Личность — культура — социальная 5 страница

² Там же. С. 161.

Такова логика гражданской идентификации, реализация которой немыслима без соответствующих механизмов и «опосредующих» звеньев (ценностных или нормативных критериев, символически обобщенных средств и т. д.).

Итак, комплексный анализ социокультурных предпосылок и оснований гражданского общества предполагает последовательное изучение его структурных компонентов, сущностных свойств субъектов и особенностей их культурного развития в условиях современного социума.

6.6. Общество потребления как своеобразный модус гражданского общества

Оно вполне соответствует трем главным признакам гражданского общества. В достаточной мере способно усмирить государство, сделать экономику независимой и подконтрольной, а также сопряжено с признанием свободы как основы бытия личности. Специфика же его, по существу, антропологическая. Она состоит в особом разумении того, что есть свобода и как ее отстаивать. На первый план здесь явно и твердо выходит свобода потребления.

Казалось бы, возможность потреблять, удовлетворение потребностей как раз и делает такое общество наиболее совершенным, «обществом изобилия». Разве не изобилия мы, прежде всего, желаем себе и своим близким? Однако может оказаться высокой цена, которую нужно за него заплатить. Какими же средствами в обществе потребления достигается несомненная привлекательность изобилия?

Политические и экономические аспекты этой проблемы по существу известны. В главном они совпадают во всех разновидностях гражданского общества, являются эффективными и, по сути, безальтернативными социальными ориентирами. Гораздо более скупо и в большей мере публицистически, чем научно, представлен в литературе фокус проблемы — человек общества потребления.

288

Первый лингвистически-герменевтический сюрприз состоит в том, что homo consumer — это «человек потребляющий» и, одновременно, согласно словарным коннотациям глагола consume, — «истребляющий», «тратящий», «пожирающий», «разрушающий», «сжигающий». Можно, конечно, забыть завет М. Хайдеггера и пренебречь тайной мудростью языка. Но не лучше ли вслушаться в шепот слов и попытаться понять, что именно подвергается деструкции, сжигается и истребляется при потреблении?

Некоторую подсказку можно отыскать уже у М. Вебера, который видел антропологическую суть капитализма в протестантской аскезе, гласящую: «Произвести как можно больше, а потребить как можно меньше». Она-то и снята в обществе потребления, движимом совсем иной максимой: «Произвести как можно больше и потребить как можно больше».

Отказ от прежней максимы, естественно, равнозначен обструкции всему мировоззрению протестантизма. Вследствие этого принципиального отказа стало излишним не только протестантское, но и любое иное обоснование метафизической и моральной ценности индивида. Ибо теперь бессмысленно и избыточно вопрошать, почему можно стремиться потреблять меньше. Устремленность же к максимальному потреблению сводит всю метафизику и мораль человеческого бытия к эгоистической прагматике обладания и полезности. Философской основой общества потребления становится прагматизм. К понятию «польза» стягиваются и тонут в нем любые смысложизненные ориентиры — истины и красоты, доброты, любви или здоровья. В точном соответствии с установкой на обладание и процессом «усыхания» ценностей бытия оказывается и усечение многомерности человека до homo consumer. Платой за материальное изобилие является отказ от полноты человеческого бытия. Стремясь обладать всем, мы теряем себя. Об этом уже известно со времен замечательной старой символической истории о Фаусте. Метафора «homo consumer — это современный Фауст», по сути, исчерпывает тему. Но это, если бы данная или любая иная история чему-нибудь нас учила и была бы свободной от спекуляций. Дискурс науки справедливо требует от нас рационального замещения символов и метафор.

Homo consumer успешно осуществляет «меркантилизацию мира». Он характерен безразличием ко всякому мировоззрению и любой цели, кроме «изменения» и «промоушена» — товаров, людей, образа жизни, карьеры и т.д.¹ Это предвидел более полутора веков назад А. Токвиль. Будущим уделом американской «демократии» он считал перманентную и безусловную устремленность к материальному благополучию. Свобода из самоцели станет только условием и средством достижения благополучия.

