Когнитивная грамматика Р. Лангакера 2 страница

A finger has 3 knuckles and 1 паil,

*An arm has 14 knuckles and 5 nails,

A body has 56 knuckles and 20 nails.

Как видно из приведенных примеров, наиболее приемлемым с точки зрения узуса является предложение, в котором подлежащее обозначает непосредственную сферу действия предикации для дополнения при глаголе have. Аналогичные ограничения наблюдаются при образовании в английском языке сложных существительных типа fingertip ("кончик пальца"), eyelash ("ресница"), toenail (букв. "ноготь пальца ноги"), eyelid ("веко"), но' *bodytip, *headlash, *faсelid, *armnail [Langacker 1991b: 8-9]

Говоря о когнитивной выделенности подструктур предикации, Р. Лангакер отдает себе отчет, что утверждения о большей или меньшей когнитивной выделенности того или иного элемента по сравнению с остальными, не поддаются верификации. Точное и объективное измерение степени выделенности вообще невозможно (нет соответствующего механизма) и, по мнению автора, едва ли к этому нужно стремиться. Достаточно того, что сама мысль о различной выделенности отдельных элементов или частей языковой структуры выглядит вполне естественной с точки зрения здравого смысла и когнитивно правдоподобной [Langacker 1988с: 75].

Автор рассматривает следующие три типа выделения подструктур внутри предикации.

1) профилирование (см выше),

2) асимметрия между траектором и ориентиром реляционных предикациях (также см. выше)_;

3) разложимость (analyzability).

Последнее в целом соответствует понятию внутренней формы в отечественном языкознании. Автор утверждает, что в парах типа:

Father — male parent,

Park - pig meat,

triangle – three-Sided polygon

члены противопоставлены по принципу разложимости и потому не тождественны в содержательном отношении. Разложимость структуры обеспечивает когнитивную выделенность соответствующих подструктур: тот факт, что смысловые компоненты (male и parent, pig и meat, three-sided и polygon) в словосочетаниях получают индивидуальную символизацию, делает их более когнитивно выделенными, чем в словах father, pork и triangle соответственно. Так, например, выражение three-sided polygon ("трехсторонний многоугольник") эксплицирует принадлежность треугольника к классу многоугольников - смысловой компонент, остающийся в тени при употреблении слова triangle ("треугольник"). Аналогичным образом, форма множественного числа pebbles ("галька") подчеркивает тот факт, что обозначенная масса состоит из огромного количества членов категории pebble ("камешек"), в то время как одноморфемное слово grovel, хотя и содержит ту информацию, но никак ее не выделяет [Там же; 75-80].

Последний аспект образности - перспектива - также объединяет несколько различных факторов, а именно:

- ориентацию,

- положение в пространстве,

- направленность,

- субъективность/объективность отражения ситуации.

Все эти факторы предполагают наличие наблюдателя (viewer, или conceptualizer), осуществляющего языковое конструирование (construal) той или иной ситуации. По умолчанию наблюдатель отождествляется с говорящим.

Понятия ориентации и положения в пространстве, необходимые для интерпретации наречий справа - слева, вверх - вниз, спереди - сзади, некоторых глаголов (например, come-go) и т.д., с точки зрения автора, достаточно очевидны. Что касается фактора направленности, данное понятие применяется автором достаточно широко - не только по отношению к предложениям, описывающим движение, но и к случаям отражения статичных конфигураций, ср.:

The kill falls gently to the bank of the river ("Холм плавно спускается к реке") и The hill rises gently from (he bank of the river ("Холм плавно поднимается от берега реки");

The line from point A to point Б is straight и The line from point В to point A is straight.

