М.І. ПАНЧЕНКО 2 страница

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Римские юристы первы­ми выдвинули отсутствовавшее в греческом словаре понятие абсолютной частной собственности, которую они называли dominium и распространяли на землю и рабов. Чтобы предмет собственности подпадал под понятие dominium, он должен был отвечать четырем критериям: законность приобретения, исключительность, абсолютность и постоянство22. Самое из­вестное определение dominium выглядит в римском праве как “право использовать и потреблять свое имущество в соответствии с законом” (jus utendi et abutendi re sua quate­nus iuris ratio patitur)*. Римская юриспруденция далеко продвинулась в стараниях учесть все мыслимые тонкости касательно прав собственности: как их приобретают, как теряют, как пере­да­ют, как продают23. dominium имел в древнем Риме такое абсолютное значение, что там не возникало и намека на право государства безвозмездно отчуждать частную собственность**.

При всем их прагматизме римские юристы вынуждены были искать философские обоснования законов, ибо, как и в слу­чае с македонцами, чьи владения вышли за пределы ­города-государства и стали сначала национальным государст­вом, а затем империей, римляне столкнулись с поразительным многообразием правовых норм и процедур, не совпадавших ни с римскими, ни между собой. Проблема возникла еще даже до того, как Рим стал властелином Итальянского полуострова, ибо издревле римским судам приходилось разбирать дела иностранцев, посещавших город либо состоявших в браке с римлянами. К ним нельзя было применять местное право, jus civile, распространявшееся исключительно на римских граждан. Римские юристы должны были поэтому искать общие прин­ципы, единые для всех правовых систем, с которыми они соприкасались.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Utendi означало право пользования, а abutendi — право употребления, то есть распоряжения по своему усмотрению (но не “злоупотребления”, как иногда переводят этот термин). Согласно современным научным изысканиям, это знаменитое определение собственности возникло не в римской древности, а лишь в шестнад­цатом веке, хотя само понятие было известно и древним римлянам [Vittorio Scialoja, Teoria della proprietа nel diritto romano, I. (Roma, 1928), 262]. Было отмечено, что “ни один из древних юридических текстов не содержит римского определения собственности” [Alan Rodger, Owners and Neighbours in Roman Law (Oxford, 1972), I].

** C. Reinold Noyes, The Institution of Property (New York, 1936), 84. Римское право, однако, признавало и другие формы собственности, такие, как possessio (временное владение) и usufructus (пожизненное владение), позднее принятые в феодальной Европе.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

По мере расширения римских владений в бас­сейне Средиземного моря складывалось международное право (jus gentium), сводившее воедино правила, признаваемые всеми известными Риму народами. Под воздействием философии стоицизма международное право постепенно слилось с естественным правом (jus naturale); этот процесс завершился в начале третьего века н. э., когда всем подданным империи было предоставлено римское гражданство24. Так явился на свет основополагающий постулат западной мысли: правильное и неправильное — понятия не произвольные, а коренящиеся в природе и, соответственно, обязательные для всего человечества; этические проблемы надлежит решать, опираясь на естественное право, которое разумно и превосходит действующее право (jus civile) отдельных обществ. Сущест­венной составляющей естественного права является равенст­во людей, особенно равенство перед законом, и принцип прав человека, включая права собственности, появившиеся прежде государства и, следовательно, от него не зависящие*. Полторы тысячи лет спустя этим представлениям суждено было обра­зо­вать философскую основу западной демократии.

Поначалу римские философы и юристы относили частную собственность не к естественному праву, а к праву международному. Со временем, однако, по мере того как оба понятия сливались, они стали усматривать ее основы в естественном праве25. Теоретическая защита частной собственности как за­да­ча естественного права не была, однако, до конца выполнена ранее шестнадцатого — семнадцатого веков, то есть до наступления времени Жана Бодэна и Гуго Гроция. Но что мысль об этом приходила уже римлянам, явствует из утверж­дения Цицерона, что государство не может посягать на част­ную собственность, поскольку оно само было создано для ее защиты26.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Shlatter, Private Property, 23.Нерешенной проблемой остава­лось рабство, которое, несмотря на его повсеместную распрост­ра­ненность в древнем мире, широко признавалось явлением противо-
естественным. [James Bryce, Studies in History and Jurisprudence, II (New York, 1901), 583.] Один из путей преодоления этой трудности был предложен римским юристом Ульпианом, который отнес рабст­во к компетенции гражданского права, лишавшего рабов всех прав, в отличие от естественного права, согласно которому все люди равны. [John Hine Mundy in R.W. Davis, ed., The Origins of Mo­dern Freedom in the West (Stanford, Calif., 1995), 120.]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

