Мозг и психика. Проблема локализации высших психических функций 2 страница

Как возникает произвольное сознательное дейст­вие в детском возрасте? Складывается ли оно по типу постепенной выработки условных рефлексов или навыков, возникающих из практических действий отдельного индивида, или оно формируется в про­цессе постепенного созревания заложенных в гене­тической программе потенций? Вряд ли каждое из этих предположений приведет к решению занимаю­щего нас вопроса. История науки уже достаточно ясно показала это. Для решения вопроса о возник­новении высших психических функций требуется коренным образом изменить подход.

Ни один ребенок не развивается в изоляции, и никакая робинзонада не может заменить реальной ис­тории развития ребенка. Психическая деятельность ребенка формируется под влиянием окружающих его вещей, каждая из которых представляет материализо­ванную историю духовной жизни сотен поколений. Она формируется под влиянием воздействия окружающих, общения с ними. Ребенок вовсе не родится аутисти-ческим существом, которое лишь постепенно враста­ет в культуру. Он с самого начала вплетен в сеть культурных влияний и лишь постепенно выделяется как самостоятельное существо, духовный мир которо­го формируется в определенных социальных условиях, Замечательная и едва ли не уникальная в истории науки дискуссия живого Пиаже с давно умершим Выготским (напечатанная в виде приложения к аме­риканскому изданию книги Выготского «Мышление и речь») ясно показывает справедливость этого по­ложения. Корни высших психических функций че­ловека лежат вне его биологического организма — в объективных условиях его общественного существо­вания, а их развитие является процессом их обще­ственного формирования.

Вот маленький ребенок. На первых порах его ак­тивность исчерпывается тем, на что толкают его биологические влечения или простейшие формы ориентировочной деятельности. Однако уже очень рано эти «глубинные» мотивы начинают оттеснять­ся сложными «вершинными» мотивами. Мать гово­рит ребенку: «Вот чашка», — и чашка, которая ничем не выделялась раньше, становится центром его вни­мания. Мать говорит ему: «Дай мячик», — и его рука тянется к мячику, — возникает новая форма произ­вольного действия. Структура такого поведения но­сит уже совершенно новый характер. Его начало — в речи матери, его конец — в действии ребенка. Это действие разделено между двумя людьми, и именно такое действие является моделью любого сложного психического акта ребенка.

Но ребенок растет, над пассивной речью над­страивается его активная речь. Он начинает сам вос­производить схему действия, которую мы только что описали. Теперь он уже сам может сказать: «Вот чаш­ка», — и его внимание перемещается на чашку; он сам может дать себе сигнал «взять мячик» — и берет мячик, подчиняясь этому сигналу.

Действие, ранее разделенное между двумя людь­ми, становится способом организации психической деятельности, интерпсихологическое действие превра­щается в его интрапсихическую структуру. Социаль­ное формирование высших психических функций сделало свой решающий шаг: сложилась система, высочайшая по своей саморегуляции.

Можно ли оспаривать положение о социальной природе высших психических функций человека?

Однако указание на социальную природу выс­ших психических функций было лишь первым ша­гом новой психологической концепции. За нею очень скоро последовал и второй.

Исследования Выготского и его ближайших со­трудников показали, что формирование высших пси­хических функций представляет сложный процесс, распадающийся на ряд этапов, каждый из которых отличается особой организацией психической дея­тельности.

На первых шагах своего развития ребенок дол­жен совершить определенное внешнее действие и создать материальные изменения во внешней сре­де, подчиняясь которым он овладевает своим пове­дением. За этим этапом внешнего материального или материализованного действия, образующего исход­ную структуру простейшего волевого акта, следует второй, когда развернутое материальное действие за­меняется внешней речью, сигнализирующей нужный порядок действий и формирующий его программу. На третьем этапе эта развернутая речь сокращается, принимает характер внутренней речи, свернутой по своему строению, предикативной по форме. И эта внутренняя речь оказывается достаточной, чтобы сформулировать намерение, наметить схему дальней­ших действий и развернуться в программу сложной деятельности.

