Вклад либерализации цен в кризисное сокращение российского ВВП

Важной субъективной причиной глубокого спада стала ускоренная либерализация цен, приведшая к их диспаритету – завышению цен на топливно-сырьевую продукцию относительно цен на конечную продукцию. Подобная ценовая либерализация была основана на непонимании властями двойственного характера экономики России, которая состоит из двух секторов: монополизированного и немонополизированного. В этом отношении отечественная экономика во многом напоминает китайскую, где столь же четко прослеживается граница, отделяющая данные секторы. Между тем политика правительства Китая при переходе к рыночным отношениям включала в себя либерализацию цен только в конкурентном секторе при жестком ограничении их восходящей динамики в секторе монопольном. Освобождение цен даже на сельскохозяйственную продукцию проводилось здесь подчеркнуто неспешно: лишь за 12 лет (с 1978 по 1990 гг.) доля свободных цен в стране возросла с 8 до 80%. Что же касается промышленных товаров, то до самого конца 1990-х гг. в КНР наряду с рыночными сохранялись и директивные цены, фиксируемые государством, а также цены индикативные, которые могли отклоняться на 5–20% вверх и вниз под влиянием рыночной конъюнктуры. Сегодня доля нерыночных цен в этой стране не превышает 5%. Однако путь к подобной либерализации оказался долгим.

Принятая властями концепция ценового регулирования приводила к опережающему росту цен на продукцию сельского хозяйства (в котором существовала и постоянно воспроизводилась сдерживающая инфляцию конкурентная борьба миллионов товаропроизводителей за юани потребителей) по сравнению с продукцией промышленной. Однако население в целом было защищено от инфляционных процессов, поскольку значительная часть дополнительных налоговых поступлений в бюджет (по мере расширения налогооблагаемой базы) направлялась на потребительские субсидии, которые укрепляли тенденцию к неуклонному повышению реальных доходов. Результатом подобной государственной политики явился опережающий рост предложения товаров­ и услуг в конкурентном секторе китайской экономики. Но и монополизированный инвестиционный сектор достаточно быстро развивался, хотя в нем использовались качественно иные способы поддержания­ экономического роста – правительственный заказ, льготное налогообложение, а также стабильно нарастающий спрос на промышленную продукцию со стороны неуклонно укрепляющихся сельскохозяйственных предприятий. К тому же в рамках «кредитного плана» предприятиям государственного сектора предоставлялись масштабные кредиты, объем которых вырос с 9,3% в 1978 г. до 29,9% ВВП в 1988 г. А поскольку в монопольном секторе сохранялся ценовой контроль, постольку функционирующие здесь предприятия могли увеличивать прибыль лишь путем наращивания объема выпуска. Столь осмысленное ценовое регулирование явилось немаловажной причиной среднегодового роста «китайской экономической машины» в течение более чем 30 последних лет на уровне 9%.

Как видим, если шоковое освобождение цен на конкурентном рынке в период рыночной трансформации вполне оправданно (и, по сути, безальтернативно) – в интересах скорейшей ликвидации острого­ дефицита потребительских товаров и услуг, то на рынке монополизированном необходимо не только косвенное, но и прямое регулирование ценовой динамики. Даже в странах с высоким рейтингом экономической свободы цены важнейших материальных ресурсов и поныне вовсе не являются свободными: реализация примерно 65% товаров и услуг охвачена здесь инструментами прямого и косвенного воздействия. Так, французское правительство традиционно осуществляет прямое регулирование цен на газ, транспортных и энергетических тарифов, японское – проводит к тому же активную тарифную политику в отношении водо- и теплоснабжения. И даже в США, где наблюдается дерегулирование деятельности естественных монополий, общепризнанное наличие так называемых «невыгодных клиентов» (к которым относятся, прежде всего, сельские жители) побуждает власти серьезно субсидировать, например, их энергопотребление.

