо­ром Института труда. Основной своей задачей он считал разработ­ку методов формирования большой массы работников «нового типа» из имеющегося на тот момент «неурегулированного человеческого потока». Это должны быть «культурные работники», причем не только в смысле «культуры производства», но и культуры быта поведения, взаимоотношений. Методы интернализации такой культуры в рядового исполнителя и пытался разрабаты­вать А. Гастев.

Сегодня одновременно используется несколько схожих поня­тий, иногда воспринимающихся почти как идентичные: социаль­ная технология, социальная инженерия, социальное проектиро­вание. Им уделяется довольно заметное внимание в социальной теории и практике, все они считаются проявлениями тенденции к «технологизации» социального пространства и социальных про­цессов, которая считается некоторыми специалистами вообще са­мым перспективным направлением социального развития в XXI веке. Но ясности ни в понятийном аппарате, ни в содер­жании тех социальных действий, которые можно отнести к «тех­нологии», «инженерии» или «конструированию», нет.

Социальная инженерия определяется порой очень широко — как часть социологической науки, агрегирующая те специфичес­кие знания, которые направляют, приводят в порядок и оптими­зируют процесс создания, модернизации и воспроизведения но­вых («искусственных») социальных реальностей. Но более праг­матический взгляд на социальную инженерию соотносит ее сегодня с управленческим консалтингом, концентрирующимся вокруг применения результатов прикладной социологии к изме­нению организационных структур, стиля руководства, системы отношений на производстве и т.д.

Социальное проектирование рассматривается как создание инди­видом, группой или организацией проекта какого-то действия, на­правленного на достижение социально значимой цели и локализо­ванного по месту, времени и ресурсам. Более лаконичные (но более претенциозные) определения отождествляют социальное проектирование с созданием проектов социальных объектов, соци­альных качеств, социальных процессов и отношений, со­зданием моделей общественных явлений, социальных институтов, систем управления и даже «новых форм социального устройства и общественной жизни». Естественно, что столь широкие оп­ределения позволяют отнести к социальному проектированию столь разнохарактерные действия, как создание проектов художест­венных выставок «Москва-Париж» и «Москва-Берлин», разработку законов социальной направленности, хэппенинги и перфомансы, даже телеконкурс «Фабрика звезд» и телешоу «Последний герой».

Социальная технология в этом ряду занимает, с нашей точки зрения, более скоромное, но более прагматичное место. Это мес-т0 — рационализация процесса социального воздействия на уп­равляемую систему, позволяющая не только достичь цели воздей­ствия в данном конкретном случае, но и воспроизвести воздейст­вие и получить аналогичный эффект в случае схожести объекта, цели и условий. Поэтому, если попытаться соотнести социальную технологию и социальное проектирование, то технология — «ин­струментальная» часть проектирования: в процессе создания про­екта субъект проектирования формализует, «расчленяет» реальные процессы по конструированию и внедрению социального ново­введения до уровня однозначно выполняемых процедур и опера­ций (насколько такая «однозначность» вообще возможна приме­нительно к объектам социальной природы). Тогда социальная тех­нология превращается в технологию социального проектирования. Но нам представляется, что социальная технология выходит за рамки социального проектирования, если только не ставить знак равенства между ним и социальным управлением в целом. В прин­ципе, такое тоже возможно, поскольку управление предполагает целеполагание, т.е. фактически — некий «проект» будущего состо­яния управляемой системы, но в таком случае не было бы необхо­димости в двух терминах.

В современной социологии нет единства относительно опреде­ления социальной технологии. Л.Г. Ионин определяет социаль­ную технологию как совокупность приемов, методов воздействий, применяемых для достижения поставленных целей в процессе со­циального планирования и развития, решения социальных про­блем. Кравченко и Тюрина понимают социальную техноло­гию гораздо более узко — как вид прикладного социологического исследования, отработанного в своих деталях настолько тщатель­но, что возможно многократное использование алгоритмов такого исследования на различных социальных объектах. Практически речь идет о локализации социальных технологий в сфере собственно социологии, идентификации их как некоторых стандартизированных стратегий и практик профессиональной со­циологической деятельности. В этом случае, по нашему мнению, можно говорить скорее о «социологической», а не социальной тех­нологии — стандартизированном алгоритме типового социологи­ческого исследования.