Нужно было много лет, начиная с исследова­ний самого Л.С.Выготского, опытов А.Н.Леонтьева по развитию сложных форм памяти, исследований А.Р.Лурия и А.В.Запорожца по формированию про­извольных движений и речевой регуляции действий и кончая работами П.Я.Гальперина и Д.Б.Элькони-на, чтобы учение о формировании высших психи­ческих функций и управлении ими, составляющее сердцевину советской психологии, приняло свои достаточно очерченные формы.

Один вид внешних знаков, заменяющих прямые формы приспособления к внешнему миру новыми, опосредствованными формами психической деятель­ности, получил особое значение и стал предметом специальных исследований. Это сложившаяся в про­цессе тысячелетнего исторического развития система языка. Именно язык (и использующая его речь) слу­жит не только средством общения, но и позволяет сохранять и передавать опыт поколений. Язык дает воз­можность отвлекать существенные признаки, обобщать их, формируя категориальное отношение к действи­тельности и определяя практически все стороны созна­тельной деятельности. Под влиянием языка, который служит основой второй сигнальной системы, корен­ным образом меняется восприятие, формируются но­вые виды памяти, создаются новые формы мышления, обеспечивающие сложнейшие системы обратной свя­зи. Речь — сначала внешняя, а затем и внутренняя — становится одной из важнейших основ регуляции по­ведения.

Вот почему Выготский посвятил одну из своих основных работ психологическим проблемам речи и мышления. Поэтому-то исследования роли речи в фор­мировании психических процессов стали одной из ос­новных линий советской психологической науки.

Важность этой серии работ заключается не только в установлении факта, что значение слова развивается. Этот факт, тщательно изученный Выготским, вошел сейчас в основной фонд психологической науки, и интерес к нему сейчас снова обострился в связи с развитием современного учения о коммуникации. Значение данных работ состоит и в том, что они впервые позволили сформулировать ряд положений о смысловом и системном строении сознания и де­тально показать, что на последовательных этапах развития не только содержание мышления, но и вся структура сознания и отношения между отдельны­ми психическими процессами не остаются неизмен­ными.

В последние годы своей жизни Выготский лю­бил обращать внимание на то, что на последова­тельных этапах психического развития ребенка, связанного с возникновением новых форм его дея­тельности и развитием новых форм значения слов, коренным образом меняется отношение между основ­ными психологическими функциями. Если на ранних этапах ребенок мыслил так, как он воспринимал и запоминал, то на последующих этапах он воспри­нимает и запоминает так, как он мыслит. Нет со­мнения в том, что эти работы, основы которых были заложены одновременно с ранними исследования­ми Пиаже, уже вошли в основной фонд психологи­ческой науки как существенный вклад в создание нового этапа психологии — науки о меняющейся по ходу развития структуре межфункциональных отно­шений.

Если первый этап развития учения Выготского был в значительной мере посвящен исследованиям, которые прослеживали процессы формирования сознания под влиянием смысловой структуры речи, то в последующий длительный период его сотрудни­ки и ученики были заняты работами, ставившими задачу изучения структуры исторически сложившей­ся психической деятельности человека и формиро­вания регулирующей роли речевых процессов.

В ходе этих исследований, проведенных Ле­онтьевым и его сотрудниками, были детально изу­чены основные составные элементы структуры психической деятельности и было показано, какую роль в этой структуре играют мотивы и задачи, как из целой деятельности выделяются отдельные опе­рации и как меняется строение деятельности на от­дельных этапах психологического развития. Именно эти исследования и позволили гораздо шире и глубже подойти к проблемам программированного усвое­ния знаний и формирования личности человека на основе оправдавших себя теоретических положений.