Технология проведения либерализации цен активно обсуждалась властями, однако до практических шагов дело долго не доходило. Нерешительность правительства и его председателя спровоцировала так называемый «эффект Рыжкова», в результате которого из-за нарастающих ожиданий заявленного в неопределенном будущем повышения цен на прилавках и складах почти не осталось товаров, и угроза голода нависла над многими городами (в этом смысле премьер-министру Е.Т. Гайдару досталось тяжелое «наследство»). Однако затянувшаяся выработка алгоритма освобождения цен из-под контроля государства так и не привела к нахождению варианта их либерали­зации, сколько-нибудь напоминающего оптимальный. Игнорируя миро­вой опыт, доказывающий полезность поэтапного снятия ценовых огра­ничений, российское правительство решилось на проведение, по сути, шокового отпуска цен. В результате президентского Указа «О мерах по либерализации цен», вышедшего 2 января 1992 г., сразу 90% розничных и 80% оптовых цен на товары и услуги, кроме таких социально значимых, как хлеб, молоко, общественный транспорт и т.п., стали свободными.

Правительство Е.Т. Гайдара, опираясь на типовые модели макроанализа, типичные скорее для XIX в., исходило из упрощающего предположения, что само по себе направление цен в «свободное плавание» приведет к быстрому достижению сбалансированности товарных рынков. А равновесные цены сразу же начнут выполнять свою основную функцию: выявлять реальные общественные потребности (в форме платежеспособного спроса) и тем самым посылать сигналы товаропроизводителям – к наращиванию объема ВВП и прогрессивному изменению его сложившейся в прошлом весьма несовершенной структуры. При этом не учитывалось, что значимыми условиями успешности ценовой либерализации выступают не только решительная демонополизация национальной экономики (включающая поддержку малого и среднего бизнеса, манипулирование таможенными тарифами для своевременного допуска на внутренний рынок импортных заменителей дорожающей отечественной продукции и др.), но и сформированность многочисленных звеньев рыночной инфраструктуры (товарных и фондовых бирж, коммерческих банков, рынка труда и т.п.), создание механизма оперативной защиты населения от инфляции (прежде всего через индексацию доходов). Если же эти условия заблаговременно не создаются в стране, то ценовая эластичность предложения становится крайне низкой. Более того, рост цен вполне может сопровождаться вовсе не наращиванием совокупного предложения, а, напротив, его стремительным сокращением – из-за нарастающих взаимных неплатежей, масштабного обесценения оборотных средств предприятий в результате гиперинфляции, да и соблазна меньше работать и тем не менее больше зарабатывать. «Гремучая смесь» форсированной либерализации цен и отсутствия конкурентной среды по определению не могла породить ничего, кроме стагфляции – в сочетании с качественным ухудшением структуры народнохозяйственного организма (в плане неуклонного сокращения доли обрабатывающих отраслей). Что же касается спроса, то здесь ценовая либерализация привела к резкому сокращению реальных доходов населения, повлекшему за собой спад ВВП из-за катастрофического сжатия его покупательной активности.

В меморандуме российского правительства об экономической политике в 1992 г. утверждалось о важности немедленного осуществления либерализации цен на энергоносители. Эта новация аргументировалось общеизвестным либеральным тезисом о невозможности иными путями обеспечить снижение энергоемкости российского ВВП, при выдвижении которого, по сути, игнорировалась качественная специфика отечественной экономики. Известно, что наибольшую значимость фактор сдерживания цен на топливо и сырье имеет для стран, которые характеризуются большой пространственной протяженностью [3] и суровыми природно-климатическими условиями. В структуре материальных затрат чрезвычайно энергоемкой российской промышленности доля расходов на энергию превышает 10%, а в черной и цветной металлургии она и вовсе зашкаливает за 15%. Если в США стены птицефабрик нужны преимущественно для обозначения их территории и предотвращения разбегания кур и индеек, то в нашей стране, где преобладают северные или околосеверные земли, домашнюю птицу необходимо обогревать без перебоев с сентября по май, а это требует соответствующей толщины данных стен [4]. Удельные расходы электроэнергии на отопление жилья в Российской Федерации в 8 раз выше, чем в США, и в 3,5 раза больше, чем в обогреваемых Гольфстримом скандинавских странах. Из-за несравненно более низкой среднегодовой температуры, меньшего числа солнечных дней в году, невысокого уровня атмосферных осадков и ряда других климатических особенностей при тех же технологиях и затратах российский аграрный сектор в зонах континентального климата, в относительно высоких широтах объективно не может рассчитывать на урожай, сопоставимый, скажем, с испанским или французским. Вследствие этого в России, которая не испытывает недостатка в энергетических и сырьевых ресурсах и к тому же имеет холодный климат и огромную территорию, государство призвано снять другую проблему – цен материальных факторов производства (электроэнергии, газа, бензина, удобрений, металлов и т.п.), без сознательного удешевления которых как формы скрытых субсидий отечественная продукция не сможет обрести конкурентоспособность даже на внутреннем рынке. «Металлургия, – резонно замечает С.Губанов, – должна работать ради машиностроения и производства высоких технологий, а не ради сырьевого экспорта…»[5]. Данное разумное суждение вполне может быть отнесено и ко всем другим производителям промежуточных благ. При установлении «потолка» цен на продукцию топливно-энергетического и сырьевого комплексов их потери (которые можно частично компенсировать субсидированием из бюджета) окажутся несравненно менее масштабными, нежели выгоды стремительного роста обрабатывающих отраслей.

