Пещера дедала 2 страница

Они действовали так, будто вокруг больше никого не было.

– «Multiplex semen, multiplex Venus, multiplex Amor, multiplex vinculum»[35],– речитативом говорил Мирандола, словно перечисление принципов могло привязать их к жизни.

– Развяжите его, – приказала Симонетта, сдергивая покрывало и обнажая напряженный пенис Сандро.

Мирандола двинулся к постели, и Лоренцо рванулся было за ним, но остановился, покачал головой и вздохнул. Леонардо сжал его руку, и Лоренцо понимающе кивнул.

– Все будет хорошо, Леонардо, – пробормотал он, словно пытаясь прежде всего убедить в этом себя.

Но Леонардо понял, что Первый Гражданин мучается еще и от обыкновенной ревности – потому что чувствовал, как ревность пробуждается и в нем самом.

Мирандола отвязал Сандро, и Симонетта, словно во сне, забралась на постель. Сандро обнял ее; потом мгновенным движением повалил на матрас. Он перекатился, поднявшись над ней, целуя ее и напористо задирая ее юбки. Она вскрикнула, корда он вошел в нее и они соединились – бешено, по‑прежнему не сводя друг с друга глаз.

Пожираемые внутренним огнем их душ, они стали единой плотью.

– Не могу видеть этого! – воскликнул Лоренцо и отвернулся, но потом, словно противоестественное очарование мерзости захватило его, повернулся и стал смотреть.

Джулиано крепко взял его за руку, а Леонардо, стоявший с другой стороны от Лоренцо, сжимал его плечо. Лоренцо отступил, но Джулиано и Леонардо продолжали держать его, пока он окончательно не пришел в себя.

Но именно в тот миг, когда Лоренцо повернулся к постели, vinculum vinculorum – цепь цепей распалась.

Сандро поднялся с Симонетты, лежащей на постели. Она была неподвижна и бледна как смерть. Ее открытые глаза невидяще смотрели перед собой. Но она дышала – медленно, словно погруженная в транс. Сандро протер глаза и, ничего не понимая, в упор поглядел на Леонардо.

– Что случилось? – спросил он шепотом и повернулся к Симонетте. Увидев ее, он заплакал. Коснулся ее лица и сказал: – Господи, что же я наделал!

Леонардо и Лоренцо бросились к постели. Пока Леонардо успокаивал Сандро, Лоренцо пытался разбудить Симонетту.

– Погодите, Великолепный, – сказал Мирандола Лоренцо, мягко отстраняя его от постели. – Позвольте мне пробудить ее. Времени мало, а ее душа отравлена ядом Сандрова фантома. Взгляните, он наполняет ее глаза.

Лоренцо кивнул и отступил. Тут Мирандола на миг перенес свое внимание на Боттичелли.

– Ты и впрямь небезразличен этой женщине, Сандро. Она исцелила тебя. Теперь, с Божьей помощью, силы начнут возвращаться к тебе.

Но Сандро – по всему его телу выступила обильная испарина, будто из него и вправду выходил яд, – в глубоком обмороке соскользнул на руки Леонардо.

– Оставь его, – сказал Мирандола. – Время не ждет. Мадонну нужно отнести подальше от Сандро.

Когда Леонардо и Лоренцо перенесли Симонетту на богато украшенную скамью, Мирандола потребовал, чтобы все вышли. Затем он сказал Лоренцо и Леонардо:

– Будьте подле Боттичелли. Даже покуда он в обмороке, вы должны заслонять от него мадонну. Если понадобится, прикройте ему глаза. Вполне возможно, что этот фантом сможет возродить себя в душе Сандро. Тогда оба – и он, и мадонна – зачахнут и умрут.

Леонардо и Лоренцо перешли к постели Боттичелли, где сели так, чтобы не дать Сандро, если он очнется, увидеть Симонетту. Мирандола поддерживал Симонетту, иначе бы она упала со скамьи. Комната была темна, хотя в окна проникал пыльный лунный свет и оплывшие свечи горели желтоватым мерцающим пламенем. На другом конце скамьи, против места, где сидела Симонетта, стояла лампа, разливая вокруг собственное восковое сияние. Мирандола придвинул лампу к себе и вынул из складок мантии небольшое зеркальце, которое положил на скамью так, чтобы до него легко можно было дотянуться.

