Часть 2 7 страница. – Мой милый Фредди! Я не спортсмен

Раздался голос Сесиля:

– Мой милый Фредди! Я не спортсмен. Как вы заметили сегодня утром: «Есть люди, не годные ни на что, кроме книг». Признаю свою вину – я как раз из этих людей, и я вам сегодня не компания.

Словно завеса упала с глаз Люси. Как она могла выносить присутствие Сесиля хотя бы одну минуту? Он же совершенно невыносим!

Этим же вечером Люси разорвала помолвку.

Глава 17. Люси говорит неправду Сесилю

Сесиль был сбит с толку. Он не знал, что сказать. Он даже не смог рассердиться, и только стоял со стаканом виски в руках, пытаясь понять, что привело Люси к такому решению.

Она выбрала момент перед самым отходом ко сну, когда, в полном соответствии с устоявшейся буржуазной традицией, оделяла мужчин виски. Фредди и мистер Флойд, получив по стаканчику, удалились, в то время как Сесиль задержался, потягивая свою порцию и наблюдая за тем, как Люси закрывает буфет.

– Мне очень жаль, – сказала она, – но я все продумала самым тщательным образом. Мы слишком разные. Я должна просить тебя дать мне свободу и попытаться забыть глупую девчонку.

Это была вполне подходящая речь, но в ней было больше злости, чем сожаления, и ее голос показал это.

– Разные… как это, как…

– Я не так хорошо образована, во‑первых, – продолжала Люси, все еще стоя на коленях перед буфетом. – В Италию я поехала слишком поздно и уже почти забыла то, что там узнала. Я никогда не смогу толком разговаривать с твоими друзьями или вести себя так, как должна вести себя твоя жена.

– Я тебя не понимаю! – воскликнул Сесиль. – Ты на себя не похожа. Может быть, ты устала, Люси?

– Устала! – отозвалась она, сразу вспыхнув. – Как это на тебя похоже! Ты всегда думаешь, что женщины говорят совсем не то, что думают.

– Но ты действительно выглядишь усталой, словно что‑то тебя сильно беспокоило.

– Даже если так, это не мешает мне видеть правду. Я не могу выйти за тебя, и ты когда‑нибудь скажешь мне спасибо за эти слова.

– У тебя вчера так болела голова! – начал он, но, когда Люси негодующе запротестовала, сбился.

– Хорошо, – сказал он. – Я вижу, это гораздо серьезнее, чем головная боль. Но дай мне минуту подумать. – Сесиль закрыл глаза и через некоторое время продолжил: – Прости меня, если я скажу глупость, но мой мозг готов взорваться. Часть его осталась во времени пять минут назад, когда я был уверен, что ты меня любишь, а другая часть… как это непросто; боюсь, я скажу что‑нибудь не то.

Люси вдруг поняла, что Сесиль не так уж и плох, и ее раздражение против него резко возросло. Она желала борьбы, но не спокойного обсуждения. Настойчиво ведя разговор к кульминации, она сказала:

– Есть дни, когда все вдруг становится предельно ясным. И сегодня – один из этих дней. Когда‑то все должно было разрешиться – вот и разрешилось. Если хочешь знать, меня заставила говорить с тобой очень незначительная вещь – то, что ты отказался играть в теннис с Фредди.

– Но я вообще никогда не играю в теннис, – воскликнул Сесиль, совершенно сбитый с толку. – И не играл. Ни слова из того, что ты говоришь, я не понимаю.

– Ты играешь достаточно хорошо, чтобы играть в паре. И то, что ты отказался, говорит о том, что ты эгоист.

– Да не могу я играть… ладно, бог с ним, с теннисом. Но почему ты не могла меня предупредить, если что‑то, как тебе казалось, происходит не так? Мы же говорили за ланчем о нашей свадьбе; по крайней мере, ты позволила мне говорить о ней.

