Йозеф Шумпетер. 17 страница

значение для любого серьезного обсуждения этой великой темы - вопроса о

Капитализме и Социализме.], ради которой и велись все эти сложные, хотя и

недостаточно адекватные сложности вопроса рассуждения. Не только современ­ные

механизированные заводы и вся продукция, которую они вы­дают, не только

современная технология и экономическая органи­зация, но все характерные черты и

достижения современной циви­лизации являются прямо или косвенно продуктами

капиталисти­ческого процесса, и потому должны приниматься во внимание при

подведении баланса заслуг и пороков капитализма и вынесении приговора этому

строю.

В ряду этих достижений стоят и успехи рациональной науки, и длинный список ее

прикладных результатов. Самолеты, холодильники, телевидение и тому подобное

являются общепризнанными плодами экономики, ориентированной на извлечение

прибыли. Но и современная больница, хотя она, как правило, работает не ра­ди

прибыли, является, тем не менее, продуктом капитализма, и не только, повторяю,

потому, что капиталистический процесс создает для нее средства и стимулы, но

главным образом потому, что именно капиталистическая рациональность породила тот

склад ума, благодаря которому были созданы методы лечения, используемые в

современных больницах. И победы над раком, сифилисом и туберкулезом - пусть даже

не окончательные, пусть только маячащие на горизонте - должны но праву считаться

достижениями капитализма наравне с автомобилями, трубопроводами и бессемеровской

сталью. Если говорить о медицине, то за используемыми ею методами стоит

капиталистическая профессия, капиталистиче­ская как потому, что в значительной

мере медицина работает в ду­хе бизнеса, так и потому, что ее представители

являют собой сплав промышленной и коммерческой буржуазии. Но даже если бы это

было не так, современная медицина и гигиена все равно были бы побочными

продуктами капиталистического процесса, такими же, как и современная система

образования.

В том же ряду стоят и капиталистическое искусство, и капита­листический стиль

жизни. Рассмотрим только один пример - живопись; так будет короче, и к тому же в

этой области невежество мое все же не такое полное, как в других областях. Если

за начало отсчета новой эпохи взять фрески Капеллы дель Арена Джотто (хотя мне

кажется, что это не совсем верно) и затем провести линию (хотя подобная

"линейная" аргументация заслуживает всяческого осуждения) Джотто - Мазаччо - Да

Винчи - Микеланджело - Эль Греко, никакие ссылки на мистический пыл Эль Греко не

смогут опровергнуть мою мысль в глазах того, кто умеет видеть. А сомневающимся,

которым хотелось бы, так сказать, пощупать капи­талистическую рациональность

своими руками, предлагаем вспомнить об экспериментах Да Винчи. Если продолжить

эту ли­нию дальше (да, да, я все понимаю), мы завершили бы свой путь (возможно,

на последнем издыхании) где-то на противопоставле­нии Делакруа и Энгра. А дальше

все просто - Сезанн, Ван Гог, Пи­кассо или Матисс доведут дело до конца.

Экспрессионистское устранение объекта образует красивое логическое завершение.

История капиталистического романа (кульминацией которого является роман Гонкуров

- "запись документов") проиллюстрировала бы нашу мысль еще лучше. Впрочем, это и

так очевидно. Эволюцию капиталистического стиля жизни можно было бы с легкостью

- а возможно, и наиболее наглядно - проследить на примере эволюции современного

пиджачного костюма.