Социальный престиж в обществе homo consumer почти без исключений пропорционален возможностям и масштабам потребления. Ответ на вопрос «что есть я?», подмечает В. Пелевин, непременно звучит так: «Я — тот, кто ездит на такой-то машине, живет в таком-то доме, носит такую-то одежду». То есть, «самоидентификация возможна только через составление списка потребляемых продуктов, а трансформация — только через его изменение»². Владелец престижного автомобиля ассоциирует себя с ним ничуть не более экзотично, чем когда-то индеец — с орлом или медведем. Успешный человек приобретает много удобных, комфортабельных и дорогих товаров и услуг. Повысить собственную значимость в глазах окружающих — это значит шить себе на заказ одежду и обувь, покупать эксклюзивные драгоценности или недвижимость, автомобили или часы, и все у именитых фирм и исполнителей. Или, когда это недоступно, хотя бы пить пиво и есть яичницу «на людях», а не дома, где они обойдутся дешевле. Иметь множество пар почти не носимой обуви и ежедневно выбрасывать, а не стирать, трусы и носки. Поставить латку на любимое пальто, как это делал и о чем писал для своих соотечественников великий Г. Д. Торо, для них теперь равнозначно признанию полнейшей несостоятельности. Неудачник — это синоним слабого потребительства. Если ты недостаточно часто меняешь одежду, обувь или модель автомобиля, то значит испытываешь затруднения в делах и в жизни, ты — не «о'кей».

Многократная, иногда тысячекратная разница в ценах на эксклюзивные и фирменные товары в сравнении со стоимостью аналогичных по функциям, но стандартных изделий, вовсе не ком-

¹ БодрийарЖ. Америка. СПб., 2000. С. 24, 188.

² Пелевин В. GENERATION «П». М., 2000. С. 113.

10 3ак. 3514

пенсирована действительной разницей их качества. В основном это плата за престиж и самоуважение. Большим удовольствием, чем от самого товара (также полезного и привлекательного, создающего комфорт), оказывается удовольствие, доставляемое восприятием субъектом собственного акта траты денег, мазохистское «я могу это себе позволить». Любовь к себе и другим невротически измеряется тратами и готовностью к ним. Свыше 50 млн американцев, по оценкам психотерапевтических служб, могут впасть в депрессию, если не проведут многих часов в супермаркетах. «Shopping» как будто превращен в вид «натурального физиологического отправления», наряду с «bleeding» (кровотечением) или «digesting» (перевариванием)¹. Им компенсируется комплекс неполноценности, вызванный у «шопоголиков» пониженным содержанием серотонина в клетках головного мозга. И вот уже в США налажен выпуск... таблеток от многочасового блуждания по магазинам, от покупок огромного количества различных и часто ненужных вещей.

Тяга к редукции «быть» в «иметь» известна издавна, от первых мудрецов и Нового Завета. В XX в. об этом специально пишет Г. Марсель, а Э. Фромм доказывает, что неизбежным негативным для личности следствием устремленности к обладанию, а не к бытию, оказывается ее садо-мазохистский характер. В «Centisimus Annus», энциклике римской католической церкви от 2 мая 1991 г. специально отмечается, что жизнь человека вовсе не сводится к потреблению. Даже теоретик рынка Ф. Хайек неоднократно подчеркивал, что благосостояние отнюдь нельзя считать высшим законом развития общества и человека.

В отечественной традиции установка на меркантилизацию общества потребления долго интерпретировалась как проявление «мещанства». Совершенно непонятный для homo consumer «интеллигент» в принципиальном отличии от мещанина выступает как раз против идола потребительства. Для него материальные блага и сопутствующий им успех второстепенны. Например, Д. С. Мережковский в «Больной России» находил главной и недостойной целью бурливших тогда социальных преобразований

ТуробовА. Америка каждый день // Новый мир. 2000. № 4. С. 134.