Много лет заняли и исследования, проведенные сотрудниками автора, в процессе которых удалось проследить, как формируется регулирующая функ­ция речи, как складывается произвольное действие в онтогенезе и как оно нарушается при локальных поражениях мозга. Большое значение имеют иссле­дования Запорожца, проследившего ранние этапы формирования произвольного движения и осмыс­ленного восприятия ребенка, работы Гальперина и Эльконина, которым удалось сформулировать важ­ные психологические положения об основных эта­пах усвоения знаний и формирования психических процессов в школьном возрасте, работы Л.И.Божо-вич, прослеживающие с этих же позиций основные этапы формирования личности в зависимости от кон­кретных видов деятельности.

Эти исследования раскрыли ряд новых фактов и показали, насколько продуктивным может быть тот исторический подход к объективному анализу пси­хических процессов, основы которого были заложе­ны Выготским.

Подход к психической жизни человека с этих позиций повлек за собой коренную перестройку всех основных разделов психологической науки. Воспри­ятие и память, представление и мышление, эмоци­ональное переживание и волевое действие перестали рассматриваться как естественные функции нервной ткани или как простые свойства психической жиз­ни. Стало очевидным, что они имеют сложнейшее строение, что это сложное строение имеет свой об­щественно-исторический генез и приобрело новые, специфические для человека функциональные осо­бенности. Речевая деятельность перестала рассмат­риваться как частный процесс, не имеющий прямого отношения к восприятию и вниманию, памяти и мышлению. Возникла реальная возможность научно объяснить те процессы отвлеченного мышления и волевого действия, которые в течение веков ос­тавались необъяснимыми. То, что рассматривалось прежде как изолированные функции или даже не­разложимые свойства, выступило теперь как слож­нейшие функциональные системы, сформированные в истории и меняющиеся в процессе прижизненно­го развития. Формируясь в общении со взрослым, перестраивая свое поведение на основе предметной деятельности и речи, усваивая знания, ребенок не только приобретает новые формы отношения к внешнему миру, но и вырабатывает новые виды ре­гуляции своего поведения, формирует новые функ­циональные системы, позволяющие ему овладеть новыми формами восприятия и запоминания, новыми видами мышления, новыми способами орга­низации произвольных действий. * * *

Легко видеть, какую революцию внесли пред­ставления Выготского в веками устоявшиеся психо­логические понятия. Устойчивые и неподвижные психические функции превратились в сложные и подвижные функциональные системы, меняющие­ся в процессе развития; психология, вышедшая за узконатуралистические границы, впервые стала нау­кой о социальном формировании природных яв­лений.

Один, пожалуй, наиболее существенный вопрос оставался, однако, открытым. Если представления Выготского, на много десятилетий определившие дальнейшее развитие советской психологической науки, коренным образом перестроили наши взгля­ды на природу и строение психических процессов, то как же следует понимать материальный субстрат этих процессов? Какие представления о работе моз­га следует положить в основу взглядов на матери­альные основы психической деятельности?

Проблема локализации психических функций в больших полушариях головного мозга — именно так формулировали вопрос о мозговых основах психичес­кой деятельности — переживала в 20-х годах нашего века состояние глубокого кризиса, во многом от­ражавшего кризис психологической науки. С одной стороны, в неврологии еще сохранялись те наивные представления о локализации сложных психических функций в ограниченных участках коры головного мозга, начало которым было положено великими от­крытиями 70-х годов прошлого века. Исходившие из упрощенных представлений о психических функциях неврологи высказывали предположение, что наряду с корковыми центрами чувствительности и движений могут быть найдены аналогичные центры более слож­ных психических процессов. После работ Лиссауэра, Геншена и Клейста мысль о наличии в коре головного мозга «центров восприятия», «центров счета» и «цен­тров понятий» переставала казаться сколько-нибудь странной.