Потом он извлек кожаный кошель, а оттуда – бальзам, кусочек сахара, комок ароматической смолы, склянку тонкого стекла со сладко пахнущими духами и пригоршню драгоценных камней. Положив все это рядом с зеркальцем, он сказал:

– Пусть эти дары одушевленного мира, эти homines phlebotomici[36]примут в себя ядовитое pneuma. Пусть станут они божественными ловушками и через близость свою горнему миру дадут тебе поддержку духов эфира.

Он поднес склянку к носу Симонетты, и голова ее дернулась, словно это был нашатырь. Но Мирандола, прежде чем закупорить склянку, сам вдохнул сладкий запах, на миг прикрыв глаза, словно от восхищения. Затем он отставил склянку и громко хлопнул в ладоши перед самым лицом Симонетты.

– Очнись! – громко сказал он.

Глаза Симонетты широко раскрылись, она взяла у Мирандолы зеркало и улыбнулась, заглянув в собственные глаза, отразившиеся там.

– Как прекрасно… – прошептала она.

– Что ты видишь? – тревожно спросил Мирандола.

– Фантом Сандро… Его творение. Мне льстит это, потому что его создание – ангел. Разве смогу я обрести столь совершенный облик?

– Мадонна, не позволяй образу околдовать тебя, – сказал Мирандола. – Ты должна изгнать его. Понимаешь?

– Я могу заглянуть прямо в райские кущи…

– Мадонна! Мадонна, ты слышишь меня?

Она кивнула.

– Если ты хочешь напитать себя свойствами горнего мира, пусть эти предметы, что я разложил перед тобой, станут частью тебя. Пусть будут они приманками для фантома, отнятого тобою у Сандро; и если качества его извращены, они отвергнут его и ты спасешься. Но чтобы сделать это, ты должна передать фантом зеркалу.

– Я вижу его там, – сказала Симонетта.

– Очень хорошо. А теперь закрой глаза и смотри в себя, в то светлое пространство, куда ты заключила фантом, – ты ведь сделала это?

Симонетта кивнула.

Мирандола вдавил смолу, сахар и драгоценные камни в ее ладонь, раскрытую на коленях.

– Теперь ответь мне, синьора Веспуччи, осталось ли что‑то от того образа в соборе, что выстроила ты в своих мыслях?

Она снова кивнула.

– Тогда ты должна принудить его перейти в зеркало. Пусть предметы в твоей руке дадут тебе силу божественных сфер. Теперь открой глаза. Отдай фантом зеркалу.

– Оно темное. Зеркало темное.

– Фантом оставил тебя?

Симонетта кивнула.

Мирандола взял у нее зеркало, швырнул его на пол и раздавил каблуком. Потом заставил ее разжать ладонь и уронить камни и смолу, стряхнул с ее ладони раздавленный сахар.

– Дело сделано! – провозгласил он. – Теперь слуги должны взять камни, осколки стекла и другие ловушки и закопать их, потому что они отравлены. А врач пускай отдаст кровь маэстро Боттичелли и мадонны Веспуччи пиявкам. Я возвратил тебе твоих друзей, – сказал он Лоренцо, тепло улыбаясь своему благодетелю.

Симонетта же в это время смотрела на Леонардо.

И тоже улыбалась.

Но в ее улыбке было притворство.

Внезапно Сандро очнулся.

Он судорожно вдохнул, словно утопающий, который наконец вырвался на поверхность. В упор, невидяще глядя на Симонетту, он спросил:

– Где Симонетта? Леонардо, где она?

– Успокойся и отдыхай, – сказал Леонардо, отирая испарину с лица Сандро уголком простыни. – Все в порядке.

– А Симонетта, что с Симонеттой?