2. средние века

Отцы церкви испытывали серьезные трудности, сталкиваясь с вопросом о частной собственности. В Писании сказано, что Иисус побуждал богатых раздать имущество беднякам, ибо обладание богатством есть препятствие спасению. Он сам, как и его ученики, расстался со своим имуществом. Еванге­лия, как и другие части Нового завета, изобилуют осуждения­ми богатства и призывами к отказу от него, предупреждения­ми вроде того, что содержится в хорошо знакомом афоризме: “Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели бо­гатому войти в Царствие Небесное”27. Между тем сам Иисус в личной жизни аскетом не был: от собственности и даже от богатства он не бежал прочь, а посещал дома богатеев и по­зволял им быть гостеприимными хозяевами28. Проникнутый ожиданием грядущего царства Божия, Новый завет “не предлагает, по-видимому, какой-либо определенной теории соб­ст­венности”29.

Некоторые историки сомневаются, действительно ли Иисус выдвигал какую-то программу преобразования общества: по словам одного ведущего специалиста в этой области, он ско­рее призывал “готовиться к вступлению в царство Божие”, которому предстояло появиться “в рамках существующего ми­ро­порядка”*. Во всяком случае, ранние христиане считали, что следовать учению Иисуса должны лишь они сами.

• Новый общественный порядок... ограничивался преде­ла­­ми христианской общины; это не была народная про­грамма общей социальной реформы. Внутри самой церкви... единственно возможным видом коммунизма был тот, что отличался от всех других форм коммунизма, и обо­значить его можно как религиозный Коммунизм Любви. Иными словами, это был коммунизм, который в обобществлении собственности видел подтверждение любви и религиозного духа самопожерт­вования.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Ernst Troeltsch, The Social Teaching of the Christian Churches, I (Chicago and London, 1976), 61. Со ссылкой на Ницше Хэйвелок Эллис пишет: Иисус “никогда не отвергал мир, государство, культуру, работу; он просто никогда не знал и не понимал, что все это существует... Единственной действительностью для него была дейст­­вительность внутреннего мира, настолько живая, что она позволя­ет чувствовать себя “на Небесах” и “в вечности”; вот это и под­лежало “спасению”. [ Affirmations (Boston and New York, 1915), 49.]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Это был коммунизм чисто потре­бительский, коммунизм, основанный на предположении, что его приверженцы будут по-прежнему зарабатывать на жизнь частным предпринимательством, чтобы иметь возможность быть щедрыми и делать пожерт­вования. Главное же, там не было вообще ни­какой теории равенства, будь то абсолютное равенство в распределении имущества или относительное равенство в виде вкладов, вносимых в общую жизнь разными членами коммуны сообразно их спо­собностям и заслугам... Наконец,... не было никакого неприятия того, что образует действительное препятствие на пути к истинному коммунизму, не было возражений против института семьи, столь тесно свя­занного с частным предпринимательством30.

Ранняя христианская церковь принимала частную собст­вен­ность как жизненную данность и все силы направляла на уговоры верующих по возможности больше заниматься благо­творительностью. Имущество считалось злом лишь в случае, если использовалось в корыстных целях*.

Но церковь, основанная на проповеди самоотречения, вско­­ре выросла в могучую державу бренного мира с огромными земельными владениями и другими видами богатства, которые считались необходимыми для выполнения ее религиозных и светских обязанностей. Она также столкнулась с действительностью, которую молчаливо принимал Иисус, но часто не умели понять более ревностные христиане, а именно с тем, что для миллионов верующих обладание материаль­ными благами является необходимостью; очевидно, что не каждый мог добровольно обречь себя на нищету, не каждый готов был целиком посвятить жизнь христианскому благо­честию и стать священнослужителем, монахом или монахиней, равно как не каждый был способен связать себя обетом безбрачия.

Следовало, стало быть, найти компромисс между хрис­тианским идеалом и мирской действительностью. Он был найден и оказался весьма удовлетворительным.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* “Частые призывы не придавать никакого значения собствен­ности и все речи насчет общности имущества... имели единственной целью подвигнуть на энергичную благотворительную деятельность. Во всех этих разговорах само обладание частной собственностью подразумевалось непременно”. [Ernst Troeltsch, Social Teaching, I, 115–16.]

