Фантазия да Винчи 5 страница

– Эй, мастер Леонардо, это вы? – окликнул какой‑то юноша.

– Да, что тебе? – отозвался Леонардо.

Он узнал Якопо Сальтарелли, ученика златокузнеца, который часто позировал в мастерской Верроккьо. Леонардо много рисовал и писал Якопо, у которого было хорошее мускулистое тело, но тяжелое лицо с раздутыми ноздрями и желтой угреватой кожей. Бороденке его предстояло погустеть c годами, но сейчас она была жидкой и редкой, зато длинные взлохмаченные волосы вились и блестели.

– Мессеры Деи и да Перетола попросили меня дождаться вас и проводить к ним, – сказал Якопо.

– Ты хочешь сказать, что тебе заплатили, чтобы ты нас дождался? – уточнил Сандро.

– Как вам будет угодно, синьор.

– И где же они? – спросил Сандро.

– На виа Грифоне.

– А что там такое?

– Там большой прием, синьор, на вилле Л’Уголино. Мастер Гульельмо Онореволи устраивает вечер в честь мадонны Симонетты Веспуччи.

– Если хозяин вечеринки – Нери, то мы славно повеселимся, – заметил Сандро.

Богатый отпрыск семейства Онореволи звался Нери[15], потому что всегда одевался в черное, чтобы производить впечатление.

– Странный это праздник, по мне во всяком случае, – говорил на ходу Якопо. – По всей вилле темно, как в погребе, только у ворот лампы и горят.

– Зачем бы дому быть темным? – спросил Сандро, когда они с Леонардо чуть отстали от Якопо, чтобы поговорить. Они махнули Якопо, чтобы шел вперед, а сами держались позади, на приличном расстоянии, что было совсем не трудно: на окрестных улицах народу почти не было. – Удивляюсь, как Симонетта согласилась на вечер, устроенный Нери, – продолжал Сандро.

Леонардо вопросительно взглянул на него.

– У Нери опасные политические пристрастия, – пояснил Сандро.

– Ты о Пацци?

– Даже они почитают его безумцем. Но Симонетта… Она так часто бывает в обществе Джулиано и Лоренцо Медичи. Это политическая глупость – появиться в компании их врагов. Я боюсь за нее.

– Ты бы лучше держал свои страхи при себе, – заметил Леонардо. – Красота Симонетты позволяет ей стоять над моралью и политикой.

– Она – сама жизнь, самая ее суть, – сказал Сандро. – Но я все равно боюсь за нее. И за ее здоровье тоже.

Леонардо засмеялся, став на миг прежним собой.

– Не лучше ли оставить ее здоровье ее докторам?

– Я слышал, как она кашляет. Не нравится мне этот кашель, он из глубины легких.

– Держись подальше от мастерской Антонио дель Поллайоло, – посоветовал Леонардо. – Всякий, кто слишком долго торчит у его анатомического стола, начинает воображать себя лекарем.

– Мне не нужно расчленять трупы, чтобы распознать кашель или, в данном случае, чтобы лучше изображать фигуры! – вспыхнул Сандро.

Леонардо хлопнул друга по плечу:

– Прости.

– Мадонна Симонетта ведь любовница братьев Медичи? – спросил вдруг Никколо, к удивлению Сандро и Леонардо.

– Она их друг, Никколо, – сказал Сандро.

– А говорят совсем иное, – возразил Никколо.

– Может, не стоит обсуждать такие вещи при мальчике? Никколо, похоже, черпает свои знания прямо из‑под жернова мельницы сплетен.

– А чего ты ждал? – отозвался Леонардо. – Он ведь из учеников мессера Тосканелли. Куда и слетаются слухи, так в его студию.

– Клевета туда слетается.

– Порой это одно и то же. И само собой, Сандро, Симонетта их любовница. Но у нее, возможно, осталась толика любви и для тебя.

Сандро вспыхнул и зарычал.

– Вы можете говорить о чем угодно, – вместо извинения сказал Никколо. – Я не буду слушать.

И он ушел вперед, нагоняя Якопо Сальтарелли.

