Логика и теория познания Аристотеля. 2 страница

Вспомним, однако, о «если». Поскольку в силлогизме истинность посылок лишь переносится от посылок к выводу, постольку истинность вывода зависит от истинности его посылок. Эти посылки в свою очередь либо могут быть доказаны, либо нет. Если они могут быть «доказаны», то это означает лишь, что можно найти для них такие посылки, из которых их можно вывести. Если и эти посылки могут быть доказаны, то у них также есть свои предпосылки и т.д. «Доказательство» есть только лишь выведение – более ничего. Эта цепочка предпосылок, далее, не может, однако, уходить в бесконечность, так как знание всегда конечно. Кроме того, если бы эта цепочка уходила в бесконечность, то всё наше знание до бесконечности (вечно) оставалось бы недоказанным и наука была бы неваозможна. Мы никогда не знали бы точно, является наше знание «наукой» или не является. Если хоть что-то можно доказать, если наука вообще возможна, то цепочка предпосылок должна быть конечной. Таким образом наука необходимо должна иметь какие-то самые первые предпосылки для всякого доказательства. Ясно, что эти первые посылки сами в принципе никогда и никоим образом не могут быть доказаны, раз они - первые. Доказать можно лишь второе, третье и т.д. Всё доказанное в науке в конечном счёте исходит из недоказанного и недоказуемого. Всякое доказательство – опосредствование, поэтому всё доказанное или опосредствованное знание предполагает наличие непосредственно истинного, первичного знания, и основывается на нём. Но если в самом основании всего научного, аподиктического, достоверного знания лежат недоказуемые, ни из чего не выводимые положения, то откуда они берутся, как их найти, на каком основании признаётся их истинность? Аристотель различал три типа предпосылок для доказательства: 1) аксиомы; 2) предположения; 3) постулаты. Постулат, по-гречески, - требование. Это положение, которое принимается в качестве исходного в силу каких-то принудительных причин, даже если оно не только не очевидно, но и не правдоподобно. Предположение – это относительно недоказуемое утверждение, «весьма правдоподобное с виду», которое временно принимается в отдельной науке для установления логических связей, для упорядочивания того, что пока известно. Аксиомы же – это абсолютно первые, абсолютно недоказуемые, абсолютно очевидные, «необходимо истинные» положения. Аксиомы – это первые условия возможности либо научного знания вообще, либо - данной частной науки. Из сказанного ранее об определении и выводе ясно, что аксиомы – суждения, которые касаются высшего рода либо в наших знаниях вообще, либо в данной области знания (в данной науке).

Высшая аксиома всего научного познания, согласно Аристотелю, – это первый закон логики: «невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же смысле». Это – закон противоречия или запрета противоречия («неверно, что A и не- A», где A – некоторое суждение; или: «неверно, что S есть P и S не есть P»). Или: два взаимно противоречащих друг другу суждения не могут быть оба одновременно истинными. Закон формулирует первое и минимальное условие связности мышления (связывания понятий в суждения), упорядоченности знаний. Если мы утверждаем, что «S и есть, и не есть P», то мы ничего не утверждаем. Разрешение допускать противоречия означает утрату различия между истинным и ложным. Теряет смысл сама логика, так как исходя из противоречия можно «доказать» всё что угодно (в математической логике из формулы «A и не-A» следует истинность любой формулы). Интересно, что этот закон Аристотель формулирует не в своих логических сочинениях, а в «Метафизике», и что в несколько изменённой формулировке этот закон был высшим принципом докантовской онтологии. Два других высших закона логики – закон тождества (A=A, в ходе логического вывода одним термином следует обозначать одно и то же понятие) и закон исключённого третьего («A или не-A», то есть два взаимно противоречащих суждения не могут оба одновременно быть ложными: истинно либо А, либо не-А, третьего не дано). Высшие аксиомы, согласно Аристотелю, определяют «сущее как таковое», все роды «сущего», поэтому они имеют одновременно и логический, и онтологический характер. Из этого следует, что первые начала всех наук должны исследовать и устанавливать логика и метафизика. Основоположник всей экспериментирующей науки Нового времени и классического эмпиризма Ф.Бэкон также полагал, что предмет метафизики – «аксиомы наук».

