Лингвистическая теория текста и коммуникация в свете общенаучной методологии функционализма 11 страница

На фоне стилистической дискуссии середины 50-х годов идеи М.М. Бахтина были революционны, ибо он, не отрицая понятия «стиль», ввел понятие речевого жанра, которое от­вергалась практически всеми участниками дискуссии и тем более в связи со стилем. Ученый, в отличие от В.В. Виногра­дова и его сторонников, подходил к стилю с функциональных речевых позиций, а не с позиций языка и его стилевой диффе­ренциации. В этом аспекте сторонником М.М. Бахтина стал Ю.С. Сорокин, выдвигавший функционально-целевой прин­цип деления на стили, считавший предметом стилевого разгра­ничения речь, коммуникацию, использование языка [1954: 82].

Парадигматическая связь стиля с речевыми жанрами про­ецируется на современную концепцию речевой системности. М.Н. Кожина отмечает: «В процессе функционирования язы­ка в речи во внешней среде происходит не только реализация системы языка, но и формирование иного рода системности -речевой. Это не просто модификация системы языка в рам­ках

той же системы, но иное построение на принципиально иной основе. Такая системность вряд ли формируется на основе переключения на другой регистр (М. Хэллидей) язы­ковой системы» [1993: 51-58; 1998]. Тем самым выдвигается перспективный тезис о том, что выбор стиля осуществляется в рамках системы речи на основе общих типологических черт совокупности речевых жанров.

Данное соотношение стиля с речевыми жанрами обусловли­вает четвертый его параметр - стереотипичность (типологичность). Этот параметр рассматривается в ракурсе традиций культуры (А.А. Леонтьев), обусловливающих наличие в ней определенных речевых жанров и стилей. К.А. Долинин пред­полагает, что «функциональные стили и вообще речевые жанры отражают не только и, может быть, не столько спе­цифику коммуникативной деятельности, которую они обус­ловливают, сколько традиционное представление о данно­го рода деятельности, сложившееся в данной культуре, ее (деятельности) социальный статут» [1987:75].

Выбор языковых средств того или иного стиля определяет­ся стереотипам» в сознании носителей языка, типологически­ми знаниями об употреблении «нужных слов в нужном месте». Стереотипичность стиля связана с коммуникативными стерео­типами социальных ролей, объектов ролевой деятельности, прагматических целей, пространственно-временных и соци­альных ориентиров дискурса и т.д. В этом смысле стиль ста­новится «символически значимым свойством человеческой деятельности», типовым соотношением между означающим и означаемым, соотносящимся с определенной речекомму-никативной ситуацией [Долинин 1987: 13].

Учитывая данные четыре параметра, мы используем в ка­честве рабочего такую дефиницию: стиль - это парадигма­тическое свойство речевой системы определенного языка; ситуативно обусловленный стереотипный способ осуществ­ления вербальной коммуникации как целенаправленной человеческой деятельности на основе общественно осознан­ного выбора определенных языковых средств и принципов их интеграции в речи.

Сложность и дискуссионность проблемы определения стилей обусловила различие подходов к их классификации. Д.Э. Розенталь, анализируя различные типологии стилей, пишет: «Расходятся точки зрения и на систему стилей лите­ратурного языка. В основу классификации кладутся разные принципы, не всегда совпадает используемая для обозначе­ния близких понятий терминология, различно число выде­ляемых стилей» [1987: 21].

Развитие в настоящее время новых речевых жанров, особен­но в средствах массовой коммуникации, обусловило «рас­шатывание» строгой системы стилей речи. Гибридность их резко возрастает. В связи с этим возникает потребность соот­носить стиль с моделью поля. Идею такого моделирования выдвигает М.Н. Кожина, вводя понятие функциональной се-мантико-стилистической категории на основе разработанной в русистике концепции А.В. Бондарко. Функциональная се-мантико-стилистическая категория характеризует язык в ре­альной речевой деятельности, в реальной (а не только потен­циальной) коммуникации, включая компоненты неязыковой действительности [Кожина 1989: 13-14]. Функциональная се-мантико-стилистическая категория представляет систему речевых средств разных уровней, обусловленную речевыми целями и путями их достижения в различных сферах.