И наконец, существует еще все то, что можно объединить вок­руг гладстоновского

либерализма, поместив его в центр символи­ческой композиции. Термин

"индивидуалистическая демократия" подошел бы не хуже, а, возможно, и лучше,

поскольку мы хотели бы охватить им некоторые вещи, которые Гладстон не одобрил

бы, а также моральную и духовную установку, которую он сам, обитая в цитадели

веры, на самом деле ненавидел. На этом можно было бы поставить точку, если бы

литургия радикалов не состояла бы главным образом из цветистых отречений от

того, что я хотел бы ска­зать. Радикалы могут сколько угодно твердить, что

народные мас­сы вопиют о спасении от невыносимых мук и потрясают своими цепями в

темноте и отчаянии, но, конечно, никогда не было так много личной свободы духа и

тела для всех, никогда еще господст­вующий класс не проявлял такой готовности не

только мириться со своими смертельными врагами, но даже и финансировать их,

никогда не было столько живого сочувствия к подлинным и наду­манным страданиям,

столько готовности взять на себя тяжелую ношу, сколько в современном

капиталистическом обществе, и вся Демократия, какую только знало человечество,

если не считать демократии крестьянских общин, исторически возникла на заре как

современного, так и античного капитализма. Конечно, и здесь мож­но было бы при

желании привести множество исторических фактов, свидетельствующих об обратном, и

все подобные контраргументы были бы совершенно справедливы, но несущественны при

обсуждении современных условий и будущих альтернатив [Даже Маркс, во времена

которого подобные обвинения не казались столь абсурдными, как в наши дни, все же

считал, как видно, необходимым подкреплять свою позицию ссылками на условия,

которые уже тогда либо отошли, либо, несомненно, отходили в прошлое.]. Если мы

все же решимся пуститься в исторический экскурс, то многие из тех фактов,

которые радикальным критикам показались бы са­мыми подходящими для их цели,

часто будут выглядеть совсем иначе, если сравнивать их с соответствующими

фактами докапиталистической эпохи. И нельзя возразить, что "времена, мол, тогда

были другими", поскольку именно капиталистический процесс за­ставил их

измениться.

Здесь особо следует упомянуть два момента. Во-первых, как я уже говорил,

социальное законодательство или, в более общем смысле, институциональные

изменения на благо народных масс - это не просто нечто такое, что было навязано

капиталистическому обществу неизбежной необходимостью облегчить все более

углубляющиеся страдания бедняков; на самом деле, помимо повышения уровня жизни

масс благодаря своим побочным эффектам, ка­питалистический процесс обеспечил и

средства, и "волю" к достижению этих перемен. Слово, взятою в кавычки, требует

дальнейше­го объяснения, и объяснение это заключается в принципе распространения

рациональности. Капиталистический процесс рационализирует поведение и идеи и

благодаря этому изгоняет из наших голов как метафизические верования, так и

всякого рода мистические и романтические идеи. Это преобразует не только методы

достижения целей, но и сами эти конечные цели. "Свободомыслие", понимаемое как

материалистический монизм, атеизм и прагматическое восприятие земного мира

вытекают из этой рационалисти­ческой установки пусть не в силу логической

необходимости, но тем не менее совершенно естественным образом. С одной стороны,

наше врожденное чувство долга, лишенное своей традиционной основы,

сосредоточивается на утилитарных идеях о совершенствовании человечества,

которым, как ни странно, удастся противостоять натиску рационалистической

критики куда лучше, чем, ска­жем, идее богобоязненности. С другой стороны, та же

рационализaция душ срывает всю мишуру богоданности с сословных делений, а уж это

вкупе с типично капиталистическим преклонением перед Самосовершенствованием и

Служением - понимаемыми совершенно в ином смысле, чем тот, который обычно

вкладывали в эти слова средневековые рыцари, - формирует эту "волю" внутри

са­мой буржуазии. Феминизм, явление преимущественно капиталистическое,

иллюстрирует эту мысль еще более наглядно. Читатель, конечно, понимает, что все

эти тенденции следует понимать "объективно", и что поэтому никакие

антифеминистские или антиреформистские разговоры или даже временная оппозиция по

отношению к той или иной конкретной мере ничего не доказывают. Все эти вещи суть

симптомы тех самых тенденций, с которыми они якобы борются. Подробнее об этом мы

поговорим в следующих главах.

Во-вторых, капиталистическая цивилизация является рациона­листической и

"антигероической". Эти свойства, конечно, являются взаимосвязанными. Успех в

промышленности и торговле требует большой выносливости, и все же занятия

промышленной или торговой деятельностью по существу лишены рыцарской героики, -

здесь не скрещиваются мечи, негде проявить физическую удаль, нет возможности

врезаться на боевом коне в ряды врагов - пред­почтительно еретиков или

язычников, - и идеология, которая прославляет идею борьбы ради борьбы и победы

ради победы, по понятным причинам увядает в кабинетной тиши среди бесчисленных

столбцов цифр. Таким образом, промышленная и торговая буржуазия, владеющая

собственностью, на которую может поку­ситься разве только вор или сборщик

налогов, и не только не разде­ляющая, но прямо отвергающая воинственную

идеологию, которая идет вразрез с ее "рациональной" утилитарностью, в основе

своей миролюбива и склонна настаивать на применении этических принципов частной

жизни к международным отношениям. Правда, подобно некоторым другим принципам

капиталистической ци­вилизации, по в отличие от их большинства, пацифизм и

между­народная этика поддерживались также и в некапиталистических условиях, и

докапиталистическими институтами, например Рим­ской церковью в средние века. Тем

не менее, современный паци­физм и современная международная этика являются

продуктами капитализма.

