Итак, мы приходим к выводу, что в волевом процес- се опорным пунктом, па который воля непосредственно направлена, всегда бывает известная идея. Существует группа идей, которых мы смертельно боимся и потому не даем переходить выше порога сознания. Единствен- ное сопротивление, какое может испытывать наша во- ля,—это сопротивление подобных идей, когда мы хотим насильно вовлечь их в область нашего сознания. Стрем- ление удерживать в области сознания подобные идеи, и только оно одно, и составляет внутреннюю сторону всякого волевого акта.
Вопрос о свободе воли. Выше мы заметили, что при волевом усилии нам кажется, будто в каждую минуту мы могли бы сделать это усилие большим или меньшим по сравнению со сделанным нами. Другими словами, нам кажется, будто усилие не зависит постоянно от ве- личины сопротивления, которое оказывает известный объект нашей воли; будто по отношению к окружаю- щим обстоятельствам (к мотивам, складу характера и т. д.) оно представляет то, что на математическом языке называется независимой переменной. Если сте- пень усилия представляет независимую переменную в отношении к окружающим условиям, то наша аоля, как говорится, свободна. Если же, наоборот, степень
усилия есть вполне определенная функция, если моти- вы, которые должны влиять вполне точным образом на наше усилие, оказывающее им равное противодействие, если эти мотивы были предопределены от вечности, то воля наша несвободна и все наши действия обусловле- ны предшествующими действиями. Таким образом, воп- рос о свободе воли чрезвычайно прост: все дело сводит- ся к определению степени усилия внимания, когорым мы можем располагать в данную минуту. Находятся ли продолжительность и интенсивность усилия в постоян- ной зависимости от окружающих условий или нет?
Нам кажется, как я заметил выше, будто в каждом отдельном случае мы можем по произволу проявить большую или меньшую степень усилия. Если человек в течение дней и даже недель предоставлял полную сво- боду течению своих мыслей и вдруг завершил его ка- ким-нибудь особенно подлым, грязным или жестоким поступком, то после, в минуту раскаяния, трудно убе- дить его, что он не мог не совершить этого поступка, роковым образом обусловленного всем предшествую- щим ходом мысли; трудно заставить его поверить, что поступок был подготовлен влиянием окружающего внешнего мира и предопределен от вечности.
Но в то же время несомненно, что все акты его во- ли, не связанные с чувством усилия, представляют не- обходимый результат тех интересных для него идей и ассоциаций между ними, интенсивность и последователь- ность которых были в свою очередь обусловлены строе- нием физического тела — его мозга; мысль об общей связи мировых явлений и потребность в единстве миро- вого зрения также по необходимости заставляюг его предполагать, что и столь незначительное явление, как степень усилия, не может не быть подчиненным всеоб- щему господству закона причинности. И при отсутствии усилия в волевом акте мы представляем себе возмож- ность иной альтернативы, иного образа действия. Здесь эта возможность есть на самом деле самообман; почему же не быть ей самообманом и при всяком вообще во- левом акте?
В самом деле, вопрос о свободе воли на почве чи- сто психологической неразрешим. После того как вни- мание с известной степенью усилия направлено на дан- ную идею, мы, очевидно, не в состоянии решить, можно ли было бы сделать степень усилия большей или мень- шей или нет. Чтобы решить это, мы должны выяснить,
какие мотивы предшествовали волевому решению, оп- ределить с математической точностью степень интенсив- ности каждого из них и показать на основании законов, о которых мы не имеем в настоящее время ни малейше- го понятия, что степень сделанного в данном случае усилия была единственно возможной.
Разумеется, математически точное измерение интен- сивности психических или физиологических сил навсег- да останется недоступным человеческому уму. Ни один психолог или физиолог не станет всерьез даже выска- зывать догадок о том, каким путем можно было бы до- биться такой точности измерения на практике. Не имея других оснований для составления окончательного суж- дения об этом вопросе, мы могли бы оставить его не- решенным. Но психолог не может поступить так, он мо- жет привести важные соображения в пользу детерми- низма. Он участвует в построении науки, наука же есть система определенных отношений. Где мы сталки- ваемся с «независимой неременной», там для науки нет места.