– Я догадывалась, что ты не поймешь, – раздраженно проговорила Люси. – Нужно было предположить, что дело дойдет до этих ужасных объяснений всего и вся. Конечно, дело не в теннисе – это была последняя капля к тому, что я чувствовала все эти недели. И лучше было бы не говорить ни о чем, пока не будет полной ясности. – Она пошла дальше: – Еще раньше я спрашивала себя: а смогу ли я быть твоей женой? Это было в Лондоне. А потом – сможешь ли ты быть моим мужем? Не думаю. Ты не любишь ни Фредди, ни мою мать. Было много такого, что препятствовало нашей помолвке; но родственники были рады, и мы часто бывали вместе, и не стоило об этом говорить – до тех пор, пока все не пришло к определенной точке. Это случилось сегодня. Я это ясно увидела, и я не могла смолчать. Вот и все.

– Я не думаю, что ты права, – мягко сказал Сесиль. – Не знаю почему, но, несмотря на то, что все, что ты говоришь, выглядит убедительно, я чувствую, что ты что‑то скрываешь. Это нечестно. И ужасно.

– В сценах нет ничего хорошего.

– Согласен. Но я наверняка имею право услышать немного больше, чем ты сказала.

Сесиль поставил стакан и открыл окно. С того места, где Люси, по прежнему коленопреклоненная, поигрывала ключами, она могла видеть черноту ночного неба и, вглядывающееся в нее, словно небо могло сообщить ему «немного больше», длинное задумчивое лицо Сесиля.

– Не открывай окно и лучше задерни шторы, – сказала она. – Там может быть Фредди или кто‑нибудь еще.

Сесиль подчинился.

– Я думаю, – продолжала Люси, – нам лучше отправиться спать, если ты не возражаешь. В противном случае я могу наговорить такого, от чего завтра мне будет плохо. Ты прав – это все ужасно, и нет смысла об этом говорить.

Но для Сесиля, который должен был вот‑вот потерять Люси, каждый момент общения с ней становился все более и более желанным. Он смотрел не сквозь нее, а на нее – в первый раз с того момента, как они обручились. Вместо модели Леонардо он видел перед собой живую женщину, с тайнами и силой, которые принадлежали только ей, наделенную качествами, которые были сильнее самого искусства. Его сознание оправилось от шока, и, охваченный искренним чувством, он воскликнул:

– Но я же люблю тебя; и я думал, что ты меня тоже любишь!

– Нет, я тебя не любила, – отозвалась Люси. – Правда, сначала мне казалось, что люблю. Прости, я должна была отказать тебе и в последний раз.

Сесиль принялся расхаживать по комнате, и ее все более и более раздражала его горделивая величавость. Она рассчитывала на его ограниченность – так бы ей было легче справиться. Но в силу какой‑то иронии она извлекала из личности Сесиля все самое лучшее, что в нем было.

– Ты меня не любишь. Это очевидно, – сказал он. – И ты имеешь на это право. Но мне было бы не так больно, если бы я знал почему.

– Потому что, – фраза вспомнилась ей мгновенно, и она сразу же приняла ее как свою, – потому что ты совсем не подходишь для более тесных отношений.

Ужас отразился в глазах Сесиля.

– Я не совсем это имею в виду. Но ты меня спрашиваешь, чего я прошу тебя не делать, и я должна об этом сказать. Вот что я поняла. Когда мы были просто знакомыми, ты позволял мне быть самой собой; сейчас же ты только и делаешь, что защищаешь меня и мне покровительствуешь. – Голос Люси набрал силу и она продолжала: – Но я не нуждаюсь в покровительстве. Я сама способна определить, что подходит мне как женщине, а что нет. Защищать меня от мира – это оскорбление. Мне что, нельзя доверить самой дойти до истины? Почему я должна принимать ее из вторых рук? Женщина должна знать свое место! Это то, что лежит за всем, что ты делаешь и говоришь. Ты презираешь мою мать потому, что она заурядная женщина, потому, что она нервничает по поводу пудинга… О боже!

Люси поднялась с колен и продолжала.