не что иное, как мещанский образ жизни. Идея мещанства как «довольства, бурления по мелочам и глушения серьезного» в современных США, по наблюдениям А. Туробова, успешно осуществляема и даже «лелеема». «Они все озабочены, как бы потребить получше, поудачнее. Зубы у них так хороши — чтобы потреблять»¹. За публицистической хлесткостью последней фразы, которой можно было бы пренебречь (ибо что плохого в хороших зубах), однако, прямо прослеживается угаданная автором символика коннотативных смыслов «consume» — пожирания, поглощения, истребления ради комфорта.

Когда-то, в раннем средневековье, под «комфортом» понималось «нисхождение Святого Духа». Позже — «утешение», позволяющее достичь «уюта». В обществе потребления эти его первоначальные высокие смыслы снижены до прагматического примитива «удобства». А. С. Пушкин (в «Джоне Теннере») новое тогда для русского человека слово comfort воспринимает негативно — как страсть к удовольствию и неумолимый эгоизм, подавляющие все благородное и бескорыстное, что возвышает душу человека. Нынешний homo consumer, напротив, находит в удобстве, приятности и необременительности жизни ее главную цель. Лучше всего существовать в мире идеальных тел, без зазубрин и метафизических заусенец; а если что-то и терпеть, то только ради достижения комфорта².

Все в мире (или почти все), таким образом, — это только товар, для активного потребления которого нужны энергия, устремленность и удачливость добытчика, сверкающие и крепкие зубы (если не естественные, так керамические), а также нормальный обмен веществ в физиологическом и социальном организмах. Нелепость и неопределенность поиска иллюзорного смысла жизни («журавля в небе») заменена ясностью прагматической охоты за «синицей» комфорта.

Товаром же, но только таким, который можно использовать и продавать, но, по сути, невозможно купить, является для homo consumer его собственное тело. Оно единственно и дано в дар.

¹ Там же. С. 135.

² Убогий А. О метафизике американского образа жизни // Новый мир. 2000. № 4.
С. 273-276.

292

Старая пословица о журавле и синице в современном отечественном фольклоре иронично модифицирована вполне в духе общества потребления: «лучше синица в руках, чем утка под кроватью». Свое тело homo consumer потребляет очень осторожно, тщательно ухаживает за ним, ибо его в случае плохого использования удается слегка починить, но нельзя купить нового. Он хотел бы покупать и продавать собственных клонированных двойников, материалы со склада живых органов, странствовать и потреблять в чужих организмах и душах, — но пока это остается только мечтой. Поэтому реальны и повсеместны — маниакальные диетики, неумолимая серьезность аэробик и бодибилдингов, строгая непре-менность огромного числа гигиенических, косметических и профилактических средств для ухода за различными частями тела и его системами. Ибо нет ничего страшнее «утки под кроватью». Так тело превращается из источника наслаждения в объект исступленной заботы. Вне общества потребления также известно, что «здоровья не купишь», но там им могут бесстрашно жертвовать или беспечно расходовать на наслаждения.

Homo consumer преследуем страхом перед неизбежным своим физическим и нервным истощением. Ожидание грядущей бесполезности лишенного энергии тела порождает безразличие ко всему иному, упорное желание выжить, а не жить. Установка на выживание, а не на жизнь — «наиболее тревожный признак вырождения»¹. Так, типичный в обществе потребления выбор между обычными здесь крайностями тучности (нормальное состояние челюстей — жевание чипсов, поп-корна или хотя бы резинки, когда нет настоящей еды) и аноректики (потребляй все low: низкокалорийные продукты, спокойный секс, энергосберегающие технологии, кофе без кофеина, сигареты без никотина и т. д.) на самом деле оказывается обреченным выбором пути самоистребления тела, превращенного в товар и мираж.