Поскольку марксистская доктрина - в особенности неомарксистская доктрина, и даже

значительная часть несоциалистических учений - относится, как мы убедились в

первой части настоящей книги, к этому утверждению резко отрицательно[См.

обсуждение марксистской теории капитализма в гл. IV.], необходимо подчеркнуть,

что сказанное вовсе не отрицает того, что многие буржуа отчаянно боролись,

защищая свой дом и очаг, и что почти чисто буржуазные города-республики часто

становились агрессивными, когда это сулило выгоду, - вспомним, например, Афины

или Венецию, - а также того, что никакая буржуазия ни­когда не брезговала

военной добычей или расширением возможностей для торговли путем завоеваний и

никогда не противилась идеям воинствующего национализма, насаждаемым се

феодальными господами или вождями или пропагандируемым некими особо

заинтересованными группами. Все, что я хочу сказать, сводится к тому, что,

во-первых, подобные случаи капиталистической воинственности не объясняются, в

отличие от того, что утверждает но этому поводу марксизм, исключительно или

главным образом классовыми интересами или классовой расстановкой сил, которая

якобы систематически порождает капиталистические завоевательные войны;

во-вторых, имеется различие между тем, когда человек делает то, что он считает

основным делом своей жизни, к которому он готовит себя постоянно, которою

является для него мерилом личного успеха или неудачи, и тем, когда человек

занимается несвойственным ему делом, к которому не располагает ни его обычная

работа, ни его менталитет и успех в котором увеличивает престижность самой

небуржуазной из всех профессий; в-третьих, что это различие однозначно

свидетельствует, как в международных, так и во внутренних делах, против

использования военной си­лы и в пользу мирного урегулирования даже в тех

случаях, когда материальные выгоды склоняют чащу весов в пользу войны, что в

современных условиях, вообще говоря, не слишком вероятно. На самом деле, чем

более полно выражен капиталистический характер в структуре и менталитете нации,

тем более эта нация ми­ролюбива и тем более склонна задумываться о потерях,

которые несет с собой война. Продемонстрировать это на конкретных примерах вряд

ли возможно - слишком сложна природа сил, действующих в каждом отдельном случае,

и чтобы доказать это утверждение, нам потребовалось бы провести подробный

исторический ана­лиз. Но буржуазное отношение к военным (регулярным вооруженным

силам), характер буржуазных войн и методы их ведения, а также та готовность, с

которой в любом серьезном случае затяж­ных военных действий буржуазия

подчиняется небуржуазной власти, сами по себе являются убедительным

доказательством. Марксистская идея о том, что империализм является последней

ста­дией капиталистической эволюции, тем самым оказывается несостоятельной

совершенно независимо от чисто экономических возражений.

Но я не собираюсь делать тот вывод, который, но всей вероятности, ждет от меня

читатель. Иначе говоря, я не собираюсь просить его не увлекаться непроверенными

теориями, выдвигаемыми не­проверенными людьми, а лучше еще раз взглянуть на

внушительные экономические и еще более внушительные культурные дости­жения

капиталистического строя и на те необъятные перспективы, которые они сулят. Я не

собираюсь утверждать, что эти достиже­ния и эти перспективы уже сами по себе

есть достаточный аргу­мент в пользу того, чтобы дать капиталистическому процессу

возможность развиваться дальше и снять, так сказать, бремя нищеты с плеч

человечества.