Когда Леонардо и Сандро подошли к владениям Онореволи – идти было неудобно, узкая дорога вилась вверх по холму мимо выщербленных стен, что выводили к очень высокому и узкому проходу, – Якопо и Никколо уже дожидались их там. Но прежде чем Якопо повел их дальше, Леонардо сказал:

– Никко, я передумал. Это место не для тебя.

Леонардо заботился о юном Макиавелли, но еще и колебался при мысли о том, что придется представляться и беседовать с разными, порой развращенными гостями Нери. Ему стало вдруг плохо, словно отчаяние и любовная тоска были болезнью, которая накатывала волнами, как тошнота после несвежей еды.

– Леонардо, мы ведь уже здесь, – сказал Никколо. – Я хочу есть. Там наверняка будут кормить. И разве не для того просил тебя мастер Тосканелли быть моим учителем, чтобы я мог познавать жизнь? А жизнь – за тем входом. – Никколо указал на темный вход виллы. – Пожалуйста… Тебе это тоже пойдет на пользу, мастер. Праздник отвлечет тебя от сердечных дел.

– Устами младенца… – заметил Сандро. – Он совершенно прав. Пошли.

Леонардо и его друзья следом за Якопо поднялись по ступенькам в дом; там было темно, если не считать тусклого огонька, что горел на небольшом, но массивном с виду столе у стены напротив двери.

– Вот видите, я же говорил, – сказал Якопо. – А теперь идите за мной.

– Ты знаешь, куда идти? – спросил Сандро.

– Мастер Онореволи мне специально все объяснил.

Юноша повел их по лестнице – сперва вверх, потом вниз, через то, что из‑за отсутствия света казалось бездной, – к черной двери. Никколо держался вплотную к Леонардо, и тот взял его за руку.

– Кажется, Нери превратил дом в отражение своей души, – сказал Сандро.

– Скорее он дал волю своей фантазии, – отозвался Леонардо.

– Ради Симонетты стоит потерпеть.

– Тебе страшно, Никколо? – спросил Леонардо.

– Нет! – выразительно фыркнул Макиавелли, но голос его прозвучал неестественно тонко.

Внезапно свет погас, а Якопо куда‑то исчез.

Не различая во тьме даже тени, Леонардо стал нашаривать дверь, которая, он знал, находится прямо перед ним.

– Никко, – окликнул он, – стой на месте. Сандро?..

– Мы тут, – отозвался Боттичелли.

– Попадись мне этот Якопо… – начал Никколо.

– Он только исполнял приказ, – сказал Леонардо, отыскав щеколду. – Ну вот.

И он распахнул дверь настежь.

Никколо вскрикнул. Леонардо стиснул его плечо. Комната, представшая их глазам, была завешана полотнищами бездонно‑черного цвета. Свечи в настенных канделябрах рассеивали тусклый мертвенно‑восковой свет. В каждой стене было уютное углубление, и там удобно устроились подсвеченные человеческие черепа. Во всех четырех углах висели скелеты, также искусно подсвеченные в расчете на испуг. В центре комнаты, накрытый черной скатертью, стоял длинный стол. Посреди него на деревянном блюде лежали еще черепа, а вокруг стояли четыре деревянные тарелки. Нери, в черном одеянии священника, с напудренным до меловой белизны лицом и губами, подведенными алым, обратился к Леонардо высоким, почти девичьим голосом:

– Господа, это лишь вступление к вечеру наслаждений. Пожалуйста, садитесь к столу, потому что когда мы закончим здесь, то перейдем к следующей… стадии.

– Где наши друзья, Нери? – спросил Леонардо.

– Здесь, уверяю вас. Просто слегка обогнали вас в исследовании сегодняшних наслаждений. Леонардо, сегодня я превзошел даже твое волшебство. А теперь прошу к столу.

Едва гости расселись кругом стола, как черепа, словно по волшебству, повернулись – из их глазниц вылезли колбаски, а на деревянных тарелках появились фазаны в перьях.

– Прекрасно, Нери, и как же нам это есть? – поинтересовался Сандро.

– А это уж твое дело, друг мой.

Нери уселся и принялся разделывать своего фазана. Но от птицы на тарелке Леонардо несло, как от выгребной ямы.

– Ничего не ешьте, – сказал Леонардо, в основном для Никколо. – Лучше нам уйти отсюда той же дорогой, которой пришли.