Степень ее наполненности и гармоничности является признаком полноценного стиля [Непийвода 1997: 8]. Дума­ется, можно говорить не только о данной категории, но и функциональном поле стиля, ядром которого является отно­сительно стабильные речевые жанры и актуализированные тексты с набором традиционных для того или иного стиля целей, речевых средств, особенностей интерактивности; а периферией - гибридные, маргинальные жанры и тексты, использующие средства других стилей, что обусловливает зоны пересечения функциональных полей стилей. Ю.Г. Пер-лина моделирует стилистическое поле на основе лишь типа текста, а не стиля, однако интересным представляется ее за­мечание о периферии: «На периферии стилистического поля располагаются всевозможные жанровые модификации и гибридные образования, удерживаемые в орбите макрополя как минимум одной доминантой и набором факультатив­ных стилевых черт...» [2000: 294].

Одной из важных задач функциональной стилистики, наи­более актуальных для лингвистической теории текста и ком­муникации, всегда оставалось рассмотрение фигур речи как стилистических приемов. Первоначально фигуры речи изу­чались в античной риторике и поэтике как искусстве про­заической и поэтической речи (Аристотель V в. до н.э., Анак-симен IV в. до н.э.; Горгий V-IV в.в. до н.э., Цицерон I в. н.э., Квинтилиан, Цецилий I в. н.э. и др.). Фигурой речи считалось обновление формы речи при помощи некоего искусства. Та­кое обновление, считал сицилийский софист Горгий, воз­можно путем «обмана», т.е. создания иллюзий на основе метафор и так называемых «горгиевых фигур».

Фигура речи в стилистике не имеет однозначного определе­ния, что связано с неоднозначностью толкования данного тер­мина в самой риторике, а также с различным пониманием вы­разительных и изобразительных средств и с разнообразием классификаций стилистических средств вообще [см. Арнольд 1990: 55]. И.Р. Гальперин определял стилистический прием как «намеренное и сознательное усиление какой-либо типи­ческой, структурной и/или семантической черты языковой единицы (нейтральной или экспрессивной), достигшее обоб­щения и типизации и ставшее таким образом порождающей моделью» [Galperin 1971: 29-30]. И.В. Арнольд подвергает сомнению намеренность и целенаправленность стилистичес­ких приемов, ибо у читателя нет данных, намеренно или интуитивно употреблено выразительное средство [1990: 55]. В стилистике декодирования предлагается, наряду с рас­смотрением отдельных элементов как стилистических при­емов, подход более высокого уровня к описанию текста как целостной единицы на основе принципов выдвижения (foregrounding) как «способов формальной организации тек­ста, фокусирующих внимание читателя на определенных элементах сообщения и устанавливающих семантически релевантные отношения между элементами одного или чаще разных уровней» [Арнольд 1990: 63]. Главными и наиболее 106

изученными типами выдвижения являются сцепление как появление сходных элементов в сходных позициях, конверген­ция как схождение в одном месте пучка стилистических при­емов и обманутое ожидание как нарушение предсказуемости. Однако типы выдвижения все же базируются на стилистичес­ких приемах, для характеристики которых классическим явля­ется приведенное выше определение И.Р. Гальперина.

Не рассматривая вопроса о множественности их класси­фикаций, разграничим наиболее регулярные фигуры речи на фонетико-смысловые, графико-смысловые, семантико-смысловые, структурно-смысловые.

К числу фонетико-смысловых фигур относятся звукопись:

ассонанс (от лат. assono - откликаюсь) - звуковой повтор од­нотипных гласных: Принакрытые сереньким ситцем этих северных бедных небес (Есенин); аллитерация (от лат. ad - к, при, littera- буква) -звуковой повтор согласных: Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор (Маяковский); созвучие - повтор совокупности звуков: Волна на волну набегала, волна погоняла волну (Лермонтов). Фонетико-графической фигурой является графой - графическая фиксация индивидуальных произноси­тельных особенностей говорящего; Кэк Смэтришь! Кэк смэт-ришь, казак? (Шолохов) [Кухаренко 1988: 18].