Таким образом, научная психология должна постоль- ку игнорировать произвольность наших действий, по- скольку они представляют «независимую переменную», и рассматривать в них лишь ту сторону, которая строго предопределена предшествующими явлениями. Другими словами, она должна иметь дело исключительно с об- щими законами волевых действий, с идеями, поскольку они служат импульсами для наших действий или задер- живают последние, с теми условиями, при которых мо- жет возникнуть усилие, но она не должна пытаться оп- ределять точную степень наших волевых усилий, ибо последние в случае, если воля свободна, не поддаются точному вычислению. Психология оставляет без внима- ния проявления свободы воли, не отрицая, безусловно, их возможности. На практике, конечно, это сводится к отрицанию свободы воли, и большинство современных психологов действительно, не колеблясь, отвергают су- ществование свободы воли.
Что касается нас, то мы предоставим метафизикам решать вопрос о том, свободна воля или нет. Без сом- нения, психология никогда не дойдет до такого совер- шенства, чтобы применять математически точные изме- рения к индивидуальным волевым актам. Она никогда не будет иметь возможности сказать заранее, до совер- шения действия (как в случае, когда усилие, вызвав-
23 —833
шее его, было предопределено предшествующими явле- ниями, так и в случае, когда оно было отчасти произ- вольно), каким путем совершен данный поступок. Сво- бодна ли воля или нет, но психология всегда останется психологией, а наука — наукой.
Итак, вопрос о свободе воли может быть в психо- логии оставлен без внимания. Как мы заметили выше, свобода воли, если только она существует, всецело сво- дится к более или менее продолжительному, более или менее интенсивному созерцанию известного представле- ния или известной части представления. Перевес в про- должительности или интенсивности одного из мотивов, равно возможных для осуществления, и придает этому мотиву решающее значение, реализуя связанный с ним акт воли. Такое усиление или ускорение мотива может иметь огромное значение для моралиста или историка, но для психолога, рассматривающего явления с точки зрения строго детерминистской, проявления свободы воли могут быть отнесены к числу бесконечно малых факторов, которые современной науке позволительно оставить без внимания.
Важное этическое значение волевого усилия. Но, ос- тавляя в стороне вопрос об определении степени воле- вого усилия как вопрос, который психологии никогда не потребуется решать в ту или другую сторону, я дол- жен заметить, что чувство усилия имеет важное значе- ние в наших глазах при оценке человеческой личности. Разумеется, мы можем оценивать ее с различных точек зрения. Физическая сила, ум, здоровье и счастливая судьба дороги для нас: они сообщают нам достаточный запас сил для житейской борьбы. Но осознание той степени усилия, которую мы способны проявлять, со- ставляет внутреннюю сущность нашей личности, оно одно, помимо всего остального, способно доставлять нам в жизни полное удовлетворение. Другие наши до- стоинства — так или иначе результат воздействий внеш- него мира на нашу личность и всецело развиваются под влиянием окружающих условий, чувство же усилия, по-видимому, относится к совершенно иному миру, оно как будто составляет нашу внутреннюю сущность, нас самих; все же остальное принадлежит нам. Если цель житейской борьбы заключается в том, чтобы мы постиг- ли в ней внутреннюю сущность нашей духовной при- роды, то мы должны видеть эту сущность именно в чувстве усилия, какое способны проявлять. Кто не спо-
собен к проявлению усилий воли, тот не заслуживает имени человека; кто способен проявлять громадные уси- лия воли, того мы называем героем.
Необъятный окружающий мир предлагает нам все- возможные вопросы, подвергает нас всевозможным ис- пытаниям. На иные вопросы нам удается найти ответы, из некоторых испытаний мы без труда выходим побе- дителями. Но на важнейший вопрос жизни у нас нет ответа: в минуту нравственной борьбы мы безмолвно напрягаем нашу волю, как бы желая сказать: «А все- таки я поставлю на своем».
