Эпилог. Психология и философия 3 страница

продуктивным (или конструктивным), когда элементы
различных первоначальных впечатлений сочетаются вме-
сте и образуют новое целое. Репродуктивные образы
со всей их конкретной обстановкой, которая позволяет
определить время соответствующего им в прошедшем
восприятия или объекта мысли, оживая перед созна-
нием, являются воспоминанием. Мы только что позна-
комились с механизмом воспоминаний. Когда образы
не относятся ни к какому определенному времени и не
представляют вполне точной копии какого-либо преж-
него восприятия, мы имеем дело с продуктами вообра-
жения в собственном смысле слова.

Живость зрительного воображения у различных лю-
дей различна. Наши образы минувшего опыта могут
отличаться полнотой и отчетливостью или быть неясны,
неточны и неполны. Весьма вероятно, что многие фило-
софские разногласия, например разногласие Локка и
Беркли по поводу абстрактных идей, находили поддерж-
ку в индивидуальных различиях способности вообра-
жения, благодаря которым у одних лиц продукты вооб-
ражения бывают полнее и точнее, у других — бледнее и
туманнее. Локк утверждал, что мы обладаем общей
идеей треугольника, которая не должна быть ни прямо-
угольным, ни равносторонним, ни равнобедренным, ни
неравносторонним треугольником, но каждым из них
вместе и ни одним в частности. Беркли говорил по это-
му поводу следующее: «Если есть на свете человек, ко-
торый может образовать в своем уме такую идею тре-
угольника, то спорить с ним совершенно бесполезно, и я
не намерен этого делать. Я хочу только, чтобы читатель
уяснил себе хорошенько, может ли он представить себе
подобную идею или нет».

До самого последнего времени большинство филосо-
фов предполагали, что существует прототип человече-
ского ума, на который походят все индивидуальные умы,
и что относительно способности воображения можно
высказывать положения, применимые равно ко всем лю-
дям. Но в настоящее время масса новых психологиче-
ских данных обнаружила полную несостоятельность
этого взгляда. Нет «воображения» — есть «воображе-
ния», и их особенности необходимо изучить под-
робно.

В 1880 г. Гальтон собрал статистические материалы
по этому вопросу, что, можно сказать, составило эпоху
в описательной психологии. Он обратился к огромному

количеству лиц с просьбой описать воспроизведенное
представление обстановки, окружавшей их во время
завтрака в какое-нибудь утро. Вариации были весьма
значительными, и, как это ни странно, оказалось, что в
среднем выдающиеся ученые обладают меньшей силой
зрительного воспроизведения по сравнению с молодыми,
ничем особенно не выдающимися субъектами. (Подроб-
ности см.: Гальтон. «Исследование человеческих способ-
ностей».)

Я сам в продолжение многих лет собирал от каж-
дого из моих студентов описание силы их зрительного
воспроизведения и нашел (наряду с некоторыми курь-
езными аномалиями) соответствующие случаи для всех,
приводимых Гальтоном. Для примера я дам два случая,
представляющих крайние типы наибольшей и наимень-
шей силы зрительного воспроизведения. Авторы этих
сообщений—двоюродные братья, внуки выдающегося
ученого. Вот что пишет первый из них, обладающий
наибольшей силой зрительного воспроизведения: «Кар-
тина моего завтрака бывает и смутной, и ясной в моем
воображении. Она смутна и тускла, когда я пытаюсь
воспроизвести ее с открытыми глазами, направленными
на какой-нибудь предмет. Она в высшей степени отчет-
лива и ярка, когда я представляю ее себе с закрытыми
глазами. Все подробности этой картины для меня од-
новременно ясны, но, когда я направляю внимание на
какую-нибудь из них, она представляется мне еще от-
четливее. Всего легче я воспроизвожу в памяти цвета;

если бы, например, мне нужно было припомнить блюдо,
украшенное цветами, я был бы в состоянии точно вос-
произвести их красками и т. д. Цвет всего бывшего на
утреннем столе представляется чрезвычайно живо. Об-
ширность моих зрительных воспроизведений весьма ве-
лика. Я представляю себе все четыре стены моей ком-
наты и все четыре стены каждой из четырех остальных
комнат с такой отчетливостью, что, если бы вы меня
спросили, где лежит такая-то вещь, или попросили меня
сосчитать стулья и т. п., я тотчас же сделал бы это без
малейшего колебания.