Существуют также аксиомы, лежащие в основе ряда наук либо одной науки. Например, в основе ряда наук, изучающих количественные отношения (математики), лежат аксиомы величины: если к равным прибавить (отнять) равные, то получим равные и т.д. Архимед сформулировал соответствующие более конкретные аксиомы для статики (весов) и гидростатики. Например, если плечи рычага равны и грузы на них равны, то весы находятся в равновесии; если плечи неравны, а грузы равны, то перевесит более длинное; если плечи равны, а грузы неравны, то перевесит больший груз и т.д. Все эти аксиомы самоочевидны, т.е. их истинность усматривается умом непосредственно, из них самих (а не опосредствованно, т.е. посредством выведения из других). Это – «общие достояния ума». Достаточно просто ясно помыслить эти суждения, чтобы увидеть их истинность. Следовательно, согласно Аристотелю, есть такие знания, истинность которых усматривается не только независимо от других знаний, но и независимо от опыта, одним лишь «умом» (мышлением), независимо от всякого чувственного восприятия предметов внешнего мира. Например, аксиомы статики Архимеда невозможно доказать или опровергнуть опытом: не только потому, что опытное измерение всегда приблизительно, но и потому, что в случае противоречия аксиомы опыту мы всегда сделаем вывод о неточности измерения (несовершенстве опыта). Здесь, однако, надо учитывать некоторые важные тонкости.

Уже Аристотель поставил коренную проблему теории научного познания, поскольку фактически он различает вопрос о происхождении того или иного знания и его содержании. Он бы признал справедливость слов Канта: без сомнения, всё наше познание начинается с опыта, но далеко не всё его содержание происходит из опыта.

Действительно, аксиомы образуют в науке основу основ. Вопрос об их сущности и происхождении – принципиальнейший в теории познания и философии науки. Аксиомы, согласно Аристотелю, не устанавливаются произвольно, не являются предметом «конвенции» (простого «соглашения» между учёными). То, что называется «аксиомами» в современной науке, после создания математической логики и формальных исчислений, соответствует аристотелевскому понятию постулата. Аксиомы же в аристотелевском смысле обладают не только истинностью, но и высшей степенью достоверности (самоочевидностью). Они являются основой и источником всякой другой «аподиктической» (доказанной) достоверности в науке. Эти аксиомы «очевидны», но не эмпирически или психологически. Они «очевидны» для «ума» как такового, иначе говоря, чисто логически, или умозрительно. Это значит, во-первых, что их отрицание скрывает в себе логическое противоречие. Во-вторых, это значит, что мыслимое в них содержание, строго говоря, не имеет эмпирического происхождения. В-третьих, они не могут быть «даны» никому непосредственно и изначально, так как не представляют собой простых констатаций эмпирических или психологических фактов.

Каким же образом они устанавливаются? На этот вопрос отвечает теория индукции. Надо сразу заметить, однако, что индукция лишь наводит ум на аксиомы, т.е. аксиомы можно установить лишь на основании индукции и исключительно благодаря ей, но содержание аксиом не сводится к тем знаниям, которые составляли содержание индуктивных умозаключений. И истинность аксиом, и их безусловная логическая «очевидность» усматривается умом из них самих, а не из найденных фактов и эмпирических обобщений, и лишь в этом смысле – «непосредственно». Если бы не только происхождение, но и обоснование аксиом было индуктивным, то они не обладали бы логической необходимостью и не могли бы быть первичной основой науки и всех доказательств в ней.

Индукция - противоположность дедукции. В «Топике» она определяется так: «индукция есть восхождение от отдельного к общему, например, если знающий штурман - лучший штурман, а знающий возничий - лучший возничий, то во всяком деле знающий - лучший». Индукция в общем ходе человеческого познания, несомненно, предшествует дедукции. Она доставляет тот материал, из которого впоследствии строится собственно наука. Знание первоначально возникает из чувственного восприятия и опыта, путем индукции, постепенного обобщения. Это первоначальное опытно-индуктивное знание, во-первых, всегда относится к единичному, частному или ограниченно общему. Во-вторых, оно всегда недостоверно, всегда может быть опровергнуто или исправлено новыми фактами. Но другого пути к науке нет. «Нет ничего в интеллекте, чего первоначально не было бы в чувствах» - такова лапидарная формула Аристотеля, послужившая много позднее общим принципом философского эмпиризма. Ум первоначально побуждается к деятельности именно внешним воздействием на органы чувств и чувственным восприятием, и первый продукт деятельности ума – опытное, эмпирическое знание. Хотя конечная цель науки – строгое доказательство всех своих положений, последовательное логическое выведение всего особенного из первых общих начал, из определений, аксиом и постулатов, однако путь к науке ведет лишь через чувства, опыт и индукцию. Индукция, отталкиваясь от непосредственного чувственного восприятия единичного, отдельных вещей, индивидуумов, ищет наиболее общие роды вещей, внутри которых она различает виды согласно их отличительным признакам. Это различение делает возможным определение через указание рода отличительного признака. Таким образом появляется возможность классификации всех предметов науки и дедуктивного выведения. Именно эту программу Аристотеля стремился реализовать Евклид в своих «Началах», положивших начало математике как дедуктивно-доказательной системе знаний. Каждая книга «Начал» начинается с определений, аксиом и постулатов, и последующие положения доказываются, исходя из них.