– Как и тебе, Пузырек, ей скоро станет лучше, – сказал Леонардо, хотя по спине его все так же полз тревожный холодок.

– Это правда, Леонардо? Клянешься?

– Да, друг мой, – сказал он и солгал.

Глава 7

Ныне разрушенная всепобеждающим временем, ты терпеливо лежишь в этом отовсюду замкнутом месте; иссохшим и обнажившимся скелетом образовала ты костяк и подпору расположенной над тобою горе.

Леонардо да Винчи

Казалось, черные испарения, изгнанные из Сандро, просочились в мир и отравили его: на следующий день, в четверг, один из малых колоколов Санта Мария дель Фьоре оборвался и рухнул, раскроив голову проходившему внизу каменщику. Он чудом выжил, хотя из его черепа пришлось удалять осколки кости.

А в пятницу двенадцатилетний мальчик упал с кампанилы и умер несколько часов спустя.

К концу недели у четырех семей в городе и восьми в предместье Борго‑ди‑Рикорболи появился жар – характерный признак того, что называлось «честной чумой». Каждый последующий день приносил новые известия о болезни и смерти, ибо Черная Жница шла по улицам Флоренции, торя себе путь равно через дома и больницы, храмы и таверны, публичные дома и монастыри. Говорили, что у нее была подруга, ведьма Лахезис[37], которая следовала за ней и ткала бесконечное полотно смерти; это ей принадлежал «долг, который все должны уплатить», она выплетала его из нескончаемого клубка черной нити.

Сто двадцать человек умерло в церквах и больницах до полнолуния. Только в Санта Мария Нуова было двадцать пять смертей. «Восьмеро» Синьории каждодневно выпускали памятки, как заботиться о здоровье каждому флорентийцу, и цены на продовольствие резко подскочили.

Лоренцо, его родня и приближенные – его жена Клариса, их дети, его сестра Бьянка, выданная замуж в семью Пацци, Джулиано, Анджело Полициано, Пико делла Мирандола, гуманист Бартоломео Скала и даже Сандро Боттичелли – бежали на виллу Карреджи или куда‑то в ее окрестности. Но Верроккьо предпочел остаться в мастерской. Он разрешил ученикам, пока чума не отступит, покинуть город, если у них есть на то средства; но большинство учеников остались с ним.

Казалось, мастерская была охвачена лихорадкой.

Создавалось впечатление, что срок сдачи всех заказов истекает завтра. Франческо, старший подмастерье Верроккьо, крепкой рукой держал бразды правления учениками, заставляя их работать по двенадцать – четырнадцать часов; и они работали с тем же усердием, с каким некогда создавали бронзовый шар, венчавший купол Санта Мария дель Фьоре, – словно проворство рук и разума были их единственной защитой от скуки, которой питалась Черная Жница. Франческо оказался неоценим для Леонардо, потому что разбирался в механике куда лучше самого Верроккьо и лучше всех работал с механизмами; именно Франческо помог Леонардо разработать хитроумный план, как разобрать, сложить и замаскировать летающую машину для перевозки ее в Винчи. Летающая машина была наконец готова, и опять же благодаря Франческо, который твердо был убежден, что Леонардо постоянно нуждается в материалах и подмастерьях с крепкими спинами.

В студии Леонардо дарил разгром, лабиринт тропок вился между свертками ткани, механизмами, кусками дерева и кожи, горшками краски, козлами для пилки дров и грудами чертежей. Нынешняя летающая машина занимала середину большой комнаты. Ее окружали рисунки, насекомые, наколотые на досках, стол, заваленный летучими мышами и птицами в разной степени вскрытия, и конструкции разных частей новой машины: искусственные крылья, рули, элероны.

Едкие испарения скипидара смешивались с запахами разложения; эти ароматы совершенно не трогали Леонардо, так как возвращали его в детство, когда его комната бывала завалена разной мертвой живностью – для рисования и изучения. Все прочие его работы – картины, терракотовые статуэтки – были сложены в углу. Спать в захламленной вонючей студии было больше невозможно; Леонардо и Никколо перебрались на ночлег в комнату младшего ученика Тисты.

