Бескорыстие должно быть бескорыстным, а по возможности и конструктивным!

Л И Т Е Р А Т У Р А

1. Михельсон М.И. Русская речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний: В 2 т. - М.: Русские словари, 1994.

2. Симфония на Ветхий и Новый завет. – Часть I, СПб.: АО «Интерцентр»,1994, С.535.

3. Калиновский Петр. - // Киросон П. Три дня и три ночи в загробном мире; Калиновский П. Последняя болезнь, смерть и после смерти. - М.: Агентство «ФАИР», - 1995, С.171.

4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. - Т.1, М.: Гос. издательство иностр. и нац. словарей, - 1956 г., С.64.

5. там же.

6. Фромм Э. Иметь или быть?. - М.: Политиздат, 1976, С.168.

7. Симонов П.В., Ершов П.М., Вяземский Ю.П. Происхождение духовности. - М.: Наука, 1989, С. 31-32.

8. Даль В.И. указ изд. - Т.2, С.171.

9. Бахтин М.М. К философии поступка //Философия и социология науки и техники: Ежегодник 1984 - 1985. - М.: Наука, 1986, С. 137.

10. Немцы о русских: Сборник. - М.: Столица, 1995, С. 80 - 81.

Лекция 13

ДУХОВНОСТЬ

Дух для материи то же, что и острота для ножа

Фань Чжэн

Только в духе обладает всеобщее как идеал или идея своим всеобщим наличным бытием

Г.В.Ф.Гегель

От духовника да от лекаря не таись

Рус. пословица

Что же такое дух, духовность, духовный мир? Надо сразу признать, что лёгких и однозначных ответов здесь не существует. И наверное это не удивительно, ведь мир вокруг себя человек научился описывать куда лучше, нежели внутри себя. А духовное измерение, усилия духа, духовный опыт, томление духа, присутствие духа и прочая и прочая – всё это как раз то, что невозможно напрямую наблюдать, невероятно трудно схватить конкретными дефинициями. В подавляющем большинстве случаев авторы, употребляющие термины «дух», «духовное», «духовность», воспринимают их или как нечто интуитивно ясное, или как высшую реальность. То есть или как непосредственно данное, или как предзаданное. Наверное не зря в своё время Шопенгауэр писал:

«Вообще этот «дух», всюду отирающийся в теперешней немецкой литературе, - чрезвычайно подозрительный тип, у которого поэтому надо спрашивать при встрече его паспорт. Наиболее обычное его занятие – служить маскою для убожества мысли […]» (1). Впрочем от Шопенгауэра трудно было бы ожидать объективности в данном вопросе, поскольку данное язвительное высказывание явно нацеливалось им в знаменитого соотечественника, Гегеля, с кем у него, увы, не сложились отношения философского сотрудничества или хотя бы взаимного уважения.

Скажу честно, до известной степени готов солидаризироваться с Шопенгауэром и не спешу принимать на веру объяснения Гегеля, равно как мало убеждает меня и богословская позиция. И уж во всяком случае не хотел бы рассуждать в рамках бытового (всуе) использования терминов однокоренных с понятием «дух». С годами прихожу к пониманию того, что формула «Не по хорошу мил, а по милу хорош» вполне приложима и к изучению философии. Далеко не все классики оказываются «созвучны», даже если и трактуют что-то очень важное и близкое тебе. А потому сразу объявлю, что для подхода к теме наиболее близкими лично мне оказались Апостол Павел, средневековый мистик Майстер Экхарт, православный архиепископ Лука, католический деятель Тейяр де Шарден, австрийский психотерапевт В.Франкл, отечественные учёные П.В.Симонов и Н.Н.Моисеев. Возможно, из-за слабого знакомства менее впечатлили меня древние индусы, греки. По причинам межкультурных несовпадений с большою настороженностью отношусь к буддийским и суфийским концепциям.

Так или иначе нужно констатировать, что в истории мысли дух понимался различно. Древнеиндийской философией - как высшая безличная реальность (брахман). Древними греками - как тончайший субстрат (нус). Христианской традицией - как атрибут божественности. Рационалистические европейские школы (Декарт, Спиноза, французские рационалисты 18 столетия) сводили дух к разуму. В философии Гегеля, мы помним, Дух предстает в качестве некоей самотворящей инстанции. Интуитивизм и экзистенциализм предпочитают усматривать духовное в мистических переживаниях, воле. В рамках марксистской философии хорошим тоном считалось использовать понятие «дух» как синоним понятию «сознание». Попробуем выбрать свой ракурс рассмотрения понятий «дух», «духовное», «духовность», идя не от небес и не от запредельного, а отталкиваясь прежде всего от сложившегося словоупотребления. Здесь, как можно видеть, установились три оппозиции: духовное - телесное, духовное – светское, духовное - бездуховное. Наибольший интерес для наших рассуждений представляет последняя из названных оппозиций, «духовное - бездуховное». Заглянем в словари. Малый академический словарь русского языка трактует «дух» так:

«1. Психические способности, сознание, мышление.

2. Внутреннее состояние, моральная сила человека, коллектива» (2)

Соответственно, «духовный» расшифровывается как «связанный с внутренним, нравственным миром человека» (3). Поразительно, но факт: в этом словаре не оказалось слова «бездуховность» (или «бездуховный»). Да и слово «духовность», а именно: «Духовная, интеллектуальная природа, сущность человека, противополагаемая его физической, телесной сущности» - приводится почему-то с пометой «устар.» (4). Зато есть слово«одухотворить»: «Придать чему-либо возвышенный характер, осветив, облагородив мыслью, возвышенным стремлением и т.п.» (5). Есть также слово «одухотворенный»: «Проникнутый возвышенными чувствами, стремлениями; выражающий возвышенность чувств и стремлений» (6 ). «Возвышенный», в свою очередь, объясняется как «Полный высокого значения, содержания, благородных чувств и мыслей» (7). Наконец, в свою очередь «Благородство» истолковывается как

«- Высокие нравственные качества; величие, возвышенность,

- Высокое достоинства, изящество, красота» (8).

Итак, можно видеть, что в понятиях, сопряженных с понятием «духовность», речь всякий раз идет о ценностях, достоинстве, красоте, о чем-то возвышенном.

Что же есть такое в радушии, искренности, служении добру и красоте, и в чем мы отказываем таким явлениям, как фамильярность, притворство, зазнайство, лицемерие или лесть? Что объединяет античного стоика и христианского аскета, исламского суфия и светского полководца, смелого искателя, заботливого учителя? Чего недостает, например, дрессировке для истинно человеческих отношений? В чём заключается нравственный изъян проститутки? Что является общим для исповеди и проповеди, но отсутствует, скажем, в морализаторстве, фарисействе, фанатизме, потребительстве, торгашестве, цинизме? Чем так уж плохи скука или пошлость?

Пожалуй, неспроста «духовность» / «бездуховность» - парные понятия. Анализ одного без анализа другого оказывается невозможен. Так что если мы не попытаемся понять, чему призвана противостоять духовность, то рискуем впасть или в сбивчивую сентиментальность, или в авторитарную голословность. И вот по поводу бездуховности, в самом общем виде, можно высказать следующее. Свидетельствами бездуховности могут быть:

- односторонность, фрагментарность, примитивизм в отношениях человека к себе, другим людям или вообще к миру,

- бездумие,

- бездушие,

- безволие.

Леность, душевная черствость, злая воля - цинизм, нигилизм, насилие - выступают характеристиками жизни бездуховной, недостойной человека. Особенно показательны проявления бездуховности в сферах, где пристало обитать высшим ценностям культуры.

В сфере религиозной проявлениями бездуховности будут выступать формальная, обездушенная молитва, показное благочестие, расчетливость во взаимоотношениях с божеством, фанатизм.

В сфере науки - наукообразность, морально-нечистоплотные поступки - плагиат, корпоративность, политическое угодничество, коммерческая ангажированность.

