И. А. Ильин я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий 3 страница

Один французский сочинитель написал оду «К потомству». Вольтер нашел, что стихотворение не обладает такими достоинствами, благодаря которым оно могло бы дойти до потомства, и остроумно заметил: «Это стихотворение не дойдет по своему адресу».

Последний пример может обратить наше внимание на то, что все так называемые находчивые остроты базируются, в сущности, на унификации. Находчивость состоит ведь в «переходе от защиты к нападению, в обращении острия копья, направленного на тебя, в сторону противника» в «отплате тою же монетою», следователь­но, в создании неожиданного согласования между атакой и контратакой, например: Пекарь говорит трактирщику, у которо­го нарывает палец: «Ты, вероятно, попал им в свое пиво?». Трактирщик: «Нет, но мне попала под ноготь одна из твоих булочек».

Светлейший князь объезжает свои владения и видит в толпе человека, поразительно похожего на его собственную высокую особу. Он подзывает его и спрашивает: «Не служила ли твоя мать когда-нибудь в резиденции?» — «Нет, ваша светлость, — гласил ответ,— но мой отец служил».

Герцог Карл Вюртембергский, прогуливаясь верхом на лошади, случайно натолкнулся на красильщика, занятого своей работой. «Можешь ли ты выкрасить мою белую лошадь в голубой цвет?» — обращается к нему герцог и получает в ответ: «Да, ваша светлость, если только она сможет перенести кипячение».

В подобной отплате той же монетой, когда на бессмысленный вопрос дан ответ с таким же невозможным условием, действует еще и другой технический момент, которого не было бы, если бы ответ красильщика гласил: Нет, ваша светлость, я боюсь, что лошадь не перенесет кипячения.

Унификация располагает еще другим, особенно интересным средством: присоединением посредством союза и. Такое присоеди­нение означает тесную связь. Когда, например, Гейне в своем «Путешествии по Гарцу» рассказывает о городе Геттингене: в общем жители Геттингена подразделяются на студентов, профессоров, филистеров и скот, — то мы понимаем это сопоставле­ние именно в том смысле, который еще более подчеркивается добавлением Гейне: Эти четыре сословия не очень отличаются друг от друга. Или, когда он говорит о школе, где ему пришлось претерпеть «большое количество латыни, колотушек и географии», то это присоединение, которое является для нас вполне ясным благодаря тому, что колотушки поставлены между двумя учебными предметами, говорит нам о том, что мы должны распространить ясно выраженное отношение ученика к побоям также на латынь и географию.

У Липпса мы встречаем среди примеров остроумного перечисле­ния стих, очень близкий гейневскому «студенты, профессора, филистеры и скот»: С вилкой и трудом мать вытащила его из соуса — «как будто бы труд такой же инструмент, как и вилка» — прибавляет, поясняя, Липпс; но мы получаем такое впечатление, как будто этот стих совсем не остроумен, хотя и очень комичен, между тем, как гейневское присоединение, несомненно, остроумно.

В примере о герцоге и красильщике мы заметили, что, благодаря унификации, этот пример остался бы остротой и в том случае, если бы красильщик ответил: Нет, я боюсь, что лошадь не перенесет кипячения. Но его ответ гласил: Да, ваша светлость, если она перенесет кипячение. В замене собственно уместного нет словом да заключается новое техническое средство для остроумия, применение которого мы проследим на других примерах.

В следующих двух примерах оно проявляется почти в чистом виде.

Гейне: Эта женщина во многих отношениях — настоящая Венера Милосская: она также чрезвычайно стара, у нее также нет зубов и на желтоватой поверхности ее тела имеется несколько белых пятен.