Наконец, последний фактор - степень субъективности в отражении, или конструировании, ситуации. По мнению Лангакера, противопоставление субъективного и объективного восприятия ситуации отражает асимметрию между воспринимающим субъектом и воспринимаемым объектом. Максимальная объективность достигается тогда, когда объект имеет четкие границы, отделен от наблюдателя и полностью расположен в поле его зрения, а наблюдатель, сам того не осознавая, всецело поглощен наблюдением. Максимальная субъективность, наоборот, связана с введением наблюдателя внутрь ситуации вплоть до отождествления его с объектом наблюдения. Большая же часть случаев располагается на шкале между этими двумя крайними точками [Langacker 1991b: 3I6-3I7]. Сравнение членов следующих пар предложений показывает разницу между объективным и субъективным конструированием ситуации говорящим [Langacker I990- 17, 21]:

Vanessa jumped across the table ("Ванесса перепрыгнула через стол") и Vanessa is sitting across the table from Veronica ("Ванесса сидит за столом напротив Вероники");

We strolled post the pet shop ("Мы прошли мимо зоомагазина») и The camera store is well past the pel shop ("Магазин, где продают фотоаппараты, находится за зоомагазином <дальше по ходу>").

Приведенные примеры демонстрируют возможность употребления одних и тех же локативных выражений для объективного и субъективного отражения ситуаций. Так, в первых членах рассмотренных пар предложений ситуация перемещения изображена конкретно и объективно; предмет мысли физически движется по конкретному пути, причем как предмет, так и его путь отделены от наблюдателя (говорящего). В предложениях, являющихся вторыми членами пар, речь идет, вообще говоря, не о перемещении, а о положении в пространстве неких объектов- (Ванессы и магазина соответственно), которое конструируется говорящим как осуществляемое им самим мысленное передвижение по абстрактной траектории. Говорящий помещает себя в начальную точку траектории и мысленно проходит весь путь как последовательность определенных точек или стадий; ср. [Langacker 1988с: 88]:

There was a fire last night across the river, through the canyon and over the mountain.

Лангакер утверждает, что диахронический анализ семантики лексических единиц выявляет так называемую субъективизацию (subjectification) как распространенный тип семантического развития. Суть процесса субъективизаиии [Langacker 1990], заключается в том, что лексические единицы, первоначально служившие для объективного представления ситуации «со стороны» впоследствии начинают употребляться для субъективного изображения ситуации с позиции наблюдателя, находящегося «внутри» нее. Ярким примером субъективизации служат локативные предлоги (см выше).

Другой частный случай данного явления - грамматикализация, т.е. формирование у лексических единиц грамматических значений. В качестве примеров автор ссылается на английские модальные глаголы, развившие значение эпистемической модальности; глаголы движения

(англ, go и франц. alter), служащие, в частности, для выражения временных значений; посессивные глаголы, используемые, в том числе, как маркеры перфекта [Там же-21-33].

Отметим, что существует и другой, более широкий взгляд на субъективизацию, согласно которому последняя предстает не как отдельный тип семантического развития языковых единиц, но как универсальная тенденция, охватывающая, наряду с грамматикализацией и введением наблюдателя непосредственно внутрь ситуации, такие явления, как расширение и сужение значений, их мелиорацию и пейорацию, формирование темпоральных значений из пространственных, а каузальных - из темпоральных и т.д. [например, см.: Traugott 1986].

Рассматривая лексическую полисемию в синхронном аспекте, Р. Лангакер признает ее явлением настолько распространенным, что оно не может игнорироваться семантическими теориями. Традиционным способам описания многозначности - а именно, «инвариантному» и «списочному» - автор противопоставляет свой подход, являющийся в некотором роде сплавом двух вышеупомянутых.

Изъяны традиционных подходов хорошо известны: поиск инварианта для многозначных языковых единиц зачастую приводит к конструкту столь высокой степени абстракции, что возможность и смысл его использования становятся сомнительными Что касается «списочного» решения, традиционно реализуемого в словарях в виде перечисления сколь угодно большого количества значений, оттенков и т д., относящихся к одному слову, то оно, помимо прочих, вызывает вопросы когнитивного порядка, например, каким образом человек ориентируется в этом множестве. Далее: если ресурсы человеческой памяти так велики - почему все это разнообразие смыслов покрывается одной единицей, иными словами, почему словарь языка организован с помощью отношений полисемии, когда гораздо удобнее было бы для каждого смысла иметь свой способ выражения [Рахилина 1998Ь: 297-298]?