Чем более я учу наизусть, тем яснее представляю
себе образы прочитанных мною страниц. Перед тем как
произносить наизусть одну строчку заученного, я вижу
ее и следующие за ней строки, так что могу цитировать
их медленно слово за словом, но ум мой так занят со-
зерцанием образа печатных строк, что я совершенно не

знаю смысла произносимых мною слов. Когда я впер.
вые заметил в себе такую особенность, то сначала по-
думал, что это обусловлено несовершенным знанием
выученного наизусть. Но в конце концов я убедился, что
действительно вижу страницу. Сильнейшим доводом в
пользу того, что это так, я думаю, может служить сле-
дующий факт: я могу мысленно осматривать страницу
и видеть начальные слова каждой строчки и от любого
из них могу читать строчку далее. Мне гораздо легче
делать это, если начальные слова идут одно под другим
по прямой линии, чем если они отступают в сторону.
Например:

(Лафонтен)

И вот что пишет студент с наименьшей силой зри-
тельного воспроизведения: «Моя сила зрительного вос-
произведения, насколько я могу судить, очень слаба по
сравнению с окружающими людьми и имеет некоторые
особенности. Я представляю себе любое минувшее собы-
тие не в виде отчетливых образов, но в виде панорамы,
в которой детали как бы просвечивают сквозь густой
туман. Закрыв глаза, я не могу представить себе ка-
кую-нибудь из деталей, хотя несколько лет тому назад
я еще был в состоянии делать это, после чего указан-
ная способность, по-видимому, мало-помалу совершенно
исчезла. При самых жявых моих сновидениях, когда
грезы представляются мне вполне реальными фактами,
я нередко бываю поражен помутнением зрения, и обра-
зы фантазии становятся для меня неясными. Попытки
представить себе обстановку завтрака не привели меня
ни к каким определенным результатам. Все казалось
мне туманным. Я даже не могу сказать, что я видел.
Я не мог бы назвать число стульев в комнате, если бы
не знал случайно, что их десять. Я ничего не вижу в
деталях. Всего характернее то, что я даже не могу
сказать в точности, что я вижу. Насколько я припоми-
наю, окраска предметов в воспроизведении бывает та

у^е что и в восприятии, только сильно полинявшая.
быть может, всего отчетливее я вижу цвет скатерти на
столе, и, может быть, был бы в состоянии видеть цвет
обоев, если бы помнил его».

Люди, обладающие значительной силой зрительного
воспроизведения, с трудом понимают, как могут думать
лица, лишенные этой силы. Без сомнения, некоторые не
обладают способностью зрительного воспроизведения
в сколько-нибудь значительной степени; они не скажут,
что видят стол, но скажут, что помнят его и знают, что
на нем стояло. Психический материал, из которого со-
стоит это «знание», по-видимому, исключительно наз-
вания. Но если при помощи слов «кофе», «ветчина»,
«булки», «яйца» и т. п. можно так же легко объяснять-
ся с кухаркой, платить по счетам и заказывать обед на
завтра, как и при помощи зрительной и вкусовой памя-
ти, то нет основания с практической точки зрения счи-
тать зрительную память особенным преимуществом.

В сущности, словесная память для большинства жи-
тейских целей даже лучше памяти, богатой яркими об-
разами. Важным элементом в мышлении является соче-
тание терминов в посылках для образования заключе-
ния, благодаря чему словесное мышление всего скорее
содействует образованию вывода, так как слова (произ-
несенные вслух или нет — безразлично) — наиболее
сподручный материал для процессов мышления. Они
не только чрезвычайно легко оживают в памяти, но и с
большей легкостью, чем какие-либо другие впечатления
опыта. Если бы это не было так, то невозможно было
бы объяснить следующее: чем старше люди и чем бо-
лее они известны в качестве мыслителей, тем более у
них утрачена зрительная память, как это, например, на-
шел Гальтон у членов Королевского ученого общества.