Взаимосвязь индукции и дедукции, следовательно, такова, что отношение первичного и вторичного, предшествующего и последующего, непосредственного и опосредствованного в процессе познания изменяется на прямо противоположное: то, что в действительности первично (общее, род, сущность), по времени познается позднее, из отдельного и особенного (индивидов и видов). В науке же оно (общее) становится первым, теперь уже по логическому порядку, который соответствует действительному порядку вещей, который первоначально, в чувственном восприятии и опыте, был ещё скрыт.

Аристотель, таким образом, исходит в теории познания из принципа эмпиризма лишь в том смысле, что общее, или сущность вещей, непосредственно и независимо от чувственного восприятия и опыта не познаётся. Никакого «врождённого», «готового» знания в душе нет. Ум «в возможности» – всё, но актуально он, до того, как начал действовать – ничто. Всякое действие ума, т.е. мышление и познание, начинается с опыта, с чувственного восприятия. Достичь познания сущности вещей без их чувственного восприятия, без тщательного и всестороннего эмпирического изучения и постепенного обобщения невозможно. Существо, лишённое способности ощущения, никогда ничему не научится и никогда ничего не узнает. Первое основание индукции и всякого познания – это прирождённая всему живому способность ощущать. Всякое познание начинается с ощущения, с чувственного восприятия внешнего мира.

Однако уже в этом первом начале знания Аристотель сразу же находит двойственность. Ощущение оказывается парадоксальным тождеством активности и пассивности.

С одной стороны, ощущение – не во власти ощущающего, «ибо необходимо, чтобы было ощущаемое». Чувственное восприятие вообще – «страдательная» способность человека, т.е. его способность испытывать внешнее воздействие, подвергаться воздействию внешнего предмета и каким-то образом «принимать его в себя» – «воспринимать». Ощущение возникает тогда, когда тело человека, его органы чувств приводятся в движение и что-то «претерпевают». Аристотель абсолютно, непоколебимо убеждён в том, что предметы познания существуют независимо от нас, что ощущаемое существует до акта ощущения. В этом отношении он – материалист. Иначе как через посредство чувственного восприятия, воздействия на телесные органы чувств реальный предмет не может быть нам дан, у нас нет иного доступа к внешнему миру, чтобы получить знание о нём. «Изнутри» он нам никоим образом не дан. И именно внешний предмет, воздействуя на органы чувств, превращает присущую нам способность ощущения - в действительное ощущение. В человеке заложена лишь возможность чувствовать, и эта возможность ощущения реализуется, становится действительностью и деятельностью «чувствования» человека лишь благодаря действительности внешнего предмета, его «актуальности» и его действию. Ощущение возникает лишь тогда, когда в состоянии органа чувств и внешнего предмета есть различие (если вода той же температуры, что и тело, то я не ощущаю её тепла или холода), и в акте внешнего воздействия «неподобное» в человеке, испытав действие, становится «подобным». В акте ощущения происходит некое «уподобление» человека внешнему миру. Аристотель использует даже образ восковой дошечки: внешнее воздействие оставляет «оттиск», «отпечаток» в душе. Воск «уподобляется» перстню, человек в чувственном восприятии «уподобляется» внешнему миру.