Леонардо спал урывками, по два‑три часа в сутки. Его томила тревога о Джиневре: не послав ему весточки, она покинула Флоренцию с отцом и Николини, и в день, когда Леонардо должен был начать ее портрет, он явился в пустой дом, где остался только старый слуга. Поэтому Леонардо с головой погрузился в работу. Черная Жница дала ему отсрочку – время на то, чтобы закончить и испытать машину, – потому что Великолепный не только согласился перенести встречу из Пистойи в Винчи, но и сам назначил день этой встречи: через две недели.

В студии было невыносимо жарко. Никколо помогал Леонардо снимать с машины ворот и пару крыльев – их нужно было убрать в пронумерованный деревянный ящик.

– Чума приближается к нам, – заметил Никколо, когда все части были благополучно убраны. – Тиста говорил, что слышал, будто заболела семья близ Порта делла Кроче.

– Ну, а мы на рассвете уезжаем, – отозвался Леонардо. – Тебе поручение: проверь, чтобы все было уложено как и куда надо.

Никколо был очень доволен; к слову сказать, он показал себя толковым работником.

– Но я все же считаю, что мы должны подождать, пока испарения тьмы не рассеются – по крайней мере, покуда могильщики не вывезут трупы с улиц.

– Тогда выезжаем с первым светом, – решил Леонардо.

– Хорошо.

– Возможно, ты и прав насчет могильщиков и трупов: они распространяют заразу. Но вот испарения тьмы…

– Лучше не рисковать, – сказал Верроккьо; он стоял в проеме дверей и исподтишка заглядывал в комнату, как мальчишка, которому удалось незамеченным пробраться в дом. Он придерживал дверь, и полуотворенная створка очертила вокруг него рамку, словно он позировал для собственного портрета; особый, мерцающий послеполуденный свет, казалось, изменил и смягчил тяжелые черты его лица. – Думаю, это именно то, о чем говорили астрологи: парад планет, – продолжал Верроккьо. – То же было во времена великой погибели тысяча триста сорок пятого года.

– Лучше бы тебе уехать с нами, чем слушать астрологов, – заметил Леонардо.

– Я не могу оставить семью, я же тебе говорил.

– Тогда увези их силой. Мой отец уже в Винчи: готовит главный дом для Лоренцо и его двора. Можешь считать это деловой поездкой: подумай, сколько заказов ты сможешь получить.

– Заказов у меня и сейчас довольно, – сказал Андреа.

– Неужели это говорит Андреа дель Верроккьо? – ехидно удивился Леонардо.

– Мои сестры и кузены отказываются уезжать, – сказал Андреа. – И потом… кто же будет кормить кошек? – Он улыбнулся и вздохнул. Казалось, отказавшись, он испытал почти облегчение. – Моя судьба в руке Божьей, как было всегда. И твоя тоже, мой юный друг. Но я обещаю молиться за то, чтобы ты остался жив, и напишу в твою честь образ святого Николая Толентинского для монастыря в Бадио. Святой праведник почитается за многие чудеса; говорят, что особенно милостив он к морякам, а ты тоже своего рода моряк.

– Благодарю тебя за любовь, милый Андреа. – Леонардо помолчал и добавил: – Войдет ли наконец в комнату мой благородный хозяин или он боится заразиться от двух несчастных подмастерьев?

– Как пожелаешь, – сказал Андреа.

Он стянул с головы черную шапку, обесцвеченную гипсовой пылью. Потом с неожиданно лукавым взглядом распахнул дверь, пропуская Сандро Боттичелли.

– Пузырек! – потрясенно воскликнул Леонардо. – Я думал, что ты в Карреджи.

Его друг уже набрал часть потерянного веса. Характерный румянец вернулся на лицо Сандро, светло‑каштановые кудри отросли и были взлохмачены, но взгляд оставался тяжелым, словно он все еще находился под действием снадобий или магии. На нем была одежда цветов Медичи, а не короткая рубашка, какие обычно носила молодежь. Леонардо почувствовал неловкость, но тут Сандро шагнул вперед и обнял его.