Звуковые образы. Как и сила зрительного воспроиз-
ведения, сила звукового воспроизведения у разных лиц
бывает весьма различной. Люди с преобладанием зву-
кового воспроизведения были названы Гальтоном
audiles. По словам Бинэ, этот тип встречается реже, чем
лица со зрительной памятью.

Лица слухового типа воспроизводят объекты мысли
в звуках. Чтобы выучить урок, они стараются запомнить
не страницу, на которой он записан, а звуки голоса, от-
вечающего его вслух; они и мыслят, и припоминают
ухом. Производя в уме сложение, они повторяют про
себя названия чисел и, так сказать, складывают с по-

мощью одних звуков, не помышляя о цифрах. Конструк.
тивное воображение у таких лиц также бывает слухо-
вое. «Когда я пишу комедию,— сказал Легуве Скрибу,—
вы ее смотрите, но я ее слушаю. Когда я пишу фразу, я
слышу голос произносящего ее. Ваши актеры говорят,
жестикулируют перед вашими глазами: вы — зритель, а
я — слушатель».— «Совершенно справедливо,— заметил
Скриб,— знаете ли вы, где я нахожусь, когда пищу
пьесу? В середине партера».

Очевидно, чисто слуховой тип, развивая лишь одну
из своих способностей, может довести слуховую память
до чудовищных размеров. Так, Моцарт, прослушав всего
два раза «Miserere» Сикстинской капеллы, запомнил
его наизусть; Бетховен, став глухим, сочинял и мыслен-
но повторял про себя огромные симфонические произ-
ведения. В то же время человек, принадлежащий к слу-
ховому типу (так же как человек чисто зрительного ти-
па) подвержен серьезной опасности в случае потери
слуховых образов, ибо это для него будет почти равно-
сильно потере умственных способностей, j

Образы мышечного чувства. Штриккер, который, по-
видимому, принадлежит к моторному типу, т. е. облада-
ет чрезвычайно развитой двигательной формой вообра-
жения, дал тщательное описание этого способа воспро-
изведения. Его воспоминания о собственных движениях
и о движениях окружающих предметов всегда сопро-
вождаются определенными мышечными ощущениями
в тех частях тела, которые могли бы сами произвести
какое-нибудь движение или воспринимали движение
внешнего предмета. Например, думая о маршировке
солдат, ему казалось, будто он помогал образу двигать-
ся, напрягая мышцы собственных ног; когда он пытался
подавить симпатическое мышечное напряжение в ногах
и направлял все внимание на воображаемого движу-
щегося солдата, последний вдруг останавливался как бы
парализованным. Вообще, всякое движение в воображае-
мых им предметах немедленно парализуется, как толь-
ко ощущения движения в соответствующих членах или
глазах Штриккера прекращаются. Главнейшая роль в
его душевной жизни принадлежит ощущениям движе-
ний, необходимых для членораздельной речи. «Когда
по окончании какого-нибудь эксперимента,— говорит
он,— я начинаю словесно описывать его, то обыкновен-
но мне приходится лишь повторять слова, которые я уже
заранее ассоциировал с различными деталями моих

опытов во время их осуществления, ибо мысленная речь
играет во всех моих внешних впечатлениях такую огром-
ную роль, что я, можно сказать, воплощаю их в слова,
едва успев воспринять извне».

Многие лица на вопрос, в какой форме представля-
ют они себе слова, отвечали: «В форме звуковых обра-
зов». Только при большем сосредоточении внимания на
процессе, когда они представляют слова, испытуемые
замечают, что им довольно трудно определить, какие
образы в этот момент преобладают в их воображении:

слуховые или моторные, связанные с движениями орга-
нов речи. Чтобы преодолеть затруднение, Штриккер
предлагает открыть немного рот и постараться предста-
вить себе слово, в котором были бы губные или зубные
звуки («папирус», «Дидона»). Для большинства людей
такое представление сначала смутно, подобно тому как
произнесение этих слов с раскрытыми губами невнятно.
Многие не могут ясно представить себе этих слов с
раскрытыми губами, другим это удается лишь после
предварительных попыток. Опыт показывает, до какой
степени наши словесные представления тесно связаны
с ощущениями движений губ, языка, гортани и т. д. Бэн
говорит, что слабые движения в органах речи — это, в
сущности, материал для памяти, интеллектуальное про-
явление, идея речи. У лиц со слабой слуховой памятью
моторный способ представления ограничивает, по-види-
мому, весь запас словесного мышления. Штриккер го-
ворит, что в состав представлений слов, о которых он
думал, не входили никакие слуховые образы.