Когда мы встречаемся с чем-нибудь трагическим в жизни, когда она раскрывает перед нами свои мраччые бездны, то слабейшие из нас теряют голову, спешат отвлечь внимание от страшного зрелища, если же это не удается, то впадают в полное отчаяние. Они не в состоянии сделать над собой усилие и сохранить доста- точно присутствия духа, чтобы смело взглянуть в лицо ужасной действительности. Иначе поступает героическая натура. На нее созерцание ужасного производит не ме- нее потрясающее впечатление, но она в случае необхо- димости сохраняет в себе достаточно мужества, чтобы примириться с ужасным, найдя себе опору в других сто- ронах жизни. Для героической личности мир является достойной ареной, а ее роль в житейской борьбе изме- ряется непосредственно степенью усилия, при помощи которого она придает себе бодрость и мужество. По- добная личность в состоянии вынести бремя жизни, со- храняя веру в нее при таких обстоятельствах, когда сла- бейшие гибнут. Она умеет найти в жизни нравственное удовлетворение, не закрывая глаза перед опасностью, но силой одной своей воли заставляя себя идти ей на- встречу. Подобные люди всегда в жизни господа поло- жения, с ними приходится считаться, так как они игра- ют видную роль в истории человечества. Ни в области умозрения, ни в практической жизни нам нечего беспо- коиться о тех, которые ничего не боятся, которым незна- комо чувство страха. В настоящее время в практической жизни чувство страха нам приходится испытывать ре- же, чем прежде; в религиозной сфере, наоборот, страш- ные мысли чаще приходят в голову, чем в былое вре- мя. Но, подобно тому как наша храбрость нередко бы- вает отголоском чужой храбрости, наша вера может быть отголоском веры другого человека. Героический поступок служит нам примером для подражания. Релн
23*
гиозный проповедник гораздо более нас изведал горечь жизни, но бодрый вид его и восторженная речь неволь- но вызывают в нас аналогичные чувства, мы покоря- емся его воле и следуем за ним.
Итак, и в нравственном, и в религиозном чувстве (в последнем постольку, поскольку оно зависит от на- шей воли) волевое усилие играет первостепенную роль. «Хочешь ли ты, чтобы это было так или иначе?» — вот вопрос, который мы ежечасно предлагаем себе и в тео- рии, и на практике, и в важнейших случаях жизни, и по поводу самых ничтожных житейских мелочей. Отве- чаем на этот вопрос мы не словами, а поступками, со- вершая или не совершая известные действия. Вот по- чему усилие воли составляет сокровенную сущность на- шей духовной природы, мерило, при помощи которого мы оцениваем достоинство человека; вот почему прояв- ление этого усилия есть та единственная присущая на- шему духу особенность, которая не зависит от окружаю- щего мира.
Значение слова «метафизика». В последней главе я за- метил, что вопрос о свободе воли должен быть отнесен в область метафизики. Решать его окончательно на чисто психологической почве было бы преждевременно. Пусть психолог открыто станет в этом вопросе на сто- рону детерминизма ради специально научных психоло- гических целей, и никто не вправе будет упрекнуть его. Если впоследствии окажется, что детерминизм имеет лишь относительное значение, что ему может быть про- тивопоставлено иное воззрение на человеческую волю, то возможно будет найти такую позицию, которая при- мирит противоречащие взгляды. С этической точки зре- ния детерминизм должен быть ограничен, и автор, не колеблясь, становится на эту последнюю точку зрения, признавая волю «свободной». Детерминизм в психоло- гии имеет для него лишь условное, методологическое значение. Здесь не место приводить доводы в пользу свободы воли, и я отмечаю только столкновение двух взглядов на тот же вопрос в двух различных науках, обособленных одна от другой ради практических целей научного исследования, для того чтобы показать: прин-
ципы, принимаемые на веру отдельными науками, тре- буют взаимной поверки. Та область знания, где произ- водится эта поверка, и называется метафизикой.
Метафизика — необычайно упорное стремление к яс- ности и последовательности в мышлении. Отдельные науки руководствуются принципами, крайне неясными и полными противоречий, но несовершенство принципов может быть оставлено ими без внимания для специаль- ных целей. Этим объясняется то презрительное отноше- ние к метафизике, которое так часто можно наблюдать. Для человека, преследующего ограниченную цель, слиш- ком утонченное, не имеющее значения для его цели об- суждение принципов представляется «метафизикой». Вопрос о том, что такое время, какова его сущность, не имеет для геолога никакого значения и выходит за пре- делы его исследований. Механику нет надобности знать, как возможны действие и противодействие. Психологу пет времени задаваться вопросом, каким образом он и дух, объект его исследования, познают тот же внешний мир.
Но без сомнения, проблемы, не имеющие никакого значения с одной точки зрения, могут быть очень важ- ными с другой. Для того, кто задается целью уяснить наивозможно глубже значение мира как целого, пробле- мы метафизики должны стать важнейшим объектом ис- следования. Психология представляет на усмотрение метафизики целый ряд таких проблем, и я намерен те- перь указать вкратце важнейшие из них. Первой из них является выяснение того, как сознание относится к мозгу.