В подобных призывах не было бы никакого смысла, даже если бы человечество

обладало такой же свободой выбора, какой обла­дает бизнесмен, решающий, какой

станок и у какого поставщика ему купить. Из тех фактов и отношений между

фактами, которые я пытался изложить, не вытекает никакого определенного

оценочного суждения. Что касается экономических достижений, то их нали­чие в

современном индустриальном обществе еще не означает, что люди стали "счастливее"

или "богаче", чем в условиях средневекового поместья или деревни. Что касается

культурных достижений, то можно соглашаться с каждым сказанным мною словом, но

все же всей душой ненавидеть эти достижения - за их утилитарность и массовое

разрушение заложенного в культуре смысла. Кроме того, как мне придется вновь

повторить, когда мы перейдем к обсуждению социалистической альтернативы, важно

учитывать не только эффективность капиталистического процесса с точки зрения

создания экономических и культурных ценностей, но и участь тех людей, которых

капитализм формирует, а затем броса­ет на произвол судьбы, предоставляя им

полную свободу бездарно проматывать свою жизнь. Есть радикалы, чьи обвинения в

адрес капиталистической цивилизации не имеют под собой никакой Другой опоры,

кроме глупости, невежества и безответственности их авторов, не способных или не

желающих понять самые очевидные вещи, не говоря уже о том, что за ними стоит.

Однако обвини­тельный вердикт капитализму может быть вынесен и на более вы­соком

уровне.

Впрочем, какими бы ни были ценностные суждения об эффективности капитализма -

положительными или отрицательными, - особого интереса они не представляют. Дело

в том, что человечество не свободно выбирать. И дело не только в том, что массы

не способны рационально сравнивать альтернативы и всегда при­нимают на веру то,

что им говорят. Тому существуют и гораздо более глубокие причины. Экономические

и социальные процессы развиваются по собственной инерции, и возникающие в

результате ситуации вынуждают отдельных людей и социальные группы вести себя

определенным образом, хотят они того или не хотят, - вы­нуждают, разумеется, не

путем лишения их свободы выбора, но пу­тем формирования менталитета,

ответственного за этот выбор, и путем сужения перечня возможностей, из которых

этот выбор осу­ществляется. Если квинтэссенция марксизма заключается именно в

этом, тогда нам всем придется признать себя марксистами. А раз так, то

эффективность капитализма вообще не играет роли, если речь идет о протезировании

будущего капиталистической циви­лизации. Ведь большинство цивилизаций исчезли,

так и не успев полностью реализовать свой потенциал. И я не собираюсь, ссыла­ясь

на эту эффективность, утверждать, что капиталистическое ин­термеццо скорее всего

будет иметь продолжение. На самом деле, я собираюсь сделать прямо

противоположный вывод.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава двенадцатая.

Разрушение стен

1. Отмирание предпринимательской функции

Говоря о теории исчезновения инвестиционных возможностей, мы упомянули о

возможности такой ситуации, когда экономиче­ские потребности человечества

удастся удовлетворить настолько полно, что стимулов развивать производство еще

дальше практи­чески не останется. Подобное состояние насыщения, несомненно,

отстоит от нас еще очень далеко, даже если исходить из сложившейся структуры

потребностей; а если учесть, что рост уровня жизни сопровождается автоматическим

расширением этих потребностей и возникновением или созданием новых [Вильгельм

Вундт называл это явление "гетерогонией целей" (Heterogonic der Zwеckе).], то

насыщение превращается в некое подобие бегущей мишени, особенно если к числу

потребительских товаров мы относим досуг. Однако давайте все же рассмотрим такую

возможность, предполагая, хотя это еще менее правдоподобно, что методы

производства достигли такой степени совершенства, которая не допускает

дальнейшего их улучше­ния.

Возникнет более или менее стационарное состояние. Капита­лизм, который по

существу является эволюционным процессом, истощится. Предпринимателям будет

нечем заняться. Они окажутся примерно в таком же положении, как генералы в

обществе, которое совершенно уверено, что мир утвердился раз и навсегда.

Прибыль, а вместе с прибылью и норма процента будут стремиться к нулю.

Буржуазия, живущая за счет прибыли и процента, на­чнет исчезать. Управление

промышленностью и торговлей сведется к рутинному администрированию, а сами

управляющие неизбежно обюрократятся. Почти автоматически возникнет самый

на­стоящий социализм. Человеческая энергия отвернется от бизнеса. Иные,

неэкономические дали станут увлекать умы и давать простор для приключений.

Применительно к обозримому будущему эта картина никакого значения не имеет.