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Основополагающая посылка христианских богословов со­стоя­ла в том, что собственность имеет своим источником не естественное, а договорное право, то есть действующий ­за­кон, который и надлежит блюсти в качестве такового. По­тен­циально она, мол, является злом и способна осквернить душу и ввести во грех. Но, как говорил Августин, общество без собственности возможно только в раю, поскольку оно требу­ет от людей совершенства31— того совершенства, к достижению которого большинству человечества путь прегражден первородным грехом*. Более того, имущество само по себе не имеет отношения к нравственности и становится злом только в случае, если порождает жадность. “Золото, это пло­хо?” — вопрошал он и отвечал: “Нет, это благо. Но злые люди используют благое золото во зло, а добрые люди используют благое золото во благо”32. По Августину, наставления Иисуса насчет раздачи имущества были советами, а не приказами33. В мире, каким мы его знаем, следовать им могут лишь немногие избранные. В собственности Августин видел ответст­венность, а не разрешение на свободу действий; это была в его глазах своего рода “доверенность” на часть общего бла­га, выдаваемая отдельным людям.

В пользу терпимости, проявляемой ими в отношении ­соб­ственности, христианские богословы имели возможность ссы­латься и на соответствующие места в Ветхом завете, ко­торые указывают, что на собственности лежит печать бо­жественного благословения. восьмая заповедь, запрещающая воровство, очевидным образом подразумевает неприкосновенность собственности; то же относится и к десятой заповеди, которая не велит желать чего-либо, принадлежащего “ближнему твоему”. Есть там (Бытие, 13) и рассказ об Авраа­ме и Лоте, которые разделили владения, чтобы положить конец распрям между своими пастухами, и тем самым определили долю каждого в их первоначально общей земельной собственности. Ссылались также и на ветхозаветную историю про царя Ахава (3-я Книга царств, 21), возжелавшего заполучить виноградник некоего Навуфея и взамен предложившего владельцу либо другой виноградник, либо столько серебра, сколько он стоит.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Как говорит Матфей (19: 16–21), Иисус, спрошенный неким юношей, как ему достичь вечной жизни, велел соблюдать заповеди и добавил, что при желании достичь совершенства следует также продать имение свое и раздать деньги нищим.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Когда Навуфей отказался расстаться со своей землей, Иезавель, жена Ахава, устроила так, что Навуфей был ложно обвинен в богохульстве и в конечном счете до смерти забит камнями, после чего Ахав завладел его виноградником. За это преступление ему и его жене бог уста­ми пророка Илии посулил бесславную смерть. Эта история должна была показать, что жадность рождает грех, но вместе с тем она подтверждала нерушимость собст­венности.

В правовой традиции иудаизма богатство считалось знаком благословения: раввины запрещали верующим отказывать­ся от имущества или чересчур увлекаться раздачей милостыни, чтобы избежать собственного превращения в нахлебников общины34. В отличие от христианской части Библии, Ветхий завет не восхваляет ни бедность, ни бедняков35. В то же время он изобилует осуждениями богачей за творимые ими несправедливости и полон призывов не отказывать в заботе и помощи не только членам своей общины, но и чужакам и даже животным*. Следуя этим наставлениям, еврейские общины создали беспримерную, по-видимому, в древнем мире систему благотворительности, основу которой, как и предписывал Вет­хий завет, составляла десятина, собираемая в пользу “пришельца, сироты и вдовы”36.

Сводом католических воззрений на собственность стала “Summa Theologica” Фомы Аквинского. Аквинат подошел к предмету с позиций справедливости, которую он определял как “постоянное и неизменное стремление каждому воздать должное”37. Он соглашался, что в определенном смысле “противоестественно человеку обладать внешними вещами”, ибо все блага принадлежат Богу и находятся в общей собственности детей божьих38. Тем не менее, опираясь на “Политику” Аристотеля, он доказывал, что общая собственность не дает ни эффективности, ни лада в человеческих отношениях, а ­ве­дет лишь к раздорам.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* В Пятикнижии, однако, есть некоторые установки, преду­­преждающие против чрезмерного сосредоточения богатства в одних руках, особенно земельной собственности. Теоретически вся земля принадлежит Богу и поэтому не может быть куплена навсегда, а лишь самое большее на сорок девять лет, по истечении которых (в так называемый юбилейный год) вся земля, проданная перво­на­чальным владельцем ввиду, как предполагается, крайней для него не­обходимости, должна быть ему возвращена. (Левит 25: 10, 23–28). Это требование никогда, по-видимому, не воплощалось в жизнь. [Max Weber, Gesammelte Aufsätze zur Religionssoziologie, III (Tübin­gen, 1921), 77.]