Осязательные образы. У некоторых лиц осязательный
способ воспроизведения развит весьма сильно. Самые
живые осязательные образы возникают в нас, когда мы
остерегаемся какого-нибудь местного повреждения или
когда видим, как оно наносится другому. В таких слу-
чаях мы можем вполне отчетливо испытывать соответ-
ствующие болевые ощущения, сопровождаемые физио-
логическими явлениями вроде так называемой гусиной
кожи, бледности, красноты и других результатов реаль-
ного мышечного сокращения в мнимо пораженном ме-
сте. «Один образованный человек,— говорит Мейер,—
рассказывал мне, как однажды он был испуган тем, что
отдавил дверью палец своему маленькому ребенку.
В момент испуга отец почувствовал сильнейшую боль в
соответствующем своем пальце, и боль эта продолжа-
лась целых три дня»,

Воображение слепоглухонемой, вроде Л. Бриджмен
должно состоять исключительно из осязательных и мо-'
торных образов. Все слепые принадлежат к осязатель-
ному и моторному типам. Когда молодому человеку, у
которого Франц снял с глаз катаракту, после операции
показали начерченные геометрические фигуры, он не
смог составить себе идею квадрата и круга, пока не
проверил зрительных впечатлений осязательными, про-
ведя пальцами по контурам фигур, как бы ощупав их,
подобно реальным предметам.

Патологические особенности. Изучение афазии за
последние годы показало, как неожиданно глубока раз-
ница в формах воображения у отдельных индивидов.
У одних материалы мысли, если можно так выразиться,
состоят преимущественно из зрительных образов, у дру-
гих — из слуховых или моторных, у большинства же ~
из равномерной смеси всяких образов. Последние — ин-
дифферентные типы, согласно выражению Шарко. По-
нятно, что одно и то же повреждение мозга может раз-
лично воздействовать на лиц, принадлежащих к раз-
ным типам воспроизведения. У одного поражение затра-
гивает весьма важную для него группу нервных путей
и парализует ее деятельность, для другого поражение
тех же нервных путей несущественно.

Особенно интересен случай, опубликованный Шарко
в 1883 г. Пациентом был купец, прекрасно образован-
ный человек, принадлежавший к типу с наивысшей си-
лой зрительного воспроизведения. Из-за какого-то бо-
лезненного процесса в мозгу он внезапно потерял зри-
тельную память, вместе с тем его умственные способ-
ности несколько ослабели, оставаясь, впрочем, вполне
нормальными. Вскоре он заметил, что может продол-
жать дела, применяя свою память совершенно иным пу-
тем, и ясно описал отличие нового состояния от преж-
него. Всякий раз, как он возвращался в А., куда ему
часто приходилось ездить по торговым делам, ему ка-
залось, что он въезжает в незнакомый город. Он осмат-
ривал памятники, дома и улицы с таким же удивлени-
ем, с каким он осматривал бы никогда не виданный
прежде город. Когда его попросили описать главное
общественное место в А., он ответил: «Я знаю, что та-
кое место есть в городе, но не могу представить его
себе и ничего не могу сказать о нем». Так же точно он
не помнил ни лиц своей жены, ни детей. Даже после
того как он пробыл с ними в новом состоянии некото-

рое время, он все-таки не мог к ним привыкнуть. Он
забывал даже собственное лицо, и однажды заговорил
со своим отражением в зеркале, приняв его за отраже-
ние другого человека,