В искусстве - дешевое украшательство, вульгарность вкусов или, напротив, снобизм; оригинальничанье, вычурность, конъюнктурщина, подражательность (в том числе и себе, то есть - застылость, злоупотребление штампами).

В морали - жестокость, лицемерие, лесть, равнодушие, навязчивость, своекорыстие (в разных масштабах, включая групповой эгоизм класса, нации или вида), трусость, мелочность, морализаторство.

В сфере права – беззаконие, преступность, злоупотребление должностными обязанностями, крючкотворство, бюрократизм, взяточничество, равнодушие чиновников, призванных охранять наши права.

К названным чуть выше бездумию, бездушию, безволию (бездуховности, так сказать, «недостатка») мы, очевидно, можем также добавить такие разновидности бездуховности, которые связаны с избытком:

избытком мысли (суемыслие, суемудрие),

чувства (суечувствие, неуправляемая страстность),

активности (суетливость, избыток усердия).

Иными словами, мы можем констатировать, что для бездуховности свойственны отсутствие, или утрата меры. Одинаково неприглядны: равнодушие и назойливость, придирчивость и попустительство, леность и суетливость, беспечность и занудность и тому подобное.

Далее. Может даже для человеческой культуры вопрос стоúт не столько о том, что есть дух, сколько о том, как он нам дан – в представлениях, переживаниях, деятельности. А потому обратим внимание на еще один существенный момент, важный для различения духовности и бездуховности. Л.Витгенштейн справедливо заметил: «Должно быть постыдным являть себя некоей пустой камерой, которая просто накачивается духом» (9). Все перечислявшиеся выше ситуации связаны с тем, что человек устремляется к тем или иным ценностям. Устремляется – или излишне страстно, недостаточно толково и старательно, или не туда, куда ему как человеку следовало бы стремиться. Ябеда, завистник, ревнивец, жадина, трус, карьерист, лентяй, невежа, льстец и прочие малосимпатичные типы - всё это иллюстрации неподлинного существования, до которого может выродиться человек, чаще всего по причине неумения или нежелания различать ценности разного уровня: существования, комфорта, свободы, смысла.

Духовная жизнь, духовный мир есть не что иное, как ценностно осваиваемая человеком действительность. Мы избираем (не обязательно рациональным – часто интуитивным – путём) главные ценности своей жизни. И в избранных видах деятельности с различным успехом множим духовность (или, наоборот, бездуховность). Если же припомнить классификацию форм деятельности, предложенную Э.В.Соколовым для описания досуга – релаксация, развлечение, просвещение, творчество (10), – то будет ясно, что скорее всего духовность следует искать в просвещении и творчестве, то есть в тех видах деятельности, которые более всего наполнены конструктивным преобразованием информации и общением.Это – самообразование и просветительство, изобретательство; научное, техническое и художественное творчество, деятельное милосердие, любовь. Особо нужно оговорить то обстоятельство, что мы рассуждаем исключительно о положительной духовности, ибо, строго говоря, существует и отрицательная духовность, разрушительно-демонического характера. Уйдём от этой деструктивной темы, признав правоту общеупотребительной лексики, называющей духовным прежде всего нечто сопричастное высшим ценностям и положительным силам бытия. Мы же не спрашиваем себя, какýю духовность имел в виду поэт: «Духовной жаждою томим…»!

Вот и великий Хайям оставил среди прочих такие строчки:

«Если есть у тебя для жилья уголок -

В наше подлое время - и хлеба кусок,

Если ты никому не слуга, не хозяин -

Счастлив ты и воистину духом высок!» (11). Понятно, о каком духе идет речь.

Здесь, можно заметить, обозначаются условия духовно возвышенной жизни. И условия эти очень просты:

свобода (или скажем сдержаннее: относительная независимость)

+

скромность (с точки зрения имущественных и статусных благ) и

+

обеспеченность прожиточного минимума.

Наверное, можно согласиться с мудростью персидского поэта. Она вполне перекликается с древним мотивом «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17: 21). Хотя, занудности ради (пусть и небезопасное это дело - пытаться осмыслить поэтические рефлексии, и тем более евангельские формулы!) стоило бы добавить, что свобода + скромность + обеспеченность еще не гарантируют духовности. По крайней мере как правá на свободу, так и непритязательность нужно время от времени отстаивать перед внешними силами и внутренними слабостями. И еще нужно заметить, что по поводу богатства и бедности - единства мнений нет. Вряд ли можно назвать духовно возвышенной жизнь попрошайки. Как вряд ли была бездуховна роль бесчисленных меценатов в истории мировой культуры.

«Духовный мир, то есть восприятие человеком окружающей действительности, создание […] своего образа о своём положении […] в этом мире” – пишет Н.Н.Моисеев (12). Я сознательно привожу эту выдержку, подчеркнув в ней ключевые слова, обозначающие динамическую сущность духовных явлений. Духовный мир – даже у человека, который по нашим меркам ведёт биологический или паразитический образ жизни, - не сводится ни к накопленной информации, ни к механизмам адаптации, пассивного отражения и приспособления. В нём, в духовном мире реализуется активное мироотношение, воля субъекта. И потому, когда Н.Н.Моисеев идентифицирует духовный мир личности с возможностью вести неповторимую жизнь (13), я готов решительно спорить с этим мнением, поскольку, скажем, телезрители какого-нибудь сериала, многомиллионно жующие один и тот же сюжет – разве лишены (общего!) духовного мира! Как не соглашусь и с мыслью, высказываемой Н.Н.Моисеевым на другой странице этой же книги. Там речь идёт о том, «чтобы внутренний духовный мир человека превратился в его основную ценность» (14). Не знаю, как вам, а лично мне одухотворённый одиночка-эгоист малосимпатичен!

Часто и одобрительно приводится рассуждение Б.Шоу: «Если я у тебя возьму яблоко, то у нас останется то же яблоко. Если же я возьму у тебя идею, то у нас уже будет две идеи» (15). Далеко не всё тут так просто! Во-первых, кто сказал, что идей стало две? А главное – неизвестно, у нас идеи или нас двое у одной идеи! Н.Н.Моисеев упоминает знаменитый принцип Пастера-Редди: всё живое только от живого (16). Может быть, столь же логично предположить, что и с Духом всё обстоит так же? Впрочем, не буду столь пессимистичен в оценках человеческих потенциалов. Вновь и вновь утверждаю: нам не столь важно отыскать унифицированную дефиницию или разузнать однозначную родословную какой-нибудь важной категории, куда важней научиться с ней работать.

Майстер Экхарт замечательно рассуждает: «Я однажды сказал, что в духе есть сила и лишь эта сила свободна. Порой я говорил, что в душе есть крепость; иногда – что это свет, и иногда я называл это искоркой. Теперь говорю я, что это не «то» и не «это» и вообще не «что-либо». Это так же далеко от «того» и «этого», как небо от земли. Поэтому я определю это ещё более благородным образом, чем раньше…

Но вот оно уже смеётся и над «благородным» и над «образом» и далеко превосходит всё это! Оно свободно от всех имён и ликов, свободно и чисто, как свободен и чист один Бог. Оно чисто в самом себе» (17).

Чем фундаментальней понятие, тем трудней ухватить его сущность и надеяться на единообразность его толкований, но ничего рокового здесь нет. Вовсе не потому, что существовали и дописьменные культуры, и люди в них жили, мечтали, влюблялись, ссорились, мирились, рожали детей, осмысливали свой жизненный путь, передавали заветы потомкам. Наш мир как-никак отличается от мира этих дописьменных предков. Он не только удвоен письменностью. Культура изобрела ещё один этаж – интернет. Не исключено, что со временем в этом пространстве, наподобие когдатошней Америки, будет сфокусирована энергетика чудаков и авантюристов, и возникнет своего рода сверхдержава со сверхдоходами и сверхмонополистами. Но оставим интернет и вернёмся к духовности.