Графико-смысловые фигуры представлены дефисацией -дефисным написанием цельного слова с определенной вырази­тельной целью: Не по-ни-ма-ю!; анаграммой - графической зашифровкой слова: Ну вот теперь у вас дляразговоров будет Дня на три тема. И верно в вас к себе участие возбудит не Миллер - Эмма (Лермонтов) - зашифровка Ми-л-лер - Михаил Лермонтов; Эмма - М. Мартынов; кавычками - как вырази­тельным средством: Ты знаешь, что за «дело» тебя ждет?;

вопросительным, восклицательным, вопросительно-воскли­цательным и другими знаками: За короткий срок Царев еще дважды уличался в серьезных нарушениях закона, но каждыйраз его освобождали от уголовной ответственности; ссылаясь на то, что он характеризуется положительно (?!), правонару­шение совершил впервые (?!!) и чистосердечно раскаялся (^!t!.)', фонетическим каламбуром - столкновением сходных звучаний в разных словах: Даже к финским скалам бурым подъез­жаем с каламбуром - и другими средствами (многоточием, отсутствием знаков препинания).

Семантико-смысловые фигуры - наиболее обширная группа, частью которой являются тропы. Когнитивная при­рода тропов могла бы быть охарактеризована как репрезен­тация языковыми средствами неистинной, не соответству­ющей пропозиции информации, высвечивающейся в ассоци­ативно-терминальной части концепта. Ю.М. Лотман под­черкивал, что троп как фигура речи одновременно включа­ет в себя и элемент иррациональности (эквивалентность заведомо неэквивалентных и даже не располагаемых в од­ном ряду текстовых элементов), и характер гиперрациона-лизма, связанный с включением сознательной конструкции непосредственно в текст риторической фигуры [1992, 1: 160]. Тем самым троп в целом творчески интенционален (в этом его рацио) и по своей когнитивной природе семиотически неистинен, иррационален. Ю.М. Лотман отмечал: «В нео­риторике последних десятилетий делаются многочисленные попытки уточнить значения как тропов вообще, так и кон­кретных их видов (метафора, метонимия, синекдоха, иро­ния) в соответствии с современными лингво-семиотически-ми идеями» [1992,1:170]. P.O. Якобсон выделял два вида тропа:

метафору как замещение понятия на парадигматической оси структуры языка (in absentia) и метонимию как замещение на син­тагматической оси (in praesentia), - разграничивая их функцио­нально: метафору - для поэзии, метонимию - для прозы [Jakobson 1963: б7]. Дискуссия о тропах представителей льеж-ской группы и У. Эко состояла в определении звена первич­ности переноса: от метонимии к метафоре или от синекдохи к метафоре и метонимии - и завершилась рассмотрением общей природы и механизма порождения тропов в тексте.

Семантико-смысловые фигуры лишь отчасти имеют при­роду тропов. К ним относятся: метафора - скрытое сравне­ние, осуществляемое путем применения названия одного предмета к другому и выявляющее таким образом какую-нибудь важную черту второго [Арнольд 1990: 83] (в когнитивной науке концептуальная метафора объясняется как процесс понимания одной концептуальной области в терми­нах другой [Lakoff, Johnson 1980: 5]): В его голосе был лед, -в том числе олицетворение (прозопопея); аллегория - «выра­жение отвлеченной идеи в развернутом художественном образе с развитием ситуации и сюжета» [Арнольд 1990: 88];

метонимия - семантический перенос по смежности {Только слышно по улице где-то одинокая бродит гармонь); сравнение -образная трансформация грамматически оформленного сопоставления (Гарун бежал быстрее лани (Лермонтов));