Пациент жаловался также на потерю цветовой па-
мяти. «Я знаю, что у моей жены черные волосы, но
припомнить этот цвет, а также наружность и черты ли-
ца жены я не в состоянии». Зрительная амнезия у него
распространилась и на все объекты прошлого опыта,
начиная с детства: например, отцовский дом, где он про-
вел юные годы, он не узнавал. Кроме потери зритель-
ной памяти, в нем не замечалось никаких ненормаль-
ностей. Отыскивая что-нибудь в своей корреспонденции,
он, как и все нормальные люди, перебирает полученные
письма, пока не находит нужного. Из «Илиады» он пом-
нит лишь несколько первых стихов и должен долго
рыться в памяти, чтобы процитировать несколько строк
из Гомера, Вергилия или Горация. Складывая числа,
он нашептывает их себе. Он вполне ясно понимает, что
должен поддерживать память, пользуясь слуховыми об-
разами, которые запоминаются им с трудом. Слова и
фразы, припоминаемые им, звучат, как эхо, в его ушах,
что составляет для него совершенно новое ощущение.

Если он хочет выучить что-нибудь наизусть, напри-
мер ряд фраз, то он должен несколько раз подряд гром-
ко прочитать их, чтобы запечатлеть в памяти при по-
мощи слуха. Когда он впоследствии повторяет вслух те
же фразы, каждое слово предварительно выступает со-
ответствующим впечатлением внутреннего слуха. Пре-
жде подобное ощущение было неизвестно ему.

Если бы у того же лица произошло внезапное рас-
стройство не зрительного, а слухового воспроизведения,
это составило бы для него гораздо меньшее несчастье.

Нервные процессы, обусловливающие воображение.
Большинство авторов-медиков утверждают, что нерв-
ные процессы, лежащие в основе воображения, локали-
зуются не в тех частях мозга, которые обусловливают
. восприятие соответствующих внешних впечатлений. Но
. можно дать более простое объяснение этим фактам,
предположив, что процессы, обусловливающие и вос-
произведение, и восприятие ощущений, совершаются в
тех же нервных путях. Воспроизведенные образы все-
гда возникают при помощи ассоциации; они всегда бы-
вают «внушены» каким-нибудь воспринятым ранее ощу-
щением. Ассоциации же (во всяком случае) обусловле-

14 —833

ны токами, проходящими от одного центра мозговой
коры к другому. Если мы теперь предположим, что про.
ходящие внутри коры токи не могут вызывать в нерв«
ных клетках такие сильные разряды, какие там произ-
водятся токами, идущими от внешних органов чувств, то
не возникнет никакой надобности приписывать различ-
ную локализацию физиологическим центрам восприятия
и воспроизведения, чтобы объяснить психологическое
различие между теми и другими. Сильному нервному
разряду соответствует живой характер непосредствен'
ного чувственного впечатления, слабому — бледность
воспроизведенного, не имеющего объективной реально-
сти образа.

Если мы допустим, что ощущение и воображение
обусловлены деятельностью тех же частей мозговой ко-
ры, то легко усмотреть очень хорошее телеологическое
основание для обособленности процессов восприятия и
воображения и для того факта, что процессы, указы-
вающие сознанию на наличность некоторой объективной
реальности, при нормальном состоянии мозга возника-
ют только при посредстве токов, идущих от периферии,
а не от соседних частей мозговой коры. Короче говоря,
мы здесь можем видеть, почему чувственные процессы
должны быть обособлены от всех нормальных процес-
сов воспроизведения, как бы последние ни были интен-
сивны. Мюнстерберг справедливо замечает по этому
поводу: «Если бы мы не обладали таким специфическим
распределением физиологических процессов восприятия
и воспроизведения, то не были бы в состоянии приспо-
сабливать наши действия к окружающим явлениям
внешнего мира, не имея возможности отличать действи-
тельность от фантазии, наше поведение было бы неце-
лесообразным, бессмысленным и мы не могли бы жить».