– Это ты заурядный, Сесиль! Ты все знаешь про чудесные, прекрасные вещи, но ты не знаешь, как их использовать. Как в красивую обертку ты заворачиваешь себя в искусство, в книги, в музыку. Ты и меня хочешь так же завернуть, так же спеленать. Но я не хочу, чтобы меня пеленали, – пусть это будет даже самая грандиозная, самая великая музыка. Потому что люди гораздо важнее музыки, а ты их от меня прячешь. Поэтому я и разрываю нашу помолвку. Пока ты имеешь дело с вещами – все хорошо. Но когда доходит до людей…

Люси смолкла. Последовала долгая пауза. Наконец Сесиль с чувством произнес:

– Это правда.

– Правда, в целом, – уточнила Люси, которую начинал терзать неясный стыд.

– Нет, правда. В каждом слове. Это словно откровение. Да, это – я.

– Так или иначе, это причины, по которым я не могу быть твоей женой.

– «Ты совсем не подходишь для более тесных отношений», – повторил Сесиль слова Люси. – Именно так. В самый первый день, после помолвки я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Я вел себя как негодяй по отношению к твоему брату и мистеру Бибу. Ты еще лучше, чем я думал.

Люси отступила на шаг.

– Но я тебя не потревожу, – продолжал Сесиль, – ты слишком хороша для меня. Я никогда не забуду то, что ты мне сказала. Единственное, в чем я тебя виню: ты могла бы предупредить меня в самом начале, до того, как ты почувствовала, что не сможешь выйти за меня. У меня был бы шанс стать лучше. До этого вечера я тебя толком и не знал. Я тебя использовал как повод поупражнять свои дурацкие представления о том, какой должна быть женщина. Но сегодня ты предстала передо мной как совершенно другая личность. Новые мысли… даже голос – и тот новый.

– Что ты имеешь в виду? Что за другой голос? – воскликнула Люси, неожиданно охваченная злостью.

– Как будто другой человек говорит твоими устами, – пояснил Сесиль.

И тут Люси вышла из себя.

– Если ты думаешь, что я в кого‑то влюблена, – почти кричала она, – то ты очень сильно ошибаешься.

– Конечно же, я так не думаю, – пытался он ее успокоить. – Ты совсем не такая.

– Нет! Именно так ты и думаешь. Это твоя старая идея, идея, которая отбрасывает Европу на века назад – будто женщина только и думает, что о мужчинах. Если девушка разрывает помолвку, о ней говорят: «У нее есть кто‑то на уме; она хочет выскочить за кого‑то другого». Это отвратительно, это грубо. Как будто девушка не может сделать это просто ради свободы.

– Я мог так думать в прошлом, – почтительно произнес Сесиль. – Но я никогда вновь не стану так говорить. Ты преподала мне хороший урок.

Люси вдруг почувствовала, что краснеет, и притворилась, будто изучает раму окна.

– Конечно, нет и речи о том, что у тебя может быть «кто‑то еще», – продолжил Сесиль. – Или что мне «изменяешь». Или еще что‑нибудь из разряда этих тошнотворных глупостей. Приношу свои самые глубокие извинения, если мои слова заставили тебя так подумать. Я только хотел сказать, что в тебе появилась сила, которой раньше не было.

– Не нужно, Сесиль, не извиняйся. Это моя ошибка.

– Это вопрос идеалов, – сказал Сесиль. – Твоих и моих. Совершенно абстрактных идеалов, и твои оказались более благородными. Я пребывал в плену старых, порочных представлений, но ты им не соответствуешь. Ты – нечто совершенно новое и прекрасное. – Голос Сесиля дрогнул. – И я должен поблагодарить тебя за то, что ты сделала, показав мне, кто я есть на самом деле. И что еще более важно, спасибо, что ты показала мне, какой должна быть настоящая женщина. Пожмем друг другу руки?

– Конечно, – отозвалась Люси, свободной рукой судорожно сжимая край шторы. – Спокойной ночи, Сесиль. Прости за все и спасибо тебе за твое истинное благородство. Позволь мне зажечь для тебя свечу!