Естественно, однако, что такие положения «уз­кого локализационизма» встретили и существенные сомнения. Понимая всю сложность высших психи­ческих процессов человека и учитывая тот хорошо известный в клинике факт, что их нарушение мо­жет появляться в результате самых различных по локализации поражений, многие неврологи выска­зали предположение, что сложные формы психи­ческих процессов являются результатом деятельности всего мозга как целого. Одни из этих авторов, при­держивавшиеся холистической точки зрения (Мо-наков, Грюнбаум), испытывая на себе заметное влияние вюрцбургской школы в психологии, воз­держивались от всяких попыток ближе подойти к рассмотрению тех аппаратов головного мозга, кото­рые были связаны с высшими формами психической деятельности. Другие, примыкавшие к представле­ниям гештальтпсихологии (Гольдштейн), пытались создавать представление о структуре возбуждения, равномерно распространявшегося по всей коре го­ловного мозга, и видеть в этих безликих «структур­ных» процессах основу сложных форм психической деятельности человека. Признавая узкую локализа­цию элементарных физиологических процессов в ограниченных участках коры головного мозга, они практически отказывались от конкретного анализа тех корковых зон, которые принимали участие в peaлизации сложных форм психической деятельности человека. «Вращаясь в порочном кругу структурной психологии, — писал Выготский, — учение о лока­лизации специфически-человеческих функций ко­леблется между полюсами крайнего натурализма и крайнего спиритуализма» (1960, с.386).

Те представления о высших психических функ­циях, социальных по своему происхождению, сис­темных по своему строению, динамических по своему развитию, из которых исходил Выготский, есте­ственно, не могли укладываться в только что опи­санные схемы и нуждались в новых, коренным образом перестроенных подходах к их мозговой ло­кализации.

Тот факт, что ни одна из высших психических функций не могла быть понята как простое свой­ство психической жизни, заставлял с самого начала отказаться от мысли, что высшие психические про­цессы представлены в коре головного мозга так же, как и элементарные физиологические функции. Од­нако, конкретные представления об их сложном, дифференцированном составе заранее отвергали продуктивность мысли о том, что в основе их лежит мозг как единое недифференцированное целое.

Представления, к которым пришел Выготский, заставили его думать, что локализация высших пси­хических функций не может быть понята иначе, чем хроногенная, что она есть результат психического развития, что отношения, которые характерны для отдельных частей мозга, осуществляющих высшие психические функции, складываются в процессе развития и что человеческий мозг обладает новыми локализационными принципами по сравнению с мозгом животного (Л.С.Выготский, 1960). Однако раскрытие этого положения требовало несравненно более полного и конкретного анализа функциональ­ной организации психических процессов человека, без которого всякие попытки решить вопрос об их локализации оставались бы невозможными.

Выготский уже в своих ранних исследованиях (1956, 1960) обратил внимание на тот факт, что психическое развитие ребенка не носит характера простого созревания заложенных от природы задат­ков, что оно происходит в процессе предметной де­ятельности и общения со взрослыми. Ребенок овладевает орудиями, которые сложились в чело­веческой истории, и приходит к использованию внешних средств или знаков для организации своего собственного поведения. Если ответные реакции жи­вотного вызываются стимулами, которые исходят из внешней или внутренней среды, то действия ребен­ка очень скоро начинают управляться и теми сигна­лами, которые он сам создает. Примерами такой опосредствованной организации его психических процессов может быть тот факт, что ребенок на­правляет внимание в соответствии с собственными речевыми сигналами и организует деятельность с по­мощью регулирующей роли сначала внешней, а затем и внутренней речи. Постепенно развернутая, опираю­щаяся на внешние средства деятельность сокращает­ся, приобретает свернутый характер и превращается в те внутренние психические процессы, которые могут показаться простыми и далее неразложимы­ми психическими функциями, но которые на самом деле являются продуктом сложнейшего историчес­кого развития.