В противовес такому подходу гайдаровская либерализация цен на топливно-сырьевую продукцию закономерно привела к их опережающему росту сравнительно с ценами на конечную продукцию. Иного и быть не могло в обстановке сохраняющейся высочайшей степени монополизации экономики, которая породила стремление крупных компаний топливно-энергетического, химико-металлургического и других комплексов переложить на своих потребителей все свои мыслимые и немыслимые издержки, а также инфляционные ожидания. После выхода указа Президента РФ «О свободе торговли» от 29 января 1992 г. российские монополисты перестали ощущать сколько-нибудь заметный контроль со стороны государства за степенью обоснованности устанавливаемых ими цен. Не имея опыта рыночного ценообразования и мощных побудительных мотивов к наращиванию товарного предложения, отечественные предприятия предпочли ему неустанное взвинчивание цен на продукцию. Очень скоро выяснилось, что формально свободные (а фактически монопольно высокие) цены вполне могут и не стать ценами рыночного равновесия, а также способны изменяться даже в противоположном направлении по отношению к себестоимости выпускаемой продукции.

Прибыльными после взвинчивания цен на сырье могли оказаться лишь добывающие отрасли, присваивающие природную ренту. Либерализация цен по-российски привела к «ценовому экстремизму» этих монополизированных промежуточных отраслей, которые обрели легальную возможность, не сильно заботясь о снижении издержек производства, наращивать рентабельность за счет взвинчивания цен на топливно-сырьевую продукцию и тем самым кардинально изменять ценовые пропорции в свою пользу, неуклонно подрывая конкурентоспособность отраслей конечных. Взрывной рост издержек производства привел к тому, что функционирующие здесь предприятия начали свертывать свою производственную деятельность, отказываться от своевременных платежей поставщикам и государству, перераспределять доходы в пользу текущего потребления, делая свое чистое инвестирование отрицательным. «Нынешняя структура и динамика цен в российской экономике, – отмечает С. Толкачев, – подчинены не целям модернизации, а задачам обогащения элит»[6]. Как следствие, финансовое положение обрабатывающих отраслей стало стремительно ухудшаться, многие из предприятий (относящихся к легкой, пищевой промышленности, машиностроению, оборонно-промышленному комплексу, сельскому хозяйству) быстро оказались в состоянии банкротства.

Нерентабельность конечных производств, в свою очередь, резко сократила их инвестиционный спрос, что побудило производителей, занятых в секторе промежуточных благ, начать активный поиск своих покупателей за рубежом. Уже к середине 1990-х гг. ХХ в. Россия стала мировым лидером по вывозу алюминия (25% мирового экспорта), никеля (20%), меди (11%). В связи с нарастающей деградацией высокотехнологичного сектора основой экспортной экспансии российской экономики является сегодня вывоз низкотехнологичной (55%) и среднетехнологичной (43%) продукции. В результате дезинтеграции обрабатывающих и добывающих отраслей и обострения антагонистического противоречия между ними отечественный машиностроительный комплекс потребляет сегодня лишь 2,5% выпускаемого в нашей стране алюминия и всего 6% меди [7].