Р. Лангакер предлагает свой способ представления семантической структуры многозначного слова, который, по

его мнению, отражает принципы организации и хранения соответствующей информации в сознании человека - сетевую модель. Узлами сети в этой модели являются отдельные значения и устойчивые употребления лексической единицы. Узлы связаны между собой либо отношением схематизации (schematicity), либо отношением расширения значения (extension).

Отношение схематизации фактически является отношением генерализации/специализации – например, в семантической структуре английского слова ring (рис. 8) им связано значение 'circular entity' (нечто круглое) со значениями 'circular mark- ('окружность') и 'circular object' (‘круглый предмет’), а последнее, в свою очередь, - сознанием 'circular piece of jewelry¹ (‘кольцо как ювелирное изделие¹).

Рис. 8. Семантическая структура слова ring [Langacker 1988c:51].

Отношения расширения значения связывают, например, значения "circular entity^» либо 'circular object’ со значением 'arena' (‘арена, ринг¹); здесь подразумевается возможность отступления от требования круглой формы (и известно, боксерский ринг является прямоугольным). Другой пример этого типа отношений между узлами – связь между значением 'circular entity" и значением 'group of operating together clandestinely¹ ('подпольная группа").

Узлы и связи между ними не равноправны в том, что касается степени их закрепленности (entrenchment) и

когнитивной выделенности. Так,. в примере с ring значение 'кольцо как ювелирное изделие', по-видимому, является прототипом всей категории и в нейтральном контексте имеет наибольшие шансы быть активированным [Langacker 1998с: 51].

Кроме того, разные узлы характеризуются различной степенью «схематичности», однако автор затрудняется определить, как далеко «вверх» (до какого уровня абстракции) и «вниз» (до какого уровня специализации) простирается подобная сетевая модель в сознании говорящего, тем более что вообще ее конфигурация, очевидно, у разных людей различается, в зависимости от их опыта и способности к категоризации Это, впрочем, не мешает успешной коммуникации при условии, что достаточное количество узлов «индивидуальных» моделей совпадают [Там же: 52).

Таким образом, сетевая модель Р. Лангакера представляет собой «синтез теории прототипов и категоризации на базе схем» [Langacker 199lb, 266J. Она призвана отразить общепринятое употребление лексических единиц, иными словами, тот объем понятий, для выражения которых обычно используется та или иная единица. Автор не ставил своей целью бokее детальную проработку сетевой архитектуры а том, что касается количества узлов, их соответствия значениям и/или контекстным употреблениям, внутренней организации сети, ее плотности, эволюции и т.д. [см. Taylor 199S; Rice 1996). Самое важное, по мнению Лангакера, - это постулировать сетевую модель как когнитивно адекватный способ представления полисемии и показать принципиальную невозможность сведения последней к одному-единственному узлу, будь то прототип или некая схема высшего порядка (superschema). Автор сомневается в возможности выделения прототипического значения у всех без исключения лексических единиц; что же касается предположения о том, что носители оперируют абстрактной «схемой высшего порядка», содержащей все значения слова в виде своих потенциальных модификаций, оно, с его точки зрения, выглядит вовсе неправдоподобно. Помимо этого, существенно также, что ни прототип, ни суперсхема не позволяют предсказать, какие именно значения

того или иного слова <из всего множества семантически вероятных) получают закрепление в языке, ибо конвенциональное употребление лексических единиц можно выучить, но нельзя в точности предсказать (Langacker 1988с; > 52-53].