– Я там и был, – сказал он, отерев пот со лба шелковым рукавом. – Я боялся, что ты уже уехал. Времени у нас немного, потому что Лоренцо тоже уже в пути. Но я уехал пораньше, чтобы побыть с тобой, мой друг. Тебе трудно в это поверить?

– Конечно нет, – солгал Леонардо.

– Я все объясню позже, – продолжал Сандро, – но я не могу не страшиться за тебя, раз уж ты решил сломать себе шею на этом сооружении, передразнивая ангелов.

– Я очень счастлив, что ты здесь, Сандро. Великая Птица готова к полету, и тебе совершенно нечего страшиться… В конце концов, это же я ее и построил.

Сандро хмыкнул и покачал головой. Андреа возвел глаза к потолку. Леонардо смотрел на них с усмешкой, но в этой усмешке была изрядная доля бравады, потому что ночной кошмар о падении снова посещал его. Потом он сказал:

– Если ничего не случится, завтра, едва рассветет, мы уезжаем в Винчи. Ты, конечно, поедешь с нами.

– Я так и собирался сделать. Подумал, что еще одна пара рук тебе не помешает.

Никколо стоял рядом с Сандро, явно радуясь его появлению.

– Я был хорошим помощником маэстро Леонардо, – сказал он.

– Воображаю, каким хорошим.

– Он многому научился, Пузырек, – вступился за Никколо Леонардо. – Боюсь, теперь мне без него не обойтись.

– А как насчет шлюх? Вылечился?

– Вряд ли шлюх можно считать заразой, – сказал Никколо и нервно улыбнулся, когда все рассмеялись. – А ты, маэстро, уже исцелился от меланхолии?

– Да, мой юный друг, насколько от нее вообще можно исцелиться.

– А мадонна Симонетта? С ней тоже все в порядке?

– Никко! – Леонардо резко глянул на мальчика.

– Ничего страшного, Леонардо, – сказал Сандро. – Вполне допустимый вопрос. – Он повернулся к Никколо. – Да, с ней все в порядке.

Но когда Сандро вновь обернулся к Леонардо, в глазах его читались вина и тревога – они‑то и отражали истинное состояние его души.

Вся компания покинула город сразу после рассвета, держась подальше от встречных омерзительных могильщиков, которые возвращались от общих могил, где без отпевания хоронили жертвы мора. Хотя в воздухе висел туман, день обещал быть прозрачным и ясным – в самый раз для путешествия. Два десятка трубачей и плакальщиков шли по Лунгарно Аччьятуоли, вдоль маслянистых неспокойных вод Арно, – возвращались с похорон. Только очень достойный – или очень богатый – человек мог быть похоронен с такими почестями в эти дни, когда сама Смерть звонила в погребальные колокола.

Никколо и Сандро перекрестились, то же сделали Зороастро да Перетола и Лоренцо ди Креди, у которого было прекрасное и невинное лицо ангела с алтарного полотна Верроккьо. Кроме Сандро, Никколо, Зороастро, ди Креди и Аталанте Мильоретти, Леонардо еще сопровождали несколько учеников Верроккьо; все они ехали в двух запряженных лошадьми повозках, где под холстами лежали части Великой Птицы. Леонардо и Сандро шли рядом с первой повозкой, и Никколо с Тистой, кажется, с удовольствием предоставили их самим себе: они спорили, кому держать поводья.

– Обычно я добирался домой, в Винчи, за день, – говорил Леонардо Сандро, который был как‑то неуютно отчужден. – Я знаю, как срезать угол через Витолини, Карминьяно и Поджоа‑Кайяно. Это старая заброшенная горная тропа, что ведет вверх по Монте‑Альбано; но чтобы ходить там, нужно быть любителем лазать по горам. А с повозками рисковать нельзя, так что придется нам ехать вдоль Арно и заранее смириться с допросами, которые станут учинять нам солдаты Великолепного в каждом городишке, куда мы ни заедем. Впрочем, у нас пропуск с печатью Лоренцо.