Форсированный экспорт природных ресурсов в условиях либерализации внешнеторгового оборота, поспешного разрушения существовавшей в СССР государственной монополии внешней торговли и появления множества частных, конкурирующих между собой за доллары потребителя участников внешнеэкономической деятельности явился немаловажной причиной перенасыщения мировых рынков и неуклонного снижения цен на сырье (на 20–25%) – наряду с обозначившимся в начале 1990-х гг. замедлением темпов роста всемирного хозяйства (что закономерно повлекло за собой сокращение спроса на продукцию топливно-сырьевого назначения). Получается, что именно российские экспортеры в строгом соответствии с навязанной нашей стране в январе 1992 г. Международным валютным фондом программой рыночных реформ стали выполнять функцию вывода мировой экономики из потенциально возможной стагфляции. Фактически они инициировали перемещение кривой совокупного предложения в странах «большой семерки» вправо, ускоряя темпы неинфляционного роста последних (что особо обозначилось в конце ХХ в.) и формируя здесь настоящее «экономическое чудо». Не случайно экс-руководитель Федеральной Резервной Системы США А. Гринспен признал в качестве глубинной причины крупных достижений американской экономики в течение двух последних десятилетий (низкая инфляция, сокращение безработицы, рост производительности труда, бюджетный профицит в отдельные годы, крупное удорожание акций и недвижимости, сильный доллар и т.п.) вовсе не успешную внутреннюю политику, а изменившиеся внешние условия, связанные с кончиной Советского Союза[8]. Причем массированная поддержка западной экономики проводилась (имея в виду очевидную ограниченность производственных ресурсов во всемирном масштабе) ценой насильственного «заталкивания» российской экономики в «стагфляционную ловушку» и опережающего сокращения производства в обрабатывающих отраслях. Реализующие эту «историческую миссию» нефтяные, газовые, металлургические предприятия, столкнувшись с тенденцией к понижению мировых цен, для поддержания на прежнем уровне своей валютной выручки стали неуклонно наращивать физический объем экспорта топлива и сырья, еще более выводя их с сужающегося российского рынка. Последовавшие затем многочисленные торговые войны, упреки правительств развитых стран в использовании российскими экспортерами (особенно вывозящими черные металлы) практики демпингового ценообразования сделали в ряде случаев недоступными для предприятий нашей страны многие зарубежные рынки. В результате развертывания такой цепочки связей российский монополизированный сектор промежуточных благ лишился значительной рыночной ниши – вначале на внутреннем рынке (из-за деградации в результате его ценовой стратегии многих обрабатывающих отраслей), а затем и на рынке США, Китая, Западной Европы, допуск на который российских экспортеров сегодня заметно ограничен, в том числе из-за массированного ввода новых мощностей в КНР по выплавке черных и цветных металлов.

Конечные отрасли российской экономики, ставшие первой жертвой ценовой либерализации, как известно, являются наиболее трудоемкими, именно с занятостью в этих отраслях связывает свои основные надежды на благосостояние большинство россиян. Не случайно поэтому, что многие работники именно сектора обрабатывающих производств упали на дно нищеты. Либерализация цен запустила маховик инфляции, которая, как известно, оказывают наиболее сильное травмирующее воздействие на социально уязвимые категории населения. Хотя помощь им в современном обществе должна оказываться государством, получилось, что, наоборот, российское государство, не сумев и не захотев противостоять стремлению разного рода монополистов обогащаться за счет потребителей (да и само являясь крупнейшим монополистом), обрекло миллионы наших сограждан на нарастающую нищету. Значимым фактором последней явилось длительное сохранение в нашей стране примерно 10%-го соотношения минимальной и средней заработной платы в нашей стране – в то время как Международная организация труда рекомендует доводить их пропорцию до 50%, а Комитет по социальным правам Совета Европы – до 60%. Негласно в общественном сознании формировался весьма спорный по сути тезис о целесообразности поддержания благосостояния лишь так называемого «экономически эффективного населения», которое занято в экспортно-ориентированном топливно-сырьевом секторе и обслуживающей его инфраструктуре – в то время как сохранение уровня жизни некоего «социального балласта» (т.е. занятых во внутренне-ориентированных отраслях, испытывающих в последние 20 лет общеизвестные проблемы), по сути, перестало интересовать правящую элиту.