Иногда, в виде исключения, под влиянием одного
только центрального возбуждения происходит нервный
разряд, превышающий своей интенсивностью обычную
норму. В очень слабых, едва заметных зрительных и
слуховых впечатлениях восприятие и воспроизведение е
трудом различимы. Ночью, прислушиваясь к очень сла-
бому бою отдаленных часов, мы мысленно воспроизво-
дим и звук, и ритм боя, так что иногда трудно сказать,
был ли последний удар реальным звуком, или он про-
дукт нашего воображения. Когда ребенок кричит в от-
даленной части дома, то также часто не знаешь, про-
должается ли крик в действительности или звучит толь-

|[q в нашем воображении. Некоторые скрипачи пользу-
ются этим свойством слабых звуков в пьесах, оканчи-
вающихся постепенным замиранием звука (diminuendo).
Достигнув pianissimo в последней ноте, они, по-видимо-
му, продолжают вести смычок, как бы продолжая
тянуть звук, но на самом деле не касаются струны. Слу-
шатель же дополняет воображением последний звук,
подмечая в нем оттенок, более слабый, чем скрипичное
pianissimo. Зрительные и слуховые галлюцинации —
другой пример подобных явлений, которые будут рас-
смотрены в следующей главе. В заключение упомяну об
одном до сих пор еще не объясненном факте: многие
наблюдатели (Мейер, Фере, Скотт и Шмидт, занимаю-
щийся под моим руководством студент) заметили, что
созерцание воспроизведенных образов сопровождается
появлением отрицательных зрительных следов, как буд-
то сама сетчатка утомляется зрительным воспроизве-
дением.

Глава XX. Восприятие

Сравнение восприятия с ощущением. Мы уже говори-
ли на с. 27, что чистое ощущение есть абстракция, для
которой в душевной жизни взрослого нет соответствую-
щей реальности. Сравнительно с чистым ощущением
всё, что воздействует на наши органы чувств, вызывает
в нас нечто большее: оно возбуждает в мозговых полу-
шариях процессы, которые отчасти обусловлены моди-
фикациями в строении нашего мозга, произведенными
в нем предшествующими впечатлениями; в нашем со-
знании эти процессы вызывают идеи, которые так или
иначе связаны с данным ощущением. Первой такой
идеей является представление того предмета, к которо-
му относится данное чувственное свойство. Осознание
известных материальных объектов, находящихся перед
нашими органами чувств, и есть то, что в настоящее
время называется в психологии восприятием. Осознание
таких объектов может быть более или менее полным:

оно может заключаться в знакомстве с названием объ-
екта и в знании важнейших свойств или во всесторон-
нем понимании самых отдаленных отношений данного
объекта к другим явлениям опыта. Провести резкую
демаркационную черту между скудным и содержатель-
ным осознанием невозможно, потому что его содержа-

ние, выходящее за пределы грубых первичных ощуще.
ннй, обусловлено законами ассоциации, ассоциации же
незаметно переходят одна в другую, являясь всеобщим
продуктом того же самого ассоциационного механизма.
В актах непосредственного осознания ассоциационные
процессы играют меньшую роль, в опосредованных —
большую.

Таким образом, совместная деятельность физиологи-
ческих процессов, обусловливающих воспроизведение и
непосредственные ощущения, и есть то, что дает содер-
жание нашим восприятиям. Каждый конкретный мате-
риальный предмет представляет собой комплекс чув-
ственных свойств, с которыми мы впервые знакомились
в различные времена. Иные из этих свойств, именно те,
которые или отличаются постоянством, или особенно
интересны для нас, или имеют практическое значение,
мы принимаем за существенные элементы данного пред-
мета. К таким свойствам относятся внешние очертания
предмета, его размеры, масса и т. д. Другие свойства,
более изменчивые, мы считаем несущественными, слу-
чайными. Первые свойства мы называем реальностью,
последние — ее проявлениями. Например, услышав звук,
я говорю: «Экипаж!» Но звук не есть экипаж, а только
один из самых несущественных признаков его появле-
ния. Настоящий экипаж есть нечто вполне видимое и
осязаемое, образ чего был вызван в моем сознании зву-
ком. Когда поле моего зрения занято, как, например, в
данную минуту образом коричневой плоскости с непа-
раллельными краями и неровными углами, и когда я
называю этот образ моим массивным четырехугольным
библиотечным столо'м, то на самом деле этот образ не
есть стол. Он даже не есть стол, поскольку последний
служит объектом зрения, если.на него правильно смот-
реть. Это искаженный перспективный вид трех сторон
предмета, который я мысленно воспринимаю до извест-
ной степени цельно и правильно. Задняя часть стола,
его прямые углы, его размеры и тяжесть суть черты,
которые я осознаю в нем почти так же, как и его наз-
вание. Название здесь, конечно, случайная, установлен-
ная привычкой ассоциация. «Природа,— говорит Рид,—
экономна в своих действиях и не станет предназначать
особый инстинкт для того, чтобы сообщить нам знания,
которые мы можем быстро приобрести с помощью опыта
и привычки». Воспроизведенные свойства, связанные с
непосредственно ощущаемыми в один комплекс вещи,