Естественно, что такой опосредствованный «инструментальный» характер поведения, специфи­ческий для человека и не имеющий места у животных, заставляет предполагать новый принцип лока­лизации высших психических процессов, отличный от тех форм мозговой организации поведения, кото­рые имеют место у животных. Именно это и застав­ляет Выготского говорить о той роли, которую в локализации функций, связанных со специфически человеческими областями мозга, играют экстраце­ребральные связи (1960, с.391), складывающиеся во внешней деятельности человека, в использовании орудий и внешних знаков, столь важных в форми­ровании высших психических функций. Праксис че­ловека невозможно представить без его предметной деятельности, а речевое мышление — без языка и его внешних средств — речевых звуков, букв, логи­ко-грамматических отношений, созданных в процес­се общественной истории.

Общественная история завязывает те узлы, ко­торые ставят определенные зоны мозговой коры в новые соотношения друг с другом. И если использо­вание языка с его звуковыми кодами вызывает новые функциональные отношения между височной (слухо­вой) и кинестетической (сенсомоторной) областью коры, то это является продуктом исторического раз­вития, опирающегося на экстрацеребральные связи и формирующего в коре головного мозга новые фун­кциональные органы (А.Н.Леонтьев, 1959).

Тот факт, что в процессе исторического разви­тия у человека возникают новые функции, не озна­чает, что каждая из них опирается на новую группу нервных клеток и что появляются новые «центры» высших психических функций, подобные тем, ко­торые с такой активностью искали неврологи пос­ледней трети прошлого века. Тот факт, что история завязывает новые функциональные узлы в коре го­ловного мозга, говорит о том, что развитие новых «функциональных органов» происходит путем фор­мирования новых опосредствованных функциональных систем, которые никогда не имели места у живот­ных, создание которых является новым способом безграничного развития деятельности головного мозга. Кора головного мозга человека становится благодаря этому принципу органом цивилизации, таящим в себе безграничные возможности и не тре­бующим создания новых морфологических аппаратов каждый раз, когда в истории создается потребность в новой функции.

Учение о системной локализации высших пси­хических функций в коре головного мозга снимает, таким образом, противоречия между идеями узкого локализационизма и представлениями о мозге как едином целом. Каждая специфическая функция пе­рестает мыслиться как продукт какого-нибудь «цен­тра», с другой стороны, функция мозга как целого перестает представляться как работа нерасчленен­ной и однородной массы нервной ткани. На место обоих представлений становится положение о сис­теме совместно работающих высокодифференци­рованных зон коры, осуществляющих новые задачи путем новых «межцентральных» отношений. Эти представления, заложенные Выготским, и легли в основу учения о системной или динамической ло­кализации функций, которое теперь — через трид­цать лет после смерти автора — прочно укрепилось в современной науке (см. А.Р.Лурия, 1962, 1969).

Существует, однако, еще одна важная сторона учения Выготского о системной локализации пси­хических функций. Она еще до сих пор остается ге­ниальным предвидением, и воплощение ее в-серию конкретных исследований еще представляется делом будущего. Речь идет о динамическом изменении соотношения мозговых центров в процессе разви­тия и распада, раскрывающем новые перспективы для подлинного учения о хроногенной локализации функций в коре головного мозга. В неврологии ни­когда не ставился вопрос, что одни и те же функ­ции могут на разных этапах развития осуществляться различными участками мозговой коры и что взаи­моотношение отдельных корковых зон на разных этапах развития может быть неодинаковым. Тща­тельное изучение пути развития высших психических функции в онтогенезе привело Выготского именно к такому — совершенно новому для неврологии — положению. Исследуя ранние этапы онтогенеза, Выготский показал, что на начальных шагах фор­мирование высших психических функций зависит от наличия более элементарных процессов, служащих их базой. Сложные понятия не могут развиваться, если нет достаточно прочных чувственных восприя­тий и представлений; произвольное запоминание не может сложиться, если в его основе не лежат проч­ные процессы непосредственной памяти. Однако на позднейших этапах психического развития отноше­ние элементарных и сложных психических процессов меняется. Высшие психические функции, сложив­шиеся на базе элементарных психических процес­сов, начинают влиять на их основу, и даже наиболее простые формы психических процессов перестраи­ваются под влиянием высшей психической деятель­ности, и достаточно вспомнить ту роль, которую играет категориальное называние цветов в их вос­приятии, чтобы увидеть всю глубину этого процесса. Эти данные заставили Выготского предполо­жить, что отношения отдельных корковых зон ме­няются в процессе развития, и если в его начале формирование «высших» центров зависит от зрелости «низших», то в сложившемся поведении «высшие» центры организуют работу «низших», подчиняют их своему влиянию. Это обратное соотношение участ­ков коры на разных этапах развития ведет, по мысли Выготского, к тому, что поражение одной и той же области коры может привести на разных этапах к возникновению резко отличных синдромов. Если на ранних этапах психического развития поражение элементарных зон коры вторично приводит к недо­развитию высших, строящихся на их основе, участ­ков, то поражение этих же зон коры в зрелом возрасте может вызывать страдания и низших, зави­симых от них систем. Эти предположения делают понятным тот факт, что поражение гностических зон коры в раннем детстве приводит к общему психи­ческому недоразвитию, в то время как у взрослого человека оно вызывает явления агнозии, которые носят частный характер и могут в известных преде­лах компенсироваться сохранными высшими систе­мами мозговой коры.

