Логика имени

О.М. Фрейденберг так описывает работу мифа в сознании первобытного человека: "Тотемистическое мышление не каузаль­но; оно творит слова не в логической причинной связи с содержа­нием слова, не по реальной роли предмета..., напротив, здесь не только нет никакой причинной зависимости между назначением предмета и его наименованием, но имеется между ними полный логический разрыв. В самом деле, по какому принципу происхо­дит наречение предметов при тотемизме? какие признаки предме­та ложатся в ту эпоху основой словообразования? Вот в том-то все и дело, что мифологическое (мифотворческое) мышление не определяет предмета со стороны его признаков. (...) Оно берет любой предмет, имеющий реальные признаки величины, цвета, качества, назначения и т.д., и наделяет его образными, вообра­жаемыми чертами, идущими мимо признаков предмета. Так, ле­вый означает смерть, правый - жизнь, красное - воскресение или зной, сосуд - зверя или город и т.д. Тут, следовательно, решаю­щую роль играют не признаки предмета, а его семантика. Значи­мость заменяет признаки; всякая значимость и есть признак" [34].

Итак, миф не реконструирует объект, но дает ему имя. Но именно потому реальность мифа может быть описана как демиургичная реальность: давая имена окружающему человека миру, миф как бы творит этот мир впервые - творит его как культур­ный, как насыщенный особыми культурными смыслами.

В самом деле, в мифе человек поименовывает мир, а, значит, наделяет САМ МИР чертами своей субъективности. Дать имя -значит создать. Создать - значит, дать имя. Такова логика мифа. Что дает это тотальное мифологическое поименование мира? Что прибавляет к человеческому существованию в мире тот факт, что у всего сущего появляются имена? Что прибавляет к человеческому существованию тот факт, что у каждого предмета появляется некий особый, мифологический семантический шлейф, заведомо не расшифровываемый в ситуации наблюдения за жизнью данного пред­мета, а предполагающий знакомство с некоей культурно-знаковой ситуацией? Зачем нужны человеку эти имена сущего, из которых будто бы происходит мир? В каком-то смысле из этих имен дейст­вительно происходит мир; однако не как естественно-природный мир, а как мир, покрытый культурной семантикой. Населяя мир именами, каждое из которых изначально есть имя собственное, человек заставляет мир подчиняться логике имени, а, значит, логике своей субъективности. А в результате мир становится субъектив­ным, мир становится собственным, мир становится личным.

Это и есть не что иное, как мифологический способ организа­ции объекта в культуре. Тот способ организации объекта, кото­рый позволяет сделать любой объект интересным для человека. Миф - это ложное имя, имя, которое не соответствует объектив­ной сущности предметов и явлений, дается им как бы случайно, "мимо" их действительных, объективных, природных качеств -однако именно это, глубоко необъективное имя, ровным счетом ничего не говорящее об объекте поименования, делает тот или иной объект культурно интересным: имя есть дразнящая тайна, которая вызывает потребность в семантической его дешифровке. Мифологическое имя - это искусственный знак, навязанный объ­екту в культуре. Знак того, что объект обладает какой-то над-прагматической ценностью, знак того, что объект интересен. Вна­чале - как слово языка, коррелирующее с объектом и обладаю­щее параллельной культурной семантикой, и уже только потом -как та ПРЕДМЕТНАЯ ТЕНЬ слова, которая как бы отбрасыва­ется словом в виде реального предмета.

Так, язык первобытного человека субституируется, в первую очередь, как чрезвычайно разветвленная система собственных имен, которыми поименована вся окружающая этого человека реальность. Но это имеет беспрецедентные познавательные пос­ледствия. Ведь у первобытного человека нет оснований проявлять интерес к предметному миру самому по себе: с какой стати, соб­ственно говоря, он должен интересоваться тем, что не имеет отношения к его непосредственным жизненным потребностям? Но зато с самого момента своего рождения человек сталкивается с миром культурных имен - имен, приданных всей окружающей его предметной реальности вполне случайным и необязательным образом. И это как раз то, что создает познавательную интригу.

Точно так же и для ребенка задача дешифровки кодов взро­слой коммуникации вводит в орбиту его познавательного внима-

ния всю ту предметную реальность, которая так или иначе корре­лирует с миром культурных имен. И именно задача расшифров­ки мира культурных имен становится главным стимулом к фор­мированию у ребенка бескорыстной познавательной активности.

Таким образом, человеческая культура выступает изначально отнюдь не как отражение объективной реальности. Скорее, она может быть рассмотрена в качестве, так сказать, встречного мира (мира произвольных имен), который субъективно навязывается окружающей человека реальности, и, тем самым, становится ос­новой для формирования у человека потребности в ПОЗНАНИИ поименованных предметов объективного мира. И в этом - под­линная тайна человеческого познания.

Вначале возникает культурное имя предмета, творимое МИМО реальных признаков предмета как некий культурно-семантичес­кий шифр, но создающее некую познавательную интригу. И только потом оболочка культурного имени наполняется конкретным пред­метным содержанием, обрастает, так сказать, плотью реального предмета.

Суть того, что мы называем познавательной интригой в онтоге­незе ребенка, как раз и состоит в формировании у ребенка потреб­ности В ДЕШИФРОВКЕ КУЛЬТУРНОГО КОДА С ПОМОЩЬЮ ПРЕДМЕТА. Потому что реальный предмет - это единственная опора, которая позволяет маленькому ребенку дешифровать таин­ственную (=мифологическую) семантику того или иного имени, представленного в языке мира взрослых. А расшифровка имени -это то, что дает ему доступ в мир взрослой коммуникации.