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Для духовного совершенствования чело­ве­ку необходима надежная опора, обеспечить которую спо­собна только собственность. у Аристотеля Аквинат взял также мысль о том, что обладание имуществом позволяет человеку заниматься благотворительностью, то есть выполнять свой христианский долг; раздача милостыни является, мол, существенным следствием наличия собственности, и богатые морально обязаны отдавать беднякам излишки свое­го имущества39. Общество должно ставить преграды любым зло­употреб­лениям, которые порождает богатство.

Вот какими, обобщенно, представляются взгляды отцов церкви на этот предмет. Церковные теоретики раннего средне­вековья признавали, что “человеческая жизнь, такая, какова она есть, нуждается в дисциплине, нуждается в принуди­тельном упорядочении. Они, таким образом, стали различать идеал, который, по их мнению, соответствовал также изна­­чальному состоянию человека, и действительность. Идеальный человек, следующий своей истинной природе и повинующийся законам разума и справедливости,.. без такой принудительной дисциплины мог бы и обойтись. Но будучи на деле существом, подлинные инстинкты и природа которого постоянно подавляются его же низменными свойствами, человек может быть огражден от анархии и беспорядка только с помощью суровой дисциплины... Частную собственность... с порождаемым ею огромным неравенством они никак не могли считать изначальным и естественным институтом. В изначальном и естественном состоянии права собственно­сти не могли бы быть чем-либо иным, помимо права пользоваться тем, что составляет потребность человека. Но с учетом опять-таки нынешнего действительного состояния человеческой природы они сочли необходимым строгое регулирование этого права пользования. Частная собственность есть на деле один из дисциплинирующих институтов, позволяющих сдерживать порочные наклонности человека и противодействовать им”40.

Вопреки ложному, но широко распространенному пред­ставлению, церковь не одобряла, тем более не проповедовала, коммунизм, и поэтому поддерживать его ссылками на автори­тет отцов церкви неуместно41. По замечанию, сделанному век назад русским философом Владимиром Соловьевым, христиа­не призывают своих последователей раздавать собственное богатство, тогда как социалисты предлагают захватывать и распределять богатство других. Поэтому церковь была вполне последовательна, когда объявляла еретикамив двенадцатом векевальденсов, проповедовавших бедность, а позднее анабаптистов, стремившихся ввести коммунизм. Вообще “по­читание нищеты” было одним из отличительных признаков еретических движений, но не официальной церкви42. В конце тринадцатого и начале четырнадцатого веков внутри ордена францисканцев разгорелся яростный спор между спиритуалами, которые выступали за отказ от всякого имущества, и традиционалистами, желавшими сохранить накопленные ор­деном значительные богатства. При папе Иоанне XXII церковь расправилась со спиритуалами, приговорив более сотни их к сожжению на костре. Выпущенная в 1323 году папская булла объявляла ересью утверждения, будто у Христа и апо­столов не было никакого имущества43. Шестью годами позже, в другой своей булле, Иоанн XXII утверждал, что собственность (dominium) человека на принадлежащее ему имущест­во не отличается от собственности на мир, которую Бог вручил человеку, созданному им по своему образу. Следовательно, это естественное право, и оно древнее человеческих законов44.

Основатели протестантизма пошли дальше проявленной католической церковью терпимости в отношении собственности: и Лютер, и Кальвин собственность горячо поддер­жали, увязав ее с трудом, который они считали христианским долгом. Лютер осудил восставших крестьян Германии и на­звал их “бешеными псами” за захват поместий, пояснив, что Евангелия не призывают обращать чужую собственность в общую, сохраняя при этом свое имущество, а учат христиан по доброй воле расставаться с тем, что они имеют45. Кальви­нисты относились к собственности еще более благосклонно. Кальвин одобрительно отзывался о промышленности, торгов­ле и больших прибылях, которые они приносят отдельным людям; он отвергал средневековые запреты на ростовщичест­во и признавал благотворность денег и кредита46. Среди исто­риков широко признано, что кальвинизм сильно способствовал подъему капиталистического духа.

