Июнь 1980 года, Заманиха. – а я-то думал, ты за справедливость – сказал Петр

– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.

– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но разве это справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя все потерял? Говори, где деньги, не то…

Петр вскинул голову и суматошно огляделся.

Только что ему в лицо упирался взгляд слишком светлых, безумных, как бы фосфорически блестящих Ванькиных глаз. А сейчас вокруг стояла густая ночная тьма. Почудилось, что ли? Может, сон?

Кошмар…

С чего, с какой радости?

Петр пытался всмотреться в густую, хоть глаз выколи, темноту, но ничего не видел, ничегошеньки. Главное, именно сегодня взял да и закрыл окна ставнями, чего давно не делал. Но последние ночи странное возникало ощущение: будто проснется – и вдруг увидит прижатое к стеклу бледное, восковое, с зажмуренными глазами лицо. Черт бы его подрал, этого Кольку Лукьянова, что это его разобрало – начал вдруг шататься по ночам, бродить по деревне, в окна заглядывать, а ведь от кладбища, где он зарыт, до Заманихи путь не такой уж близкий, неужто не болит голова, пробитая тридцатью ударами молотка? Но Колька – он и по жизни был приставучий, довольно вредный, вечно донимал друзей своими внезапными появлениями в полночь – за полночь, а такие, говорят, и после смерти то к родне, то к друзьям шастают запросто. Тем паче если покойник не отпетый, а кто б его отпевал, Кольку-то? Альбина, по совету старушек, хотела попа позвать, но хоронили погибшего на посту милиционера Лукьянова со всеми воинскими почестями, начальства понаехало, какой тут мог быть поп? Да его пристрелили бы еще на подступах к райотделу милиции, откуда выносили тело! Вот и остался Никола неотпетым, поэтому вполне может статься, что и впрямь шастает он по ночам.

Петр никогда не считал себя суеверным, да и нервишки у него были покрепче, чем у иных-прочих, к тому же не зря дед у него слыл колдуном: Петр запомнил кое-какие обереги от шатучих мертвяков. Но у ночи свои законы, она иной раз таких страхов понаведет, что никакие дедовские заклинания не помогут. Поэтому он и запер сегодня ставни, чтобы выспаться наконец спокойно.

И вот выспался, называется! Но не Колька Лукьянов, покойник, наведался к старинному приятелю, а сунулся в его сон заклятый друг-товарищ Ванька Бушуев, воткнул прямо в душу свои светлые, пронырливые глаза, заскрипел сварливым голосом: «Где деньги… где?..»

Неизвестно, кто из них двоих хуже, гулящий мертвец или оперативник Бушуев!

Слава богу, это только сон.

Петр перевернул подушку, взбил ее повыше, улегся, ощутив, что простыня влажная да и подушка там, где лежала его голова, отсырела. Провел рукой по волосам – виски потные, волосы на макушке тоже взмокли. Экий же черт этот Бушуев – то наяву до белой горячки Манихина норовил довести, то в снах тем же самым занимается… А не пора ли угомониться, дорогой товарищ?

По всем правилам, Бушуеву и впрямь пора было угомониться. После того как он в драке, в присутствии множества свидетелей, свалил Петра Манихина на землю и того увезли в больницу без памяти, поднялся немалый шум. Конечно, Петру очень запросто могли пришить сопротивление работнику органов, который находился при исполнении служебных обязанностей. Но во-первых, он нисколько даже не сопротивлялся – только попытался наброситься на Бушуева, а тот его сразу начал в тесто месить. Ну а во-вторых, никакие служебные обязанности Бушуев в тот день не исполнял. Ордера на обыск у него не было! Выходной день, начальства ни в райотделе, ни в прокуратуре нет. А душа, видать, у Ваньки после получения подметного письма вовсю горела, нетерпение его, бедолагу, жгло, вот и ринулся очертя голову проводить обыск, рассудив, что победителей не судят.