Сандро молчал, целиком погруженный в свои мысли, но Леонардо продолжал:

– Когда моего отца задерживали во Флоренции дела, он спешно отсылал меня с посланием для Франческо – он и поныне управляет его владениями. Интересно, что было бы, если б я попробовал сейчас пробежаться коротким путем? Верно, заработал бы одышку. – И добавил после мгновенной паузы: – Сандро, мне страшно за тебя.

– Не надо, друг мой, – сказал Сандро, внезапно оживая. – Все говорят, что я пугаю их своей задумчивостью. Должно быть, душа моя еще не вполне очистилась.

– Ты все еще боишься?

– Да, – сказал Сандро, – я все еще боюсь за мадонну Симонетту… и за себя тоже. Когда надо мной потрудились врачи и я набрался сил, я настоял на том, чтобы отправиться с Лоренцо и Пико делла Мирандолой на виллу Веспуччи – повидать ее. Я знал, что с ней что‑то неладно, я чувствовал это. Лоренцо, конечно, справедливо опасался, но я умолил его, хотя юный граф Мирандола был решительно против – и ради меня, и ради дамы.

– И что же? – спросил Леонардо, потому что Сандро умолк.

– Я сказал им, что страсть испарилась и осталась только вина.

– Это правда?

– Да, Леонардо, боюсь, что так.

– Тебе бы радоваться, что опять здоров.

– То‑то и оно, Леонардо, что не вполне здоров. Скорее наоборот. Боюсь, когда граф очищал мою душу, он заодно нечаянно лишил ее способности к естественной любви, к экстазу.

– Вполне понятно, что ты чувствуешь себя слабым, неспособным к сильному чувству, – сказал Леонардо, – но тебе просто нужно отдохнуть и выждать. Ты еще поправишься.

– Тем не менее я убедился, что пуст, как евнух.

– Будь помягче к себе, Сандро, – пробормотал Леонардо.

– Мне стало грустно, когда я увидел Симонетту, – продолжал его друг. – Она серьезно больна. Убежден, что это по моей вине.

– А граф Мирандола не может ей помочь?

– В том‑то и дело, что он не верит в ее болезнь.

– Так, может, ты ошибаешься?

– Нет, поверь, я точно знаю, что она больна.

– Она кашляла?

– Нет, не кашляла. Она была бледна, но это часть ее красоты. Она подобна ангелу; сама плоть ее бестелесна. Но мне удалось на минутку остаться с ней наедине – тогда уже все убедились, что ей от меня ничего не грозит, и не опасались за нее. Тогда я и понял… понял…

– Что ты понял, Пузырек?

– Что Симонетта впитала мой ядовитый фантом и не исторгла его. Мирандола лечил ее, но это было притворство: она обманула врача и удержала фантом.

Леонардо не мог всерьез рассуждать об экзорцизме и удержании фантомов, но нужно было понять и успокоить друга: видно, он еще не вполне пришел в себя после опасного ослепления Симонеттой.

– Откуда ты знаешь, что она не исторгла его?

– Потому что она не отрицает этого. Она улыбнулась, поцеловала меня и попросила не обсуждать этих дел с Лоренцо.

– Я все‑таки не думаю…

– Она сказала, что скоро умрет. И что моя любовь – сокровище, прекрасное и утонченное, бальзам, смягчающий боль ее души. Под «любовью» она разумела фантом, который я создал в замену ей. Она назвала его «дверью в горний мир».

Сандро помолчал и добавил:

– И тогда я увидел его. Увидел в ее глазах.

– Тебе пришлось нелегко, друг мой, – признал Леонардо.

И вдруг ему вспомнилось, как улыбалась Симонетта, когда Мирандола изгонял из нее фантом. По спине у него пробежали мурашки.

