Младшие софисты

Отрицательные стороны софистики — тяготение к скептицизму и нигилизму, субъективистской игре понятиями — сильнее проявили себя у младшего поколения софистов. В отличие от старших, с их стремлением к разработке новой философии, младшие софисты уже мало заботились о теоретическом обосновании своих воззрений, заменив логические аргументы непосредственной практикой поведения. По словам Введенского, «оставив в стороне всякое теоретическое обоснование», младшие софисты «оправдывали свой скептицизм только практически, берясь на деле опровергнуть любое мнение и, наоборот, защитить всевозможные взгляды, даже противоречащие друг другу»[167].

Учитывая все сказанное о софистике, а также отсутствие достаточных сведений о младших софистах, ограничимся перечислением их имен и наиболее оригинальных идей. Так, софист Фразимах, изображенный Платоном в диалоге «Политик», рассуждая о справедливости, определяет последнюю как то, что полезно сильнейшему. По Фразимаху, всякая власть устанавливает законы, сообразуясь лишь со своей пользой, и по этим же побуждениям объявляет их справедливыми для подданных. Тех, кто не соблюдает их, она наказывает как беззаконников и нарушителей правды.

Рассматривая справедливость лишь с точки зрения пользы, Фразимах доказывает, что справедливый человек проигрывает везде в сравнении с несправедливым. Справедливость и справедливое, рассуждает этот софист, есть благо чужое, т. е. польза человека сильнейшего и правителя, а собственно для повинующегося и служащего — это вред.

Алкидам, один из учеников Горгия, отталкиваясь от идеи Антифонта о равенстве всех людей, доказывал социальную обусловленность рабства. Боги, говорит Алкидам, создали всех свободными, природа никого не обрекала на рабство.

Софист Критий, дядя Платона и один из тридцати тиранов, учил о том, что для обуздания людских злодеяний некий муж, разумный и мудрый, изобрел богов, чтобы злые люди из страха перед ними не смели ни творить зла, ни помышлять о нем.

Пол, родом из Агригента, ученик Горгия, в написанной им риторике доказывал, что красноречие дает возможность удовлетворять все свои прихоти и капризы, даже, например, уничтожить своих противников, уговорив народ изгнать их из отечества или казнить. Он считает самым счастливым человеком того, кто обладает беспредельной властью над людьми, какими бы средствами она ни была добыта. Счастье же властителя софист видит в том, что властитель через государственные законы и учреждения может безгранично осуществлять свою волю, свой произвол и капризы, заставляя граждан при этом подчиняться им так, как если бы это была сама правда и справедливость. Таким образом, из софистической мысли о том, что справедливо то, что выгодно и полезно, Пол как бы строит образ идеального человека, достигшего высшего блага и счастья.

Афинянин Каликл был государственным деятелем, а не философом-теоретиком. Тем не менее в своей жизни он руководствовался софистическим пониманием человеческих дел. В духе Фразимаха и Пола Каликл полагал, что действовать по справедливости есть предрассудок, от которого нужно освободиться, потому что природа и наши законы противоречат друг другу. Природа требует господства сильнейшего, а государственные установления не считаются с этой истиной. Объясняет Каликл это и тем, что в человеческом обществе большинство составляют слабые люди. Ради своей выгоды они издают законы, хвалят за их исполнение и порицают за их нарушение. А чтобы запугать сильнейших, слабые стараются их уверить, будто присвоение больших прав несправедливо и дурно. Таким образом слабые защищают себя против сильных путем взаимного соглашения об установлении между собой равноправия. Но это не препятствует сильным следовать зову своей природы, естественному закону. А что закон природы в этом и состоит, видно как на животных, так и на государствах и семьях: у них сила и есть право. Итак, заключает Каликл, справедливость состоит не в равенстве и равноправии, а в господстве сильнейшего над слабейшим. По природе, справедливость требует удовлетворения всех наших желаний. Добродетель и счастье и заключаются в наслаждении, в полном удовлетворении всех желаний и побуждений.