– Ты плохой игрок, Леонардо, – вздохнул Нери. – Сам устраиваешь разные штучки, а от других ждешь почтительного отношения.

– Но я никогда не подсовывал тебе под нос дерьма.

– С моей едой все в порядке, – сказал Никколо.

– И с моей тоже, – отозвался Сандро.

И тут наверху раздался страшный треск. Все трое подскочили в испуге, но их просто‑отвлекли: когда они снова глянули на стол, на месте фазанов и колбасок стояли большие серебряные миски с салатом.

Сандро с отвращением фыркнул и так оттолкнулся от стола, что едва не упал.

– Что там? – спросил Леонардо.

– Взгляни сам.

Леонардо увидел, что в зелени копошатся черви.

– Нери, с нас довольно. Никколо, Сандро, пошли отсюда.

– Ну‑ну, друзья, у вас нет чувства юмора, – примирительно сказал Нери. – Все это сделано в шутку, впечатления ради, и, сознайтесь, впечатление оно произвело.

– Сейчас не время для столь гротескных розыгрышей, – сказал Леонардо. – К тому же с нами ребенок.

– Это правда, что среди нас молодой человек, но разве он здесь не для изучения жизни и ее тайн?

– Ты говорил с Зороастро и Бенедетто, – заключил Леонардо.

Нери кивнул и улыбнулся.

– Разве может быть лучшая ночь для того, что я задумал? – обратился он к Сандро. – Святая ночь, ночь перед Воскресением. Ночь, чтобы запомнить холод и сырость могилы, чтобы созерцать вечный сон и червей, пожирающих плоть. Будь чудо Господа нашего Христа обыденным, не будь оно столь устрашающим в самой своей чистоте и сверхъестественности, это было бы недостойно Господа. Разве это не то, чему мы должны учить детей?

Раздался еще один резкий внезапный шум, на сей раз в отдалении.

– Мы уходим, Нери, – сказал Леонардо.

– Ох, перестань, пожалуйста. Я сейчас отведу вас к вашим друзьям… в не столь пугающее местечко.

– Нет уж, спасибо.

– Но, милые друзья, – сказал Нери, – вам не выйти отсюда без провожатого. Без света.

Свечи вдруг разом погасли, оставив лишь залегшие во тьме тени.

– Ну вот, – продолжал Нери. – Пойдете вы теперь со мной к гостям? Обещаю, вы славно повеселитесь.

– А как же ребенок? – спросил Леонардо.

– Вряд ли меня можно считать ребенком, – сказал Никколо.

– Торжественно клянусь, – проговорил Нери, – что, если и случится какая‑нибудь неприятность, юноши при этом не будет. Я устрою так, чтобы его проводили домой. Ты сам его проводишь, если пожелаешь. Или Сандро. Но уверяю вас обоих, уходить вам не захочется. Об этом вечере будут говорить и годы спустя. И поверь, Сандро, он устроен по святому поводу.

– Я считал, что он в честь Симонетты, – сказал Сандро.

– Так оно и есть, – согласился Нери.

– Тогда где она?

– Здесь, конечно. Но отыщешь ли ты ее – зависит от тебя. – Свеча у Нери в руке занялась, будто по волшебству. – А теперь прошу за мной.

Он открыл дверь и вышел.

Ни у Леонардо, ни у Сандро не было выбора; оба не спускали глаз с Никколо.

– Вот и пришли, – сказал Нери и через массивную, обитую оловом ореховую дверь ввел их в огромный сводчатый зал, большие камины которого и высокие стрельчатые окна затягивала черная ткань.

В зале было так много шандалов и ламп, что Никколо не удержался от восторженного восклицания:

– Это мир звезд!