Однако все большее значение приобретает то, что многие из тех перемен в

структуре общества и организации производственного процесса, которых можно было

бы ожидать вследствие почти полного удовлетворения потребностей или абсолютного

совершенства технологии, могут быть обусловлены и той тенденцией развития,

которая совершенно четко прослеживается уже сегодня. Прогресс можно

механизировать точно так же, как и управление в стационарной экономике, и эта

механизация прогресса может оказать на предпринимательство и капиталистическое

общество влияние не менее сильное, чем остановка экономи­ческого прогресса.

Чтобы показать, почему это так, давайте еще раз вспомним, во-первых, в чем

заключается предпринимательская функция и, во-вторых, что она значит для

буржуазного общества и выживания капиталистического строя.

Мы уже видели, что функция предпринимателей заключается в том, чтобы

реформировать или революционизировать производст­во, используя изобретения или,

в более общем смысле, используя новые технологические решения для выпуска новых

товаров или производства старых товаров новым способом, открывая новые

ис­точники сырья и материалов или новые рынки, реорганизуя отрасль и т.д. Начало

строительства железных дорог, производство электроэнергии перед первой мировой

войной, энергия пара и сталь, автомобиль, колониальные предприятия - все это

яркие образцы большого семейства явлений, включающего также и бессчетное

множество более скромных представителей - вплоть до выпуска новых сортов колбас

и оригинальных зубных щеток. Именно такого рода деятельность и есть главная

причина периодических "подъемов", революционизирующих экономический организм, и

периодических "спадов", возникающих вследствие нару­шения равновесия при

производстве новых товаров или применении новых методов. Делать что-то новое

всегда трудно, и реализа­ция нововведения образует самостоятельную экономическую

фун­кцию, во-первых, поскольку все новое лежит за пределами рутин­ных, понятных

всем задач и, во-вторых, поскольку приходится преодолевать сопротивление среды,

которое в зависимости от социальных условий может происходить в самых разных

формах, начиная от простого отказа финансировать или покупать новые товары и

кончая физической расправой с человеком, который попытается создать что-то

новое. Чтобы действовать уверенно за пределами привычных вех и преодолевать это

сопротивление, необходимы особые способности, которые присущи лишь небольшой

ча­сти населения, и именно эти способности определяют как предпринимательский

тип, так и предпринимательскую функцию. Но главное в этой функции - не

изобретение чего-либо нового и не создание каких-либо условий, которые

предприятие затем эксплуа­тирует. Главное в ней - делать дела.

Эта социальная функция уже сегодня утрачивает свое значение, а в будущем,

несомненно, будет играть еще меньшую роль, даже если сам экономический процесс,

первейшей движущей силой которого является предпринимательство, будет

развиваться прежни­ми темпами. Дело в том, что сегодня гораздо проще, чем

когда-ли­бо прежде, делать вещи, выходящие за рамки привычного, - нова­торство

само превращается в рутину. Технологический прогресс все больше становится делом

коллективов высококвалифицированных специалистов, которые выдают то, что

требуется, и заставляют это нечто работать предсказуемым образом. Романтика

преж­них коммерческих авантюр отходит в прошлое, поскольку многое из того, что

прежде могло дать лишь гениальное озарение, сегодня можно получить в результате

строгих расчетов.

С другой стороны, личность и сила воли, по-видимому, уже не играют такой роли в

условиях, когда экономические изменения вошли в привычку, - лучшим

подтверждением этому служит нескончаемый поток новых потребительских и

производственных товаров, которые не только не встречают сопротивления, но

восп­ринимаются как должное. Сопротивление со стороны тех, чьи интересы

оказываются под угрозой в результате нововведений в производственном процессе,

вряд ли исчезнет до тех нор, пока сущест­вует капиталистический уклад. Например,

оно стало серьезным препятствием на пути массового производства дешевого жилья,

которое предполагает радикальную механизацию и отказ от неэффективных методов

работы строителей. Но все другие виды сопротивления - в частности, сопротивление

потребителей и производителей новым видам товаров просто потому, что они новые,

- практически уже исчезли.

Таким образом, экономический прогресс имеет тенденцию ста­новиться

персонифицированным и автоматизированным. На смену личности приходят бюро и

комиссии. Здесь опять будет уме­стно сослаться на примеры из военной истории.