Они вышли в холл.

– Спасибо! Спокойной ночи. Да благословит тебя Бог, Люси.

– Спокойной ночи, Сесиль!

Она проследила, как он поднимается по лестнице, держась за перила, тень от которых скользила по его лицу подобно тени, отбрасываемой крыльями. На площадке он остановился и, обернувшись к Люси, бросил на нее взгляд, полный непередаваемой красоты. В силу воспитания Сесиль был настоящим аскетом, и ничто так не шло ему, влюбленному, как акт отречения от любви.

Она никогда не выйдет замуж. Это она осознавала совершенно ясно, несмотря на полную неразбериху, царившую в ее душе. Сесиль верил в нее. Когда‑нибудь и она поверит в себя. Она должна стать одной из тех женщин, которых она восхваляла столь красноречиво и которые больше всего ценят свободу, а не мужчин. Она должна забыть, что Джордж любит ее, что именно он внушил ей эти новые мысли, благодаря которым она столь блестяще обрела свободу, должна забыть, что он ушел… куда он там ушел?.. ушел в темноту.

Люси выключила лампу.

Не было сил думать. Не было сил даже чувствовать. Люси оставила всякие попытки понять саму себя и вступила в ряды огромной армии тех, кто не следует ни сердцу, ни разуму и кто двигается по жизни, пользуясь лишь расхожими фразами из современного им лексикона. У этой армии есть много и милых, и праведных солдат. Но они потерпели поражение в битве с единственным врагом, который есть у человека и который возвел свои бастионы у него внутри, в самом сердце. Эти люди погрешили против страсти и истины, и напрасно они будут стремиться к добродетели. С годами их притворство выйдет наружу, праведность и милая доброжелательность пойдут трещинами, остроумие превратится в цинизм, а альтруизм – в лицемерие. Куда бы они ни пришли, они не только будут создавать ощущение неуюта для других, но будут и сами чувствовать себя неуютно. Они совершили преступление против Эроса и Афины Паллады, и эти дружественные друг другу божества будут неизбежно отмщены. Но не вмешательством других богов, а естественным движением природы.

Люси присоединилась к этой армии, когда притворилась перед Джорджем, что не любит его, а перед Сесилем – что никого не любит. И ночь поглотила ее – как поглотила за тридцать лет до этого мисс Шарлотту Бартлетт.

Глава 18. Люси говорит неправду мистеру Бибу, миссис Ханичёрч, Фредди и слугам

Уинди‑Корнер находился не на самой вершине холма, а сотней футов ниже по его южному склону, у основания гребневидного выступа, который служил холму опорой. По обе стороны этого выступа простирались неглубокие лощины, поросшие папоротниками и сосной, а вдоль левой лощины вилась дорога, ведущая через пустошь.

Когда бы мистер Биб ни преодолевал этот невысокий выступ, он, остановившись на самом его гребне, начинал смеяться – природа была столь величественной и благородной, а дом таким обыкновенным, если не сказать нелепым, что этот контраст не мог не ошеломлять. Почивший в бозе мистер Ханичёрч выбрал форму куба потому, что эта форма позволяла ему максимально удобным образом вложить деньги, и единственным дополнением к архитектуре дома, сделанным его вдовой, была маленькая башенка, исполненная в форме носорожьего рога, откуда в дождливую погоду хозяйка могла наблюдать за экипажами, снующими вверх и вниз по дороге. Дом был нелеп, и тем не менее это был дом, и населяли его люди, совершенно искренне любившие окружающие ландшафты. Другие дома по соседству были построены дорогими архитекторами, за прочими домами хозяева тщательнейшим образом ухаживали, но все их ухищрения не могли развеять ощущения, что все, что они делают и возводят, – случайно и временно. И только Уинди‑Корнер выглядел вечным, надежным и непреходящим, словно его уродство было создано силами самой Природы. Можно было смеяться над этим строением, но содрогаться от отвращения или негодования – никогда.