Классическая проблема лексикологии - разграничение полисемии и омонимии - в когнитивной грамматике не предполагает проведения разделительной линии и необходимости жесткого выбора из двух альтернатив попринципу «или-или» [ср. Geeraerts 1993; Tuggy 1993). Лангакер утверждает, что, поскольку семантическая связь между значениями может быть разной степени близости (в модели она может быть как непосредственной, так и опосредованной сколь угодно длинной цепочкой узлов), то невозможно определить точку, где кончается полисемия и начинается омонимия, и поэтому любое установление границы будет произвольным. Кроме того, общее обозначение подталкивает к сравнению, а носители языка вообще с легкостью замечают семантические связи. Поэтому, с точки зрения Лангакера, лучше всего представлять омонимию как крайнюю точку на шкале семантической связанности, т.е. как вырожденный случай полисемии, где единственное отношение между смыслами состоит в общности их фонологической реализации [Langacker 1988: 136-137].

Метонимия рассматривается Р. Лангакером как частный случай более широкого феномена конструкций с точкой отсчета (reference-point constructions) [ Langacker 1993: 1-38]. Распространенность метонимических переносов в повседневном общении объясняется, по мнению автора важностью их когнитивной и коммуникативной функции. Эта функция состоит а том, что метонимия предоставляет возможность примирить два противоборствующих фактора, а, именно: потребность в точном выражении (с тем чтобы внимание адресата было направлено к нужной цели) и естественное стремление человека думать и говорить о тех вещах, которые обладают для него наибольшей когнитивной выделенностью. Таким образом, удачно подобранный метонимический перенос позволяет человеку упомянуть о той

сущности, которая имеет большую когнитивную выделенность и более простое языковое выражение, тем самым вызвав - в значительной степени автоматически - представление о некой другой сущности, менее выделенной или более сложно или длинно обозначаемой.

Р. Лангакер отмечает, что на выделение той или иной сущности в качестве некой точки отсчета, оказывают влияние разные факторы. В то же время, можно говорить об определенных принципах когнитивной выделенности. Так, при прочих равных условиях, обычно соблюдаются следующие приоритеты (Langacker 1993¹ 30]:

человек > не-человек; целое > часть, конкретное > абстрактное, видимое > невидимое и т д.

Иными словами, человек, а также конкретные, видимые сущности и целостный объект более вероятны в качестве «сферы-источника» (в терминологии [Lakoff, Johnson 1980]), чем противопоставленные им члены.

Метонимия часто пересекается с явлением, называемым Лангакером активными зонами [Langacker I991b: Ch 7]. Под активной зоной автор понимает ту часть траектора или ориентира, которая непосредственно участвует в ситуации, обозначенной соответствующей реляционной предикацией, ср.

Your dog is near my cat ( 'Ваша собака находится рядом с моей кошкой*) и Your dog bit my cat ("Ваша собака укусила мою кошку").

Если в первом примере реляционная предикация профилирует отношение таким образом, то оба объекта выступают в качестве целостных структур, то во втором предложении глагол bite обозначает такое взаимодействие между объектами, которое непосредственно касается лишь отдельных частей данных объектов, а именно: зубов собаки и определенной (хотя и не указанной в тексте) части тела кошки Эти участки выделяются соответственно внутри траектора и ориентира в качестве их активных зон

Активная зона представляется автору не в виде четко ограниченного участка внутри объекта, а как фокальная область взаимодействия: чем дальше от нее расположен или иной участок, тем незначительнее его роль в этом взаимодействии Так, описанное во втором предложении участие траектора (собаки) в процессе «кусания», строго говоря, не ограничивается зубами, но включает действие челюстей, нервной системы и т д. В конечном счете, можно даже считать, что каждая «часть» объекта играет некоторую роль в данном акте; но главное, утверждает автор, - это что участие одних «частей» очевидным образом более непосредственным и центральным для дань концепта, чем участие других [Там же: 190].

Р. Лангакер утверждает, что феномен несовпадения профилируемого объекта с его активной зоной (по отношению к той или иной реляционной предикации)" является не исключением, а языковой нормой, ср. сомнительность появления предложения *Your dog bit my cat with its teeth ("Ваша собака укусила мою кошку своими зубами").