Это — изображение безобразия посредством аналогии с красо­той; эта аналогия может, конечно, заключаться только в дву­смысленно выраженных качествах или во второстепенных призна­ках. Последнее оказывается верным в следующем примере:

Лихтенберг: «Гений»:

В нем были объединены свойства величайших мужей: он держал голову наклоненной в сторону, как Александр; он всегда что-нибудь закреплял в волосах, как Цезарь; мог пить кофе, как Лейбниц, и когда он удобно сидел в своем кресле, то забывал про еду и питье, как Ньютон, и его приходилось будить, как последнего; свой парик он носил, как д-р Джонсон, и одна пуговица брюк у него всегда была расстегнута, как у Сервантеса.

Эти примеры немногим отличаются от одной маленькой группы, которую можно было бы назвать остротами с преувеличением. В них да, уместное в редукции, заменяется словом нет, которое, однако, благодаря своему содержанию, равноценно еще более усиленному да. То же самое бывает и в обратном случае: отрицание стоит на месте утверждения с преувеличением. Прекрасная Галатея! Говорят, что она красит свои волосы в черный цвет. Это неправда: они уже были черны, когда она их купила.

Прекрасной остротой с преувеличением, которую легко свести к изображению посредством противоположности, является также следующая: король, снизойдя, является в хирургическую клинику и застает профессора за производстом ампутации ноги. При от­дельных стадиях этой ампутации король громко высказывает свое королевское благоволение. Браво, браво, мой дорогой тайный советник! Окончив операцию, профессор подходит к королю и спрашивает с низким поклоном: Прикажете, ваше величество, отрезать и другую ногу?

То, что профессор, вероятно, думал про себя, слушая королевские одобрения, можно было бы, наверное, выразить так: Oт этого, ведь, получилось впечатление, будто я отнимаю у этого несчастного ногу по королевскому приказу, чтобы заслужить

371 королевское благоволение. В действительности же у меня совсем другие основания для этой операции. Но потом он подходит к королю и говорит: У меня не было никаких других оснований для этой операции, кроме указа вашего величества. Выраженное мне одобрение так осчастливило меня, что я жду только повеления вашего величества, чтобы ампутировать и здоровую ногу.

Высказывая противоположное тому, что он думал про себя и о чем он вынужден был умолчать, хирург имел, таким образом, возможность выразить свои действительные мысли.

Изображение посредством противоположности является, как видно из этого примера, часто употребляемым и сильно действую­щим средством в технике остроумия. Но мы не должны забывать и того, что эта техника свойственна не одному только остроумию. Когда Марк Антоний, создав своею речью соответствующее настроение у слушателей, собравшихся вокруг трупа Цезаря, наконец опять бросает слова: ибо Брут — достойный уважения муж — то он знает, что народ прокричит ему в ответ настоящий смысл его слов: Они изменники — эти достойные уважения мужи!

Или когда «Simplizissimus» (немецкий сатирический журнал) озаглавливает собрание циничных выражений, как «Выражения нравственных людей», то это также изображение посредством противоположности.

Но это называется уже не остротой, а иронией. Ирония не пользуется никакой другой техникой, кроме изображения посред­ством противоположности. Кроме того, говорят и пишут об иронической остроте. Следовательно, нельзя больше сомневаться в том, что одной техники недостаточно, чтобы охарактеризовать остроту. Она должна быть дополнена чем-то таким, чего мы до сих пор еще не нашли. С другой стороны, до сих пор еще не опровергну­то, что с упразднением техники исчезает и острота.

Если изображение посредством противоположности принадле­жит к техническим средствам остроумия, то мы можем предпола­гать, что остроумие могло бы пользоваться и противоположными средствами, а именно: изображением посредством подобия и сродства. Продолжение нашего исследования действительно обнаруживает, что это есть техника новой, особенно обширной группы острот. Мы опишем особенности этой техники гораздо лучше, если мы вместо «изображение посредством сродства» скажем: изображение посредством взаимной связи. Мы начнем с последнего — изображения посредством связи друг с другом — и объясним это на примере.