гипербола - преувеличение (Тысячу раз тебе говорил)', мейо-зис (греч. meiosis) - преуменьшение (это влетит в копеечку, осиная талия}, в том числе литота - прием отрицания от­рицания через преуменьшение (Не без твоей помощи: Это недурно); ирония (греч. eironeia - притворство) - употребление слов в смысле, противоположном буквальному: англ. to enjoy her majesty's hospitality - пользоваться гостеприимством ее ве­личества, т.е. сидеть в тюрьме (Ирония может распростра­няться на весь текст и «приобретать общесемиотическую значимость» [Мороховский и др. 1991: 183]); амплификация (лат. amplification - расширение) - нагнетание синонимичес­ких тропов или однородных конструкций: Я вас прошу, я вас очень прошу, я умоляю; антитеза (греч. antithesis - противо­положение) - противополагание контрастных понятий: Я царь, - я раб, - я червь, - я бог (Державин); Была без радос­тей любовь, разлука будет без печали (Лермонтов); оксимо-рон (греч. oxymoron - остроумно-глупое) - сочетание проти­воположных, семантически несовместимых понятий: Жар холодных чисел (Блок); перифраза- замена понятия его дес­крипцией, может быть основана на метафоре, метонимии:

Все флаги в гости будут к нам: типами перифразы являют­ся эвфемизм и табу (позаимствовал вместо украл}; glass maintenance engineer - мойщик окон, т.е. инженер по поддер­жанию стекол в порядке; серый вместо волк; семантический каламбур - игра слов, намеренное соединение двух значений (мерцающее значение) с целью создания комического эффек­та: В приемной сидел сногсшибательный секретарь –любого сшибет с ног; паронимическая аттракция - сочетание паро­нимов: В теле - как в трюме, в душе - как в тюрьме; Боже­ству ли с убожеством спорить (Цветаева) [см. Северская 1988:212-223]. Особо рассматривается эпитет, который совме­щает экспрессивность семантики с определенной синтакси­ческой позицией. Это определение или обстоятельство ме­тафорического, метонимического или экспрессивно-эмоци­онального типа, передающие субъективное отношение ав­тора [Арнольд 1990: 88]: тополей седая стая (Багрицкий).

К структурно-смысловым фигурам относятся анафора (греч. anaphora - вынесение вверх): Где носит все печать про­клятья. Где полны ядом все объятья. Где счастья без обмана нет (Лермонтов); эпифора (греч. epiphora - повторение) - по­втор конечных строк: Не станет нас! А миру хоть бы что. Исчезнет след! А миру хоть бы что" (Хайям); симплока (греч. symploke - сплетение) - сочетание анафоры и эпифо­ры: Этот человек сделал все, чтобы увидеть Вас. Этот че­ловек специально приехал, чтобы увидеть Вас; анадиплозис (подхват) - слово, которым заканчивается первое предложе­ние, начинается второе: Придет он большое, как глоток. Глоток воды во время зноя летнего (Рождественский); рондо (охват) - слово, начинающее одно предложение, заканчивает второе предложение: Благодарю' Вчера мое признанье и стих мой ты без смеха приняла; Хоть ты страстей моих не поня­ла, Но за твое притворное внимание благодарю (Лермонтов);

эллипс (греч. elleipsis - выпадение, опущение) - пропуск структурно необходимого элемента: Не тут то [было]. Море не горит (Крылов); умолчание (апосиопеза) - умыш­ленное незавершение высказывания: Вот он вернется. И тогда../, парцелляция (фр. parcelle - частица) - разделение предложения на отрезки или присоединение короткого пред­ложения к длинному {пуант}: И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь (Антокольский); параллелизм - тождество синтак­сического построения двух контактных предложений: В ка­ком году -рассчитывай. В какой земле - угадывай (Некрасов);

градация (лат. gradatio - повышение) нагнетание или ослаб­ление силы однородных выразительных средств: Не жалею, не зову, не плачу (Есенин); Дама, не боящаяся самого дьявола и даже мыши (Твен); инверсия (перестановка) - изменение обычного порядка слов, частей предложения: Твоих оград узор чугунный (Пушкин); апокойну - объединение двух пред­ложений в одно высказывание: Там сидит человек тебя ждет; пролепса - наличие вербального замещаемого перед местоимением: Кофе-то, он горячий; солецизм (греч. soloikismos) - неправильный языковой оборот, не нарушаю­щий смысла: Сколько время?; играть значение; бессоюзие и многосоюзие (асиндетон и полисиндетон) - отсутствие со­юзов или наличие однотипных союзов в предложениях: И липы чахли. И смородинник в бурьяне чах, и малина по огоро­дам одичала (Астафьев).