Оценивая софистику как историческое явление, необходимо сказать о ней следующее. Софистика пришла на смену космологическому миропониманию, доре-флективному, некритическому по своей сущности. Натурфилософия исследовала мир только со стороны его вещественной определенности, не видя в нем ничего, кроме ви­доизменений физических стихий — воды, воздуха, огня и т.д., обходясь при этом такими немногими абстрактными категориями, как единство (у элеатов), множество (у атомистов), становление (у Гераклита) и т.д. Познающее мышление оставалось еще во многом метафорическим, бездоказательным (непосредственным), пользующимся в основном логически не проясненными понятиями. Это еще наивно доверчивое, не относящееся к самому себе критически мышление. Но созерцательное отношение к миру, опирающееся более на интуицию, чем на доказательством опосредованное понятие, ведет в конце концов к сомнению в объективности чувственно данного внешнего мира. «Так и оказалось, — замечает Лосев, — что гераклитизм есть, в сущности, нигилизм, что атомизм есть, в сущности, субъективизм, что элеатство есть, в сущности, иллюзионизм. Это значит, что досократовский натурализм сам снимал, себя, переходя в нигилизм, то есть в самоотрицание»[168].

С исторической точки зрения софистика явилась закономерной ступенью развития человеческого духа, ступенью его рефлексии и самосознания. Её не следует сводить лишь к скептицизму, релятивизму и нигилизму. Как было показано, даже Горгий проповедовал не только отрицание. И это понятно, ибо в реальной жизни не было такого мыслителя, который оставался бы до конца последовательным в проведении своих принципов. Живой человек никогда не вмещается весь в рамки созданной им теории. Но, как правило, конечные результаты, из нее вытекающие, продумывают уже другие. Софисты продумали до конца принципы старой «космологической мудрости» и пришли к антропологизму, провозгласив человека «мерой вещей». Однако в качестве меры они взяли в человеке одну его чувственность, т. е. наиболее непостоянное, изменчивое и случайное в нем. Тезис Протагора, как его объясняет Платон, в сущности, означает, что мерой вещей является чувственность индивида. Если подувший ветерок одному показался теплым, а другому прохладным, то оба мнения, по Протагору, следует признать справедливыми: ветер тёпел тому, кому он показался теплым, и прохладен тому, кому он показался прохладным. Но если каждый из нас окажется обладателем собственной меры вещей, то от истины уже ничего не останется. Индивидуальная мера потому и сохраняет смысл эталона, критерия, что существует объективная мера. Поэтому всякая субъективизация истины оказывается разрушением знания, теории, науки. Субъективное знание (теория) есть противоречие в понятии, ибо знание всегда есть знание какого-либо предмета и в знании подразумевается, что в нем предмет познан таким, каков он есть сам по себе безотносительно к познающему его человеку. По этой причине знание и становится обязательным для всех, ибо оно — объективное знание, объективная истина, тогда как субъективизация истины означает гибель познания, теоретико-познавательный нигилизм.

Познание есть «общение», связь субъекта не только с познаваемым им объектом, но и с другим субъектом. Но как можно познающим индивидам общаться друг с другом, понимать друг друга в спорах и дискуссиях, если каждый из них наглухо отделен от другого своей личной истиной, индивидуальной «мерой вещей»?

Не менее разрушительным принцип индивидуальной меры оказывается и для практической жизни — морали, права, политики. Все эти сферы человеческой деятельности могут существовать лишь на основе всеобщих, для всех обязательных принципов и законов. И когда ими начинают пренебрегать, то мораль становится аморальной, право — бесправием, власть государства — анархией. На место всеобщего регулятора (закона) выдвигается психологический фактор, то, что Кант назовет потом эмпирическим характером, т. е. произвол индивидуальных склонностей, вожделений, страстей. Софисты, особенно младшие, и поднимали на щит эту сторону человеческой природы, восхваляя произвол и вседозволенность сильнейших, объявляя все человеческие уставы вредными и неистинными, а склонности эмпирической индивидуальности — голосом самого объективного бытия. Безоговорочно принимать подобную философию и руководствоваться ею в науке и в практической жизни было невозможно. Следовательно, теперь уже сама софистика нуждалась в отрицании и ниспровержении. Но подобно тому, как космологическая мудрость в лице софистов подготовила себе свое отрицание, так и софистика должна была подготовить почву для своего отрицания, ибо в естественном, объективном процессе развития отрицание всегда есть самоотрицание. Учение Сократа и явилось самоотрицанием софистики. Великий спорщик был ее учеником и ниспровергателем.

Дата добавления: 2017-01-14