С другой стороны, однако, мы должны иметь способность к ощущению. Ведь воздействие света или тепла на камень не вызывает в нём ощущений. И когда ощущение возникает в результате внешнего воздействия, то оно принадлежит мне, находится «внутри» и создаётся моей душевной «силой»: именно я ощущаю, и «ощущение» – это моя деятельность. Не случайно мы говорим (и совершенно верно): «я вижу», «я слышу» и т.д. Чувственное восприятие, «видение» и «слышание» – это весьма сложная и активная деятельность человека. Аристотель обращает внимание далее на то, что до акта ощущения внешний предмет и органы чувств разделены и различны, но ощущение возникает в результате их соединения, некоего слияния в одно целое, которое и есть «ощущение». И поскольку ощущение вызывается действием внешнего предмета и это действие вызывает изменение состояния органа чувств, т.е. приводит его в движение, т.е. также вынуждает действовать, то в акте ощущения деятельность объекта и деятельность субъекта совпадают: это одна и та же деятельность. Неоднократно Аристотель подчёркивает эту мысль: как только ощущение (а тем самым и внешний предмет для нас) становится действительным, мы не можем разделить ощущение и ощущаемое, или, более общо – не можем отделить предмет знания от знания о предмете: «знание есть в некотором смысле то, что познаётся, а ощущение – то, что ощущается». В некотором смысле «дуща есть всё сущее». Аристотель учитывает результаты, полученные софистами.

«Действие ощущаемого и действие ощущающего, - пишет Аристотель, - суть одно действие». Звук как «колебание воздуха», как внешняя деятельность звучания, и звук как слуховое ощущение, как деятельность слышания – это одна и та же деятельность, хотя и в разных «материях». Что, собственно, находится «во мне», когда я «слышу»? Во мне, как слышащем, находится энергия звучащего. Я слышу не воздух и не его движение, а форму этого движения, которая совпадает с формой движения колокола и формой движения моего органа чувства. Даже в простейшем случае перстень оставляет в воске не свою материю (золото), а свою форму. В акте оттиска золото перстня и воск отождествляются не в своей материи, а в своей форме. Форма же сама по себе – не материя, ибо разные материи могут иметь одну и ту же форму. Даже в этом простейшем случае видно, что форма – деятельность, ибо форму воска нужно создать, он должен принять форму перстня, и лишь после этой деятельности отпечатывания мы видим форму как устойчивый и неизменный образ. В акте ощущения внешний предмет также входит в орган чувств не своей материей, а своей формой. Если бы камень, который я вижу, вошёл в глаз своей материей, я бы уже ничего не увидел. Во мне находится не камень, а «форма» камня, или его «идея». Наши представления – «это как бы предметы ощущения, только без материи».

Ощущение, как и всякое познание – форма. Само «ощущение», как и всякое познание, всякая мысль, есть не орган чувств и не «материя» мозга, а их состояние, способ их движения, их деятельность, «энергия», «функция». «Душой» мы и называем «вместилище форм», их совокупность. Душа, пишет Аристотель, «есть как бы рука: как рука есть орудие орудий, так и ум - форма форм». Но эти формы душа «имеет» не в действительности, а в возможности. Форма же вещи, или её идея – это её сущность. Поэтому сущность вещи и понятие ума – это одна и та же форма, хотя и «в разных материях». Поскольку, далее, форма – это деятельность, «энергейя», то «душа» – это «действенность» тела, способ его существования как «единства», как одного целого. Поскольку форма – сущность, то душа – сущность тела. Поэтому Аристотель, в отличие от Платона, не признаёт бессмертия души. Внутренняя, «дущевная» жизнь человека существует лишь до тех пор, пока тело сохраняет свою «действенность», свою «энергейю» и «энтелехию», своё «динамическое» единство с окружающим миром. Смерть и есть утрата этого двойного (внутреннего и внешнего) единства тела, этой действенности, его единой «формы», т.е. исчезновение «души».

Однако в душе есть нечто вечное, не связанное с телом, а тем самым – сверхличное, сверхиндивидуальное. Эта «часть» души – ум. Проблема ума – главная для всей теории познания, и даже – для теории бытия. Деятельность ума, по Аристотелю, с самого начала лежит в основании опыта, в основании самой индукции. Конечно, существо, у которого нет способности ощущать, ничему не научится и ничего не узнает. Но и существо, имеющее способность чувствовать, но не имеющее ума, тоже не получит никакого знания. Ощущение само по себе – ещё далеко не знание. Для того, чтобы возникло знание о «предметах», их свойствах и отношениях, мы должны иметь другую способность - схватить текучие и переменчивые ощущения, удерживать их в памяти, различать их и соединять друг с другом воедино ощущения от разных органов чувств. Память неразрывно связана со способностью воображения, благодаря которой мы можем иметь представление вещи и в её отсутствие, без её воздействия на органы чувств. Если в ощущении мы зависим от присутствия предмета, то в воображении душа свободнее. Более того, способность воображения, как свободная, спонтанная деятельность человека, лежит в основе возникновения всякого чувственного образа, поскольку в нём соединяются в одно целое многие ощущения. Ведь соединение ощущений в наглядный образ само не есть ощущение – оно производится деятельностью ума и памяти. Более того, «без воображения невозможно никакое составление суждений», т.е. мышление. Человек не может мыслить без образов, но суть дела в том, что ум не есть эти образы – он есть нечто более глубокое, «чистое», свободное от всяких элементов чувственности.