В этот понедельник мистер Биб приехал на велосипеде и привез небольшую сплетню. Оказывается, он получил письмо от сестер Элан. Поскольку эти замечательные дамы не смогли приехать на виллу «Кисси», они поменяли планы и вместо этого собрались в Грецию.

«Поскольку Флоренция оказала столь благотворное влияние на мою бедную сестру, – писала мисс Кэтрин, – мы не видим причин, которые помешали бы нам этой зимой посетить Афины. Конечно, это смелый ход, тем более что доктор прописал ей для пищеварения специальный хлеб, но мы можем взять его с собой, и нам останется только сесть на пароход, а затем пересесть на поезд. Но есть ли там английская церковь?» Письмо продолжалось следующим образом: «Я не думаю, что мы поедем куда‑нибудь дальше Афин, но если вы знаете какой‑нибудь по‑настоящему уютный пансион в Константинополе, мы были бы вам искренне признательны».

Люси должна получить удовольствие от этого письмеца, тем более что улыбка, которой мистер Биб озарил Уинди‑Корнер, в значительной мере предназначалась для нее. Она обязана заметить, какое оно смешное, это письмецо, и какое оно прекрасное; должна же она чувствовать прекрасное! Хотя она была безнадежна в отношении живописи, и хотя она не всегда удачно одевалась – о, это ее светло‑вишневое платье вчера, в церкви! – она просто обязана ощущать красоту и прелесть жизни, иначе она не играла бы на фортепиано так, как она это делает. У мистера Биба была теория, суть которой состояла в признании музыкантов существами исключительно сложными. Эти создания в гораздо меньшей степени, чем прочие люди искусства, знают себя и то, что им нужно, они постоянно ставят в тупик самих себя и своих друзей – их психология – феномен, до конца пока не изученный. И его теория только что была проиллюстрирована фактами, хотя мистер Биб и не знал этого. Не ведая того, что произошло здесь накануне, священник ехал просто выпить чаю, навестить свою племянницу да посмотреть, увидит ли мисс Ханичёрч что‑либо милое и прекрасное в желании двух старых дев посетить вечные Афины.

Возле Уинди‑Корнер стоял экипаж, который, как только священник приблизился к дому, двинулся и поехал по полосе гравия, ведущей к главной дороге, где резко остановился. Возница, экономя силы лошади, обычно ждал, пока пассажиры пешком поднимутся к этой точке по склону холма. Дверь дома послушно отворилась, и вышли двое, которых священник опознал как Сесиля и Фредди. Странная парочка для совместной поездки, но мистер Биб заметил чемодан, притороченный у ног возницы. Сесиль, на котором был надет котелок, вероятно, уезжал, а Фредди, в кепи, очевидно, провожал его до станции. Они шли быстро, срезая углы, и добрались до вершины холма, когда экипаж все еще боролся с изгибами дороги.

Мужчины пожали руку священнику, но не сказали ни слова.

– Вы решили нас ненадолго покинуть, мистер Виз? – спросил священник.

– Да, – ответил Сесиль, в то время как Фредди отвернулся в сторону.

– Я собирался показать вам это совершенно милое письмо от друзей мисс Ханичёрч, – сказал он и принялся цитировать кусками. – Не чудесно ли это? Разве это не романтическое приключение? Теперь сестры Элан наверняка поедут в Константинополь. Они попали в капкан, из которого им не выбраться, и наверняка закончат кругосветным путешествием.

Сесиль внимательно выслушал священника и сказал, что Люси это будет крайне интересно.

– Настоящее романтическое приключение! – не унимался мистер Биб. – Каприз, абсолютно не свойственный молодым людям. Единственное, на что вы способны, так это на партию в теннис. Вы говорите, что романтика мертва, в то время как сестры Элан изо всех сил бьются за торжество романтики. «Какой‑нибудь по‑настоящему уютный пансион в Константинополе»! Это они из скромности, но в глубине сердца они желают жить в замке, где они могли бы «…внимать прибою на островах волшебных в океане дальнем». Обычный вид из окна не подходит для сестер Элан. Им нужен пансион, хозяином которого был бы великий Джон Китс.