В одном американском анекдоте рассказывается:

Двум не очень щепетильным дельцам удалось, благодаря целому ряду довольно рискованных предприятий, составить себе большое состояние, после чего они стали прилагать все свои старания к тому, чтобы проникнуть в высшее общество. Между прочим, им показалось целесообразным заказать свои портреты самому аристократическому и дорогому художнику, на портреты которого смотрели, как на целое событие. На званом вечере эти драгоценные портреты были показаны впервые, и хозяева сами подвели к стене салона, на которой висели оба портрета рядом, самого влиятельного критика и знатока искусства, чтобы услышать от него восхищенный отзыв. Критик долго рассматривал портреты, покачал затем головой, как будто он чего-то не находил, и лишь спросил, указывая на свободное место между обоими портрета­ми: «А где же Христос? Я не вижу здесь изображения Христа».

Смысл этой фразы ясен. Речь идет опять об изображении чего-то такого, что в данном случае не может быть выражено прямо. Каким путем создается это «косвенное изображение»? Проследим при помощи легко возникающих ассоциаций и заключений путь изображения такой остроты в обратном порядке.

Вопрос: Где же Христос, изображение Христа? — позволяет нам догадываться, что вид обоих портретов напоминает говоряще­му подобную же картину, в которой посередине между двумя лицами изображен еще Христос, которого здесь недостает. Но существует только одна такая картина: Христос, висящий между двумя разбойниками. Недостающее подчеркивается остротой, сходство же заключается в портретах направо и налево от Христа, о которых не упоминается в остроте. Оно может состоять только в том, что вывешенные в салоне портреты — изображения разбойников. Итак, то, чего критик не хотел и не мог сказать, было следующим: Вы — пара грабителей; точнее: какое мне дело до ваших портретов; я знаю только, что вы пара грабителей. И, в конце концов, он это сказал, умалчивая некоторые ассоциации и выводы, таким путем, который мы называем намеком.

Мы сейчас припоминаем, что мы уже встречались с намеком, а именно, при двусмысленностях. Если из двух значений, заключающихся в одном и том же слове, более частое и более употребительное значение настолько выдвигается на первый план, что оно прежде всего приходит нам на ум, между тем, как другое понятие, более отдаленное, отступает на задний план, то этот случай мы назовем двусмысленностью с намеком. В целом ряде исследованных нами до сих пор примеров мы заметили, что их техника не проста и что усложняющим их моментом является намек.

В американском анекдоте мы имеем теперь перед собою намек без двусмысленности, характерной чертой которого является замена одного понятия другим, связанным с ним по ходу мыслей. Легко догадаться, что связь может быть использована многими способами. Чтобы не потеряться в изобилии их, мы остановимся лишь на разъяснении самых ярких вариаций и то лишь в несколь­ких примерах.

Связь, применяемая в случае замены, может быть только созвучием, и тогда этот низший разряд острот становится аналогичным каламбуру. Но это не созвучие отдельных слов, а созвучие целых предложений, характерных оборотов речи и т. п.

Например, Лихтенберг создал изречение: Новые курорты хорошо лечат, которое напоминает нам поговорку: Новая метла хорошо метет. Как в изречении, так и в поговорке первые и третьи слова одни и те же и все строение предложения одинаково. Оно, вероятно, и в голове остроумного мыслителя возникло, как подражание известной поговорке. Изречение Лихтенберга стано­вится, таким образом, намеком на поговорку. Посредством намека нам дают знать о чем-то таком, что не высказывается прямо, а именно, что в лечебных свойствах курорта участвует еще что-то другое, кроме теплых вод, качество которых остается одно и то же.