Отсутствие добросовестной конкуренции, прозрачности издержек и цен привело к тому, что в центре товаропроводящей сети (между производителями и потребителями продукции) во многих случаях оказались криминальные структуры. Поставив под свой контроль значительную часть оптовой и розничной торговли, они при отказе от законодательного ограничения рентабельности торговых сетей стали успешно извлекать сверхдоходы. Это происходит за счет эксплуатации как коллективов предприятий (у их заинтересованных и нередко связанных с преступным миром руководителей приобретаются товары по относительно невысоким ценам), так и покупателей (им эти товары продаются по монопольно высоким, экономически совершенно не обоснованным ценам). В результате беспредела перекупщиков в цене пакета молока доля затрат на приобретение самого сырья не превышает 5–10%, в то время как остальными компонентами цены стали помимо яркой упаковки косвенные налоги и немыслимая прибыль. Безусловное превалирование в структуре сферы услуг примитивных торгово-посреднических операций, крайне слабо связанных с НТП, обусловлено именно их чрезвычайной прибыльностью. По сей день оптово-розничной торговлей присваивается свыше 30% всей прибыли российской экономики. Этому в немалой степени способствует высочайшая степень монополизации данной товаропроводящей сферы в сочетании с подлинным разгулом здесь этнической мафии. В результате торговые наценки в розничной сети оказываются никак не меньше 35–50% (а в целом ряде случаев и 100–120%), в то время как в развитых странах они обычно не превышают 7–10%.

На такие компоненты массового спроса, как жилье, торговые наценки стали превышать половину их конечной цены, воспроизводя тем самым механизм устойчивого обогащения криминала, удобно обосновавшегося в сфере торговли. Известно, что в развитой рыночной экономике норма прибыли в сфере обращения оказывается заметно ниже, чем в производственной сфере, поскольку доходность бизнеса обычно обратно пропорциональна риску вложения капитала в ту или иную сферу хозяйственной деятельности. Становление же в постсоветской России, по сути, колониальной структуры ВВП по сумме доходов попросту перевернуло ситуацию, сделав торговлю в целом сферой наиболее прибыльного приложения предпринимательских (и криминальных) талантов.

Криминализация российской экономики, усилившаяся в связи с либерализацией цен, объективно требовала немалых затрат государственных и частных средств на обеспечение личной безопасности и охраны соответствующих объектов, что отвлекало немалые финан­совые ресурсы от решения сугубо производственных задач и провоцировало тем самым углубление экономического спада. Конечно, Россия – не мировой рекордсмен по уровню криминализации хозяйственных отношений. Однако ее отличает от большинства других госу­дарств, в которых преступники традиционно оккупировали сферы­ торговли наркотиками, оружием, живым товаром, игорный бизнес, тот факт, что в нашей стране они оказывают серьезное воздействие и на деятельность внешне вполне благопристойных промышленных и торговых предприятий, банков, страховых компаний и т.п.

Негативное влияние российской либерализации цен на динамику­ ВВП проявилось и в том, что неизбежное в ходе нее сокращение текущих реальных доходов населения, а значит, и падение потребитель­ского спроса, сочеталось с инфляционным обесценением (а факти­чески с конфискацией) его трудовых сбережений: они оказались замороженными в Сберегательном банке и в дальнейшем не подверженными индексации, пересчету на темпы протекавшей в стране гиперинфляции. Произошло перераспределение этих сбережений в пользу формирующейся финансовой элиты, хотя изначально хранились они в государственном банке и по действующему законодательству их покупательная способность должна была обеспе­чи­ваться всеми активами государства. Замораживание вкладов расценивалось властями как значимый тактический инструмент антиинфляционного регулирования отечественной экономики, как некая плата за торможение ценоповышательной волны в обозримом будущем. Между тем неотъемлемой функцией властей во всяком цивилизованном обществе выступает­ защита даже не столько текущих доходов граждан, сколько их сбереже­ний (без этого о достаточной инвестиционной активности в стране можно и не мечтать), – тем более в условиях, когда обесценение сбере­жений становится прямым следствием проводимой ими экономиче­ской политики.

Накануне радикальных реформ в России существовали и альтернативные варианты разрешения проблемы «избыточных» сбережений (если, конечно, они еще существовали, а не были потрачены на финансирование бюджетного дефицита на рубеже 1980–1990-х гг.). Эти сбережения вполне можно было «заморозить» на относительно небольшой период, но при условии адекватной индексации на темпы инфляции и правительственных гаран­тий последующих выплат. Реальным было их превращение в долгосрочные (до 50 лет) государственные облигации с регулярной выплатой процентов, раз­решением оплачивать этими ценными бумагами личные налоги или жилищно-коммунальные услуги. Наконец, существовала возможность вмонтировать сбережения в приватизационные механизмы, использовать для покупки земли, недвижимо­сти, акций частных компаний. Известно, что основные фонды Российской Федерации оценивались к началу 1992 г. приблизительно в 2 трлн руб., в то время как на банковских счетах юридических и физических лиц находилось около 0,9 трлн руб. Этих сбережений было вполне достаточно для запуска механизма поэтапной платной приватизации. Однако данный вариант использования накопленных средств оказался политически неприемлемым для властей, желавших отстранить большинство россиян от участия в приватизационных процессах посредством лишения их средств на покупку объектов государственной собственности.