Благодаря способности памяти и воображения чувственные восприятия не забываются, накапливаются, соотносятся друг с другом и как бы «накладываются» друг на друга. Благодаря этому наложению или синтезу многократных восприятий, благодаря активной деятельности «ума» образуется опыт относительно данного предмета и относительно ряда сходных предметов, в результате чего постепенно выделяется повторяющееся, устойчивое, общее или существенное в этих предметах. Аристотель абсолютно убеждён в том, что в предметах есть нечто неизменное и между ними есть нечто общее. Если бы этого не было, то никакое понятие, никакое знание и никакая наука не были бы возможны. Ясно, что при повторных восприятиях крепче запоминается то, что постоянно повторяется, присутствует во всех восприятиях, т.е. нечто существенное для данных предметов. Поэтому в опытное знание – это всегда знание общего. Это общее, инвариантное, существенное в различных восприятиях и отдельных предметах со временем отделяется, обособляется от них, т.е. отвлекается или абстрагируется, и таким образом возникает понятие. «Из многократности отдельного становится очевидным общее». Чем шире основание индукции, тем очевиднее общее. Это общее реально существует в самих вещах, но оно существует именно как общее между ними и в них самих, и никакой самостоятельной и отдельной реальностью не обладает. Поэтому и узнать его можно лишь путём эмпирического восприятия и сравнения, из опыта. Лишь в опыте возникают понятия. Понятие образуется путём синтеза эмпирического материала. «Нет ничего в интеллекте, чего первоначально не было в чувствах». Но с самого начала, напомним, в основе возникновения любого абстрактного понятия лежит и некоторая спонтанная активность, деятельность ума. Понятие – результат союза ощущения и ума. В понятии «ума» у Аристотеля соединяется представление об активности (спонтанности) и о единстве во множестве.

Возникновение понятий позволяет составлять суждения (мнения). Мнения, основанные на опыте, обладают лишь вероятной истинностью, они различаются у людей, имеющих разный опыт относительно сходных предметов. Мнения всегда со-мнительны (сосуществуют с другими мнениями), они меняются со временем. Расширение опытного знания со временем позволяет найти общие причины для ряда многих сходных предметов или явлений. Так возникают искусства, которые основаны на том, что сходные причины вызывают сходные последствия. Скажем, медицина для Аристотеля – одно из важнейших искусств, созданных человеком. Искусство – это знание, связанное с практической (технической) деятельностью и всегда направленное на единичное, хотя и основанное на знании общего. И поскольку единичное всегда текуче, неповторимо, неисчерпаемо, то знание-искусство, как и мнение, остаётся на ступени правдоподобия, вероятной истинности. Строго говоря, мы никогда не знаем a priori, как именно данное лекарство подействует именно на этого конкретного человека.

Высшая ступень достоверности и совершенства знания возникает лишь на уровне науки. Наука – знание общего как такового, знание неизменного, не зависящего от обстоятельств места и времени. Это – знание общей сущности, а не отдельных чувственно воспринимаемых индивидов. Всякая наука имеет своим предметов некоторый род предметов. Чем шире эмпирическое основание науки, тем больший круг предметов она охватывает, тем общее род, тем она абстрактнее и тем меньшее число «начал» лежит в её основе. Начал биологии меньше, чем начал зоологии. Начал физики в целом меньше, чем начал биологии. Начал математики меньше, чем начал физики. Начал арифметики меньше, чем начал геометрии. Чем меньше начал, тем совершеннее и фундаментальнее наука. Более общие науки лежат в основе более конкретных или частных. Должна существовать, таким образом и самая совершенная наука, которая обладает предельной степенью общности, имеет наименьшее число начал (причин) и лежит в основании всех других наук. Эта наука – метафизика (онтология).