Победителей-то, может, и не судят… А вот работников милиции, превышающих свои полномочия, преступающих закон, который они обязаны защищать, избивающих ни в чем не повинных граждан на основе одних только невразумительных анонимок и не добивающихся при всем при этом никакого положительного результата, – их судят. И очень строго! Особенно когда в районной прокуратуре готовятся к областной проверке. И когда в милиции со дня на день ждут комиссию аж из Москвы – по проверке методов работы с населением. И тут оперативник Бушуев предъявляет общественности таки-ие методы этой самой работы…

Уже в понедельник он был временно отстранен от работы, по факту случившегося начато служебное расследование. Может быть, этим и обошлось бы в любое другое время, ведь начальник милиции Карпачев относился к Ивану очень хорошо, великолепно, видел в нем ценного и перспективного кадра. Но даже и такому кадру не к лицу избивать простого, мирного гражданина на основе пустого подозрения, особенно накануне прибытия комиссии…

Сохранить случившееся в тайне не удалось, причем уже к полудню понедельника версия ходила такая: избитый Манихин увел у оперативника Бушуева девку, поэтому тот его и избил. А перед этим ославил бедолагу как мог, пытаясь пришить ему – совершенно бездоказательно! – совершение тяжкого преступления. И обыск проводил лишь для того, чтобы подбросить Манихину сфабрикованные доказательства. Что касается анонимки, то стремительно проведенная экспертиза так и не установила, кто ее автор. Да кто угодно – анонимщик позаботился очень надежно замести следы, искусно замаскировав частные признаки своего почерка. Из чего, между прочим, явствует, что человек он был не простой, возможно, не понаслышке знакомый с методами работы экспертов-криминалистов. А кто мог лучше знать эти методы, чем оперативник Бушуев? Поэтому, когда кто-то выдвинул предположение, что Бушуев сам себе анонимку накатал, чтобы соломки подстелить и внешне оправдать свои безобразные действия против Манихина, эта мысль никому не показалась бредовой. Уж очень тщательно было состряпано письмо. И отпечатков пальцев на нем других нет – только Бушуева…

Зачем оперативнику Бушуеву рыть яму Манихину всеми доступными и недоступными средствами? Ответ на этот вопрос каждая собака знала: потому что Петька и в самом деле увел у него девушку. Нагло отбил, и теперь Анюта Калинина стала его невестой, хотя Бушуев ей по сию пору проходу не дает. А это плохо, когда личное начинает у работника органов превалировать над общественным. Это очень плохо, дорогие товарищи…

Короче говоря, служебным расследованием не ограничились, и, как Карпачев ни силился выгородить одного из лучших своих сотрудников, какие обходные действия в защиту друга ни предпринимал следователь прокуратуры Антон Кашин, ни к чему хорошему их старания не привели. Бушуев был уволен из органов. Поскольку он был нездешний, то сразу после увольнения собрал манатки и уехал. Кто говорил, что подался на родину – в Нижний Новгород. Но Антон Кашин обмолвился кому-то, что Иван решил податься к своему старинному дружку в Казахстан. Они когда-то вместе служили во внутренних войсках, переписывались, ну, тот беспрестанно звал к себе Бушуева, обещал хорошую, денежную работу, и вот наконец Иван решил принять его предложение.

Бушуев уехал тихо, никаких отвальных пирушек в Заманихе и районе не закатывал. Анюта Калинина, которая дневала и ночевала у постели Петра, когда тот лежал в больнице, страшно боялась, что мстительный Ванька измыслит против соперника еще какую-то гадость, но, видимо, тот понял, что бессмысленно пытаться прошибить головой эту стенку. И без того набил столько шишек, что неведомо, когда они заживут. А потому Иван Бушуев все-таки уехал в конце концов. До Анюты и Петра слух этот дошел чуть ли не до последних. И наверное, они только после Ванькиного отъезда вздохнули с облегчением. Но не надолго.