Отношение сознания к мозгу. В психологии, посколь- ку мы будем разрабатывать ее как естественную нау- ку (а такой точки зрения мы придерживались во всем предшествующем изложении), состояния сознания при- нимаются за непосредственные данные опыта; причем регулятивная гипотеза, которой мы руководствовались все время, предполагает, что в каждую данную минуту каждому общему состоянию нашего мозга соответству- ет только одно определенное состояние сознания. Такая гипотеза вполне ясна до тех пор, пока мы, вдаваясь в область метафизики, не зададимся вопросом, что озна- чает слово «соответствует». Если мы хотим этим словом выразить не простое параллельное изменение состояний мозга и состояний сознания, а нечто большее, то поня- тие, связанное с этим словом, окажется крайне неясным.
Некоторые думают, что его можно сделать более яс- ным, предположив, что состояния мозга и состояния со- знания суть внешняя и внутренняя «стороны» одной и той же «реальности». Другие видят в состояниях созна- ния реакцию некоторой единой сущности — «души» на множество воздействий на нее со стороны мозга. Третьи полагают, что тайну взаимодействия души и тела мож- но разгадать, если предположить, что каждая мозговая клеточка одарена особым сознанием и что эмпирически данное состояние нашего сознания есть результат слия- ния множества отдельных сознании в одно, так же как, с другой стороны, наш мозг представляет собой сово- купность множества нервных клеток.
Первую из этих точек зрения мы можем назвать монистической, вторую — спиритуалистической, третью— (помистической. Каждая из них связана с весьма зна- чительными трудностями; наиболее состоятельной в ло- гическом отношении я считаю спиритуалистическую теорию. Но она не дает никакого объяснения таким пси- хическим явлениям, как раздвоение личности, периоди- ческая смена одной личности другою (см. XII главу).
Эти факты удобно объяснить при помощи атомисти- ческой теории, так как гипотеза слияния множества под- чиненных сознании в одно общее и распадения общего сознания на множество мелких подчиненных представ- ляется более приемлемой, чем гипотеза активности еди- ного духа, то распадающегося на множество одновре- менно действующих независимо друг от друга сознании, то снова возвращающегося к нераздельному единству. Локализация психических функций в различных частях мозга также благоприятствует атомистической точке зрения. Предположим, передо мной колокольчик; если я вижу его при посредстве затылочных долей мозга и слышу его звон при посредстве височных долей, -ю весь- ма естественно можно сказать, что затылочные доли мозга видят колокольчик, височные слышат его звон;
а затем зрительное и слуховое впечатления «сливают- ся» в одно цельное восприятие. Таким образом, факт совместного действия различных частей мозга при вос- приятии данного объекта различными органами чувств объясняется, по-видимому, настолько просто, что сто- ронник психического атомизма признает не идущими к делу, «метафизическими» все возражения, приводившие- ся нами несколько выше против мысли о возможно- сти «слияния» отдельных «частей» сознания. Он ноль-
зуется гипотезой атомизма, находя ее простым и удоб- ным приемом для подведения различных психических явлений под одну общую формулу.
Вопрос о соответствии между состояниями мозга и души не только представляет трудности для оконча- тельного решения, но и в самой постановке его уже есть некоторая неясность: «1'ombre en ce lieu s'amasse et la nuit est la toute» (здесь сгущаются тени и наступает полный мрак).
Прежде чем задавать вопрос, в чем заключается пе- ремена психических и соответствующих им физиологи- ческих процессов, надо найти носителей этих перемен. •<...> Мы должны отыскать такое элементарное пси- хическое состояние, которому бы прямо соответствовало известное состояние мозга и, наоборот, определить, ка- кому элементарному физиологическому процессу соот- ветствует элементарное душевное явление. Определяв таким путем элементарный и психический факты, мы могли бы установить непосредственно между ними из- вестное отношение в виде элементарного психофизиче- ского закона.
Метэмпирическая гипотеза существования психиче- ских атомов была найдена нами, так как мы все время принимали душевное состояние человека во всей его цельности и сложности за элементарный психический факт, а весь мозг — за элементарный физический факт. Но «весь мозг» вовсе не есть физический факт! Это — просто название, которое мы даем воздействию на на- ши чувства биллионов молекул, сгруппированных из- вестным образом. С механической точки зрения отдель- ные молекулы или, самое большое, образованные из них «клеточки» представляют единственный реальный суб- страт того объекта, который в просторечии называется мозгом. Эту фикцию мы не можем противополагать душевным состояниям как нечто объективно реальное. Объективно реальны только 41изические молекулы; они- то и представляют элементарное явление. Отсюда ясно, что элементарный психофизический закон мы могли бы получить, лишь став на точку зрения психического ато- мизма, ибо, приняв молекулу за элемент «мозга», мы по необходимости должны противопоставить ей как простейшее душевное состояние не сознание во всей его цельности, а только элемент сознания. Таким обра- зом, оказывается, что реальное в облает психической соответствует нереальному в области физической и
наоборот, и вопрос об отношении душевных явлений к телесным становится еще более запутанным.