Когда-то, следуя Ш. Монтескье, А. Токвиль сделал основным предметом своих рассуждений необходимость поддержания моральной дисциплины как религиозной веры, внедренной в сознание индивидов эгалитарного общества. Ибо, полага-

¹ Бодрийар Ж. Америка. СПб., 2000. С. 102-112.

ли в старину, без морали и веры невозможен общественный порядок.

Фундаментом порядка общества homo consumer, конечно, является порядок потребления. Теперь моральные презумпции и ценности веры не то чтобы не нужны, но второстепенны, и на мо-дульно сменяемой основе в этот порядок встроены. Действительной суггестивной мощью, превосходящей даже прежние морализующие возможности церкви, обладают современные средства массовой информации. Резко возросли возможности манипулировать общественным мнением. Они приблизились ныне к эффективности методов социализации, ранее присущих разве что архаичным обществам времен тотального мифа. Именно мифы и продуцируются масс-медиа, — но только, разумеется, для новой ситуации и для новых целей. Лишь непререкаемость мифов и подразумеваемость мифологем способны принудить человека безотчетно принять унизительное определение собственной идентичности через номенклатуру потребляемых им товаров и услуг. Или создать парадоксально принятый им мираж телесности, отбирающий у него тело как источник наслаждения. Мифы обитают на экранах телевизоров, живут в мониторах Интернета. Чтобы раскрыть правду жизни, теперь нет нужды всматриваться в действительность — нужно просто глядеть на экран. Там нам покажут все: что носить, что есть и пить, как двигаться, когда и как любить, и даже когда смеяться. Силой мифа прежний нравственный или религиозный живой символ превращен в стимулирующий поведение симулякр, безразличный ко всякой метафизике, к любым трансцендентальным ценностям.

Симулякры порядка потребления создаются мощнейшей индустрией рекламы, антропологический смысл которой заключается в стремлении убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к благоприятному изменению человека, к его новым, лучшим look (виду в глазах окружающих, имиджу) и identity (самоопределению и самоощущению). Для достижения этой цели товар должен быть показан лицом, заманчиво и добротно упакован. Весь мир должен быть выставлен на продажу.

Реклама, как об этом правдиво и беззастенчиво говорится и с экрана, есть «бог телевидения». Некоторые наивно полагают ее

294

досадным приложением к телевизионным программам. Реально же сами программы есть всего лишь ее продолжение и довесок. Дело не только в том, что она составляет финансовую основу самого существования телевидения. Этот порядок и факт — следствие несравненно более важной ее функции. Реклама создает имидж товаров. Искомый продукт шоу-бизнеса — неотразимо привлекательная для потребителя виртуальная оболочка товара. «Все дело в вывеске», понимают и предприниматели, и действующие политики. Власть идеи (идеократия) сменилась эйконокра-тией («эйкон», по-гречески, — образ). Место идеологов теперь занимают имиджмейкеры, которые творят семиургию вещей. Статус шоумена невообразимо высок, дистанция между его гонорарами и доходами производителей товаров колоссальна.

Создаваемая масс-медиа виртуальная реальность образцов вкуса, поведения и всей жизни задает ее стиль как моду, успешно направляющую и подавляющую в обществе потребления индивидуальный поиск и внутреннюю убежденность. Манипули-руемый homo consumer привыкает жить среди декораций и призраков в мире симуляций, лишенном дистанции между вещью и ее муляжом. Весь мир сведен к целлулоидной плоскости голливудских грез, суперменов и страшилок, превращен в столь любимый американцами Диснейленд с его наивными трюками. «Все схватывается, — свидетельствует Ж. Бодрийар, — через симуляцию. Пейзажи — через фотографию, женщины — через сексуальный сценарий... события — через телевизор»'. Видео, по его мнению, даже заменяют стадию зеркала, которую, как утверждают психологи, проходит каждый ребенок, всматриваясь в окружающих его людей с целью найти самого себя по их одобряющей или порицающей реакции. Раньше смотрели, как в зеркало, на других людей, теперь смотрят на экран. Симуляция стала в силу ее безотчетности, пользуясь терминами того же автора, «тотальной», «первобытной» и «совершенной» по своей конфигурации. Деятельностью масс-медиа симулякры оказались эффективно приближены в их несомненности к природе мифа.