К числу гибридных семантических и структурных фигур принадлежат хиазм и зевгма: хиазм (греч. chiasmos - перекре­щивание) - перемена позиций двух смежных отрезков тек­ста: Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть; зевгма - соединение грамматически и семантически разнородных слов и сочетаний: Я пил чай с женой, с лимоном и с удовольствием.

Выбор фигур речи и принципов выдвижения зависит от типа текстемы, речевого жанра, авторских целей и страте­гий, определяющих сильные позиции сообщения, и т.д.

2.7. Герменевтика

Герменевтика (от греч. hermeneutikos - разъясняющий, ис­толковывающий) - наука, возникшая еще в античности, пер­вооснова современной интерпретации текстов. В древнос­ти герменевтика рассматривалась как искусство толкования текстов, их перевода, основанное на грамматическом иссле­довании языка, изучении исторических данных, связанных с конкретным типом литературного произведения. Тем са­мым, герменевтика была учением об интерпретации внут­реннего, глубинного смысла исторических текстов.

Неугасающий доныне интерес к герменевтическим про­блемам объясняется тем, что любое знание (философское, историческое, филологическое и т.д.) имеет интерпретаци­онный характер. В.Г. Кузнецов подчеркивает: «Интерпретация есть неустранимый момент, форма и способ функци­онирования философских знаний. Новое философское зна­ние всегда является результатом интерпретации» [1991: 4]. Следовательно, в основе герменевтики лежит глубокая диало-гичность. Вступая в диалог с текстами, гуманитарное знание преодолевает собственную энтропию и порождает энтропию, являющуюся толчком к познанию и новому знанию.

Возникновение герменевтики имело глубокие психоког­нитивные основания: интерпретаторы «вчувствывались» в текст, моделировали содержание текста на основе собствен­ной когниции и психики. Герменевтика возникла в погра­ничных областях философии, психологии, риторики, линг­вистики, находящихся в одном историко-культурном кон­тексте, и длительное время была философским учением, объектом которого был текст, а предметом - его понимание. Г.А. Антипов подчеркивает: «Границы герменевтики доволь­но неопределенны. Существует весьма разные трактовки ее предмета. Герменевтику рассматривают как искусство и тео­рию истолкования текстов, как формулу историзма, методо­логию гуманитарного познания, методологию научного по­знания вообще, философскую онтологию и способ философ­ствования, вид социальной терапии и т.д.» [1989: 23]. Исто­ки герменевтики следует искать в древнегреческой филосо­фии и филологии как искусстве понимания изречений жре­цов, оракулов. Возникновение термина связано с именем бога Гермеса - посредника между волей богов и людьми. Герменевтические исследования времен античности, ориен­тированные на диалогические соотношения познающего субъекта и текста как объекта познания, оказали влияние на становление антропоцентрического подхода к текстовому анализу, а также культурологического направления в тек­стологии. Однако «герменевтическую традицию, - считает Г.А. Антипов, - нельзя изображать в виде некоего непрерыв­ного гомогенного потока, периодически наполняемого но­выми именами, фактами и суждениями, без качественных скачков, смены одних фаз другими» [1989: 25].

Не претендуя на роль такого описания, мы остановимся лишь на тех герменевтических теориях, которые имеют от­ношение непосредственно к лингвистической теории текста и коммуникации.

Особенно плодотворным была разработка учения о текстах и их толкованиях в Александрийской школе, вобравшей в себя достижения греко-латинской и восточной философии. Основными герменевтическими направлениями данной школы были контекстуально-историческое изучение текстов на основе контекста эпохи, антропоцентрически-адресат-ный подход к толкованию текста с позиций читателя, раз­работка грамматики текста (Аполлоний Дискол), в частно­сти, связей различных акциденций (частей речи), анафори­ческих элементов текста; нормирование литературного язы­ка на основе аллегории и аналогии (ср. Пергамская школа придерживалась обратного принципа - аномалии).