Предположения об изменении межцентральных отношений на последовательных этапах онтогенеза раскрывают новые перспективы для учения о дина­мической локализации психических функций, и можно быть уверенным, что лишь следующее поко­ление исследователей сможет по достоинству оце­нить это гениальное предвидение.

Исследования развития высших психических функций, их изменения в условиях аномалии и их распада при мозговых поражениях, проведенные Выготским еще в 20-х годах, заложили основу но­вой области науки — нейропсихологии, которая окончательно сформировалась лишь в наше время.

Этот новый раздел психологической науки, посвященный анализу того, как построены лежа­щие в их основе функциональные системы коры головного мозга, какую роль играет каждый из раз­делов головного мозга человека в построении высших психических процессов и как высшие психические функции страдают при локальных поражениях моз­га, и стал предметом многочисленных исследова­ний, которые активно развивались в нашей стране за последние три десятилетия.

А.Р.Лурия общие принципы перестройки мозговых систем¹

О ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМАХ МОЗГОВОЙ КОРЫ

Различное понимание локализации сложных пси­хофизиологических процессов в коре головного моз­га, естественно, приводило к неодинаковым взглядам на возможность восстановления нарушенных мозго­вым ранением функций путем их компенсации.

Узкие локализационисты, считавшие, что оп­ределенные участки мозговой коры являются свое­образными органами или «центрами» для сложных психических процессов (классические положения о «центрах письма», «центрах чтения», «центрах арти­кулированной речи» являются иллюстрацией таких взглядов) не могли прийти к иному выводу, как признание того, что радикальные поражения этих «центров» должны вести к некомпенсируемым де­фектам; поэтому факты наступающей компенсации оставались для всех, придерживающихся подобных теорий, труднообъяснимыми явлениями.

С принципиально близкими трудностями встре­тились такие авторы, как Лешли, Торндайк или Гольд-штейн, исходившие из идей антилокализационизма. Рассматривая всю массу коры головного мозга, выхо­дящую за пределы первичных, проекционных зон коры, как однородное «ассоциативное» или «интегра­ционное» поле, эти исследователи склонны были ду­мать, что поражение этого поля в любом участке ведет к принципиально одинаковым последствиям. По их мнению, эффект такого поражения (тем более вы­раженный, чем большая масса мозга подвергается удалению) неизбежно ведет к общему нарушению ас­социативной (замыкательной) деятельности коры, общему обеднению навыков. Авторы, стоявшие на иных, структуралистических позициях, выражали ту же мысль, говоря о том, что устранение большой мас­сы мозга «снижает поведение на более примитивный уровень», ведет к «распаду высшего, категориального поведения». Возможность компенсации дефекта в этих случаях чаще всего оценивалась очень скромно, и даже самые крупные авторы приходили к мысли, что единст­венной формой помощи больным с такими пора­жениями мозга является создание для них новой, упрощенной среды, требования которой были бы адек­ватны их дефектам.