По меньшей мере сотня гостей, многие уже навеселе, толкалась у длинных столов, уставленных свечами и едой: здесь были фазаны, куропатки, говядина, свинина, фрукты, зелень, приправы. Компания была разношерстная, экзотическая, что, впрочем, обычно для таких вечеров. Были здесь несколько кардиналов в ярко‑красных сочных цветах своего сана; были богатые куртизанки в очень открытых девственно‑белых камизах по венецианской и миланской моде; бедные проститутки, застенчивые и неловкие, слишком громко болтающие на тосканском уличном диалекте; были и зажиточные цеховики, представители крупных семейств Флоренции. Не было, кажется, только Медичи. По‑иноземному одетые гости из Фамагусты, Туниса и Константинополя, агенты и клиенты купцов из Севильи и с Майорки, из Неаполя, Парижа, Брюгге – все прибыли на празднество. Посол Святейшего султана Вавилонии надел к модному флорентийскому костюму белый тюрбан; на правой ноге у него был красный чулок, на левой – голубой, и даже туфли у него были разного цвета – аметистовая и белая. Но самой экзотической персоной являлся высокий, широкий в плечах китаец в одеждах и туфлях пурпурного цвета. Слуги – мужчины и женщины, но большей частью юноши – были одеты в тончайший газ; с тем же успехом они могли оставаться голыми. Они разносили подносы с бокалами вина.

– Ты делаешь мне больно, – сказал Никколо Леонардо, крепко сжимавшему его руку.

– А ты не отходи от нас с Сандро.

– Отпусти. Ты мне не отец.

– Не испытывай моего терпения, Никко, – сказал Леонардо. – Еще слово, и я отведу тебя домой прямо сейчас.

– В мастерскую мессера Тосканелли?

– Ты захотел быть моим учеником, – сказал Леонардо. – Им ты и останешься.

Никколо перестал вертеться и улыбнулся Леонардо, словно именно это и хотел от него услышать. Леонардо отпустил мальчика и вновь обратил свое внимание на Нери.

– Всех ли почтили таким обедом наедине, как нас? – спросил он.

– Только нескольких особых гостей, которых мне очень хотелось удивить, – ответил Нери.

– Уверен, что не этих добрых прелатов и не того косоглазого.

– Добрых прелатов в особенности, – иронически улыбнулся Нери. – А теперь, прошу вас, ешьте и пейте, что захотите. Уверен, еда вам понравится.

В углу зала полыхнул свет и раздались рукоплескания. Народ там собрался около человека, похожего на Леонардо.

– И кто это может быть? – спросил Леонардо.

Нери засмеялся.

– Ты, кто же еще?

– Это ты, – довольно подтвердил Сандро. – Смотри‑ка, а он тоже зажигает огонь, наливая красное вино в кипящее масло. Можно понять, какое впечатление эти фокусы производят на чернь, но здесь люди с положением. И все же… надо признать, что фокус удался.

– Идем, я представлю тебя, – сказал Нери, улыбаясь с преувеличенной веселостью, потому что губы его были подведены, как у ярмарочного клоуна.

– Кому – мне? – засмеялся Леонардо.

Вслед за Нери они прошли в угол зала, где двойник Леонардо потешал толпу забавными историями. Он был одного роста с Леонардо; одежда, свежая и чистая, была такой же, как у него: куртка пурпурного цвета, алая рубаха, лосины, на которых было лишь два кусочка кожи, нашитые на чулки, чтобы защитить подошвы ног. Но что поразило Леонардо, так это лицо. Он точно посмотрелся в зеркало. Черты были именно его, во всяком случае, казались таковыми в маслянистом сиянии свечей.

«Как он это сделал?» – подумал Леонардо. Лишь голос был иным, чуть гортанным. Но все же…

– Леонардо? – спросил Зороастро, который стоял рядом с поддельным Леонардо, помогая ему в фокусах. – Это ты?

Но тут Нери привлек внимание гостей, представив:

– Леонардо, позволь познакомить тебя с… Леонардо.

– Они близнецы? – спросил кто‑то.

– Невозможно, друг мой, ибо есть лишь один гений по имени Леонардо да Винчи, – ответил Нери.

– Тогда один – поддельный.

– Но который?

– Кто ты? – спросил Леонардо, любуясь своим двойником.

Но тут вмешался Зороастро, явно одураченный, и сказал Леонардо:

– Я и подумал, что у этого типа, хоть и выглядит он совсем как ты, странный голос – слишком хриплый, гортанный. – Он повернулся к двойнику Леонардо: – А мне ты сказал, что простудился.

– Но я и вправду простудился, – не дрогнув, ответил тот.

Леонардо не мог не поддержать шутки.

– Значит, ты уверен, что настоящий Леонардо – я? – спросил он у Зороастро.