Отношение состояний сознания к объектам. Запутан- ность вопроса о взаимодейсгвии души и тела нисколько не прояснится для нас, если мы примем в соображение тот факт, что состояние сознания возможно познавать. С точки зрения здравого смысла (а натуралисты по большей части придерживаются ее), познание всегда сводится к отношению между двумя обособлен- ными сущностями: познающим субъектом и познавае- мым объектом. Внешний мир есть нечто хронологически предшествующее состояниям сознания; последние по- степенно знакомятся с внешним миром, причем их по- знание становится все более сложным. Но такое дуали- стическое противоположение духа и материи не выдер- живает идеалистической критики. Предположим, мы испытываем то состояние сознания, которое называется чистым ощущением (поскольку таковое состояние су- ществует), например ощущение голубого цвета при взгляде на безоблачное небо в ясный день. Составляет ли этот голубой цвет наше ощущение или принадлежит «объекту» нашего ощущения? Скажем ли мы, что голу- бой цвет в данном случае есть некоторое свойство на- шего ощущения или есть ощущение некоторого объек- тивного свойства? В просторечии мы выражаемся то так, то иначе; чтобы избегнуть определенности выраже- ния, в последнее время нередко говорят «содержание» представления вместо «объект» представления, ибо сло- во «содержание» заключает в себе не то нечто, без остатка разлагающееся на чисто субъективные элемен- ты—ощущения, не то нечто, привходящее в состав эщу- щения извне, со стороны, причем последнее является как бы приемником, вместилищем для внешнего объек- та. Но «ощущения» помимо заключенного в них чув- ственного содержания не означают ровно ничего опре- деленного, и выражения «вместилищем, «приемник» внешнего объекта в применении к ним не имеют ника- кого смысла. Непосредственно испытываемое нами ощу- щение голубого цвета всего лучше обозначать неопре- деленными терминами «явление», «феномен». Ведь это ощущение не сознается нами непосредственно' как от- ношение между двумя реальностями, психической и фи- зической. Только сознавая, что мы думаем непрерывно о том же голубом цвете, мы устанавливаем известное отношение между ним и другими объектами, причем он
как бы раздваивается в наших глазах, являясь в связи с одними элементами ассоциаций некоторым физическим свойством, в связи с другими — некоторым душевным состоянием.
В противоположность непосредственным ощущениям наши концепты, по-видимому, подчинены иному закону. Каждый концепт является непосредственно в качестве представителя чего-то выходящего из его сферы, хотя он и бывает связан с известным непосредственно дан- ным «содержанием», которое дает нам знать, что оно «служит представителем» чего-то выходящего за его пределы. Например, «голубой цвет», о котором мы только что говорили, представляег собой, в сущности, два слова, но эти два слова имеют определенное зна- чение. Содержанием мысли в данном случае были сло- ва, а объектом — качество голубого цвета. Короче гово- ря, испытываемое нами душевное состояние не обособ- лено от всего остального как простейшие ощущения, но служит указанием на нечто, находящееся вне его пре- делов и означаемое им.
Но как только мы допустим, что всякий объект и всякое душевное состояние, подобно простейшим ощу- щениям, представляют собой только две различные точ- ки зрения на один и тот же факт, так невольно возни- кает вопрос, по какому праву мы считали невозможной делимость душевных состояний на части. Ведь с физи- ческой точки зрения, голубое небо представляет собой совокупность находящихся рядом протяженных частиц, почему же не считать его и с психологической точки зре- ния такой же совокупностью элементов?
Из всего сказанного мы можем только заключить, что отношения между познающим субъектом и позна- ваемым объектом бесконечно сложны и что общепри- нятый, усвоенный натуралистами взгляд на эти отно- шения не выдерживает критики. Отношения могут быть окончательно выяснены только пугем тонкого метафи- зического анализа; только с помощью философских умозрений идеалистического характера и исследований в области так называемой теории знания (Erkenntniss- theorie) для нас станет вполне ясным принимаемое на туралистами на веру утверждение, будто наши мысли «познают» внешние объекты.