Автор приводит многочисленные примеры, подтверждающие широкую распространенность случаев несовпадения объекта и его активной зоны [Там же: 191, 193].

Roger blinked ("Роджер моргнул") и ^Roger's eyelids blinked ('"Веки Роджера моргнули");

Roger figured out the puzzle ("Роджер решил загадку") ''Roger's mind figured out the puzzle ("Мозг Роджера решил загадку);

Roger whistled ("Роджер свистел") и ^Roger's lungs ( "Легкие Роджера свистели").

В силу указанного несовпадения профиля и активной зоны возникают трудности при анализе предложений She heard the piano ("Она услышала рояль"), где буквальный смысл предложения вступает в противоречие с его реальной интерпретацией человек может слышать звуки, но не физические объекты. В генеративной теории эта проблема решалась следующим путем: глубинные структуры сохраняли

логическую стройность, т.е. представлялись в виде, соответствующим высказыванию She heard the sound of the piano (Она услышала звуки рояля"), а при образовании из них поверхностных структур подчеркнутая часть удалялась в результате применения того или иного трансформационного правила. Однако, по мнению Лангакера, такой выход из положения также порождает определенные сложности и во всяком случае, не может претендовать на серьезный анализ самого явления (Там же: 193-194].

Вопреки традиционному подходу, рассматривающему подобные предложения как случаи метонимического употребления существительного при сохранении неизменным глагольного значения [Croft 1993: 352], Р, Лангакер выбирает противоположное решение: считать, что глагол hear в рассмотренных предложениях реализует два разных семантических варианта, один из которых выражает взаимодействие между субъектом восприятия и звуком, а другой - между субъектом восприятия и источником звука (роялем). Таким образом, в терминах когнитивной грамматики, речь идет о двух разных предикациях выражаемых одной и той же фонологической цепочкой hear [Langacker 199lb: 194-195}.

(а) (b)

HEAR HEAR¹

Рис. 9 [Langacker 1991b: 195].

Как показано на рисунке, данные предикации имеют одинаковую базу, состоящую из источника звука, самого звука и воспринимающего субъекта с его слуховым аппаратом в качестве активной зоны взаимодействия. Иными словами, обе предикации опираются на общую систему знаний, включающую в себя понятие звука, представление об источниках звуков, о перцептивном опыте, в том числе о воспринимающем субъекте и его слуховом аппарате.

Различие же между ними сводится к аспекту образности: если траектором в обеих ситуациях является субъект восприятия, то роль второго выделенного объекта, т.е. ориентира, в первом случае приписывается звуку (рис. 9а), а во втором его источнику - роялю (рис. 9Ь). Соответствено различаются и профили данных предикаций.

Явления метонимического переноса, несовпадения активной зоны и профиля, а также противопоставления профиля и базы, траектора и ориентира, участников ситуации и обстоятельств (setting), субъективного и объективного, автономного и зависимого, сущности и отношения - все это, по мнению Лангакера, основывается на асимметрии между некой яркой, выделенной, сфокусированной сущностью и менее салиентном включающем ее фойе. Эта асимметрия, с точки зрения исследователя, является проявлением столь базовой когнитивной способности, что едва ли можно указать языковой феномен, полностью от нее свободный. Среди примеров ее реализации не на сугубо языковом, а на общекогнитивном уровне Р. Лангакер перечисляет феномен распределения внимания, прототипы, сравнение, концептуальную метафору, противопоставление фигуры и фона. Между всеми этими явлениями, изучаемыми обычно по отдельности и описываемыми в рамках не связанных между собой терминологических систем имеется некое, по выражению автора, «дразнящее сходство». Не без оглядки на это сходство Р. Лангакер высказывает предположение, что «языковые и когнитивные механизмы в основе своей обусловлены единой способностью, проявляемой во всех областях и на всех уровнях организации, а именно: динамической эксплуатацией асимметрично выделенных сущностей, служащих для структурирования опыта» [Langacker 1993:"36].

Дата добавления: 2015-06-04