Там же. С. 98-99.

Находящийся в стадии внедрения в человеческую душу или даже уже имплантированный в нее симулякр не способен, однако, скрыть назойливости рекламы. С целью избежать ее просмотра, негативных эмоций и пустой траты времени телезритель осуществляет zapping — быстрое переключение пультом с одной программы на другую. Так пользователь управляет телевизором. Но основа телевещания состоит в использовании телевизора как пульта управления самим телезрителем! Это существенное обстоятельство справедливо отмечает В. Пелевин, и едко именует дистанционно манипулируемого человека homo zapiens. Соединением двух латинских корней «рта» и «ануса» автор находит его «реальную природу» в словообразовании «oranus»¹. В организме орануса или homo zapiens-a деньги играют роль крови или лимфы. Он, как мембрана, пропускает их внутрь и наружу. Сумка, набитая пачками стодолларовых купюр, в масс-медиа стала важнейшим культурным символом. Траектория ее движения сквозь жизнь совпадает с главным сюжетом бытия и физиологией орануса. Его простейшую, близкую моллюску, нервную систему составляют «медиа», его главное нервное окончание — телевизор. «Оральный вау-импульс заставляет клетку поглощать деньги, чтобы уничтожить страдание от конфликта между образом себя и образом идеального "сверх-я", создаваемого рекламой... Анальный вау-импульс заставляет клетку выделять деньги, чтобы испытать наслаждение при совпадении упомянутых выше образов»². Последний действует в скрытой форме, и человек способен всерьез считать, что полученное им удовольствие связано с обладанием предметом, а не с актом траты денег. Смысл его жизни состоит в трансформации оральной identity добытчика денег в анальную, через комфортабельное окружение себя увиденными по телевизору заманчивыми вещами.

«Homo zapiens» как обозначение человека общества потребления, конечно, оскорбительно. Да, эта карикатура злая, но она характерна несомненным сходством с изображаемым! Незнакомый с ней Ж. Бодрийар обнаруживает в мышлении homo sapiens общества потребления поразительный недостаток рефлексии, состав-

¹ Пелевин В. Generation «П». С. 107.

² Там же. С. 108.

296

ляющей основу мышления, коей мы всегда отдавали предпочтение¹. То есть это sapiens с существенным изъяном. Так почему бы символически не означить его как zapiens, отметив заодно и изъян, и манипулируемость? Аналогично, обменные и соматические процессы в примитивном, паразитического типа виртуальном организме «орануса» оказываются обидной, но функционально корректной моделью бытия homo consumer в мире медиа-симу-лякров общества потребления.

Как было уже отмечено, одним из коннотатов глагола consume является сожжение. В пламене потребления homo consumer сжигает собственную многомерность, полноту человеческого бытия. Творец медиа-симулякров, копирайтер как раз и относится к тем, «кто заставляет людей глядеть в пламя потребления... Человек думает, что потребляет он, а на самом деле огонь потребления сжигает его, принося ему скромные радости... Человек в этой жизни присутствует при сжигании мусора собственной identity... Вы все равно не знаете, что с этими жизнями делать. И куда бы вы ни глядели, вы все равно глядите в огонь, в котором сгорает ваша жизнь. Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна»².

Homo consumer — это особый тип человека. Он никого не замечает, и ему подобные не замечают его. На людной улице или в толпе он все равно находится в пустыне. Его окружает только никогда не умолкающий шорох, скрип и скрежет бесконечного движения мириадов таких же, как он, безглазых и одиноких песчинок, неумолимо влекомых бурными ветрами потребления.