Духовность – это то, что связывает людей в пространстве культуры. Она рождается в результате труда души и предполагает преодоление испытаний и искушений. Понятно, духовное усилие – это не игра бицепсами, не надувание щёк или сдвигание бровей. Здесь на первое место выходит способность осмысливать и объединять главные жизненные ценности. То, что мир усложняется, видно даже на футбольном поле – здоровые мужики, только что жёстко шедшие на стык с противником, забив гол, изо всех сил… целуются. И напротив, многим нашим современницам удаётся объединить обаяние с деловой хваткой, подтянутостью. Учитель нынче не только строгий, но и заботливый, ученик не только озорной, но и требовательный. Человек становится всё более разносторонним существом. Убеждён, что это свидетельство духовного восхождения – когда происходит не «переключение» с ценности на ценность, но объединение, «сворачивание».

Понятия «духовность»/«бездуховность» связаны с нашей способностью выбирать в качестве ориентиров ценности более высшего, достойного уровня. Чем бы ни была эта способность - милостью, благодатью, ниспосылаемой избранникам, или продуктом, результатом особого рода самостоятельных усилий, - через нее человек реализует собственную многомерность, соотнося себя с многомерностью бытия. Через нее человек обретает «смысл и оправдание своей жизни» (18). Ведь действительно, чтó для нас естественно считать высшей ценностью, как не то, с чем мы готовы соотносить ценность собственной жизни! Стало быть, наличие или отсутствие таких объектов (людей, других существ, идей, представлений), с которыми мы могли бы соотнести самих себя, существенным образом позволяет говорить о степени нашей духовности.

Можно утверждать, что духовность определяется не только и не столько предметом устремлений, целью, на которую направлена человеческая деятельность, сколько сочетанием целей и способовэтой деятельности. Любую светлую идею, ценность люди научились «обездуховнивать». По крайней мере со времен Платона это известно про любовь (диалог «Пир»). Насколько бездуховными могут оказаться религиозное рвение и ценности патриотизма - мы знаем не только из фольклора («заставь дурака Богу молиться...») или из истории, но и, увы, из сводок последних событий в мире…

Вновь и вновь готов утверждать: основная загадка духовности заключена в том, что это - синтетическая характеристика, выражающая способность субъекта включаться в многомерный мир. Поскольку мир - прежде всего мир культуры - многомерен, многолик, постольку многолика и бездуховность: выпадение каждого значимого модуса культуры будет означать для человека неполноту, ущербность, самоотчуждение от полноты бытия. И если примат той или иной ценности естествен, то гипертрофия - недопустима. Нельзя, чтобы утверждение одной ценности стало поруганием другой или других. Трагедией выдающегося писателя, великого остроумца и тонкого эстета, О. Уайльда было его отторжение от морали. «Морали, - писал он, - принадлежит низшая и наименее интеллектуальная области» (19). Возможно, егó морали и были свойственны низшие, наименее интеллектуальные проявления... Насколько глубже, проникновенней, духовней звучат слова: «Мне грустно и легко, печаль моя светла», «Это - радость со слезами на глазах», «Я царь - я раб - я червь - я бог!» - в них с поэтической выразительностью человек манифестирует свою многомерность.

Вероятно, стоило бы подумать над тем, как в этом смысле перетолковать известный с античных времен термин «калокагатия». Ценность калокагатии – (kalokagaqia, от kaloz - прекрасный и agaqoz - хороший) – явилась результатом поисков синтеза добра и красоты. А как мы должны были бы назвать синтез добра, красоты и истины? «Калософагатией» (kaloz - прекрасный, sofoz - мудрый и agaqoz - хороший)? Впрочем, дело конечно же не в терминах. Гораздо важнее для нас и человеческой культуры в целом – увидеть реальные угрозы и обозначить достойные ориентиры.

Согласуемость (или, говоря точней – трудносогласуемость) ценностей можно проиллюстрировать при помощи простенькой диаграммы, векторы на которой будут соответствовать трем ценностным ориентирам культуры - Истине, Добру, Красоте. (Рис.17).

Как нетрудно догадаться при помощи этой схемы, в трехмерном ценностном пространстве существует лишь один сектор, в котором векторы совпадают, складываются в своих положительных значениях. Вот уж действительно, человеку трудно оправдать даже единственное свое имя -«homo sapiens», но вдобавок к этой трудности мы претендуем также на имена «homo moralis» и «homo аestheticus»! Что поделать: если бы жизнь давалась легко, если бы для культуры не требовалось усилий, - какова была бы цена тому, что мы пытаемся сейчас проанализировать, -

КРАСОТА ИСТИНА

(+) (+)

ЗОНА УЩЕРБНОЙ ЗОНА ВЫСОКОЙ

ДУХОВНОСТИ ДУХОВНОСТИ

(-) ЗЛО ДОБРО (+)

ЗОНА (-)

НЕГАТИВНОЙ ЗОНА УЩЕРБНОЙ

ДУХОВНОСТИ ДУХОВНОСТИ

(-)

ЛОЖЬ (-) УРОДСТВО

Рис. 17

духовности! Духовность потому-то выступает оценочной характеристикой, приписывая субъекту наивысшую степень достоинства, что в ней мы выказываем свои наиценнейшие способности – волю, разум, великодушие, понимание себя и чуткость к миру.

Еще напряжённее складываются взаимоотношения между сфéрами культуры: искусством и политикой, наукой и религией, правом и моралью. Каждая из них претендует на специфически конструктивную миссию для целостной культуры. Наука заявляет, что она выступает главным добытчиком и хранителем вечной ценности ИСТИНЫ. Искусство - претендует на обладание ценностью КРАСОТЫ. Мораль - провозглашает в качестве высшей свою специфическую ценность - ДОБРО. Аналогично поступают право применительно к ценности ПОРЯДКА и политика – к ценности ВЛАСТИ. Наконец, религия выдвигает в качестве претендента на верховенство в духовной сфере ценность СВЯТОСТИ. Указанные сферы тоже можно было бы условно изобразить, при помощи циклоиды (Рис. 18).

В каждом из «лепесточков» получившегося здесь цветка-культуры можно представить ситуации, когда искренне служащий данной ценности человек (допустим, художник) в то же самое время оказывается не в ладах с другими ценностями (например, конфликтует с законом, проявляет непорядочность, глумится над религиозными чувствами близких). О таких людях в своё время очень хорошо высказался Паскаль:

«Есть люди, заблуждение которых тем опаснее, что принцип своего

заблуждения они выводят из какой-нибудь истины. Ошибка их не в следовании ложному взгляду, а в следовании одной истине при исключении другой» (20). Итак, духовность реализуется в согласованном служении человека высшим ценностям. Это – векторная, соотносительная, сопоставительная характеристика. Если б она означала всего лишь надпрагматичность, то мы должны были признать духовным то занятие, которому, скажем, предаются праздные зеваки. Если б она

религия наука искусство

политика право мораль

Рис. 18

определялась общительностью, – то почетного эпитета удостоились бы сплетник, нытик, интриган. Если бы духовность обеспечивалась содержáнием деятельности – безусловно положительной оценки удостоился бы юноша, читающий умную книгу (безотносительно к тому, читает ли он ее, сидя в трамвае, отвернувшись от стоящей рядом старушки, или стоя, но утыкивая ее в лицо рядом стоящего пассажира). Для определения меры духовности, очевидно следует принимать во внимание не только то, что и как делает субъект, но и что он способен делать, что происходит вокруг и что, в частности, ожидают от него окружающие, которые вправе рассчитывать на его соучастие. И наконец - во имя чего он это делает. Как интересы óбщества для индивида, так и интересы индивúда для общества, надо полагать, – в значительной степени ценность духовная.