К концу средних веков с признания собственности достой­ной сожаления, но неизбежной действительностью католическая церковь переключилась на принципиальную ее защиту. Эта перемена представляла собой реакцию на нападки, которым богатства церкви подверглись со стороны светских властей. Проблема приобрела остроту в начале четырнадцатого века, когда король Франции Филипп IV (Филипп Красивый) в поисках денег на войну против Англии обложил духовенство налогом и ввел запрет на вывоз из страны драгоценных металлов, распространявшийся и на вывоз доходов папского престола. В стремлении защитить церковные владения от посягательств короны богословы стали теперь говорить о собственности как о неотъемлемом праве; прежде всего это касалось церковной собственности, но по смыслу распространялось на собственность вообще. По ходу этой по­лемики церковные теоретики выдвинули доктрину — позднее принятую и такими видными светскими авторами, как Бодэн и Гроций, — согласно которой государственная власть, сколь бы безгранична она ни была во всем прочем, на собственность подданных все же не распространяется. Доводы в пользу этой точки зрения подкреплялись ссылками на римское право, которое уже в начале двенадцатого века было заново открыто и преподавалось в итальянских университетах.

Видным проповедником этой новой церковной теории соб­ственности был Эгидиус Романус (Колонна), ученик Фомы Аквинского, настаивавший, что Филипп IV не вправе присваивать церковное имущество, потому что права собственности древнее и выше прав государства. Церковь и римский понтифик суть верховные господа всего земного и в конечном счете являются собственниками всех мировых ресурсов. Пользуясь феодальным словарем, он утверждал, что у королей есть верховная власть, но нет прав собственности на владения вассалов47.

Иоанн Парижский, противник Эгидиуса Романуса, говорил в защиту Филиппа IV, что частная собственность дарована властью правителя и церковные владения также существуют по королевской воле. Но он соглашался, что права собственности не дано нарушать ни королю, ни папе48. В этих спорах влияние римского права сказывалось очевидным образом. Иоанн Парижский считал, что “отдельные люди в своем личном качестве сами по себе обладают правом, властью и хо­зяйскими полномочиями, так что любой, раз он хозяин, может направлять, употреблять, использовать, сохранять, отчуждать свою собственность, как ему угодно, лишь бы при этом не причинялся вред другим... И следовательно, в таких делах ни князь, ни папа не являются хозяевами или распорядителями...”49.

Разгоревшийся к концу средних веков спор между пап­ским престолом и светскими властями имел своим результатом укрепление статуса частной собственности, поскольку обе столкнувшиеся стороны, изыскивая разные правовые основания собственности, сошлись в том, что она неприкосновенна и подлежит защите от посягательств, откуда бы они ни исходили — будь то со стороны святейшего престола или от королевского двора*.

3. Появление “благородного дикаря”

На протяжении всех средних веков европейцы не расставались с мифом о золотом веке, когда человек был безгрешен, а собственность неведома. Иные верили, что и в их время существуют некие далекие земли, часто представлявшиеся затерянными островами на краю света, где люди по-прежнему живут в этой благодати. В наказание за первородный грех большинству человечества доступ в это царство благоденствия закрыт, но туда, преодолев огромные трудности, могут попасть герои и святые50.Отцы церкви веками велиспоры о возможности существования рая на земле51. Этот миф мог быть в числе идей и представлений, вдохновивших Колумба на его увенчавшееся открытием путешествие: некоторые ис­то­­­рики считают, что перед своим первым плаванием он прочи­тал кни­гу Пьера д’Айи “Imago mundi”, описывавшую счаст­ливую страну гипербореев, по существу достигших бессмертия**.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* “Противоположные притязания на верховную юрисдикцию, подкрепляемые обилием ссылок на казавшиеся убедительными авторитетные суждения в пользу властителей, у которых не было единого земного господина, как раз и выводили в область, где мож­но было использовать естественное право, пуская в ход блестящую диалектику, действовавшую как deus ex machina... Все, включая крайних приверженцев какой-либо одной стороны, признавали, что и папа, и император должны подчиняться естественному праву...” [F. Pollock, Essays in the Law (London, 1922), 45–46.]