– Ужасно неловко перебивать вас, мистер Биб, – вмешался Фредди. – Но нет ли у вас спичек?

– У меня есть, – сказал Сесиль, и от внимания священника не ускользнуло то, что тот говорит с Фредди более мягким тоном, чем обычно.

– Вы ведь не встречались с сестрами Элан, мистер Виз, не так ли? – спросил мистер Биб.

– Никогда, – ответил Сесиль.

– Тогда вы не поймете всей прелести этой их поездки в Грецию. Сам я в Греции не бывал и не собираюсь. Я даже не могу представить, чтобы туда поехал кто‑либо из моих друзей. Греция слишком велика для нас, слабых мира сего. Не согласны? Италия – это то, с чем мы еще можем управиться. Италия – героическая страна, в Греции же есть что‑то богоподобное или даже дьявольское. Я даже не знаю, что именно – насколько Греция выходит за рамки нашего провинциального кругозора. Ладно Фредди, я не очень умный, я знаю; я позаимствовал эти идеи у другого, но передайте мне спички, когда они вам больше не понадобятся.

Священник зажег сигарету и продолжал:

– Так вот что я говорю: если нашим несчастным кокнейским жизням и нужен какой‑либо фон, пусть это будет Италия. Достаточно большая, чтобы заполнить мое сознание. Размером как раз с Сикстинскую капеллу. Ее контрасты я еще в силах осознать. Но не Парфенон, не фризы Фидия! А вот и ваш экипаж.

– Вы совершенно правы, – проговорил Сесиль. – Греция не для нас, малых и слабых.

Он сел в экипаж; Фредди кивнул священнику, который, как юноша надеялся, сейчас совсем не хотел над ними поиздеваться, и полез следом. Но не проехали они и десятка ярдов, как Фредди спрыгнул и бегом вернулся за спичками Сесиля, которые священник по‑прежнему держал в руке. Взяв коробок, он проговорил:

– Я рад, что вы говорили только о книгах. Сесиль совсем пришибленный. Люси отказалась выйти за него замуж. Если бы вы завели разговор о ней, он бы точно свихнулся.

– Но когда?

– Вчера поздно ночью. Все, мне пора.

– Может, мне не стоит к вам?

– Да нет, езжайте. До свидания!

«Слава Богу! – воскликнул про себя мистер Биб и одобрительно похлопал по седлу своего велосипеда. – Это была единственная глупость, которую она совершила. И какое счастливое избавление!»

И, немного поразмышляв, священник принялся преодолевать спуск к Уинди‑Корнер. На сердце у него было легко. Дом вновь стал тем, чем он должен был быть, навсегда отрезанный от претенциозного мира этого Сесиля.

Он должен был найти мисс Минни в саду.

В гостиной Люси наигрывала сонату Моцарта. Священник поколебался, не войти ли ему, но затем прошел в сад. Там он обнаружил компанию скорбящих. День выдался бурный, и поднявшийся ветер сломал георгины. Озабоченная с виду миссис Ханичёрч пыталась поднять их. Мисс Бартлетт, одетая совершенно не подобающим случаю образом, мешала ей своими предложениями помощи. Неподалеку стояли Минни и соседская девочка, каждая с длинным куском лыка в руках.

– Здравствуйте, мистер Биб! Господи, что за беспорядок! Взгляните на мои алые помпоны, как они пострадали от ветра, а земля такая твердая, что и подпорку не воткнешь, и экипаж уехал, а я так рассчитывала на Пауэлла, который – каждый должен исполнять свои обязанности – так хорошо подвязывает георгины.

Очевидно, миссис Ханичёрч была потрясена случившимся.

– Здравствуйте, – сказала мисс Бартлетт с многозначительным взглядом, который, вероятно, должен был означать, что сегодня пострадали не только георгины, сломленные осенней непогодой, но и нечто большее.