Оценивать духовность / бездуховность можно по меньшей мере двояко. Во-первых – внутреннее переживание. Бездуховность переживается, как пустота, бесцельность, собственное ничтожество, тоска. Духовность, напротив, переживается, как обретенный смысл, достоинство, вера, любовь, счастье. Объективную оценку деятельности и ее автору можно дать на основе следующих параметров:

- степень сложности деятельности,

- отставленность во времени (не сиюминутность, а стратегичность устремлений),

- цена усилий и, в конечном счете, результатов,

- значимость, нужность для возможно более широкого круга заинтересованных субъектов.

Усилие духа - вовсе не простое дело, ведь даже двигать ушами умеет далеко не каждый! Так что было бы абсурдом полагать, что способности в этой сфере не различаются. Не буду столь категоричен, как, например Г.Е.Распутин, который заявлял:

«Духовная жизнь не всем вместима» (21).

Достаточно того, что констатирую: по каждому из чуть выше названных параметров - в интеллекте, целеполагании, воле, отзывчивости - люди различаются весьма и весьма пестро. Но все же любой из нас обладает, в пространстве духа, принципиально новой способностью, отличающей нашу свободу от свободы ползущего червяка, бегущего зайца, парящего орла. Кроме того, признание физиками нереальности вечного двигателя не мешает изобретению и работе многих замечательных устройств. То же могло бы относиться и к признанию нереальности всеобщей любви!

Между прочим, думаю, что единую науку о мире, единую картину мира логичней всего создавать, отталкиваясь не от физики или астрономии, а – от этики или эстетики. С этой точки зрения даже богословие способно оказать большую пользу – ведь оно даёт возможность выпрыгнуть из области фактов и целостно осмыслить конечные цели всех наших усилий. (Может, этика, эстетика и богословие соотносятся как длина, ширина и высота?). Мир не спасут ни красота, ни истина, ни добро, взятые порознь. Спасение лишь в их взаимосогласованном утверждении действующими сообща людьми.

Еще раз напомню, что в зависимости от мировоззренческих предпочтений можно полагать, что способность к духовности коренится в естественных токах Божественной благодати или в самовозрастающей Абсолютной идее, в воле к жизни или отличающем человека от прочих тварей разуме. Мне сдается, что в известной мере эти различия становятся несущественными, когда мы начинаем задумываться о том, как же призван вести себя человек на Земле. Некие общечеловеческие (и, наверное, общеэкологические) законосообразности вынуждают нас брать на себя ответственность за свое поведение, за сотни и тысячи малых и значимых ситуаций выбора. За те моменты, в которые мы определяем себя в мире, задаем векторы своей активности, определяем свое мéсто в мире и свою цéну в мире.

Независимо от источников - процессы, где обретается духовность, носят единую аксиологическую, психологическую, физическую природу. Что касается физики - на память приходит пример, вычитанный когда-то в «Занимательной физике» Я.И.Перельмана. Там описывалось, как жители среднеазиатских аулов, куда завернул в кои веки раз маршрут автопробега, с радостью встречали гонщиков - бросая им навстречу кто персики, кто дыни. Спрашивая, почему гонщики совсем не испытывали по этому поводу благодарности, сам автор объяснял, что на большой скорости фрукты и ягоды (арбуз - тоже ягода!) подобны снарядам. Так вот, можно провести сравнение. Увлеченного человека трудно сбить с пути, но легко ранить. В этом, видимо, одно из объяснений того, почему творческие люди столь ранимы.

Итак, духовность - обобщенная характеристика, выражающая меру активной, осмысленной, ответственной, творческой включенности субъекта в культуру и мир в целом. Человек способен научаться не только распознавать ценности для самого себя и выстраивать из них ценностную иерархию. Куда важней то, что мы способны научаться согласовывать ценности, которые исповедуем сами, с ценностями, которые исповедуют другие люди. И если покуда это происходит далеко не всегда ладно - чему тут удивляться! В принципе - мы могли бы усовершенствовать налокотники и наколенники, до сих пор передвигаясь на четвереньках... И ведь этот путь цивилизации имел бы несомненные плюсы: меньше риска упасть, набить шишку; ниже были бы потолки и так далее. Но - люди стали учиться: сначала ходить, затем бегать, даже и летать. Теперь впору задуматься о цéлях дальнейшего усовершенствования способов передвижения.

Восхождение человечества по пути очеловечения сопровождалось прорывами – изобретением колеса, огня, освоением новых территорий, созданием новых и новых машин, средств перемещения и передачи информации. В последние годы наметился поворот в отношении человека к природе. Многое здесь происходит стихийно. Подобно тому, как был проделан мощный скачок от психологии охотника к психологии скотовода (с точки зрения охотника скотовод ведёт себя абсурдно – кормит животное, которое надо бы съесть), или подобно тому, как был проделан скачок от психологии хозяина гарема к психологии художника. А вот в области общения и в отношении человека к себе самому, повторюсь, мы ещё недалеко ушли от каменного века. Вот почему так важно извечную жажду совершенства и целостности перенаправить на одновременное развитие себя, общества, мира, природы.

Литература:

1. А.Шопенгауэр. Свобода воли и нравственность. – М.: Республика, 1992. – С.112.

2. Словарь русского языка: В 4-х томах. Т.1. - М.: АН СССР, Ин-т русского языка, 1981. - С. 455.

3. Там же.

4. Там же.

5. Указ. изд., Т.2. - М.1982. - С. 598.

6. Там же.

7. Указ. изд., Т.1. – С. 198.

8. Там же. - С. 95.

9. Витгенштейн Л. Философские работы. - М.: Гнозис, 1994. - С. 422).

10. Соколов Э.В. Свободное время и культура досуга. - Л.: Лениздат, 1977.

11. Омар Хайям. Рубаи. - Таллинн: Б.и., 1991, - С. 49.

12. Моисеев Н.Н. Расставание с простотой. М.: Аграф, 1998. – С.218 (подчёркнуто мною – А.З.).

13. Там же, С.229 и др.

14. Там же, С.353.

15. Там же, С.298.

16. Там же, С.93.

17. М.Экхарт. Духовные проповеди и рассуждения. – СПб.: Азбука, 2000. – С.60.

18. Василюк Ф.Е. Психология переживания. - М.: МГУ, 1984. - С. 134.

19. Уайдьд О. Избранные произведения. В двух томах. Т.2.- М.: Республика, 1993. - С. 532.

20. Б.Паскаль. Мысли. – М.: REFL-book, 1994. – С.237.

21. Г.Е.Распутин-Новый. Избранные мысли, письма и телеграммы царской семье. - М.: Б.и., 1990. - С. 6.

Лекция 14

СЧАСТЬЕ КАК ЖИЗНЕННАЯ И НРАВСТВЕННАЯ ЦЕННОСТЬ

Счастливый человек, это - человек ограниченный

М.Горький

Счастливые часов не наблюдают

А.С.Грибоедов

Если вы удачно выберете труд и вложите в него всю свою душу, то счастье само вас отыщет

К.Д.Ушинский

Весь мир на ладони –

ты счастлив и нем,

И только немного завидуешь тем,

Другим, у которых вершина

ещё впереди

В.Высоцкий

Если хочешь быть счастливым – будь им!

Козьма Прутков

В самом начале общения, только приступая к рассмотрению этики, мы упоминали, в числе основных загадок нравственности, загадку человеческого счастья. И действительно, счастье - одна из величайших ценностей, а может даже главная ценность жизни - испокон веков неодолимо манило простых людей и всерьёз озадачивало мудрецов. О счастье для себя и близких мечтали во все века поэты и обыватели, молодожёны и патриархи, за счастье народное бились добровольцы, комсомольцы, народовольцы, барбудос, моджахеды и прочая. Но каково оно, настоящее счастье – так доподлинно никем ещё не открыто. Никто ещё, кажется, не предложил всеобщей формулы человеческого счастья. Больше того, если мы попытаемся внести в вопрос ясность и станем отыскивать мудрые высказывания о счастье, дело окажется ещё запутаннее, чем представляется на первый озадаченный взгляд.