Таким образом, с самого начала и до конца при всей зависимости от воздействия внешнего мира и ощущения, знание создаётся деятельностью ума. Без него мы не можем запомнить и схватить ощущение, связать его с другими ощущениями, абстрагировать понятие, составить суждение, найти аксиомы и сделать логический вывод. Поэтому ум, говорит Аристотель, первее и ощущений, и аксиом, и самой науки. Он имеет своим предметом и начала знания, начала и предпосылки самой науки. Поэтому он «истиннее» самой науки и «более точен». Более того, ум, согласно Аристотелю, вообще «не соединён с телом», поэтому он не зависит от органов чувств и не ограничен ими, несмотря на то, что любая деятельность ума в человеке невозможна без помощи наглядных чувственных образов. Но ум – не сами эти образы. Ум – деятельность со своими представлениями, в том числе построение, изменение, сравнение, сочетание этих образов. Эти представления заменяют уму сами вещи, данные лишь в чувственном восприятии. Поэтому в ощущении, говорит Аристотель, мы связаны и зависимы, но в мышлении – свободны. Ощущать или не ощущать – не в нашей власти, а «мыслить – это во власти самого мыслящего». Ум – спонтанность, свобода. Но самое важное отличие ума от чувственного восприятия состоит в том, что ощущение зависит от устройства тела и органов чувств, а ум – не зависит. Ум, как говорит Аристотель, «не имеет органа».

Почему? Именно в силу свободы и универсальности. Органы чувств ограничены: для того, чтобы видеть, нужно одно устройство органа восприятия, для того, чтобы слышать – другое. Глаз не слышит, ухо не видит. Для восприятия конкретных вещей и свойств необходимо конкретное устройство органа восприятия. Это специфическое назначение обусловливает и их ограниченность. Но ум в человеке – именно та способность, которая позволяет соединять данные различных чувств. Более того, мы сознаем, что чувства наши ограничены, но в понятии «ума» как такового мы не мыслим никакой ограниченности. «Ум может мыслить всё», и сколь угодно точно, поэтому «ему необходимо быть ни с чем не смешанным». Если бы ум имел особый телесный орган, то он был бы ограничен его особым устройством. Поэтому «нет разумного основания считать, что ум соединён с телом». Это значит, что ум, в отличие от способности чувственного восприятия, не прирождён человеку. Следовательно, ум, как таковой, - не способность индивида. Его возможности не ограничены существованием и способностями отдельных индивидов. Каждый из них в отдельности может быть лишь в большей или меньшей мере «причастен» уму, а может и совсем потерять его. Ум – нечто вечное, «божественное». Поскольку мы причастны уму, в нас есть нечто всеобщее и божественное, а не телесное и индивидуальное.

Кроме того, ум не может быть связан с телом и зависеть от него потому, что ум по самой сути своей – деятельность, активность, спонтанность. Это значит, что на него нельзя «подействовать». Он сам есть действие. Поэтому пока он не действует, его вовсе и нет: не на что действовать. До своего «проявления», он есть ничто из действительного или существующего. Ум не есть «вещь». Он «есть» только тогда, когда действует. Поэтому ум «в возможности – всё», и именно поэтому в действительности – ничто. Поэтому на нём ничего не напишешь, не поставишь «отпечаток». Мышление – спонтанность, и пока ум не мыслит – его и нет. Ум – не «носитель» мыслей, не «субстанция», которая мыслит, отличная от самого мышления. Ум – сама «энергия» мысли, само действие, за которым не стоит некое действующее. Аристотель поднимается в учении о познании и мышлении до высшей точки зрения, которая не была превзойдена после него вплоть до Канта и Гегеля, исходивших именно из аристотелевского учения об уме.

Поскольку, однако, отдельный индивид может мыслить, а может и не мыслить, и поскольку его частное мышление связано с «уподоблением», то Аристотель вынужден различать «два ума»: ум пассивный, который становится всем, может «претерпевать» и подвержен воздействиям (как бы «материя ума»), и Ум активный, «всё производящий», неизменный, бессмертный и вечный, который ничему не подвержен и мыслит всегда. Первый ум – лишь проявление в человеке второго Ума, без которого не было бы и первого. Это вечный и чисто активный ум, сама активность, «энергейя» без всякой «материи» – Бог. Вопрос о том, что такое ум, приводит нас, таким образом, в сферу аристотелевской метафизики.

Дата добавления: 2014-11-09