Потому что уехать-то Бушуев уехал, однако кара, постигшая его, показалась односельчанам слишком уж суровой, где-то даже несправедливой. Ну разве он виноват, что Петька Манихин такой хлипкий оказался и едва не откинул копыта с одного удара, который нормального мужика и покачнуть не покачнет? Ванька-то был мужик хороший, справедливый, а что к Манихину пристал как банный лист, то ведь это понятно: преступника искал! Хотел как лучше! Конечно, мало кто верил, будто Манихин и есть грабитель, однако надо же менту Бушуеву было свой хлеб отрабатывать? И лучше мотать нервы одному Петьке, чем всей деревне! Потому что теперь, после увольнения и отъезда Ивана Бушуева, новая следственная бригада натурально житья-проходу не давала всем и каждому, до того доходило, что мужики сами себя подозревать начали! Злились за это не на избыточно ретивых милиционеров да следователей (им, опять-таки, надо отработать свой хлеб!), а на Петра Манихина и его невесту.

Это только укрепило их намерения тоже уехать из родной деревни. Только прикидывали куда: во Владимир или Нижний Новгород? Или все же в Краснодар, где ждал решения своей участи оставленный Петру в наследство домик? Петра больше тянуло в Нижний, где он когда-то служил. Теперь, когда слух прошел, что Бушуев подался в Казахстан, тем более нет риска случайно встретиться с ним на Свердловке или улице Горького! Нет, надо ехать в Нижний. Анюта в жаркий Краснодар нипочем не хотела, в Нижний – так-сяк, ей больше нравился Владимир, но вообще-то ей было все равно, куда ехать, – лишь бы с Петром не расставаться. Единственное условие, которое она ставила, было – свадьбу справить в Заманихе!

Петру хотелось уехать как можно скорее, однако Анюту не переспоришь. Положили, что он съездит на недельку в Краснодар, решит там дела с продажей дома, а сразу по возвращении сыграют свадьбу.

Отъезд его был назначен на завтра. Первым же автобусом в райцентр, потом электричкой в Москву, оттуда – на юг. Дорога впереди долгая, надо было хорошенько выспаться накануне. Но с этим Бушуевым выспишься, пожалуй! Угораздило же его присниться!

Манихин поворочался с боку на бок, полежал, стараясь не думать вообще ни о чем, тем паче о неприятном, и вскоре почувствовал, что спугнутый сон снова начинает к нему подкрадываться.

Это-то хорошо… Одно худо – вместе со сном начал подкрадываться и Бушуев. Словно бы только и ждал, затаившись в темном углу, когда Петр задремлет, а дождавшись, вышел, встал над постелью, потянул из-за пазухи револьвер…

Петр удивился во сне: как же так, почему же Бушуев не сдал табельное оружие, когда увольнялся? Или у него был и другой револьвер?

А какая разница? Тот ли, другой… Револьвер был нацелен прямо в лоб Петра, а Бушуев размеренно повторял:

– Куда ты спрятал деньги? Где они?

– Да я не знаю, не знаю! – почти в отчаянии выкрикнул Петр. – Стреляй, ничего не скажу, потому что не знаю!

– Ты что, думаешь, я затем спрашиваю, чтобы их сразу в зубы хватать – и бежать докладывать по начальству, мол, убийцу отловил и денежки нашел, горю желанием вернуть государству похищенное имущество? Врешь… Это я раньше таким дураком был, а теперь, когда меня свои же обломали, я другим стал. Другим!

– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.

– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но разве это справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя все потерял? Ладно, бери девку себе, не рубить же ее на две части – половина мне, половина тебе. А вот деньги мы можем поделить. Ничего, сорок тысяч – это тоже хорошо. Тебе сорок и мне сорок. Вот и будет тебе справедливость. Говори, где деньги, не то…

Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет. С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничего страшного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пусть Ванькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойней звучит его голос:

– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два… Говори… Ну, тогда стреляю. Три!

Дата добавления: 2015-05-06