Обратимся, например, к Библии. Слово «счастье» и его ближайшие родственники упоминаются на страницах этой великой книги всего лишь 9 раз. Причём в несколько мрачноватом контексте. И, пожалуй, далеко не случайно, что чаще всего речь о счастье заходит в повествовании о многострадальном Иове. Тó там говорится про человека беззаконного и лицемерного, что «не устоит счастье его» (Иов. 20: 21), то звучит возмущение тем, что «беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки» (Иов. 21: 7), но тут же высказывается утешение и назидание окружающим: злодеи «проводят дни свои в счастье и мгновенно нисходят в преисподнюю», (Иов. 20: 13). О глупце утверждается, что «дети его далеки от счастья» (Иов. 5: 4), а сам герой вздыхает: «счастье моё унеслось, как облако» (Иов. 30: 15). Примечательно и то, что в «Книге Иова» благополучный финал дан буквально скороговоркой и занимает стихи с 10-го по 17-й в последней, 42-й (!) главе. Достаточно грозно звучит и обращение Моисея к сынам Израилевым: «Да не будет между вами […] человека, который […] похвалялся бы в сердце своём, говоря: «я буду счастлив, несмотря на то, что буду ходить по произволу сердца моего» (Втор. 29: 18-19). Довольно горестный сюжет возникает в «Книге пророка Малахии», где в уста героя вложены рассуждения: «что пользы, что мы соблюдали постановления Его и ходили в печальной одежде пред лицем Господа Саваофа? Ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы» (Мал. 3: 14-15). И уж совсем зловеще упоминание интересующего нас понятия в Книге «Плач Иеремии»: «Умерщвляемые мечом счастливее умерщвляемых голодом» (Плач 4: 9). Самое безобидное – в бытовом и нейтральном смысле – использование слова «счастье» встречается только в Новом завете, когда апостол Павел, оказавшийся узником царя Агриппы, обращается к тому: «почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всём, в чём обвиняют меня иудеи» (Деян. 26:2). Несколько обнадёживает тот факт, что Павел сумел-таки в тот раз оправдаться, избежал грозившей ему расправы. Словом, перелистав упомянутый памятник древности, можно прийти к выводу, что в целом библейские тексты характеризуют счастье, как нечто житейски приниженное - едва ли не украденное! - и противопоставляется оно скорее не несчастью (как казалось бы логичным нам с вами), а блаженству, ниспосылаемому людям по милости Божией.

Конечно, можно было бы задаться ехидным вопросом: А кто сказал, что человек послан на Землю для счастья! Но, с другой стороны, разве не пределом нелепости было бы полагать, будто мы рождены для страданий! И потому продолжим рассуждения о сущности - искомого, желанного, мечтаемого, взыскуемого - счастья.

В каком-то отечественном кинофильме звучала мысль: это у болезни должна быть причина, а у здоровья – нет. Возможно, и со счастьем дело обстоит так же? И у него не должно быть причин, объяснений? Этика с таким констатирующим предположением ни в коем случае соглашаться не вправе. Хотя бы из-за того, что возникла-таки наука, изучающая факторы здоровья – валеология. А что до смутности понятия, так ведь ясное было бы не так увлекательно исследовать.

Счастье, судя по всему, - это действительно нечто трудновербализуемое, мимолётное и ненадёжное. Жюль Ренар утверждал, например: «Счастье – самое краткое из всех впечатлений» (1), а Вольтер замечал, что люди ищут счастья, как пьяный свой дом: не могут его найти, но твёрдо знают, что где-то он есть (2). Стремление к счастью можно было бы сравнить с жаждою чего-то недостающего. М.Чулаки имел все основания писать: «В природе человека – прежде всего чувствовать беды, а не радоваться нормальному существованию. Слепой был бы счастлив, прозрев, но зрячие не ощущают повседневно не малейшей радости от самого факта, что они нормально видят, зато возмущаются непотребным картинам бытия, открывающимся им через здоровые их глаза» (3). А в остроумной петербургской рекламной радиопередаче несколько лет назад звучал обмен репликами: «Жалко парижан!» – «А что такое?» – «Да они ведь лишены мечты побывать в Париже!».

Ни с чем иным, как с загадочностью счастья и смутностью обозначающего его понятия, я склонен связывать устойчивые формулы доброжелательной глупости, то и дело звучащие по крайней мере на российских свадьбах. Кому из нас не доводилось слышать в поздравительных речах оборотов типа: «В этот, самый счастливый, день вашей жизни…» - будто жизнь уже дошла до высочайшего пика, и впереди только спуск и прозябание! Не умнее и слова, старательно распеваемые Филиппом Киркоровым:

«Милая, милая, милая,

Нежный мой ангел земной,

Только однажды был счастлив я –

В день нашей встречи с тобой…» - (Потом, очевидно, счастье его «унеслось, как облако»). Здесь приходится только посочувствовать певцу – ведь отдуваться за дурацкие слова приходится именно ему, а не поэту.

С восприятием счастья связано немало парадоксов. Так, Надежда Тэффи, едва уцелевшая в грозные послереволюционные месяцы, описывает своё, полное мытарств, путешествие из Петрограда на Украину. В частности, один эпизод, когда их на какой-то станции в очередной раз высадили, из товарных вагонов, излагается так:

«Прыгаем в жидкую скользкую грязь. Прыгаем в неизвестное.

Расталкивая нас, лезут в вагон солдаты, проворно выбрасывают наш багаж и задвигают дверь.

Ночь, дождь, мутные огоньки ручных фонариков, солдаты.

Итак, мы снова под дождём на платформе.

Стоим, сбились тесной кучкой, как отара в снежную бурю – стоит морды вместе, хвосты наружу. Ждём покорно.[…]

Не могу сказать, чтобы настроение у нас было очень унылое. Конечно, ужин и ночлег в тёплой комнате были бы приятнее, чем мелкий дождичек на открытой платформе, но вкусы у нас выработались скромные. Уверенность, что буквально никто не собирается нас расстреливать, наполняла душу радостным удивлением и довольством. Дождик уютный, доже не очень мокрый…Право же, на свете совсем недурно живётся» (4).

Близким образом выглядит описание, которое даёт Варлам Шаламов своему пути из лагеря на свободу:

«Вот это всё: и резкий свет лампы на иркутском вокзале, и спекулянт, везущий с собой чужие фотографии для камуфляжа, и блевотина, которую извергала на мою полку глотка молодого лейтенанта, и грустная проститутка на третьей полке купе проводников, и двухлетний грязный ребёнок, счастливо кричащий: «Папа!» – вот это всё и запомнилось мне как первое счастье, непрерывное счастье воли» (5).

А великий остроумец Сергей Довлатов пишет:

«Я знал человека, всерьёз утверждавшего, что он будет абсолютно счастлив, если жилконтора заменит ему фановую трубу» (6).

Похоже, наша, расейская действительность очень способствует остроте подобных оптимистических переживаний. У того же Довлатова есть рассказ о том, как в Тбилиси проходила конференция на тему «Оптимизм советской литературы».

«Было множество выступающих. В том числе – Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:

- Вопрос предыдущему оратору.

- Пожалуйста.

- Я относительно Байрона. Он был молодой?

- Что? – удивился Наровчатов. – Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?

- Ничего особенного. Ещё один вопрос про Байрона. Он был красивый?

- Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал эффектной наружностью. А что? В чём дело?

- Да так. Ещё один вопрос. Он был зажиточный?

- Кто? Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.

- И последний вопрос. Он был талантливый?

- Байрон? Джордж Байрон? Байрон – величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чём дело?!

- Сейчас поймёшь. Вот смотри, Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. И он был пессимист! А ты – старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты – оптимист!» (7).

Ну и едва ли не самый лаконичный парадокс сформулирован Шоломом Алейхемом, у которого мальчик восклицает:

«Я счастливый – я сирота!».