– С тобой пришли Никколо и Сандро, – сказал Зороастро, отчаянно стараясь сохранить видимость хладнокровия. – Facta, non verba[16].

– Но это я попросил их сбегать по делу, а сам ушел вперед, – сказал двойник Леонардо, подхватывая роль, точно актер на сцене.

– Да, мастер Леонардо, – сказал Никколо двойнику, с лицом таким серьезным, с каким можно говорить только правду. – Ты хотел, чтобы тебя оставили наедине с твоими мыслями.

– Тогда, я думаю, вы оба – Леонардо, – объявил не без остроумия Зороастро.

– Прекрасная мысль, – сказал двойник. – Мастер Леонардо, давай объединим наши немалые таланты. Я только что завершил конструирование летающей машины. Не хочешь ли обсудить ее первый полет?

Они вышли из зала.

– Ее будут нести ангелы, – продолжал двойник, – такие существа, конечно же, легче воздуха. Они отнесут мою машину за сферу Луны, за сферу Неподвижных Звезд – к Хрустальной сфере и самому Premium Mobile[17].

– А потом, конечно, в Райские кущи?

– Точно. Значит, и ты собрался в подобное путешествие?

– Само собой, но даже если и нет, разве разумно спорить с тем, кто властен повелевать священным могуществом ангелов? Боюсь, тогда меня упрекнут в неверии и ереси.

Двойник Леонардо рассмеялся – добродушно и как‑то очень знакомо. Однако Леонардо никак не мог распознать его.

– Если ты создал собственную машину, я не могу просить тебя управлять моей грубой поделкой.

– Au contraire[18],– с улыбкой сказал Леонардо. – Я буду польщен, ибо не часто меня просят полетать с ангелами.

Но тут Нери взял Леонардо под руку и объявил, что этого Леонардо он с извинениями уводит с собой.

– Но я не могу, я не должен бросать мальчика, – прошептал Леонардо.

Он бросил на Никколо строгий взгляд, потому что тот стоял слишком уж близко к нежноглазой девчонке из служанок Нери. Девчонка улыбалась Никколо, а тот весь пылал – из‑за того, быть может, что служаночка была почти нагой. Осуждающего взгляда Леонардо он не замечал.

Нери сказал несколько слов Сандро, который обещал приглядеть за Никколо и, буде то необходимо, позаботиться о его безопасности, что означало – держать его подальше от постелей и служанок.

– Вот видишь, – сказал Нери. – Alea jacta est[19]. Теперь ты вверишь себя мне?

– Я не настолько глуп.

– Но я должен показать, зачем пригласил тебя.

– Я думал – для того, чтобы я встретился со своим двойником.

– Так ведь ты с ним уже встретился.

Леонардо быстро поговорил с Сандро и Никколо, убедился, что все будет в порядке, и позволил Нери увести себя.

Нескольких любопытных, которые попытались двинуться за ними, ловко перехватили слуги. Едва они оказались вне сводчатого зала, как перед ними, освещая путь, пошли двое молодых слуг.

– Приятно видеть, как ты печешься о своем юном ученике, – заметил Нери. – Я думал, тебя не заботит ничто, кроме твоих трудов. Кстати, знаешь ты, что у тебя репутация мошенника? Зачем бы тебе иначе ходить на такие вечеринки?

– Я пришел ради Сандро.

– Ах да, ради Сандро, – подхватил Нери с непередаваемым сарказмом. – Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы развлечь тебя; и прежде, чем кончится ночь, я представлю тебя кое‑кому – думаю, ты будешь доволен.

– Надеюсь, ты не думаешь, что мы возвратимся к гостям только к концу ночи, – сказал Леонардо.

– А это, Леонардо, целиком будет зависеть от тебя.

– Что это за гость? Мое второе «я»?

– Нет, но он издалека. У вас есть нечто общее.

– И что же это?

– Я больше ничего не скажу, чтобы не испортить сюрприз.

– Нери, – сказал Леонардо, – хватит. Кто таков мой двойник?

– На сей раз тебе придется дожидаться ответов от других, – с улыбкой сказал Нери.

Они шагали вслед за слугами по комнатам и коридорам, где на них мрачно смотрели со стен портреты суровых купцов, женщин в старинных платьях и живо изображенные кентавры, наяды и сатиры. Потом они поднялись на два лестничных пролета и пришли к тяжелой, утопленной в нише двери. Слуги в геральдической манере встали по обе ее стороны; будь у них алебарды, они, верно, скрестили бы их.

