Применительно к индивидуальности актера

Об образе.

Дать себя

Актер ходит по сцене, говорит, выполняет «задания» режиссера, а что-то неинтересно, скучно, незначительно. Уйдешь из театра и забудешь его, как будто его и не было.

Почему это? Потому что, как правило, его действительно на сцене и не было. Он отсутствовал, — только шкура его ходила по сцене да говорила слова.

Надо давать себя, надо быть на сцене, надо самому интересоваться происходящим на сцене.

Тайохара, 1948 год

Как появился у меня комедийно-лирический Митя в «Бедности не порок».

М. Чехов в Муромском («Дело» Сухово-Кобылина) —вместо героя — трогательно-комедийный и нежный старикашка.

Пейсахович — Маргаритов в «Поздней любви». Вместо «благообразного старца»-адвоката — хлопотун и болтун, чуть-чуть выживший из ума, но обаятельный и трогательный старикашка.

И так всегда, если хотеть творческого слияния образа с личностью актера.

Бабахан, пытавшаяся играть пленительную девушку Машу Рыжову, была нестерпима, сделал <режиссер. — Ред.> ее сорванцом, не то девчонкой, не то мальчишкой — получилось сплошное очарование и манкость.

Надо сдвинуть его (актера) с привычки искать свою излюбленную дорожку, и приучить пускать себя по первой попавшейся, хоть и непривычной, но возникающей непроизвольно и самостоятельно.

Это нащупывание образа очень удобно пробовать в этюдах.

При этом, кроме тех трех «пусканий» (на движение, на мысль, на чувство), обнаруживается еще один вид: пускание себя на ощущение себя, на образ, на

«я — есмь».

Что значит, пустить себя на образ? Прежде всего -пустить себя на выявления, т. е. на движения, на слабые токи.

Лучше говорить не «пустить себя на образ», а - «пустить себя на бытие». Это новый и важный отдел. Об этом есть в главе об «Образе»*.

Если дело заключается только в «пускании», то, значит, надо особенно зорко следить, чтобы не прозевать истоки образа, первые ростки его. Ошибка или недосмотр вначале может увести совсем в сторону. Так оно и есть.

Только первые ростки исходят из эмбриона.

Но даже не гоняясь за эмбрионом, а только желая развить в актере эту новую «линию пускания», надо быть особенно бдительным и не пропустить побуждений на бытие. То есть побуждений на образ.

Как пугаются своей смелости, не позволяют себе сделать движение, — совершенно так же не пускают себя на образ.

Если же и пустят, то так, как в жизни, т.е. — я остался самим собой, я только изображаю, что я или очень умен, или очень занят, или приветлив, шутлив... Это двойная боязнь: и не пустил и прикрылся маской.

Педагогу или режиссеру надо очень пристально следить. Так же, как по ничтожным движениям или мимике, по едва начинающимся движениям мы видим, чего актеру хочется, «куда его потянуло», — так же и по некоторым движениям, касающимся манер, мы можем угадать образ и дать актеру толчок, чтобы он смелее шел по этим позывным его творческой природы.

* См.: Т. 2. С. 457-497. - Ред.

Настоящий режиссер, с верными инстинктами, это делает бессознательно— показывает образ исходя от актера (Станиславский Лужскому в «Горе от ума»).

Но чаще всего режиссеры показывают то, что грезится им самим, хотя бы это никак актеру и не подходило.

Есть еще фотографичность образа — исторические лица.

Образ и «короткое замыкание»

Короткое замыкание — минуя корку.

Бывает и обратное: трусливые и умудренные жизнью уравновешенные люди вдруг неожиданно для всех, и, больше всего для себя, бросаются в огонь спасать или совершают другой, не менее «безрассудный», но благородный поступок, по нечаянности, в исступлении чувств... Так же мерзавец, актер с ничтожной мещанской эгоистичной душонкой иногда может на сцене загореться такими благородными чувствами, что можно подумать, что он и

на самом деле всегда такой. А произошло это только от специфического сценического возбуждения, при котором была заторможена его личная «корка», и все покрыла собой «корка» образа. Сам же он «забылся», как забылся тот,

бросившийся в огонь.

Да и почему актеру не позволить себе «забыться»? Риску ведь нет никакого! Это не то, что броситься в огонь: и сгореть не сгоришь и потешишь себя тщеславной мыслишкой — и я могу быть благородным! Только... не хочу... могу, а не хочу... берегу для высоких минут творчества... (сукин сын!).

Но это не «короткое замыкание», пожалуй, это другое. Это сверхпонимание, сверхпредвидение, это вдохновение.

Оно, правда, минуя свою мелкую «корку»... Но «корка» ли это? Трусость, мещанство, мелкота — разве это «корка»?

Но есть ли именно это, та самая настоящая подкорка — наследство от каменного века и непосильной борьбы с разного рода враждебными силами?

Дата добавления: 2017-01-14