Вглядываясь в приведённые примеры и в многочисленные случаи из собственного опыта, мы можем обнаружить по крайней мере два крайних варианта оценочных парадоксов счастья – когда по всем соображениям человеку должно быть хорошо, а он несчастен, или наоборот, человек радуется жизни, когда ему ну никак не подобает быть радостным.

В неоднозначности того, что мы называем счастьем, убеждают и расхожие утверждения типа:

«Счастье – это когда утром очень хочется идти на работу, а вечером очень хочется идти домой» (под данную формулу вполне подходит вариант, когда, устав до невыносимости в одном месте, удираешь в другое. С таким же успехом можно радостно жениться и радостно разводиться![10]).

«Счастье – когда тебя понимают». Казалось бы, под этим девизом подпишутся и родители, и дети, ученики и маститые учёные, тренеры, и проповедники, уличные регулировщики, архитекторы, драматурги… Но! Как быть с политиками, ведущими сложные международные переговоры? А как - в ситуации, когда нам приходится общаться с несимпатичными людьми? Шпионами? Как, наконец, должна относиться к этой формуле любая нормальная женщина, если известно, что женщина – это загадка?

Богата загадками и «мужская» психология. Вот, к примеру, притча, оставленная древними китайскими мудрецами:

Некий учёный муж сочинял стихи, над которыми все потешались. Но в глаза – из-за его высокого чина – ему льстили. Когда его умная жена попыталась объяснить истинное положение дел, он ещё более уверился, что он – непризнанный талант: «Если уж и собственная жена не верит в мой талант, то что же говорить о других людях!».

И до самой своей смерти этот человек так и не понял, что в действительности представляли его стихи (8).

Ну чем не счастливец!

Этот чудак от своих нераскритикованных стихов вкусил куда более целостную радость, нежели наш А.Д.Сахаров от выступления, «затопанного» коллегами по Верховному Совету…

В природе счастья, видимо, как бы хитро ни переплетались внешние и внутренние факторы, сиюминутные и долговременные соображения, субъективное и объективное, – преобладающее значение имеют внутреннее состояние человека, его самооценка, взгляд на ситуацию «изнутри». А не привязанность к внешним оценочным шкалам. Ведь когда мы иной раз восклицаем кому-то из знакомых: «Ах, какой ты счастливый!» – тем самым мы только признаём значимость некоей конкретной удачи для себя, а не для «счастливца»-знакомого.

Для понимания феномена счастья неплохо было бы проанализировать, или поначалу хотя бы перечислить, близкие по смыслу понятия:

Беззаботность, безмятежность, блаженство, везение, восторг, довольство, кайф, лафа, ликование, наслаждение, нега, нирвана, оптимизм, победа, покой, пруха, радость, торжество, триумф, удача, удовлетворение, удовольствие, умиление, успех, фарт, эйфория, экстаз.

Нелишне было бы рассмотреть и понятия, противостоящие счастью:

беда, бедствие, беспокойство, болезнь, горе, грусть, катаклизм, крах, мýка, невезенье, неприятность, непруха, несчастье, неудача, облом, огорчение, опустошение, отчаянье, пессимизм, печаль, подавленность, поражение, разочарование, страдание, тоскá, трагизм, уныние, утрата, фиаско и тому подобные.

Уже этот беглый перечень очевидно демонстрирует разнообразие того, чтó разные люди называют счастьем. И правда, в поисках счастья можно быть кузнецом, а можно – попрошайкой. Можно ждать удачи, а можно без устали трудиться, чтобы поделиться потом с другими. Конечно же, счастье жулика или разбойника не тождественно счастью авантюриста, а материнское счастье имеет мало общего с торжеством по поводу свершившейся мести. Ликование футбольного болельщика, когда его любимая команда победила, – по психологическому наполнению соизмеримо с радостью студента, заработавшего пятёрку, или восторгом Александра Сергеевича, поставившего последнюю точку в «Борисе Годунове», но эти состояния явно не тождественны в нравственном и социокультурном смысле. Счастье казнокрада и счастье честного таможенника разнятся уж по крайней мере не меньше, чем упомянутые Станиславом Грофом океанический экстаз и вулканический экстаз (9). И хотя есть нечто сходное в надписях, оставленных на Рейхстаге «Мы дошли!» и где-нибудь в районе Эрмитажа «Здесь был Вася из Тамбова!» – последнюю форму самовыражения я бы сравнил с тем, что делает любой барбос около очередного кустика…

Человек – существо не только разнообразное, но и многомерное. Даже ковыряя в носу, он может испытывать целую гамму переживаний. И как следствие подобной многомерности мы имеем то, что один и тот же человек бывает одновременно счастлив в одном, и не очень счастлив в других отношениях. Кроме того, понятно, что, оказавшись в идентичных условиях, разные люди будут испытывать вовсе не идентичные переживания. Мудрый Паскаль писал: «Мы бываем счастливы, только чувствуя, что нас уважают» (10). Но согласимтесь, что кому-то нужно, чтобы его жалели, другому – чтоб его боялись, а третьему – чтобы ему завидовали. И каждый из них надеется, что жизнь его не разочарует.

Впрочем, напрашивается довольно грустная констатация: не такое уж многомерное человек существо, ежели наше настроение зависит (и иногда в решающей степени) от кошелька или от сквозняка. И, кстати говоря, печалиться по этому поводу вряд ли стóит. Вот, скажем, звучит по петербургскому радио репортаж из какого-то заурядного, многострадального интерната. Паренька спрашивают: «Что ты любишь?», и он бесхитростно выпаливает: «Макароны!». Когда я этот сюжет услышал, то аж сердце зашлось от жалости и от стыда за убожество жизни, при которой горизонт желаний простирается не далее дешёвых мучных изделий. А потом как-то пришла другая мысль: Не будет ли этот паренёк более счастлив, чем избалованные сникерсами и куклами Барби домашние дети? Ведь ещё Эпикур замечал, что богатство не облегчает наших забот, но подменяет одни заботы другими (11). О том же сказано Бернардом Шоу: «Человек, страдающий зубной болью, считает счастливыми всех, у кого не болят зубы. Бедняк делает ту же ошибку относительно богатых» (12).

Пожалуй, рассуждая о вкусе к жизни, мы вправе делать некоторые (понятно, осторожные) сопоставления с гастрономическими явлениями. И на что же способно указать подобное сопоставление? Например, на то, что даже в такой приземлённой физиологической сфере сосуществуют одно «сладкое» и – «кислое», «солёное», «горькое». На то, что кроме них есть ещё пресное и приторное. И на то, что оценка счастья – нечто соотносительное. Каждый из нас сопоставляет своё нынешнее переживание (вкусовое ощущение) с тем, что испытывал (вкушал) раньше, а также с тем, что переживают окружающие (что лежит на столе у соседа). И подобные механизмы сулят далеко не исключительно зависть, злопыхательство, вражду. Не исключено, что и бедолага Сизиф, толкая злополучный камень в гору, мог исподтишка радоваться: слава богам, меня не жарят! Работёнка, хоть и трудная, но – всё-таки посильная, на свежем воздухе, разнообразная. То вверх камень толкаешь, то (отдых!) вниз можно сверзиться.

Вопрос здесь в том, как бы сравнениями не впасть в разрушительную зависть. И тут нет ничего невозможного. Вот, допустим, с древних времён человек склонен был завидовать птицам. А кто знает, что могла бы думать летящая птица? Может, она бы скорее всего думала: «Опять за проклятущими червяками лететь! Вот напасть!» или «Когда же эти ненасытные птенцы оперятся!».

Я убеждён, что рождённый ползать – может быть счастливым. Если не завидует умеющим летать. Ну, а если ещё вспомнить об адских мучениях, то рассказывают, что в одной гренландской общине, когда миссионер красочно расписал огни и ужасы ада и много говорил о жаре в нём, его слушатели стали мечтать об аде (13).