В средние века герменевтика становится учением об интер­претации священных текстов, в частности. Библии (экзегети­ка). В трудах Августина (354-^30 г.г. н.э.), библейского герме-невта, содержатся важные положения, актуальные и сегодня для теории текста и коммуникации: о собственном и перенос­ном значениях слов, тропах, о понимании и объяснении (по­нимаю, объясняя) на основе контекстуальной интерпретации, о боговдохновенности текста и читателя как соразмерности творческих потенциалов автора и адресата, рассматривающей­ся Ф. Шлейермахером как принцип конгениальности, а сей­час - как коммуникативная универсалия гармонизации. По­скольку еще в античной герменевтике зародился спор об од­нозначности или многозначности знака, Августин, сторон­ник однозначности, полемизировал с многозначными тео­риями интерпретации.

В эпоху протестантизма (XVI в.) в герменевтике примиряют­ся теории одно- и многозначности на основе контекста, который обусловливает многозначность в принципе однозначного сло­ва, текста, порождая смысл в противовес значению. Введя по­нятие герменевтического круга М. Флациус постулирует его как взаимное отношение интерпретируемого слова (части) к целому (контексту). Этот принцип чрезвычайно важен для лингвистической теории текста и коммуникации, ибо в нем уже были заложены контекстуально-ситуативная погружен­ность текста, его дискурсивная природа. Герменевтический анализ у М. Флациуса рассматривался как челночная опера­ция от знака к значению, затем к смыслу в контексте (от час­ти к целому) и от целого контекста к смыслу, значению, знаку (от целого к части). Наверное, в этих двух векторах и усмат­ривал М. Флациус различие между пониманием и интерпре­тацией как целью и методом. Важной и перспективной была также идея М. Флациуса об обязательном учете при герме­невтическом анализе цели и замысла автора, что позднее на­шло отражение в концепции интенциональности и мотиви-рованности текста, коммуникации. В мысли М. Флациуса об усложнении понимания текста в зависимости от отдален­ности автора и интерпретатора также заложено зерно идеи X. Рейхенбаха о троичности текстового времени.

Эпоха Возрождения придала герменевтике особое значение, ибо она возродила наследие античности, и на основе истори-­ческого подхода герменевтика обратилась к его переводу и ин­терпретации. Важнейшими герменевтическими принципами становятся учет исторического контекста, целевая установка интерпретации на согласие и сокращение дистанции между автором и читателем, выявление логических и психологичес­ких основ герменевтики (Ф. act, Ф. Бэкон, И. Хладениус). Возникает перспективная ныне в лингвистике текста идея раз­граничения понимания и интерпретации (объяснения): объяс­нять значит излагать понимаемое (Ф. Аст), т.е. понимание предшествует интерпретации.

Философский общеметодологический статус науки герме­невтика приобретает в XIX веке в работах Ф. Шлейермахера. Введя понимание в философскую понятийную систему, ученый рассматривает его диалогически: как абстрактный диалог ав­тора с читателем, так и естественный диалог последнего с текстом. Ф. Шлейермахер соединил языковое и психологи­ческое «взаимобытие» понимания как объективное и субъек­тивное на основе предметно-содержательного и индивидуаль­но-личностного порождения текста. Критикуя Ф. Аста за различение понимания и интерпретации, он относил первое к толкованию смысла текста, а второе - к диалогу читателя с автором. Философ расширил понятие герменевтического круга до уровня диалогических отношений текста как от­дельного с богатством языка и историей времени автора как целого. Двувекторность понимания от части к целому и от целого к части осложняется у Ф. Шлейермахера новым век­тором - сменой гипотез о целом, их синтезом, рекурсивным пониманием части.

Примечательно, что учение Ф. Шлейермахера о четырех способах понимания нашло отражение в положениях о двой­ственности смысла текста и вариативности его интерпрета­ции: автор и читатель исходят из речи на основе общности языка, из их знаний языка, и речи как фактов души, т.е. смысла, порожденного авторским сознанием и интерпрети­руемого читательским «я».