– Когда я умирал от желания и тоски по Симонетте, я думал, что не вынесу этого, что лучше быть пустой тыквой, лишенной чувств…

Леонардо печально улыбнулся:

– Думаю, всякий, кто безнадежно влюблен, мечтает о том же.

– Но вот теперь я пуст и жажду лишь одного – наполниться.

Леонардо хлопнул друга по спине и обнял его за плечи.

– Ты скоро поправишься, обещаю. Деревенским девкам от тебя спасу не будет.

– Не лги мне снова, Леонардо. – В голосе Боттичелли не было ни малейшей злости. – Ты ведь мне уже однажды солгал.

Леонардо отшатнулся.

– Я знаю, что твоя дружба с Симонеттой не была невинной. Но не нужно бояться, никому из вас я не причиню зла.

Леонардо хотел что‑то сказать, но Сандро прервал его:

– Не оправдывайся и не извиняйся. Ничего не нужно… сейчас. Я чувствовал, что в последнее время мы отдалились, и тревожился… тревожился за тебя, друг мой. Давай не дадим нашей дружбе остыть. К кому мы сможем прийти, если нас не будет друг у друга?

Леонардо согласился. Он чувствовал себя неловко и униженно и злился на себя, потому что Сандро был единственным близким ему человеком; и вот он, который куда лучше умел обращаться с машинами и холстами, чем с людьми, оказался близок к тому, чтобы потерять привязанность единственного друга.

Они шли молча, а потом он сказал:

– Я не собираюсь поддаваться этому, Пузырек, но мне страшно. Мне опять снилось, что я падаю.

– Может, тебе стоит попросить Лоренцо…

– Нет. Моя Великая Птица полетит, – сказал Леонардо. – Вот увидишь.

– Это вина Лоренцо. Он подбил тебя на это сумасбродство. Порой он забывает, что он не император. Он может быть столь же суров, как те тираны, которых он так ненавидит. Но это не стоит твоей жизни, милый друг.

– Не нужно мне было заговаривать об этом сне, Пузырек. Прошу тебя, не тревожься. Мое изобретение безопасно; со мной ничего не случится. Просто у меня душа немного не на месте, как у любого, кому предстоит выступать перед толпой.

– Конечно, – мягко сказал Сандро, словно успокаивая друга.

Но Леонардо уже пришел в себя.

– А скоро обо мне будут слагать песни. – Он обернулся и окликнул: – Эй, Аталанте! Сочини‑ка песню, чтобы исполнить, когда я поплыву меж облаков!

Аталанте Мильоретти – он сидел с Зороастро да Перетолой в последней повозке – помахал рукой в знак согласия и начал наигрывать на своей лире спокойную, почти монотонную мелодию. Леонардо впал в задумчивое молчание. Потом сказал:

– У меня должно получиться, потому что я не собираюсь стать посмешищем всей Флоренции. И потерять Джиневру.

– Тогда у меня есть для тебя послание.

– Какое?

– Симонетта просила сказать тебе, что она поговорит с его великолепием.

Настал черед Леонардо промолчать.

– Думаю, это касается Джиневры, – продолжал Сандро. – Audentes fortuna juvat[38]. Ты – живое доказательство этой пословицы.

Городок Винчи был укрепленной крепостью, над которой главенствовал старинный замок с кампанилой, окруженный пятью десятками домов из розовато‑бурого кирпича. Красные черепичные крыши устилала листва каштанов, кипарисов и лиственниц, а виноградные лозы и заросли тростника подступали тенью к самым окнам; и стенам. Городок с его выщербленными стенами и единственной крытой галереей стоял на возвышенности и смотрел на низину, поросшую оливковыми деревьями, – когда ветер шевелил их листву, она казалась серебряной. Дальше лежала долина Лукки, зеленая, с лиловыми тенями; ее окаймляли горные ручьи. Леонардо вспомнил, что, когда дождь очищает воздух, вдалеке отчетливо видны скалы и расселины Апуанских Альп близ Массы.