Мы ценим счастье именно потому, что его достичь нелегко. (Не сомневаюсь, птице показалось бы малоприятным, если бы жучки-червячки сами ползли к ней в клюв!). И если время от времени мы сетуем на невезение, то всё же реальными помехами счастью будут далеко не каждое препятствие и не всякий враг. Может, куда большая опасность счастью кроется в отсутствии смысла, утрате ценностных перспектив. Раз за разом диву даюсь, читая сводки о самоубийствах в благополучных странах. Так, по сообщениям газет, в Стокгольме каждая десятая девочка в возрасте от 13 до 17 лет пыталась покончить с собой (14). До чего же прав был О.Уайльд, когда заявлял:

«Наша жизнь заключает в себе только две трагедии. Первая – состоит в том, что не можешь удовлетворить своих желаний, вторая – это когда они уже все удовлетворены. Последняя гораздо хуже первой, в ней-то и лежит настоящая трагедия жизни» (15).

Про такую ситуацию смыслоутраты кратко и образно высказался Жюль Ренар: «Растерялся, как букашка, добравшаяся до кончика пальца» (16). Он же замечал: «Невезение весьма досадная штука, но в везении есть что-то унизительное» (17). Умные люди давно говорят: Если нет никаких препятствий – значит, вы заблудились.

«Наконец-то я избавился от головной боли, потливости, забыл о кариесе и завистливости соседей!» - так или примерно так могла бы гласить надпись на могильной плите.

А раз препятствия на пути к счастью неизбежны, есть все основания говорить о том, что можно назвать умением «держать удар». Здесь приходят на память многочисленнейшие примеры того, как выдержали большие и малые испытания разные достойные счастья люди. Скажем, вот рядовой эпизод из жизни Платона. Однажды он, философствуя, определил человека следующим образом: «Человек – это двуногое без перьев». И на следующий день Диоген, его злой на язык оппонент, пустил бегать по двору ощипанного цыплёнка, проронив при этом: «Вот – человек Платона!». Хвала судьбе, что осмеянный за незадачливое определение Платон не бросил любимого занятия, но ещё преизряднейше поработал для познания человека, общества, мироздания.

Про великого Шаляпина рассказывают более молодые его партнёры по сцене, что он иной раз мог, повернувшись спиной к зрительному залу, скорчить рожу, и уже потом, после спектакля, от всей души поздравлять того, кто выдержал испытание, не сбился с роли.

Одного из виднейших руководителей нашей страны, противоречивую, но яркую личность – Никиту Сергеевича Хрущёва в его молодые годы отчислили из футбольной команды (за пристрастие к выпивке) (18). А ведь впереди были – разоблачение культа личности Сталина, реабилитация незаконно осуждённых «врагов народа», «оттепель», прорыв человека в космос!

Впрочем, что мы всё о знаменитых - вот, к примеру, о чём мне рассказала студентка-заочница Алёна Базанова (факультет физической культуры). Однажды к ним в класс пришёл тренер по волейболу и предложил записаться в секцию. Алёна записалась. Но когда пришла со школы, выяснилось, что тренер успел позвонить к ним домой и, выспросив у Алёниной мамы, какого роста она и её муж, заявил: «Пусть девочка на тренировку не приходит. Мне нужны девочки рослые». Алёна же проявила характер. Взяла, да и пришла на первую и все последующие тренировки. Потом было много событий, Алёна сменила четырёх тренеров, и на десятом году тренировок вновь вместе с командой попала к тому, кто её чуть не «забраковал». К этому времени она уже была связующим игроком команды, добилась немалых успехов. И, напомнив ему о том, что он когда-то не хотел записать её в секцию, Алёна увидела, как «поднялась» не только в своих глазах.

Любопытен и поучителен случай, произошедший где-то в степях Причерноморья более двух веков назад. Жил там один зажиточный крестьянин. Настолько зажиточный, что звали его Иван Великий. А в подпасках у него был молодой паренёк - судя по всему, толковый, но не очень прилежный. Однажды в непогоду паренёк очень некстати заснул, стадо разбрелось, и Ивану был нанесён серьёзный ущерб. А с паренька что возьмёшь! Хозяин просто поколотил его, да и со словами: «Быть бы тебе в панáх, а не чабанáх» - прогнал с глаз долой. Паренёк побрёл искать себе лучшей доли, дошёл до ближайшего городка, а поскольку был не без звёзд в голове, выучился. Причём выучился настолько, что его назначили чиновником распределять угодья между крестьянами целого уезда. Как раз того, откуда он когда-то был столь бесславно изгнан. И первым делом, прибыв на место, новый чиновник повелел позвать Ивана Великого. Тот был где-то на дальних пастбищах, и когда его наконец разыскали, чиновник не знал, куда усадить бывшего хозяина. Выделил ему лучшие земли под пастбище и всё благодарно вспоминал вещие слова: «Быть бы тебе в панах, а не чабанах!».

Хорошо бы научиться переносить удары судьбы с достоинством, не проявляя малодушия, озлобленности, не впадая ни в мстительность, ни в отчаяние! Тем более, что нередко эти удары - можно сказать, толчки вверх. Иначе как можно истолковать фразу Станиславского, что из-под актёра надо почаще выбивать стул, на котором он удобно расселся (19).

И хорошо бы научиться переносить – успех! Читаю газетное сообщение, которое несколько смягчённо называется «Головокружение от успехов»:

«В Лос-Анджелесе супруги Дуглас и Дана Риднур, нажившие многомиллионное состояние на торговле недвижимым имуществом, застрелились из дробовика. Перед смертью они записали на видеокассету свои довольно пространные диалоги, в которых говорили о том, что добились в жизни всего, что хотели, и дальше им жить неинтересно» (20).

Последний сюжет, как представляется, живо демонстрирует опасность «приторных» жизненных впечатлений. Народная мудрость давно отметила тесную взаимосвязь положительных и негативных переживаний:

«Не отведав горя, не познаешь и счастья»,

«Ни печали без радости, ни радости без печали»,

«Бог посылает страдания тому, кого любит»,

«Бог оберегает нас от слишком большого счастья» - таких пословиц можно найти немало у самых разных народов.

«Весь мир устроен из ограничений,

Чтобы от счастья не сойти с ума» - утверждал многомудрый Булат Окуджава.

Можно сколько угодно устраивать и благоустраивать свою жизнь, но никогда не удастся защитить её от неприятных неожиданностей. «Мерседес», оставленный на пять минут возле супермаркета, всякие технические «навороты» куда ни шло предохранят от угона, но не от задирающей ногу бездомной собаки. Вот и получается, что все попытки избавить жизнь от страданий противостоят в конечном счёте самой жизни. Поскольку огорчение, страдание – это всего лишь неизбежная цена за возможность испытать радость, восторг, блаженство. И, наверное, есть высшая природосообразность в том, что над благословенными широтами Филиппин время от времени проносятся тайфуны.

Общеизвестно, что боль выступает сторожем физического здоровья – не позволяет человеку расслабиться, слишком близко подходить к огню, быть беспечным с колющими-режущими предметами. Наверное, подобным образом грусть-тоска-страдание-обида есть аналогичные стражи здоровья психического и нравственного. Как интересно и глубоко писал М.М.Пришвин: «Счастье и несчастье есть только мера жизни в ширину и в глубину» (21)!

Так или иначе, есть все основания говорить о ц е н е с ч а с т ь я. И дело вовсе даже не в том, что в жизни нашей случается риск (благородный и не очень) и что нелегко заслужить благосклонность Фортуны, не потревожив ревнивой Фемиды. Или что, как говаривал Пётр I, «Несчастия бояться – счастья не видать» (22). Всё предельно просто и невообразимо запутанно.

Цена у счастья обнаруживается как бы тройственная: энергетическая, психологическая и нравственная. Что касается первой – вспомним красивое выражение: «Человек создан для счастья, как птица для полёта». Оно очень даже соответствует действительности – ведь сколько времени птица проводит в воздухе? А сколько – в поиске жучков-червячков, в сидении, дремании, гнездостроительстве? Если счастье чем-то напоминает прыжок с трамплина, то, очевидно, на этот трамплин нужно поначалу взобраться. Русская пословица гласит: «Хочешь стать женою генерала – выходи замуж за лейтенанта».