Герменевтический лозунг Ф. Шлейермахера понимать его труд лучше, чем он сам, подвергался критике последователями, однако глубина его логики в том, что интерпретатор, отдален­ный от автора и изучающий его язык и эпоху и видящий текст в его последующей диалогичности, может увидеть больше и объяснить точнее. В. Дильтей усматривал в этом лозунге идею бессознательности творчества, которое переводится интерпре­татором в знание. А.А. Потебня возвел этот лозунг в законо­мерность: «Слушающий может гораздо лучше говорящего по­нимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше само­го поэта постигать идею его произведения» [1976: 181].

Современником Ф. Шлейермахера был создатель собствен­но лингвистической герменевтики В. Гумбольдт, выдвинув­ший принципы деятельностности понимания как деятельно-стности духа в языке (см. раздел 1), важности языка для процессов взаимопонимания, внутренней формы языка, свя­зывающей воедино звук и идею, т.е. лингвистическое созна­ние. По мнению В.Г. Кузнецова, «В. Гумбольдт, сохраняя психологию в качестве научного стандарта, вводит в осно­вание герменевтических методов языкознание» [1991: 91]. Законом понимания текста Гумбольдта - Потебни является объективность субъективизма адресата: «Люди понима­ют один одного не таким образом, что на самом деле пере­дают один другому знаки предметов, а таким образом, что затрагивают то же звено цепи чувственных представлений и понятий, дотрагиваются до той же клавиши своего духов­ного инструмента... Понимание другого осуществляется через понимание самого себя» [Потебня 1976: 112].

В конце XIX и начале XX в. последователи Ф. Шлейерма-хера В. Дильтей, Э. Гуссерль, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, Г.-Г. Га-дамер, Э. Бетти и др. осуществили перевод идей герменевтики в философско-методологический контекст, выявив в ней ста­тус универсальной методологии, направленной на рассмот­рение понимания как момента бытия человека, а языка как дома этого бытия. Важнейшими положениями этих филосо­фов, актуальными сегодня, стали: 1) тезис об интерпретации как универсальной категории, систематизирующей хаос реаль­ности (Ф. Ницше), т.е. человек как гносеологический центр категоризует мир, используя для этого язык; 2) разработки фе­номенологической редукции как «ухода в альтернативный мир» текста (Э. Гуссерль); 3) положение об антиципации, т.е. предвосхищающем, прогностическом чтении текста с ожида­нием определенного смысла (М. Хайдеггер); 4) концепция о противопоставлении эмпирически познаваемого и познавае­мого лишь путем приписывания разумом смысла (А. Уайтхед), т.е. некоего внутреннего рефлексивного опыта, по Дж. Локку;

5) тезис об интерпретационной гипотезе предрассудка, на ко­торую опирается понимание (Э. Бетти, Г.-Г. Гадамер); 6) поло­жение о духовно значимом переживании реципиентом усмот­ренного смысла при освоении мира (В. Дильтей); 7) предпо­ложение о встроенности при порождении текста внутренней программы интерпретации (Э. Бетти).

С герменевтическими проблемами связано также направ­ление логического позитивизма (Г. Фреге, Б. Рассел, Л. Вит-генштейн и др.). Абсолютизируя логический анализ языка как средство очищения науки от бессмыслицы, позитивисты опи­рались на такие принципы, актуальные для герменевтичес­кой проблемы понимания: 1) Всякое знание есть знание о том, что дано человеку в чувственном восприятии; 2) То, что дано в чувственном восприятии, абсолютно достоверно для нас; 3) Все функции знания сводятся к описанию. Г. Фреге выдвинул концепцию идеального языка без алогизмов, не­лепостей, неоднозначности, неточности, присущих челове­ческим языкам. Лишь такой идеальный язык будет истин­ным, не обманутым грамматикой, и не потребует контекста, необходимого для определения смысла слов естественных языков. Логические позитивисты оперировали предложени­ем, а не текстом, однако их суждения о невозможности пони­мания составных частей отдельно от целого (Л. Витгенштейн) могут быть экстраполированы на текст. Причем контекст у Л. Витгенштейна распространяется не только на языковое целое, но и на все «правила языковой игры», т.е. ситуации общения, в том числе выбор тактики субъекта в игре.

Дата добавления: 2017-01-14