Однако упомянутые концепции не могут считать­ся правильными, Современная психология знает, что сложные формы психологических процессов (которые лишь условно назывались «психическими функциями») не являются непосредственным отправлением того или иного участка ткани, но представляют собою слож­ные формы деятельности, радикально меняющие свою структуру по мере развития, и уже по одному этому их центральные механизмы не могут быть соединены с

' ЛурияА.Р. Восстановление функций мозга после воен­ной травмы, М.: Изд-во АМН СССР, 1948. С.50—56, 68—70.

постоянными, узко ограниченными «центрами» моз­гового аппарата. Как мы покажем ниже, они представ­ляют собою ыожные функциональные системы, и мысль о невозможности перестройки этих систем, уже с пер­вого взгляда кажется плодом недоразумения.

В то же время клинике хорошо известно, что вся масса непроекционных зон коры большого мозга, ко­торая составляет подавляющую часть его поверхнос­ти, отнюдь не является однородной, и поражения его передних и задних разделов, правого и левого полу­шария вызывают совершенно разные симптомы. Имен­но в силу этого локальные поражения, расположенные в различных участках коры большого мозга (архитек­тоника которой сейчас хорошо известна), ведут к функ­циональным выпадениям, тяжесть которых совершенно не пропорциональна массе пораженного вещества. Маленький очаг в зоне Брока или в нижней теменной области левого полушария может привести к неизме­римо большим изменениям в функциях, чем боль­шой очаг, расположенный в правой височной области. Известно, наконец, что чисто количественные опреде­ления вообще не могут отражать последствия локальных мозговых поражений. Как мы покажем ниже, каждый очаг непосредственно выводит из работы ту или иную предпосылку функциональной системы, иначе гово­ря, имеет «функциональную топику», от которой за­висят его последствия, и если одни очаги действительно ведут к нарушению сложных «абстрактных» мотивов, то другие оставляют эти высшие формы поведения совершенно незатронутыми, хотя и приводят к отчет­ливому разрушению ряда специальных операций.

Все эти факты свидетельствуют о том, что воп­рос о «локализации функций» в коре головного мозга и о возможных путях компенсации дефекта чрезвы­чайно сложен, что и заставляет искать новые пути для его разрешения.

Головной мозг человека является аппаратом, позволяющим осуществлять гораздо более сложные функциональные связи, чем это имеет место у жи­вотных. Часть из них возникла еще на ранних этапах филогенеза, другая часть (например, предметная деятельность, речь) сложилась в процессе обще­ственно-исторического развития. Субстратом их яв­ляются иерархически организованные нейрональные структуры, каждая из которых особым образом участ­вует в осуществлении той или иной деятельности.

Работы по сравнительной неврологии разных уровней нервной системы, с одной стороны, и ци-тоархитектонические и клинические исследования последних десятилетий, с другой, показали всю сложность построения этих систем мозговой коры человека и дали возможность сформулировать неко­торые общие принципы их работы.

Мы знаем, что проекционные зоны коры го­ловного мозга составляют лишь очень небольшую часть всех функциональных систем мозговой коры. Своеобразие этих аппаратов заключается в высо­кой специфичности их нейронных структур, кото­рые служат проекцией в мозговой коре той или иной рецепторной или эффекторной системы. Поэтому поражение той или иной проекционной зоны моз­говой коры ведет к необратимому выпадению оп­ределенной, четко ограниченной функции в узком смысле этого слова (например, функции зрения, кожной чувствительности, двигательных импульсов и т.п.); обычно эта функция после разрушения со­ответствующего участка коры уже не восстанавли­вается, и ее компенсация возможна лишь в очень узких пределах.

Дата добавления: 2015-06-04