Лев Николаевич Толстой 4 страница

Роман написан по хронологии рассмотрения уголовного дела, с поясняющими свидетельскими показаниями, ретроспективными дознаниями. Нехлюдовское «хождение по мукам» дает возможность дорисовать всю иерархию власти и показать царящие везде формализм и бездушие. Нехлюдов раскаивается не только в своем проступке, но и в грехах всего сословия, всех своих предков. Он осуждает строй жизни, который изломал людей. Прежде у Толстого господствовала мысль, что не может быть однозначного определения человека: сегодня он - тот, а завтра - другой; нельзя бросаться определениями «умный», «глупый». В «Воскресении» многообразие типов подводится под строгие оценки совести. Большое значение приобретают гротесковые мелочи оценочного характера. На молебствии каторжники воздевают руки к господу, а на руках звенят кандалы: молятся не под колокольный, а под кандальный звон. Ханжа священник, совершив обряд и зайдя в алтарь после причащения, доел «тело Христово» (просвирки) и допил «кровь Христову» (вино). Председательствующий судебный пристав, товарищ прокурора Бреве и другие заняты чем угодно, только не тем, чтобы вникнуть в дело подсудимой. Каждый из них дискредитирован Толстым через физиологические детали: у одного бурчит в животе, Бреве провел ночь в том самом публичном доме, где «служила» Маслова. Какого же ждать от них правосудия? Не мудрено, что в деле Масловой совершается ошибка.

Судьба ударила по Нехлюдову, он враз теряет и «свое», и «светское». Стерта вся прежняя его жизнь. Он должен заново родить «свое», т.е. достоинство, очищенное от порока, а «светскость», т.е. связи, чтобы использовать их в качестве средств борьбы за Маслову и за самого себя. Постепенно пересматривается в романе в гротесковом плане само понятие Le vrai grand monde, т.е. «подлинный большой свет». Им оказываются вовсе не аристократы, а простой рабочий люд, те возвращающиеся с заработков с сундучками, мешками, пилами, топорами бодрые и веселые крестьяне и мастеровые, которые влезли в вагон остановившегося поезда. Как резко это отличалось от почти похоронной процессии с княгиней Корчагиной, в кресле вытаскиваемой из вагона лакеями и артельщиками, сопровождаемой сонмом родственников, горничных! Нехлюдов вчуже смотрит на эту бывшую свою светскую жизнь, праздную, роскошную, с ничтожными, жалкими интересами.

Эволюцию Нехлюдова не следует толковать как неудавшееся «опрощение». Собственно, «опрощение» произошло. Настоящего финала нет по другой причине: Маслова отвергла Нехлюдова - это как бы символ неискоренимой ненависти простого народа к господам. Победила социальная правда, которая не умещается в моралистическую формулу «опрощения». Еще ни один из героев Толстого не делал столь решительного шага в сторону добра и справедливости, как Нехлюдов; ни в одном из романов не подчеркивалась так сила сцепления объективных причин, которая ломала самые добрые намерения.

При всех соблазнах отметить некоторую связь по линии обаятельной женственности между Катюшей Масловой, Наташей Ростовой, Анной Карениной (это пытался сделать В.Б. Шкловский) - здесь пришлось бы допустить много натяжек. Можно согласиться с Толстым, что образ Масловой во многом создан «воображением» (хотя «воображение» опиралось на историю Розалии Они) - так Достоевским был создан образ Сони Мармеладовой. Но Толстой должен был от него отталкиваться, как от образа «святой», как от «рупора идей» автора, чтобы создать свой вполне земной образ. Следует признать, что Маслова - образ уникальный в русской литературе по своей жизненной достоверности. Сила образа - прежде всего в той духовной стойкости, с которой она перенесла все выпавшие на ее долю испытания: обман, публичный дом, суд, тюрьма, этап, каторга. И финал необычный. Если мы только догадываемся, что Наташа Ростова пошла бы за мужем-декабристом в Сибирь, то Катюша Маслова пошла в Сибирь без всякой вины и познакомилась на этапе с революционерами, с людьми, которых можно еще уверенней назвать людьми «большого света».

В финале происходит сближение Масловой с «толстовцем» Симонсоном, которого она сама выбрала из числа каторжников-революционеров. Но можно понять Катюшу: ведь не могла же она на самом деле вникнуть в те сложные для нее политические споры, которыми были заняты революционеры. Трудно ей понять профессионального революционера, рабочего Кондратьева, или принять народовольца Новодворова, исполненного самолюбия., высокомерия, желающего рисоваться «героем» среди «толпы». Катюша душой обращается к самым привлекательным для нее людям: Набатову, Марье Павловне, Крыльцову - и избирает самого доброго из них, Симонсона. Она видит в нем не «толстовца», а того вежливого человека, который ценил в ней душу, а не «женщину». Как «женщина» она столько испила горя, что радость обретения возвышенного к себе отношения сблизила ее с Симонсоном. Предложение же Нехлюдова «жениться», последовавшего за ней на каторгу, вызвало только отвращение.