умеющей название,— вот материалы, из которых слага-
ется мое непосредственное восприятие стола. Дети дол-
жны пройти длинную школу воспитания глаза и уха,
чтобы научиться воспринимать реальные объекты, вхо-
дящие в состав опыта взрослых. Всякое восприятие есть
нечто приобретенное.

Восприятие не есть сложное состояние сознания. Тем
не менее нет оснований допускать, что процесс восприя-
тия предполагает слияние различных ощущений и идей.
Воспринимаемый объект есть единичное состояние со-
знания, обусловленное, без сомнения, частью перифери-
ческими, частью центральными чувственными токами,
но ни в каком случае не заключающее в себе простой
совокупности ощущений и идей, которые были бы не-
медленно вызваны данными токами, если бы сознание
не было дополнено иным психическим содержанием. Мы
часто замечаем существенную разницу между тем и
другим случаем. Чувственные свойства меняются на на-
ших глазах. Возьмем уже приведенный однажды при-

л

мер: «Pas de lieu Rhone que nous»; можно перечитывать
эту фразу много раз и не замечать ее звукового тожде-
ства с «Paddle your own canoe». Как только в нашем
уме при чтении этой фразы появились ассоциации с ан-
глийскими словами, самые звуки фразы как бы измени-
лись. Звуки слов обыкновенно воспринимаются сразу с их
значением. Иногда, впрочем, ассоциационные токи на не-
сколько мгновений задерживаются (когда ум наш занят
чем-нибудь посторонним); в таком случае слова «завяза-
ют» в ухе, как отголоски бессмысленных звуков. Затем
вдруг их смысл становится ясным. Но в эту минуту
нередко с удивлением замечаешь, что сам характер сло-
ва как будто изменился. Наш язык стал бы звучать для
нас совершенно иначе, если бы мы слушали его, не по-
нимая, как иностранный язык, которого мы не изучали.
Повышение и понижение интонации, странные стече-
ния шипящих и других согласных производили бы в
этом случае на наш ум такое впечатление, о котором
мы теперь не можем себе и представить. Французы го-
ворят, что звуки английского языка напоминают им
щебетанье птиц (gazouillement des oiseaux); на англичан
их родной язык, разумеется, не производит такого впе-
чатления. На многих англичан звуки русского языка,
вероятно, произвели бы похожее впечатление. Всем нам
хорошо известно резкое изменение интонации и свое-
образные стечения шипящих и гортанных в немецкой
213

речи, которые представляются немцу совершенно иными.

Вероятно, благодаря именно этому обстоятельству
мы нередко, долго глядя на отдельное печатное слово
и повторяя его про себя, вдруг замечаем, что оно при-
няло совершенно не свойственный ему характер. Пусть
читатель попробует пронаблюдать это явление на любом
слове страницы. Он скоро станет удивляться тому, как
он мог всю жизнь употреблять такое-то слово в таком-
то значении. Слово это будет глядеть на читателя со
страницы, как стеклянный глаз, не одухотворенный
мыслью. Его составные элементы налицо, но смысл уле-
тучился. Взглянув на него с новой точки зрения, мы
обнажили в нем чисто фонетическую сторону, на кото-
рую раньше никогда не направляли внимания: слово
воспринималось нами сразу облеченным в свой смысл,
а затем мы мгновенно переходили к следующему. Коро-
че говоря, слово воспринималось в связи с группами
ассоциаций и в таком виде являлось для нас не простым
комплексом звуков.

Дата добавления: 2014-11-07