Не менее трудная метафизическая проблема — выяснение изменчивого характера нашего сознания. Сначала мы принимали состояние сознания за те пси-
хические единицы, с которыми имеет дело психология, затем мы добавили, что эти состояния непрерывно из- меняются. Но каждое состояние сознания, чтобы дей- ствительно быть таковым, должно обладать извесгной продолжительностью (ведь боль, длящаяся менее 00,1 с, в сущности, не может быть названа болью), вследствие чего возникает вопрос, какой продолжительностью дол- жно обладать состояние сознания, чтобы его можно было считать одним, отдельным состоянием. Например, если в восприятии времени непосредственно познавае- мое настоящее («видимое воочию» настоящее, как мы условились называгь его) равно 12 с, то как велико должно быть непосредственное настоящее для познаю- щего субъекта, т. е. каков должен быть для нашего со- знания минимум длительности, при котором эти 12 с могут считаться только что истекшими, минимум, кото- рый мог бы поэтому быть назван отдельным состоянием сознания^ Осознание, как процесс, протекающий во времени, дает повод ко всем тем парадоксам, к каким вообще приводит понятие непрерывной перемены. В та- ком процессе нет отдельных состояний, так же как нет граней в круге и нет в траектории летящей стрелы мест, где бы последняя «покоилась». Перпендикуляр, который мы опустили на линию времени (см. с. 186), желая этим обозначить проекцию явлений минувшего опыта в нашей памяти, представляет просто фикцию воображения. Тем не менее этот перпендикуляр непременно должен быть математической линией, не имеющей толщины, так как действительное настоящее представляет простую погра- ничную линию между настоящим и прошедшим, которая не должна обладать толщиной. В таком случае можем ли мы говорить о «состояниях» там, где имеем дело с непрерывно изменяющимся процессом? Но в то же вре- мя можем ли мы обойтись без «состояний» сознания, описывая те явления, в которых заключается все наше познание?
Существование состояний сознания как таковых не есть вполне доказанный факт. Но «худшее ожидает нас впереди». Ни с точки зрения здравого смысла, ни с точки зрения психологии (поскольку такая наука суще- ствует), никто еще не сомневался в том, что состояния сознания, изучаемые этой наукой, суть непосредствен' ные данные опыта. Высказывались сомнения в сущест- вовании объектов наших ощущений, но никто не сомне- вался в существовании самих мыслей и чувств. Были
мыслители, отрицавшие существование внешнего мира, но в существовании внутреннего мира никто не сомне- вался. Всякий утверждает, что самонаблюдение непос- редственно раскрывает перед нами смену душевных со- стояний, сознаваемых нами в качестве внутреннего ду- шевного процесса, противополагаемого тем внешним объектам, которые мы с помощью его познаем. Что же касается меня, то я должен сознаться, что не вполне уверен в существовании этого внутреннего процесса. Всякий раз, как я пытаюсь подметить в своем мышле- нии активность как таковую, я наталкиваюсь непремен- но на чисто физический факт, на какое-нибудь впечат- ление, идущее от головы, бровей, горла или носа. Мне кажется при этом, что душевная активность является скорее постулируемым, чем непосредственно данным чувственным фактом; что наличность познающего субъ- екта, воспринимающего всю совокупность познаваемого, постулируется мною, а не дана прямо в опыте и что лучше ее было бы назвать словом «познавательность». Но допускать «познавательность» явлений опыта в ка- честве гипотезы и принимать состояние сознания за аподиктически достоверный факт, непосредственно дан- ный нам внутренним чувством,— далеко не одно и то же. В силу этого соображения мы должны оставить от- крытым вопрос о том, кто истинный субъект познания, а ответ на него, данный нами в конце XII главы, счи- тать условным решением вопроса с точки зрения здра- вого смысла, решением, которое требует критической проверки.
Заключение. Итак, толкуя все время о психологии как естественной науке, мы не должны думать, что речь идет о науке, установленной на прочном, незыблемом основании. Наоборот, называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет простую совокупность отрывочных эмпи- рических данных; что в ее пределы отовсюду неудер- жимо вторгается философский критицизм и что корен- ные основы этой психологии, ее первичные данные, дол- жны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены о совершенно новом свете. Короче го- воря, название естественной науки указывает на то, что психология обладает всеми несовершенствами чисто эмпирической науки, и не должно вызывать в психоло- гах наивной уверенности в цветущем состоянии изучае- мой ими научной области. Довольно странно слушать,
Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет
studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав!Последнее добавление