Иногда ученые ставят Толстому в упрек, что он не изобразил всех групп революционеров России, ограничившись революционерами народнического толка, а образ Кондратьева ему явно антипатичен. Тут обычно вспоминают, что Толстой - выразитель лишь крестьянских интересов. Но такого рода доводы несостоятельны: важно, что свое «воскресение» Катюша получает в среде революционеров, что «непротивленец» Толстой увидел в революционерах лучших людей России. Кто же воскресает, т.е. возрождается, в романе? Воскресает Катюша Маслова, найдя себя среди добрых, справедливых людей. Воскресает Нехлюдов, осознавший, что истинно «большой свет» - трудовой народ. Религиозные увлечения Нехлюдова еще не конечный итог его исканий; ясно одно, что к прежней «светскости» он не вернется. Воскресает Толстой, преодолевая сцепление своих противоречивых исканий и признавая реальный, охвативший всю Россию процесс сопротивления злу. Воскресает русский народ, измученный голодом, угнетением, надругательствами, осуждающий социальные порядки, выдвигающий из своих рядов активных борцов.

Ни один русский писатель не охватывал в своем творчестве столь важных и разнообразных вопросов, как Толстой. И от десятилетия к десятилетию сила его критического пафоса возрастала. Он пишет гневную статью «Стыдно» (1895) - против сечения солдат и крестьян. Он против революционного террора, ибо надо не убивать властителей, а перестать поддерживать их строй. В 1901 году Толстой обращается к Николаю II с требованием прекратить правительственный террор в стране, репрессии против студентов (в Киевском университете после «беспорядков» были отданы в солдаты 183 студента): «Опять убийства, опять уличные побоища, опять будут казни, опять страх, ложные обвинения, угрозы и озлобления с одной стороны, и опять ненависть, желание мщения и готовность жертвы с другой». Обращение Толстого, конечно, не могло быть напечатано в России: оно было опубликовано в Лондоне. Но оно было отправлено царю и его сановникам как личное письмо Толстого. В обстановке разгула реакции по всей России после подавления революции 1905 года, когда с благословения Синода, Думы и, конечно, царя выносились смертные приговоры, совершались отвратительные шествия, обряды с затягиванием петель на шеях казнимых, Толстой написал свою, может быть, самую знаменитую статью «Не могу молчать» (1908).

Русские писатели не раз обращались к царю со стихами или письмами. Вспомним пушкинские «Стансы». Декабрист А.А. Бестужев, обманутый лицедейством царя на допросе, в специальной записке откровенничал перед Николаем I в надежде, что он поймет и поддержит либеральные начинания. Достоевский вынужден был изъявлять верноподданнические чувства в письме к Э.И. Тотлебену, чтобы вырваться из ссылки (он допускал мысль, что письмо будет показано царю). Благодарственные письма Александру II за проведенную им реформу писали И.С. Тургенев и А.И. Герцен... Но не принято было писать личные требовательные письма царям. Верноподданническими стихами, правда, не царю, а М.Н. Муравьеву-Вешателю, чтобы спасти «Современник», погрешил, как известно, Н.А. Некрасов (проявивший тут «личную слабость»). Но невозможно представить, чтобы Н.Г. Чернышевский писал царю. Трудно представить, чтобы написал царю М.Е. Салтыков-Щедрин.

Толстой писал письма Александру II, Александру III и Николаю II - и все они дошли до адресатов. Гнев и возмущение в письмах нарастали: он бросал самодержцам грозные и справедливые обвинения как власть имущим. Оговорки, что он обращается «во Христе», никакого значения не имеют. Обличения тут такой силы, что от «смирения» ничего не оставалось. Никогда и ни от кого самодержцы не слыхали таких укоряющих слов, как от Толстого. При этом писавший их ни на что не уповал. От письма к письму видно, как царские репрессии и насилие над народом истребляли в душе Толстого всякую веру в царя.

Он уважал в народе крестьянина, а в крестьянине - его труд. Показывая всю нищету, в которой живет труженик, Толстой не связывает крестьян с общиной, как народники, а берет жизнь трудового народа во всей ее широте, с горем и радостями, с ее естественностью и красотой. Эти аспекты «народности» Толстого определяют его место в литературе 80-х годов.

Никогда еще личная жизнь писателя не была так на виду у всего человечества, как жизнь Толстого, и это при всем том, что он жил почти отшельником. Он жил среди своих героев-крестьян, а идеи, его волновавшие, были идеями назревавшей революции, идеями общечеловеческими. В 1910 году уход и смерть Толстого потрясли Россию, перепугали власти, явились крупнейшим политическим событием в стране.