Большинство же авторов разделяют широкий взгляд на соци­альную технологию как на «область конструирования различных средств для решения социальных проблем», как на ра­циональные способы и приемы социального действия, совокуп­ность операций и процедур социального воздействия для получе­ния оптимального социального результата. Удачно такой подход выразила В.И. Подшивалкина. Для нее социальная технология — инструментальная, искусственная система, которая является результатом целенаправленной человеческой деятельно­сти и создается для решения задач в некоторой проблемной обла­сти. Связи, которыми обеспечивается единство инструменталь­ной системы, лежат вне сферы ее материального носителя, но в сфере тех задач, для которых она предназначена. Системообразу­ющим фактором социальной технологии выступает смысл дея­тельности.

Собственно, и сторонники «узкого» взгляда на социальную технологию — Кравченко и Тюрина — в конце концов называют как важнейшую черту социальной технологии то, что она дает воз­можность многократного использования отработанных стандарт­ных алгоритмов для решения типовых задач социального управле­ния. Другой вопрос, что в разработке и применении социальных технологий именно социологу может принадлежать особо значи­мая роль. В таком контексте можно вспомнить, например, о так называемой «дизайн-социологии», в которой социологу отдается роль «социального архитектора», формулирующего и обосновы­вающего цели социального развития, в том числе и на макроуров­не. Концепция эта была выдвинута в 1983 г. Б. Ван Штинбергеном.

В технологизации социального управления, в построении его на рациональных началах, подобно управлению техническими си­стемами, некоторые социологи видели опасность отчуждения «че­ловеческого элемента» от социального процесса, когда деятель­ность человека превращается в формально-исполнительскую, не связанную с его собственным целеполаганием, моральным созна­нием. Отчетливо эта точка зрения прослеживается у Г. Маркузе. Он подчеркивал, что когда человек начинает считать основным во­просом не метафизический «Что есть?», а функциональный «Ка­ким образом?», то реальность «превращается в систему средств; метафизическое «бытие-как-таковое» уступает место «бытию-ин­струменту». Но такая позиция не бесспорна. Ю. Хабермас, например, считал точку зрения Маркузе, что «инструментализация вещей» автоматически превращается в «инстру-ментализацию человека», слишком категоричной.

Пo его мнению, наука и техника сами по себе не могут выполнять роль собственно социального проекта, они лишь обслуживают функциональные потребности системы. Вместе с тем, в рам­ках теории коммуникативного действия, он подчеркивал опас­ность превращения «просвещенного действия» в общественных интересах (т.е. разработанных на научных основах способах реше­ния актуальных для общества практических задач) в «инструкции по управлению», данные управляющим, но не обращенные к «со­знанию коммуницирующих граждан».

Мы поддерживаем ту позицию, которая относит к социальным технологиям системы типовых взаимосвязанных процедур и опера­ций, с высокой степенью вероятности позволяющих достичь заранее заданного социального результата (изменения в сознании, состоя­нии, поведении или деятельности социума). При этом социальная технология отличается от обычной социальной практики, т.к. предполагает теоретическое осмысление практики, идентифика­цию типовых этапов и процедур, их агрегирование в единую по­следовательность социально значимых действий. В целом, мы присоединяемся к точке зрения Ю. Хабермаса, что любая обезли­ченная операционализация воздействия на социальные процессы повышает риск манипулирования «сознанием коммуницирующих граждан» и их поведением, когда человек из субъекта социального действия превращается в «человеческий фактор», который нужно учитывать при управлении таким действием. Но, вместе с тем, ре­шение многих практических вопросов социального бытия совре­менного человека приватным способом, без использования инст­рументальных систем социального воздействия, практически не­возможно, хотя бы вследствие массовости имеющих место социальных явлений и процессов. Можно на эмоциональном Уровне понять культуролога, негодующего, что в педагогическом ВУЗе преподается предмет «Технология общения с детьми»: «Если это становится технологией, то нетехнологических социальных Действий больше нет», поясняя далее свою мысль на примере «операционализации» любви, редукции ее к сексу, а затем и к тех-Носексуализму. Но оставаясь в поле целерациональных социальных действий, трудно предполагать, что все студенты пе­дагогического института обладают коммуникативным талантом Я. Корчака, А.С. Макаренко или хотя бы той единственной «лю­бимой учительницы», которая была у абсолютного большинства Детей. Но гарантировать социально приемлемый минимум пра­вильно выстроенного общения с ребенком во всех дошкольных или школьных учреждениях его работник профессионально обя­зан. «Технологический подход» позволяет воспроизводить лучщцд коммуникативный опыт пусть не на идеальном, но на социально приемлемом уровне, что, впрочем, не исключает и «частного под­хода» в общении с ребенком, если для этого есть возможности.

Дата добавления: 2014-01-07