Более того, несмотря на требование Конституционного суда, еще в 1993 г. обязавшего правительство признать обесцененные в Сбербанке вклады в качестве специфического (не выраженного в ценных бумагах) компонента внутреннего долга нашему народу, и принятие Федерального закона от 10 мая 1995 г. «О восстановлении и защите сбережений граждан Российской Федерации», правительство до сих пор не предприняло сколько-нибудь адекватных мер, оно стыдливо замалчивает факт наличия у него колоссальной неурегулированной задолженности. Тем самым произошел фактический отказ российского государства от восстановления обесценившихся в ходе гиперинфляции сбережений населения, рассматривавшихся властями исключительно как «денежный навес» или «инфляционный зонтик» над экономикой. Вместо предложения своим кредиторам разнообразного «меню» реструктуризации внутреннего долга, облеченный властными полномочиями заемщик предпочел ограничиться жалкими подачками, причем только наиболее пожилым гражданам. При нынешних темпах выплат по утраченным вкладам данная акция имеет шансы растянуться на века. Так, в 2004 г. на эти цели было выделено 25 млрд руб. (что эквивалентно примерно 1 млрд дол.), в то время как компенсировать нужно утрату рублевых сбережений, соответствующих сотням миллиардов долларов. Между тем в случае серьезного расширения масштабов подобных компенсационных выплат можно было бы обеспечить подлинный прорыв в темпах экономического роста. Ведь речь идет об увеличении активов в основном пожилых граждан, отличающихся по причине невысокого уровня жизни низкой предельной склонностью к сбережению. Поэтому возвращение им ранее накопленной государством задолженности способно стать фактором мультипликативного всплеска потребительского, а затем и инвестиционного спроса.

Традиционным аргументом властей при их фактическом отказе от выполнения своих долговых обязательств выступает отсутствие необходимых средств. Однако нельзя не напомнить, что объем денежной эмиссии за годы рыночных реформ многократно превышает необходимую для решения этой задачи сумму. Однако эмиссионный доход Банка России, нарастающий вслед за повышением цен, направлялся государством не на цели реализации социальной полити­ки и воссоздания пошатнувшегося спроса широких масс населения, а на обога­щение посредников, вставших на пути от так называемых «денежных властей» – Банка России, Министерства финансов Российской Феде­рации – к остальному обществу. Вначале эти представители формировавшейся финансовой олигархии сказочно обогатились на распределении дешевых кредитов (номинальная процентная ставка по которым, будучи формально высокой, оказывалась, однако, несравненно ниже темпов развернувшейся инфляции) и фактически прямом присвоении эмиссионного дохода. Затем источником их благосостояния стало квотирование экспорта, позволявшее некоторым нашим наиболее предприимчивым согражданам, используя коррупционные связи с соответствующими ведомствами и существенную разницу между внутрироссийскими и мировыми ценами на стратегическое сырье, стремительно превращаться в долларовых миллионеров, да при этом еще и оставлять основную часть своей «добычи» за границей. Немалую роль в укреплении финансового состояния «новых русских» сыграли льготы по импортным пошлинам для разного рода «ветеранских», «спортивных» и «церковных» организаций, особенно на спиртное, табак, многие виды продовольствия, компьютеры, автомобили. Структурным звеном механизма их форсированного обогащения (а значит, и обнищания остальной части российского общества) явилась «прокрутка» огромных и фактически бесплатных бюджетных денег через так называемые уполномоченные банки. В дальнейшем инструментом перераспределения национального дохода в пользу финансовых спекулянтов стал рынок краткосрочных облигаций, выпускавшихся государством с невиданной в мире доходностью. Выплата процентов по облигациям внутреннего государственного долга в период 1993–1998 гг. принесла их обладателям (среди которых немало было нерезидентов), финансовым спекулянтам, рекордные доходы. При этом особо обогатились те из них, кто в преддверие девальвации рубля в августе 1998 г. сумел вовремя продать государственные ценные бумаги и перевести полученные средства в иностранную валюту (по цене около 6 руб. за доллар).