– Нери, твоя игра зашла слишком далеко, – сказал Леонардо, внезапно встревожась.

– Ты сам решишь, так ли это, через мгновение.

Отворив дверь, Нери вошел в хорошо освещенную, но очень маленькую, скромную во всем, кроме постели, спальню. Постель была широкая, с четырьмя столбами, украшенными сверху резными страусовыми перьями; роскошный, собранный складками бархатный полог, расшитый алыми грифонами, свешивался до грубых досок пола. По углам спальни в канделябрах горели свечи, а на большом столе стояла лампа. Рядом с ней – кубки, сосуд с вином, белый фарфоровый таз, мыло и тонкая стопка полотенец – льняных, голубых, тоже расшитых грифонами и перьями. Нери налил вина для Леонардо и подал ему кубок.

– Садись. – Он кивнул на постель. – И подожди минутку, я сейчас приготовлюсь.

– Нери, сейчас же показывай, зачем ты меня сюда притащил, – потребовал Леонардо.

Нери откинул темный капюшон и стянул идеально подогнанный парик. Длинные, волнистые золотые волосы рассыпались по черной ткани ризы.

– Кто ты? – спросил Леонардо, потрясенный тем, что был обманут мистификатором, который теперь снимал с себя слой за слоем что‑то тонкое – скорее всего, кожаные накладки. Когда же он умылся водой с мылом и вытерся полотенцами, открылось новое лицо, более удивительное и неожиданное, чем гротескные лики в коридорах.

Лицо Симонетты.

Освобожденная от грима, кожа ее была цвета слоновой кости. Она смотрела внимательно, печально, без тени легкомыслия, высокомерия или похоти. Взгляд ее был недвижен, непроницаем, и, не сводя глаз с Леонардо, она расстегнула свое одеяние и позволила ему упасть к своим ногам. Груди ее теперь казались маленькими, окрашенные киноварью соски грубо выделялись на белизне кожи.

– Нет, пожалуйста, не смотри так тревожно, Леонардо, – сказала Симонетта своим собственным голосом, совершенно не похожим на тот, каким она говорила за Нери.

Подойдя к столу, она налила себе вина и присела рядом с Леонардо.

– Я должен идти, – потрясенно пробормотал он.

– Зачем? У тебя любовная горячка. Уйдя, ты не исцелишься. Но быть может, оставшись…

Симонетта улыбнулась, но без тени насмешки, скорее с грустью. Она не пыталась прикрыться и сидела перед ним нагой, чувствуя себя вполне комфортно.

– Чего ты хочешь? – спросил Леонардо.

– Я всегда хотела тебя, – сказала она тихо, как бы между прочим.

– Если Лоренцо или Джулиано застанут нас здесь…

Она покачала головой и рассмеялась. В сиянии свечей волосы ее казались прозрачным ореолом.

– Для меня это не изменит ничего, – сказала она. – Но для тебя, Леонардо, для тебя это будет концом всего.

– И для тебя тоже; а теперь уйдем отсюда, – настаивал Леонардо с безнадежностью в голосе.

– Я знаю, что с тобой случилось.

Симонетта придвинулась к нему. Леонардо смотрел в пол, избегая взглядом ее наготы, хотя ее запах и близость возбуждали его.

– И что же? – спросил он.

– Я все знаю про тебя, Джиневру и этого старика Николини.

Удивленный, он взглянул на нее в упор.

– Я говорила с Сандро.

– И он рассказал тебе о моих личных делах? – недоверчиво спросил Леонардо.

– Он рассказывает мне обо всем, потому что знает – мне можно доверять. И знаешь почему?

– Нет. – Леонардо был зол и унижен. – Не знаю.

– Потому что я умираю. Сандро знает это, но не может смириться, потому что любит меня.

Леонардо взглянул на нее так, словно она была Джиневрой.

– Не верю, что ты умираешь.

– Это правда, однако мне не хочется доказывать это, кашляя перед тобой кровью. – Тут она обняла его. – Нынешней ночью умираем мы оба.