Для нормальных людей прячущий глаза человек что-то скрывает, возможно, хочет обмануть или у него нечистая совесть. Он уходит от искренности и полноценности общения. Не смотреть в глаза другому есть не что иное, как способ избежать полноты встречи с ним лицом к лицу. Когда это получается, то общение и оказывается «интерфейсом».

Исходная диспозиция интерфейса состоит в принципиальной отстраненности взаимодействующих коммуникантов друг от

¹ Бодрийар Ж. Америка. С. 183.

² Пелевин В. О. Generation «П». С. 155.

друга. Ибо только в этом зазоре отстраненности интеракция и может быть расположена. Она не стремится и не может преодолеть неизбывной отстраненности homo consumer друг от друга, ибо сама ее постулирует. У интерфейса иная задача — не соединить людей в некую целостность синергии, а обеспечить взаимоприемлемую функциональную связь. У homo consumer может быть множество приятелей, но нет друзей, а отношения семейной пары регулируются отнюдь не желанием достичь того соединенного состояния, которое иронично называется «муж и жена — одна сатана», а брачным контрактом, функционально определяющим взаимные обязательства сторон, навсегда остающихся разными. Техники отстранения в интерфейсе разнообразны и эффективны. Вежливость здесь превращена из знака дружелюбия и готовности к общению в способ «поставить человека на место» и в нужный момент прервать коммуникацию. От такой вежливости веет холодом равнодушия и безразличия. Homo consumer вообще не осуждает ничего, что не касалось бы его личных интересов. Но также ничего и не поддерживает. В актах отстраняющей интеракции он подразумевает, дает понять или прямо говорит: «это не мои проблемы». Чем шире и больше такая область, тем меньше и уже зона искомого им комфортного бытия как жизни без проблем.

Внутри же этой зоны интересов главным средством отстранения являются техники манипуляции. Другими нужно манипулировать так, чтобы собственные интересы не пострадали. Когда это не получается, то уместен торг, целью которого является согласие о балансе интересов и о взаимных уступках как о распределении зон манипуляций коммуникантами друг друга. Сама же необходимость манипуляции априорна. Другого языка, иных, гуманных средств общения и совместной жизни садо-мазохистская природа homo consumer знать не может. Нужно только делать это как можно эффективнее, совершенствовать навыки. Книги Д. Карнеги, его многих соратников и последователей становятся бестселлерами, повседневным руководством.

Зона жесткого и изощренного применения примитива манипулирования ограничена пределами личных интересов, за которыми homo consumer без труда демонстрирует добродетель толерантности. В этом, конечно, нет никакой его нравственной заслу-

298

ги, ибо все остальное ему действительно «все равно». Под толерантностью в обществе потребления понимают способность найти путем торга взаимоприемлемое решение и затем ему следовать. Ради комфорта можно и потерпеть, но, опять же, ни нравственность терпимости, ни добродетель смирения к этому никакого отношения не имеют. Вежливость, в итоге, превращена в маску, под которой прячется «не лезь ко мне», «не суйся в мои дела» и полное безразличие к экзистенции коммуниканта. Единственная ее цель — обеспечить полезное, узко- и функционально канализированное взаимодействие. Оно-то, к вящему удовлетворению homo consumer, достигается в интерфейсе вполне эффективно.

Торжествующее безразличие и постоянная практика манипулирования трансформирует улыбку homo consumer в движение челюстей, ориентированных на самоутверждение и функцио-нальную готовность. Выросшая из обезьяньего оскала подчинения, улыбка человека издавна превратилась в способ эмоционального выражения расположенности и поддержки, в знак конструктивной иронии и самоиронии, а иногда и насмешки. Неуместная улыбка всегда порицалась («чего лыбишься?!»), воспринималась как серьезная помеха конструктивному общению. Обязательность же «кип смайл» стирает эти ее прежние значения, делает улыбку пустой и фальшивой.