** Gilbert Chinard, L’exotisme américain dans la litérature française au XVI siиcle (Paris, 1911), xii–xv. Но Сесиль Джейн [Cecil Jane, Select Documents Illustrating the Four Voyages of Columbus, I (London, 1930), lxxxix–xl] сомневается во влиянии д’Айи, потому что невозможно установить, когда появилась его книга: возможно, она увидела свет, когда Колумб уже вернулся из своего первого плавания.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

при первой встрече с жителями островов Карибского мо­ря Колумба и его до смешного избыточно одетых спут­ни­ков бо­­лее всего поразила нагота туземцев, заставившая вспом­нить об Адаме и Еве до их грехопадения*. Впечатлило Ко­лумба и то, что туземцы были “беззлобны”, и “если их проси­ли от­дать принадлежавшую им вещь, никогда не отказывали; напротив, сами приглашали каждого попользоваться их иму­щест­вом...”52Колумб, по его признанию, так и не су­мел выяс­нить, была ли у туземцев частная собственность, но домой он увез впечатле­ние, что “в том, чем владел один, ­дру­гие имели свою долю, осо­бенно в съестных припасах”53. В собст­венно­ручно написан­­ном отрывочном отчете о своих путешествиях Колумб говорит, что в Америке “всегда весна, соловей поет, цветы цветут, де­ревья покрыты зеленью, ручьи бегут своими извилистыми путя­ми, горы вздымаются вверх, а жи­те­ли безгрешны и счастливы”**.‡

Эти первые впечатления задали тон всей утопической лите­ратуре последовавших пяти столетий, которой они предоста­вили подтверждение, что испорченный человек может достичь совершенства, стоит ему лишь перенять образ жизни “благо­родных дикарей”***.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Историк литературы, изучивший изданные во Франции до 1610 года рассказы о сотнях путешествий в Америку, Африку и на некоторые острова Ост-Индии, обнаружил, что самое видное место в них занимает тема наготы. [Geoffroy Atkinson, Les nouveaux hori­zons de la Renaissance franзaise (Paris, 1935), 63–75.]

** Howard Mumford Jones, O Strange New World (New York, 1964), 14. Последующие контакты с жестокими обитателями Карибских островов, откармливавших захваченных в плен детей на съедение, как поросят, не нарушили этой идиллической картины; даже мудрый Монтень в эссе “Каннибалы” как бы защищал их, говоря, что они не хуже европейцев.

*** Впервые, как считается, это выражение появилось в драме Драйдена “Завоевание Гранады” (1670): “Я волен... благородный ди­карь”. [Karl-Heinz Kohl, Entzauberter Blick (Berlin, 1981), 34.]
Но сам образ, если и не представляющее его словосочетание, имеет корни в классической древности: греческий географ Страбон (ок. 63 г. до н. э. — ок. 24 г. н. э.) писал о скифах, что это варвары, пожиравшие плоть своих поверженных врагов, и все же, поскольку они не ведали собственности и всем, включая женщин и детей, владели сообща, считал их “самыми прямодушными и менее всего предрасположенными к коварству людьми”. [ The Geography of Stra­bo, trans. H. L. Jones, III (Cambridge, Mass., and London, 1961), Book VII, 3, 7–9, pp. 195–209.]

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

А самым замечательным каче­ством жиз­ни дикарей, помимо незнания стыда, было их незнакомство с собственностью. Один французский историк литературы прочерчивает прямую линию от первого письма Колумба, в котором он описывает свое открытие, до написанного два с половиной века спустя “Рассуждения о не­равенстве” Руссо, где собственность объявляется источником всех общественных зол54.

В начале пятнадцатого века сходные с Колумбовыми впечатления донесли до читающей европейской публики рассказы о двух других путешествиях, сильно поспособствовавшие созданию образа благородного дикаря.

Америго Веспуччи, итальянский географ и исследователь, по имени которого названа Америка, в своих “Путешествиях”, появившихся в 1505–1506 годах, зачарованным пером написал портрет индейцев Нового Света. По его словам, над ними нет “капитанов” и живут они вольно. Если им случается воевать, то только чтобы отомстить за родных, но не для того, чтобы захватить имущество. Не ведают они ни религии (за что он их бранит), ни законов, ни брака. Они не занимаются торгов­лей и ничуть не ценят золота и дорогих камней55. Они живут в земном раю.

подвизавшийся в Испании итальянец Петер Мартир д’Ангиера выпустил в 1516 году описание Нового Света (De Orbe Nuovo). Увиденное Колумбом он представил следующим об­разом: “Земля у них общая, как солнце и вода, и нет у них Моего и Твоего (семян всех несчастий). Они довольствуются столь немногим, что и в такой большой стране ощущаются скорее избытки, чем нехватки. Так что... они, похоже, живут в золотом мире, не обремененные трудом, и их открытые сады не изрыты канавами, не разделены заборами и не разго­рожены стенами. Они честно обращаются друг с другом, обхо­дясь без законов, без книг, без судей”56.

Дата добавления: 2015-05-10