– Ленни, давай лыко! – крикнула миссис Ханичёрч. Соседская девочка, которая не знала, что такое лыко, словно приросла к тропинке. Минни скользнула к дяде и шепотом сообщила ему, что все сегодня из рук вон плохо и что она не виновата в том, что подвязки для георгинов рвутся вдоль, а не поперек.

– Пойдем погуляем, – сказал священник племяннице. – Ты расстраиваешь их больше, чем они способны выдержать. Миссис Ханичёрч! Я заехал без всякой цели. Могу я взять у вас Минни и сходить с ней в таверну «Улей» выпить чашку чаю?

– Вот как? Ладно, идите… Не ножницы, спасибо, Шарлотта, у меня уже рук не хватает… Боюсь, что оранжевый кактус погибнет, пока я до него доберусь.

Мистер Биб, который был мастер разрешать запутанные ситуации, предложил мисс Бартлетт поучаствовать в его с Минни маленьком застолье.

– Да, Шарлотта, иди. Ты мне сейчас не нужна, ни здесь, ни в доме.

Мисс Бартлетт сказала, что долг заставляет ее остаться у клумбы с георгинами, но когда своим отказом пойти с мистером Бибом она вывела из себя всех, за исключением Минни, она согласилась пойти, чем вывела из себя уже Минни. Выходя из сада, мистер Биб увидел, что цветок оранжевого кактуса все‑таки упал, и соседская девочка, подхватив его, уткнулась носом в его сердцевину.

– Как ужасно это опустошение среди цветов! – заметил священник.

– Как ужасно, когда в один момент оказываются разрушенными надежды, которые ты питаешь месяцами! – провозгласила мисс Бартлетт.

– Может быть, нам следует отправить мисс Ханичёрч к ее матери? Или лучше будет, если она пойдет с нами?

– Я думаю, лучше Люси предоставить самой себе.

– Они сердятся на мисс Ханичёрч, – прошептала Минни, – потому что она опоздала к завтраку. Мистер Флойд уехал, и мистер Виз уехал, а Фредди со мной играть не хочет. Вы знаете, дядя Артур, дом совсем не похож на тот, что был вчера.

– Не будь такой занудой, Минни, – сказал дядя Артур. – Иди надень башмаки.

Священник вошел в гостиную, где Люси по‑прежнему внимательно разыгрывала Моцарта. При звуке его шагов она перестала играть.

– Здравствуйте! Мисс Бартлетт и Минни идут со мной выпить чаю в «Улей». Не хотите присоединиться?

– Не думаю, спасибо.

– Ничего. Я не думал, что вы согласитесь.

Люси вновь повернулась к фортепиано и взяла несколько аккордов.

– Как изящны эти сонаты! – сказал мистер Биб, который в глубине сердца полагал их глуповатыми безделицами.

Люси принялась за Шумана.

– Мисс Ханичёрч!

– Да?

– Я встретил их на холме. Ваш брат мне все рассказал.

– Вот как?

В ее голосе слышалось раздражение. Мистер Биб почувствовал себя уязвленным – он рассчитывал, что Люси в любом случае должна желать, чтобы он знал все.

– Нет необходимости говорить, что дальше эта новость не распространится.

– Мама, Шарлотта, Сесиль, Фредди, вы, – проговорила Люси, каждое имя аккомпанируя нотой. Затем она сыграла шестую ноту.

– Если вы хотите слышать мое мнение, то я очень рад случившемуся и совершенно уверен, что вы поступили правильно.

– Я надеялась, что другие того же мнения, но это не так.

– Вероятно, мисс Бартлетт считает, что вы поступили неразумно?

– Мама тоже так считает. И она ужасно сердита.

– Мне очень жаль, если это так, – сказал мистер Биб с чувством.

Миссис Ханичёрч, которая ненавидела любые перемены, действительно сердилась, но только вполовину того, что представила священнику ее дочь, и совсем недолго. Со стороны Люси это была уловка, которая призвана была оправдать ее уныние, уловка неосознанная, поскольку сама Люси сейчас шла одним путем с армией мрака.