Режим отстраненности интерфейса делает неизбежной также агрессивность саморекламы. Ею коммуникант, если не блефует, действительно демонстрирует свои возможности в конституирова-нии интеракции и способствует ее оптимизации. Позитивные качества правдивости, уверенности в своих силах и возможностях прочно соединяются с порицаемыми в иных обществах нескромностью и воинствующей настырностью. Homo consumer почти неведомы позитивный смысл «скромного» и негативный — «наглого». Скромный, скажем, ужин для него попросту ужин паршивый, а наглый парень — это лишь нормальный, по крайней мере, обычный и естественный. Плохо тому, кому недостает наглости, и хорошо, если тебе не пришлось довольствоваться скромным ужином.

Совершенной гладкости функционально упорядоченной интеракции мешают досадные метафизические зацепки. Главное для homo consumer — не попасть на какой-нибудь крючок дове-

рия или сострадания. Наивной слепоте веры противопоставлены технологии информационного поиска. Эротика больше его не соблазняет. Лишенный Эроса секс превращен в механическое действо. Эпоха совращения осталась в прошлом. Настоящее же характерно явным дефицитом сострадания. Homo consumer хочет знать только то, что нужно ему практически, и ничего более. Бесконечное информационное пространство культуры — явление для него экзотическое и постороннее, начисто лишенное соблазна. У Стены Плача homo consumer органически не способен ощутить сопричастности. Возле Собора Парижской Богоматери он может размышлять о целесообразности открытия там автостоянки. В его видеокамере изображения культурных реликвий на равных соседствуют со снимками интерьера ванной комнаты отеля.

Чтение им книг и любых иных текстов носит прагматический характер. Он ничего не читает «просто так», из любознательности и для общего развития, чтобы приобщиться к мировой культуре. Если его специальность не требует систематического чтения, он вполне может разучиться читать, ограничив собственное погружение в тексты инструкциями по применению потребляемых вещей и надписями в общественных местах, которые теперь он с трудом разбирает. По статистике ЮНЕСКО, таких «вторично неграмотных» взрослых людей в странах гражданского общества насчитывается многие миллионы, до четверти населения. К ним следует прибавить еще подростков и иных «слабых читателей» — тех, кому читать утомительно и скучно.

Вообще-то невежество, как показал еще Сократ, явление нормальное. Скверно и страшно, однако, когда оно становится воинствующим, отстаивает прагматическую резонность и антропологическое право на свое существование. Тогда человек и становится homo consumer. Действительным способом его бытия является не декларируемый мультикультурализм, а поп-культура. Кроющиеся за мультикультурализмом неисчислимые богатство и разнообразие оказываются для внутренней зоны интересов потребления и их согласования только помехой. В обществе потребления предпочтительны нивелирующая унификация и простота.

300

Так легче договориться. Именно их и поставляют примитивы поп-культуры.

Законное дитя общества потребления — лишенная какой-либо этнической или национальной локализации унифицированная простота поп культуры не требует от ее потребителей ни эрудиции, ни воображения, ни духовного роста. Она принципиально препятствует поиску человеком собственной уникальности и креативности, изначально блокирует путь индивидуализации, сводит идентичность к фальшивому эго. Этим она отчетливо и агрессивно противостоит исторически сложившимся культурам, традиционно в своем большинстве и уже достаточно давно ориентированным на антропологическую перспективу. Агрессивный паразитизм поп-культуры, исходная установка на деиндивидуа-лизацию и прорастают, в итоге, плодами плоских трафаретов и слащавых банальностей, культами насилия и жестокости, мифами о компетентности и привлекательности посредственности, о ее творческой, профессиональной, коммуникативной и какой угодно иной состоятельности. «Ты уже хорош здесь и сейчас, такой как есть, — говорит она человеку, — хорош тем, что ты — как все».

Дата добавления: 2015-05-06