Связь по своему сходству может быть почти полная, имея лишь одно какое-нибудь незначительное изменение (модификацию). Итак, эта техника протекала опять параллельно словесной технике. Оба рода остроумия вызывают одинаковое впечатление, но лучше отделять их друг от друга, сообразуясь с процессами, происхо­дящими при работе остроумия, например: Что ни сажень — го королева, — изменение (модификация) известных шекспировских слов: Что ни дюйм — то король и намек на эту цитату. Это было сказано по отношению к одной знатной даме необыкновенно высокого роста. Конечно, нельзя было бы ничего возразить, если бы кто-нибудь предпочел отнести эту остроту к сгущению с моди­фикацией (изменением) вместо того, чтобы отнести ее к остротам с заместительным образованием.

Намека посредством модификации почти нельзя отличить от сгущения с замещением, если модификация ограничивается изменением букв, например: дихтерит (Dichteritis). (Dichter — поэт.) Этот намек на страшную заразительную болезнь дифтерит (Diphteritis) выставляет поэтическое творчество бездарностей также общественно опасным.

Отрицательные частицы дают возможность создать прекрасные намеки при незначительных изменениях.

Мой товарищ по неверию Спиноза, говорит Гейне. Мы немилостью божьей поденщики, крепостные, негры, батраки и т. д.... — начинается у Лихтенберга неоконченный манифест этих угнетенных, которые, во всяком случае, имеют большие права на подобное титулование, чем короли и князья на немодифицированное. Одним из видов намека является, наконец, также пропуск, который можно сравнить со сгущением без замещения.

Собственно говоря, при всяком намеке что-нибудь пропуска­ется, а именно, не указывается путь мыслей, ведущий к намеку.

Дело лишь в том, что более бросается в глаза: пробел или частично заполняющая его замена в тексте намека. Таким образом, рассмотрев несколько примеров, мы возвращаемся опять от грубых пропусков к намеку в собственном смысле слова.

Пропуск без замещения имеется в следующем примере: в Вене живет один остроумный и воинственный писатель, который из-за своих резких полемических статей неоднократно подвергался оскорблению действием со стороны своих противников. Когда однажды обсуждалось новое преступление одного из его обычных противников, кто-то выразился: Если X это услышит, то он опять получит пощечину. К технике этой остроты относится, прежде всего, смущение, вызванное непониманием этой мнимой бессмысли­цы, так как нам совершенно не понятно получение пощечины, как непосредственное следствие того, что кто-то о чем-то слышал. Бессмыслица исчезает, если мы восполним пробел словами: тогда он напишет такую ядовитую статью против него, что... и т.д.

Следовательно, намек посредством пропуска и бессмыслица являются техническими средствами этой остроты.

Намек принадлежит к числу самых употребительных средств остроумия. Он лежит в основе большинства недолговечных произведений остроумия, которые мы обыкновенно вплетаем в наши разговоры и которые, будучи оторваны от взрастившей их почвы, не могут существовать самостоятельно. Но как раз намек напоминает нам снова о том соотношении, которое чуть было не ввело нас в заблуждение при оценке техники остроумия. Ведь и намек сам по себе не остроумен; существуют безукоризненные намеки, которые все же не могут претендовать на остроумие. Остроумен только «остроумный» намек, так что признак остро­умия, который мы проследили вплоть до техники, опять там от нас ускользает.

Различные виды намека можно соединить в одну группу с изображением посредством противоположности и с другим техническим приемом (...) Для этой группы название «косвенное изображение» было бы всеобъемлющим. Следовательно, ошибки мышления — унификация — косвенное изображение — это наиме­нования тех технических приемов остроумной мысли, с которыми мы теперь познакомились.

(...) Все вышеизложенное не дает, конечно, полного описания техники остроумия. (...) Однако, важнейшие и наиболее упот­ребительные приемы техники остроумия здесь указаны.

Печатается по изданию: Давыдов Г. Д. Ис­кусство спорить и острить (Составлено по сочинениям А.Шо­пенгауэра и проф. З.Фрейда).— Изд. 4-е.— Аткарск, 1928.— С. 5—14, 17—32, 38—46.

(1938 г.)

Дата добавления: 2017-02-01