– И Фредди сердится.

– Но Фредди никогда особенно не ладил с мистером Визом, не так ли? Насколько я понял, ему не нравилась ваша помолвка; он чувствовал, что мистер Виз разлучает вас с ним.

– Мальчики такие странные!

Слышно было, как Минни спорит с мисс Бартлетт, – поход в «Улей» предполагал полную смену наряда. Мистер Биб увидел, что Люси – что было вполне понятно – не желала обсуждать свои проблемы, а потому, искренне выразив свое сочувствие, он сказал:

– Занятное письмо я получил от мисс Элан. Я, собственно, из‑за него и приехал. Я думал, оно вас позабавит.

– Как мило, – произнесла Люси тусклым голосом.

Только ради того, чтобы не сидеть без дела, священник принялся читать письмо. Но стоило ему произнести только несколько слов, как в глазах Люси проскользнула тревога, и она перебила чтение, спросив:

– Едут за границу? Когда?

– На следующей неделе, я полагаю.

– Фредди сказал, что он сразу вернется?

– Нет.

– Потому что я надеюсь, он не станет сплетничать.

Значит, она все‑таки хочет поговорить про свою разорванную помолвку? Всегда готовый услужить, мистер Биб отложил письмо. Но Люси вдруг громко воскликнула:

– О, расскажите мне побольше про сестер Элан! Как здорово, что они едут за границу!

– Я предложил им начать с Венеции и проплыть на грузовом судне вдоль Иллирийского побережья.

Люси весело рассмеялась.

– Как хорошо! Как бы я хотела отправиться с ними!

– Неужели Италия заразила вас страстью к путешествиям? Не исключено, что Джордж Эмерсон и прав. Он называет Италию эвфемизмом Судьбы.

– О нет, не Италия! Константинополь! Я всегда мечтала побывать в Константинополе. Ведь Константинополь – это практически Азия, не так ли?

Мистер Биб напомнил Люси, что сестры Элан намереваются посетить только Афины «…и Дельфы, если дороги будут безопасны». Но это не умерило пыла Люси. Как давно она хотела побывать в Греции! К своему удивлению, мистер Биб осознал, что Люси говорит это вполне серьезно.

– Я и не думал, что вы и сестры Элан – такие друзья, особенно после этой истории с виллой «Кисси».

– О, это пустяки! – ответила Люси. – Вилла не имеет никакого значения. Я все отдала бы ради этой поездки.

– Но разве ваша мать захочет с вами так скоро расстаться? Вы ведь дома не больше трех месяцев.

– Она должна! – воскликнула Люси возбужденно. – И я должна уехать. Просто должна.

Она нервно пробежалась пальцами по волосам.

– Разве вы не видите, как мне это нужно? Сначала я этого не понимала. Но теперь понимаю, и то, что мне особенно нужно, – это посмотреть Константинополь.

– Вы хотите сказать, что после разрыва помолвки вы чувствуете…

– Да. Я знала, что вы поймете.

Но мистер Биб не вполне понимал. Почему мисс Ханичёрч не может найти успокоения в объятиях своих близких, своей семьи? Сесиль, очевидно, будет вести себя благородно и не станет ее беспокоить. Потом священник понял, что для Люси сама семья является источником беспокойства. Он намекнул ей на это, и девушка охотно согласилась.

– Именно так! Я уеду в Константинополь, чтобы они примирились с тем, что произошло, и успокоились.

– Наверное, это был неприятный разговор? – мягко предположил священник.

– Нет, отнюдь! Сесиль был очень добр, в самом деле. Только… я должна сказать вам всю правду, поскольку вы не все знаете: он был такой властный. Я поняла, что он не позволит мне жить так, как я хочу. Он стал бы развивать меня в тех сферах, где это сделать невозможно. Сесиль не может позволить, чтобы женщина все решала сама. Просто не может. Что за нелепости я говорю! Но это действительно так.

Дата добавления: 2015-03-29