Леонардо понял, что попался, хоть и знал, что может встать и уйти. Однако его тянуло к Симонетте. Она поймала его, когда он стал почти беззащитен. Она – не он – была волшебницей, фокусницей, престидижитатором.

Но что действительно поразило его, почти отвратив от Джиневры, – глубокая печаль Симонетты. Она на самом деле умирала, иного быть не могло.

Он смотрел, как руки Симонетты скользят по его ногам, касаются его, снимая гульфик. Он чувствовал, что должен остановить ее, но будто забыл, как движутся те мышцы, которые помогли бы ему встать и уйти. И что с того? Он свободен; но такая свобода сама по себе – кошмар. Прежде чем он успел стряхнуть с себя эту грезу (или страшный сон?), Симонетта опустилась на пол и крепко обхватила ртом его пенис. Леонардо замер, будто в ловушке; лишь сердце трепетало и билось, бурно колотясь где‑то в глотке. Он думал о воде, о морской глади, о Джиневре, все время о Джиневре; а губы Симонетты, смыкавшиеся на его крайней плоти, были горячи, сам же пенис казался ему твердым и холодным, как лед. Или камень. Как будто он был незаконнорожденным Лотом, который не смог устоять, взглянул на Содом – и стал твердым, холодным, недвижимым камнем[20]. Но Симонетта ласкала его, распаляла, отогревала, словно печка, пока он не втащил ее на постель, целуя и вдыхая ее аромат, когда оба стали потеть и биться, один в другом, словно две хорошо смазанные машины из плоти и крови.

Пока он целовал ее, глубоко, испытующе, познавая, она помогала ему избавиться от одежды: она настояла на этом, желая быть ближе к его коже. Леонардо нашел ее язык и позволил ему заполнить его рот; а когда она откинулась на постель, разметавшись рядом с ним, он пробежал языком по ее ключице и прильнул к грудям, как дитя, что сосет молоко из маленьких напряженных сосков.

Леонардо уткнулся лицом меж ее ног и вдохнул сырую пряность земли. Его охватили воспоминания детства: внезапный и яркий образ залитых солнцем склонов Монте‑Альбано над Винчи; охряные копи в Валь‑д’Элза, цветы, и травы, и натеки в темном гроте в Винчи, гроте, где он провел так много одиноких часов; даже теперь он помнил разлитые в воздухе запахи шалфея и тимьяна, черники и мяты. Он вспоминал свою мать и первую свою мачеху, юную красавицу Альбиеру ди Джованно Амадори. Жена отца была немногим старше Леонардо, и сколько же томительно долгих дней провел он в гроте, желая ее!.. Леонардо поднялся над Симонеттой, чтобы глубже войти в нее. Одновременно с ним она выдохнула, изумленно глядя на него снизу вверх. Лицо ее напряглось, словно она пыталась скрыть затаенную муку. Она была поистине прекрасна, длинные светлые волосы нимбом окружали нежное аристократическое лицо. Однако в этом лице были скорбь и потрясение плакальщицы.

Она была ранима… и смертоносна.

Мадонна чистоты.

Скорбящая мать над мертвым сыном.

Холодная, прекрасная шлюха.

Ее лицо исказилось в гримасе сладострастия, и на миг Леонардо увидел ее Медузой. Однажды он нарисовал такое лицо, еще когда был мальчишкой, и отец продал доску за три сотни дукатов. В этот миг, в эту секунду наваждения перед тем, как кончить, ее сияющие кудри почудились ему золотыми извивающимися змеями, и ему стало холодно. Он прижался к Симонетте, и одна из ядовитых тварей обвила его, он даже ощутил липкое касание ее влажной кожи и тихое шипение других тварей, сплетавшихся и вновь расплетавшихся.

Вдруг Леонардо почувствовал, что за ними наблюдает Джиневра – словно из потаенного уголка его собора памяти. Как будто это он совершал грехопадение.

Однако сейчас, именно сейчас, когда он изливал свою жизнь в прекрасную Симонетту, он щемяще тосковал по Джиневре.

И в этот холодный, влажный, одинокий миг экстаза Леонардо поймал себя на том, что смотрит в серые глаза Симонетты.

Глаза Джиневры.

Она кричала… и он тоже закричал.

Глава 4

Дата добавления: 2014-11-25