В прежние времена, вплоть до наполеоновских войн включи­тельно, быть генералом

означало быть полководцем, а военный ус­пех означал личный успех командующего,

который получал соответствующие "дивиденды" в виде высокого социального

престижа. При существовавшей тогда технике ведения войны и структуре армий

индивидуальные решения и авторитет командующего - даже его личное присутствие

верхом на красивом коне - были важными элементами стратегических и тактических

ситуаций. Присутствие Наполеона на полях сражений должно было ощущаться и

действительно ощущалось. Нынче же все изменилось. Рационализация и специализация

кабинетной работы постепенно вытесняют лич­ность, строгий расчет вытесняет

"озарение". Полководец уже не имеет возможности лезть в гущу сражения. Он все

более превраща­ется в обыкновенного служащего - и перестает быть незамени­мым.

Или возьмем другой пример из военной истории. В средние ве­ка войны были делом

глубоко личным. Искусство закованных в ла­ты рыцарей требовало постоянных

упражнений в течение всей жизни, каждый рыцарь был на особом счету и ценился в

зависимости от личного искусства и доблести. Нетрудно понять, почему этот род

занятий послужил основой для возникновения нового социального класса в самом

полном и широком смысле этого слова. Однако социальные перемены и технический

прогресс подрывали и со временем разрушили как функцию, так и положение этого

класса. Но войны от этого не прекратились. Просто они станови­лись все более

механизированными - со временем их механизированность достигла такого уровня,

что успех на военном поприще, которое сегодня превратилось в заурядную

профессию, уже не несет на себе той печати личной заслуги, которая не только

самому человеку, но и социальной группе, к которой он принадлежит, обеспечивала

прочное положение социального лидерства.

В наши дни аналогичный, а если разобраться, то и тот же са­мый - социальный

процесс подрывает роль, а вместе с нею и социальное положение капиталистического

предпринимателя. Его роль, хотя она и не может сравниться славой с ролью больших

и малых средневековых военачальников, также есть или была одной из форм

индивидуального лидерства, основанной на авторитете личности и личной

ответственности за успех. Его положение, как и положение класса военачальников,

ставится под угрозу, как только эта функция начинает утрачивать свое значение в

социальном процессе, причем не важно, чем это вызвано - отмиранием соци­альных

потребностей, которые эта функция обслуживала, или тем, что эти потребности

стали обслуживаться иными, более обезличенными методами.

Однако это сказывается не только на положении предпринимателей, но и на

положении всего класса буржуазии в целом. Хотя в начале своего пути

предприниматели не обязательно принадлежат к классу буржуазии и даже, как

правило, к нему не принадлежат, они тем не менее входят в него в случае успеха.

Таким образом, хотя предприниматели сами по себе социального класса не образуют,

класс буржуазии впитывает в себя их самих, их семьи и родствен­ников, укрепляя

тем самым свой численный состав и жизненные силы, при этом семьи, которые

отстраняются от активного участия в бизнесе, выпадают из этого класса через

одно-два поколения. Ос­новную массу составляют те, кого мы называем

промышленниками, торговцами, финансистами и банкирами; они находятся на

промежуточной стадии между двумя полюсами: предпринимательским началом и

рутинным администрированием доставшегося по наследству дела. Доходы, за счет

которых класс буржуазии существует, и социальное положение, которое он занимает,

зависят от успеха этого более или менее активного сектора - который

необязательно составляет меньшинство, в США, например, его доля в буржуазном

классе составляет более 90% - и индивидов, находя­щихся на пути к вступлению в

этот класс. Таким образом, экономи­чески и социологически, прямо и косвенно

буржуазия зависит от предпринимателя и как класс живет и по прошествии более или

менее продолжительного переходного периода ото мрет вместе с ним - не исключено,

что это будет период, на протяжении которого буржуазия будет чувствовать, что

она не может ни жить, ни умереть, - подобно тому, как это происходило с

феодальной цивилизацией.

Подведем итог этой части наших рассуждений: если капитали­стическая эволюция -

"прогресс" - остановится вообще или будет происходить совершенно автоматически,

экономический базис промышленной буржуазии сведется к зарплате, аналогичной той,

которую сегодня платят за рутинную административную работу, если не считать

рудименты квазиренты и прибыли монопольного типа, которые будут, по всей

вероятности, в течение некоторого времени сохраняться. Поскольку

капиталистическое предпринимательство в силу собственных достижений имеет

тенденцию автоматизировать прогресс, мы делаем вывод, что оно имеет тенденцию

делать самое себя излишним - рассыпаться под грузом собственного успеха.

Дата добавления: 2015-05-22