Еще одним звеном механизма обогащения банкиров, сохраняющимся и поныне, являлось удержание ими (особенно Сбербанком России) процентной ставки по депозитам на уровне, намного более низком, чем темпы инфляции, что приводит к пер­манентной инфляционной конфискации части сбережений. При этом соотношение цены кредита и процентной ставки по депозитам (в 2009 г. в среднем 15,3% и 8,6% соответственно) оказывается примерно вдвое менее благоприятным для населения, чем в развитых странах, что объясняется не только хронической нехваткой ссудных капиталов в нашей стране, но и тенденциями монополизации в ее банковской сфере. В последние 7–8 лет денежная эмиссия используется банком России в основном для скупки валютной выручки российских сырьевых экспортеров и наращивания золотовалютных резервов. Понятно, что при таких вариантах о сколько-нибудь существенной компенсации «сгоревших» сбережений россиян речь по определению идти не может – в том числе и в связи с естественным уходом поколения советских сберегателей.

Государство могло поставить надежный заслон стремительному расширению клана­ «новых русских», установив правительственный контроль над ценообразованием на рынке потребительских и инвестиционных благ, ставками процента за кредит, через своевременную индексацию сбережений, регулирование пропорций распределения эмиссионного дохода, трансформацию механизма использования Стабилизационного фонда, через недопущение расхищения и продажи военного имущества, построения чиновниками для себя особой системы оплаты­ труда и пенсионного обеспечения (никак не связанной с результатами их деятельности) и т.п. Однако тесная связка высших государственных чиновников с лидерами финансово-промышленных групп вы­ступа­ла непреодолимым политическим препятствием на пути решения данных задач. Причем, если в недалеком прошлом государственная финансово-кредитная «кормушка» была передвижной, и интересы достижения социального мира диктовали необходимость поочередной поддержки Правительством РФ предпринимателей, относящихся к раз­личным отраслям и регионам страны, то в последние годы движение заметно замедлилось, наблюдаются долгие остановки у определенных ее «сегментов», прежде всего представляющих топливно-энергетический и химико-металлургический комплексы, а также обслуживающую их финансовую инфраструктуру.

Разве в 2004–2008 гг., еще до наступления очередного экономического кризиса, нельзя было использовать на погашение внутреннего долга государства перед вкладчиками Сбербанка России часть фонда финансовых резервов? Тем более что средств в нем в те годы было накоплено значительно больше, чем требовалось для обслуживания государственного долга. Однако сберегаемые формально для будущих поколений средства Стабилизационного фонда РФ не направлялись правительством перед кризисом 2009 г. на возврат изъятых средств у поколений нынешних – хотя внешний долг все же выплачивался из средств данного фонда. Выходит, что погашение долга перед собственным населением оказывается в нашей стране несравненно менее значимым, чем перед зарубежными кредиторами, хотя задействование теории мультипликатора Дж. Кейнса доказывает куда большую эффективность именно данного варианта использования финансовых ресурсов государства в обстановке неполной занятости.

Прямым следствием избранной властями наиболее простой в управлении технологии либерализации цен стало избыточное расслоение российского общества – и это притом, что на старте рыночных реформ в нем наблюдались уравнительные тенденции. Если в 1991 г. средняя величина денежного дохода 10%-ной группы наиболее богатых россиян превышала доход 10% их самых бедных соотечественников всего в 4,5 раза, а в 1993 г. разрыв стал 13-кратным, то в 2010 г. подобный коэффициент фондов составил 16,7, оказавшись самым высоким среди индустриально развитых стран[9]. И если социальное большинство российского общества сокращало сообразно своим доходам спрос на отечественную продукцию, то социальное меньшинство расширяло свой конечный спрос, но преимущественно на за­рубежные изделия и объекты недвижимости. В результате и того и другого процесса российский обрабатывающий комплекс, а вместе с ним и ВВП продолжали неумолимо сокращаться.

Как видим, трудно переоценить степень негативного воздействия механизма российской ценовой либерализации на нынешнее состояние отечественной экономики и перспективы ее предстоящей эволюции.

Дата добавления: 2014-01-11