По поводу п с и х о л о г и ч е с к о й цены – приведём только два примера. Так, Леонид Андреев выразительно пишет о женщине, «которая сидела, заломив руки, смеялась, бессильная говорить, изнемогающая под бременем безумного, невиданного счастья» (23). Или другой случай. Один больной, перенёсший недавно тяжёлый инфаркт, выиграл по лотерее огромную сумму – один миллион франков. Никто из близких не решался сообщить ему об этом, боясь, что такая новость может его убить.

- «Давайте, я объявлю ему об этом, - сказал врач. – У меня самого нелады с сердцем, и я знаю, как надо поступать в подобных случаях. Буду действовать не спеша».

Врач отправился к удачливому больному, начал с ним беседу о том, о сём, и минут через пятнадцать перешёл к делу.

- «Что бы вы сказали, если бы однажды выиграли в лотерею тысячу франков?»

- «Я бы устроил такую пирушку, которая запомнилась бы на всю жизнь».

- «А если бы выиграли десять тысяч?»

- «Я бы пригласил всех своих друзей в роскошный ресторан».

- «А если бы выиграли сто тысяч?»

- «Можете быть уверены, что я преподнёс бы вам и вашей жене

такие подарки, о которых вы никогда не помышляли».

- «Ну, а если вы выиграете миллион?»

- «Тогда, мой друг, я тотчас отдам вам половину».

Тут замертво свалился на пол доктор (24).

Н р а в с т в е н н а я цена счастья обнаруживает себя не только в ситуациях, когда надо выбирать между тем, вести ли законопослушный образ жизни или рискнуть по рецепту Г.К.Лихтенберга: «Парень, который украл однажды 100 000 талеров, уже может в дальнейшем честно прожить жизнь» (25). Нравственные ракурсы счастья – это и степень его открытости / утаиваемости, и ценности, им заслоняемые, вообще соотношение внутреннего переживания с внешними обстоятельствами. Описывая семейное счастье одного своего родственника, Ф.И. Тютчев заметил: «Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из неё выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду» (26). С другой стороны, верно пишет Н.И.Козлов: «Часто личностный рост приводит к тому, что приходится менять друзей, круг ближайшего общения, поскольку оставшиеся на прежнем уровне друзья перестают соответствовать новому уровню и требованиям субъекта» (27).

Остро ставил вопрос о праве человека быть счастливым А.Швейцер, и решал его, как мы помним из темы «Справедливость», таким образом: «Более счастливый человек в долгу перед менее счастливыми пропорционально различию положений» (27). И совершенно обратным образом рассуждал главный герой кинофильма «Чудо в Ломбоше»: «Жизнь подобна тройному сальто. Надо только, чтобы первые два за тебя сделал кто-нибудь другой».

Пожалуй, самое главное для нравственной оценки счастья заключено в его с о д е р ж а н и и. Тут дело не просто в успехе, и не в том, что успех достигнут на значимом поприще (в значимой сфере). Важней всего – к каким наивысшим ценностям оказывается причастен счастливый человек. Вот, скажем, история про человека, томящегося от своей нереализованности:

Сидит пьяный киллер перед пустой бутылкой водки и жалуется на судьбу:

- Мартынов в 27 лет застрелил Лермонтова, Дантес в 25 – Пушкина. Мне сегодня 33, а я ещё в своей жизни ничего путного не сделал…(29)

Конечно, искомое переживание, которое мы вправе назвать счастьем, может быть вызвано разными вариантами, когда человек:

страдал Õ отпустило,

надеялся Õ повезло,

верил Õ сбылось,

ждал Õ получил,

мешало Õ устранил,

стремился Õ обрёл,

старался Õ добился.

И ведь странное дело – многие люди не только убеждены, будто рождены для счастья, но и ничтоже сумняшеся полагают, что это счастье им должен предоставить кто-то другой: родители, правители, Бог. А масштаб личности некоторые готовы измерять объёмом притязаний. Здесь можно бы вспомнить реплику одного из героев Маяковского: «Я человек с крупными запросами…Я – зеркальным шкафом интересуюсь». (Кстати говоря, нелишне вспомнить и Содом и Гоморру, которые, как рассказывает Библия, были счастливы, за что и поплатились). И уж если говорить про притязания, то непременно нужно учесть установку. Знаменитое высказывание Козьмы Пруткова: «Если хочешь быть счастливым, будь им!» – не только остроумно, но и удивительно глубоко. В подтверждение этой мысли могу привести две маленькие истории. Одну рассказывают про то, как некая мощная обувная фирма послала двух своих коммивояжёров в Африку, на разведку перспектив сбыта продукции. И вот в один и тот же день посланцы докладывают (телеграфируют) руководству. Один сообщает: «Перспектив для сбыта никаких: все ходят босыми». А другой: «Перспективы для сбыта прекрасные: все ходят босыми».

Другой сюжет – об аде и рае. Говорят, ад – это длинный стол, уставленный самыми разными вкусностями. Мучение же состоит в том, что у людей, которые за ним сидят, очень длинные ложки, ну никак в рот не попасть. А рай – это тот же стол, с такими же людьми и ложками. Вся разница лишь в том, что люди здесь догадались, что можно кормить друг друга!

Раз за разом мы «упираемся» в пункт, где человек, жаждущий счастья (или его уже обретший), определяет своё отношение к окружающим, к миру в целом и к себе самому, то есть выбирает: замыкается на себе, посвящает себя близким, служит каким-то отдалённым целям.

Раз за разом мы выявляем два возможных смысловые ряда: в одном расположены ожидание, надежда, вера, благодать, молитвенное рвение, а в другом – упорство, пот, труд, творчество, борьба, энтузиазм. (Причём борение борению рознь. В армии, помнится, мы шутили: «Вся жизнь – борьба. До обеда с голодом, после обеда со сном». Да и творчество, если разобраться не всегда сулит людям благо. Доказательство тому – с одной стороны, лишения, невзгоды, которыми устлан путь пионеров в самых разных областях культуры, а с другой – неуёмная изобретательность персонажей, для коих в «АиФе» заведена колонка «Уголок Бендера»).

Раз за разом мы видим, что счастье складывается из обретённых ценностей (удовольствий, радостей) или устранённых антиценностей (забот, печалей, страхов, болей).

Раз за разом мы обнаруживаем разноуровневость этих ценностей, которую можно представить, скажем, таким образом:

безопасность Õ здоровье Õ комфорт Õ свобода Õ развитие Õ смысл.

Раз за разом нам становятся отчётливо видны напряжённые связи:

счастье Ö отзывчивость,

счастье Ö ответственность,

счастье Ö справедливость,

счастье Ö достоинство.

Раз за разом отыскиваются примеры того, как, казалось бы, счастье должно быть пропорционально свершениям человека, но и великие горюют, томятся, разочаровываются в жизни, а некоторые даже (страшно сказать!) кончают с собой. Тогда как давно известно: «И в малом деле выходят в большие люди» (мордовская пословица), а Хайям когда-то тоном человека, знавшего, почём фунт лиха, советовал:

«Чем за общее счастье без толку страдать,

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.

Лучше друга к себе добротою приблизить,

Чем от пут человечество освобождать».

И уж совсем ехидный совет даёт наш соотечественник – Вл. Сергиенко, чей афоризм приводит газета «Аргументы и факты»:

«Чтобы сделать человека счастливым, надо у него всё отнять, а потом немножко дать» (30).

Словом, попытавшись обмозговать и так и эдак избранную проблему, мы находим её едва ли не в таком же состоянии зыбкости и невнятности, что и в самом начале. Счастливыми могут быть изобретатель машины, её вла

Дата добавления: 2014-01-20