Таким образом, в диалоге между именем-оболочкой, не несу­щим в себе ни грана предметного содержания, и реальными каче­ствами предмета рождается индивидуальная трактовка семанти­ки того или иного культурного имени. И это с самого начала многоуровневая семантика.

Впрочем, здесь мы сталкиваемся еще с одной существенной трудностью.

Легко сказать - дешифровать культурный код с помощью пред­мета. Однако вот вопрос: ЧТО за предметы открываются взгляду ребенка? С какого конца подходить к тому или иному предмету, с именем которого приходится сталкиваться ребенку?

Дело в том, что взгляду маленького ребенка любой предмет внешнего мира открывается весьма фантасмагорическим образом.

Скажем, что такое стол для полуторагодовалого малыша? Ра­зумеется, в первую очередь он явлен ему... своими ножками или бахромой спускающейся до полу скатерти. Стол - это предмет, под которым удобно спрятаться. Это предмет, который удобнее всего исследовать СНИЗУ, с внутренней стороны столешницы.

Наружная сторона стола также является маленькому ребенку существенно иначе, нежели взрослому. Ребенок фиксирует свое внимание на деталях, на которые взрослые не обращают внима­ния, и, наоборот, опускает те обстоятельства, которые представ­ляются абсолютно существенными для любого взрослого.

Ну, а самое главное заключается в том, что, сколько бы ни исследовал ребенок стол, он не найдет в этом столе самого главного - его тайного культурного шифра, связанного с функциональным культурным назначением последнего. А этот культурный шифр и есть не что иное как культурная мифология (или, точнее сказать, мифосемантика) стола, т.е. та его особая нагрузка, которая по­нятна только в культурном контексте. Это тот семантико-мифологический шлейф, который тянется за именем "стол" в любой реальной культуре, но при том не имеет никакого реального пред­метного денотата. В результате чего представитель культуры, в которой не существует феномена стола и феномена стула не смо­жет, исходя только из исследования его вещественной материи, дешифровать эту его мифологическую нагрузку. -

И все это обрекает детское конструирование семантики любого имени с помощью предмета на чрезвычайно высокий уровень фантасмагоричности, и произвольности. Говоря другими слова­ми, ребенок неизбежно создает СВОЙ миф стола, далеко не со­впадающий с тем мифом стола, который бытийствует во взро­слой культуре. И хотя, скажем, трехлетний ребенок уже очень много знает про имя "стол", и очень много знает про конкретные столы, которые его окружают, его личный миф стола, шлейф его индивидуальных семантических ассоциаций со словом "стол" чрезвычайно отличается от той мифосемантики стола, которая есть в культуре. Но другого пути восхождения к культурному мифу нет - ведь в самом предмете мифа не содержится! И потому, сколько бы ребенок ни исследовал предметы, коррелирующие с именем "стол", сколько бы он ни всматривался в них, он не смо­жет найти в них самих ни грана того культурного мифа, который эти предметы сопровождает или обволакивает. И оттого он вы­нужден создавать СОБСТВЕННЫЙ МИФ стола, а затем этот миф все больше и больше корректировать, примеряя к различным семантическим контекстам, в которых используется слово "стол" в речи взрослых.

Итак, культура с самого начала носит произвольный харак­тер по отношению к объективному миру. Она создается как мир глубоко равнодушных к логике реального мира имен. И этот ее абсолютный творческий произвол по отношению к реальному миру является ее исходной и принципиальной характеристикой: она с самого начала построена не по логике объективного мира, а по логике полного произвола. И лишь после того, как какой-то пер­воначальный произвольный мир имен (= мир культуры) создан, и, тем самым, дотоле нейтральные предметы становятся предме­тами, несущими в себе ключи к семантике загадочных слов, ока­зывается возможно постепенное восхождение к сущности пред­мета. Не только к культурной, но и к природной. Восхождение к предмету во всей его реальной многосторонности. А, значит, свое­образное конструирование предмета в культуре.

Получается совершенно поразительная вещь. Ведь на САМОМ-ТО ДЕЛЕ предмет не может быть средством расшифровки имени, поскольку имя дано совершенно произвольно, "мимо" свойств реального предмета. Однако имя предмета, активно циркулируя в речи взрослых, предстает сознанию ребенка как некая загадка, тайна, которую нужно расшифровать. А коль скоро эта тайна определенным образом коррелирует с тем или иным предметом (что отчетливо видно из различных ситуаций употребления этого слова, начиная с элементарного указания: "это - стол!"), прихо­дится осуществить некую познавательную активность в отноше­нии данного предмета, дабы с его помощью расшифровать загад­ку слова, загадку имени этого предмета.

Но и, тем самым, предметно наполнить словесную оболочку и создать образ индивидуальной семантики этой словесной оболоч­ки, которая может быть сколь угодно глубокой. И это будет от­правная точка для бесконечно длинного семантического диалога с этим именем и с семантическими трактовками этого имени, су­ществующими у других людей. Потому и получается так, что имя, слово, миф существуют (в пространстве культуры) как бы... рань­ше самого предмета.

Имя (слово, миф) есть акция первичного творческого произ­вола в культуре. Имя абсолютно первично в культуре. Поименование есть первая акция культуры. И лишь после начи­нается трудная работа, когда с помощью реального предмета кон­струируется многоуровневая семантика этого имени. И возникает проблема диалога как проблема понимания чужой семантики.

Дата добавления: 2014-11-29