Лишь сейчас, приехав сюда, Леонардо понял, как он истосковался по дому. Небо было ясным, а воздух – прозрачным; но мучительные воспоминания затуманивали его взор: он вернулся в детство и снова скакал верхом с дядей Франческо, которого в семье звали лодырем, потому что он не пожелал ограничить радости жизни одним ремеслом. Леонардо и Франческо, который был намного старше его, разъезжали, точно два принца, по всей округе, собирая ренту для Леонардова деда, патриарха семьи, мягкого и педантичного Антонио да Винчи.

И, трепеща от пережитого тогда страха и радости, вспомнил он о чудище, которое отыскал в стылой, темной, высокой пещере на скользком склоне горы Альбано. Ему было тогда тринадцать лет; в тот же год он стал учеником у Верроккьо.

Леонардо повел свою «свиту» из друзей и молодых подмастерьев вниз по мощенной булыжником дороге, мимо голубятни на длинном шесте – к горстке домов, окруженных садами, сараями, крестьянскими хижинами, крытыми землей, и совершенно одинаковыми шелковицами, которые высаживал его дядя Франческо. «Лодырь» Франческо экспериментировал с шелкопрядением, что могло оказаться весьма выгодным: самой богатой и влиятельной во Флоренции была Арте делла Сета – гильдия шелкоделов.

– Эй, Леонардо! – окликнул его Франческо из двора большого чистого дома, что некогда принадлежал синьору Антонио.

У Франческо, как и у его братьев, волосы были темные, вьющиеся, поседевшие на висках и поредевшие на макушке. Лицо казалось напряженным – возможно, из‑за опущенных уголков рта и крупного орлиного носа; глубокие морщины пролегли под глазами и по костистым щекам, придавая лицу властное выражение. Франческо заключил Леонардо в медвежьи объятия, едва не удушив его, и сказал:

– Поздравляю, племянничек, ты поставил этот дом вверх дном. Так хорошо я не проводил время с тех пор, как забавлялся с одной крестьяночкой, которая…

– Франческо! Довольно с нас твоего бычьего помета!

В дверях дома появилась жена Франческо Алессандра. Она славилась своими длинными золотистыми волосами.

– Почему бы не сказать попросту «дерьма», любовь моя?

– Потому что я, хоть и обречена жить с медведем, который только и делает, что ест, спит и…

– Срет, – подсказал Франческо.

– …испражняется, – договорила Алессандра, – я предпочитаю оставаться дамой.

Она поцеловала Леонардо и пригласила его с друзьями в дом.

– Твой отец вне себя от волнения, – сообщил Франческо.

– Я так и думал. – Леонардо вошел в зал. – Чудесно повидать тебя, дядя.

За этой просторной высокой комнатой было несколько спален, два камина, кухня с двориком и мастерские, где время от времени ночевали крестьяне, работавшие на нескольких хуторах да Винчи; выше был второй этаж с тремя комнатами и камином, а десятью ступенями ниже – подвал, куда Леонардо обычно прятал найденных им мертвых животных. Все было выскоблено до блеска; как же, должно быть, гонял и без того старательных Франческо и Алессандру отец Леонардо, чтобы подготовить дом к приезду Лоренцо и его свиты!

Эта комната была заново обставлена постелями, сундуками, скамьями и шкафом – чтобы разместить кое‑кого из младших свитских. Лоренцо отец, без сомнения, отдаст собственную спальню.

– Покуда совсем не размяк, племянничек, поди‑ка побеседуй с отцом, – предложил Франческо, скорчив гримасу.

Леонардо вздохнул, ощутив беспокойство, которое всегда появлялось у него в присутствии отца – словно Леонардо был его учеником, а не сыном.

Пьеро спустился навстречу Леонардо из своей комнаты наверху. На нем было магистерское одеяние, на голове шелковая шапочка без полей – словно он в любой миг ожидал приезда Лоренцо.

– Приветствую тебя, сын мой, – проговорил он, – и вас также, Сандро Боттичелли.

Сандро поклонился:

– Приветствую вас, синьор Пьеро.

Дата добавления: 2014-11-25