Следует изменить отношение к так называемому религиозному учению Толстого, к «толстовству». Оно ничего не заключало в себе реакционного, и проповедуемое Толстым «непротивление злу насилием» было своеобразной формой борьбы с насилием. Толстой отрицал революционный, кровавый способ борьбы, упрекал самодержавие и подчинившуюся ему церковь в злоупотреблениях насилием, в попрании основных заповедей Христа. Толстого интересовало нравственное содержание христианского учения в его чистом виде, проповедующего любовь и братство между людьми, нравственное самоусовершенствование всех и каждого. Как никогда, человечество именно в наши дни подошло к осознанию практической целесообразности такого выхода из кризиса, в котором находится общество после второй мировой войны. Отказ от конфронтации, от насильственной воинской службы, искусственно навязываемого образа врага, межнациональной ненависти - все это духовные реальности возвращения человека к своему природному разуму, к вечному закону, к стыду и совести, к покаянию и состраданию. «Любому слову в философской терминологии Толстого, вплоть до столь далекого, казалось бы, от нашей современности царства божьего, найдется надежный синоним и в нынешнем гуманистическом словаре», - говорил Леонид Леонов в своем «Слове о Толстом» на юбилейном вечере в Большом театре в 1960 году . Все божественное у Толстого совпадает с законами природы, естественностью человеческой жизни, ее нравственным смыслом.

В своих трактатах «В чем моя вера?» (1884), «Что такое религия и в чем сущность ее?» (1902) Толстой беспощадно разоблачал церковь за извращение учения Христа, отход от него, умножение зла в мире.

Власти не раз хотели расправиться с Толстым, заточить его в монастырь, но боялись мирового общественного мнения. Синод же в феврале 1901 года отлучил Толстого от церкви, как богохульника, и дал секретное распоряжение священникам не отпевать в церкви Льва Николаевича в случае его смерти.

Но Толстому этого было и не нужно. Он продолжал клеймить церковь, и внимание всего мира было приковано к его единоборству. Толстовская идея всенародного неповиновения, бойкота власти сделалась чрезвычайно популярной в Индии. Ганди развивал подобные же идеи, вступил в переписку с Толстым. В конечном счете такая форма народного давления помогла без крови освободиться Индии от английского колониализма, завоевать независимость. Этот путь приносит свои плоды и сейчас в развивающихся странах.

С 1889 года было положено начало движению за разоружение. Толстого постоянно приглашали участвовать в конференциях. Но он остерегался грязной спекуляции на благородной идее пацифизма. Ему всегда было важно знать, чьими руками, какими партиями организуются такие конференции и конгрессы. Он отказывался от участия, когда усматривал лицемерные попытки устранить усилиями правительств и политиканов сами народы от решения этих вопросов. Таков был его ответ Гаагскому конгрессу о мире в 1899 году.

Противоречия между империалистами нарастали, в Европе запахло порохом. В 1909 году должен был состояться XVIII Стокгольмский Международный конгресс мира. Решено было пригласить 80-летнего Толстого, чтобы он изложил свои взгляды на войну и средства борьбы с нею. Толстой согласился приехать: «Надо сказать всю Правду». Приготовленный доклад испугал устроителей Конгресса, и он был отложен будто бы по причине рабочих стачек. На самом деле был страх перед Толстым . Буржуазная демократия не вмещала в свои рамки обличительный пафос великого писателя. Толстой обращался не к правительствам, которые вооружались и готовили войну, а к трудящимся массам, которых погонят на братоубийственную бойню. Власти уже научились прикрывать свои истинные цели шумихой о разоружении. Толстой это давал ясно понять. Когда вспыхнула русско-японская война, он обратился к обоим, правительствам с призывом: «Одумайтесь!» Обмануты оба народа. Между русскими и японцами нет и не может быть вражды. У народов один путь - борьба со своими правительствами.

Как все великие мыслители, Толстой противоречив. Но цель у него была одна: «Не сочувствуя методам революционного преобразования общества, как методам насильственным, Толстой сочувствовал тому отрицанию существующего социального и политического строя, которым руководились деятели революционного движения». «Временами в Толстом возникало убеждение, что правительство во всем должно уступить требованиям революционного народа...» . Народы должны сами решать свои судьбы. Люди должны научиться не делать другому того, что не хочешь, чтобы тебе делали, тем более не убивать своего ближнего. Войны должны быть навсегда исключены из жизни. Народы должны клеймить позором, как убийц, сторонников войны, наращивания войск и вооружения. «Тогда сначала уменьшатся, а потом совсем уничтожатся войска, и наступит новая эра в жизни человечества, - пророчил Толстой. - И время это близко» .

Дата добавления: 2014-12-27