Дигоксин. (известен еще как дигитоксин или дигиталис)

(известен еще как дигитоксин или дигиталис)

Этот широко известный сердечный препарат – кардиогликозид, используемый при лечении тахикардии, мерцательной аритмии предсердий, а также хронической недостаточности кровообращения. Найденный впервые в прелестном пурпурном колокольчике наперстянки и великолепных бархатно‑черных крыльях бабочки данаиды монарха, дигоксин, возможно, самое прекрасное лекарство из когда‑либо созданных.

– Диего! – закричала я, тряся его за плечи.

Он открыл глаза – мутные, затуманенные

– Не могу дышать, – произнес он медленно, дрожащим голосом. – Найди Армандо.

Пока я сидела, обняв его обмякшее тело, рассказ Армандо о мандрагоре вдруг всплыл у меня в памяти полностью.

«При неправильной дозировке он ядовит, будучи из того же семейства пасленовых, как и смертельно опасная белладонна».

Это была другая часть информации о мандрагоре. Та, которую я сознательно проигнорировала, завороженная магией первой.

Глаза Диего были закрыты, и я немилосердно трясла его за плечи. – Просыпайся! – кричала я. – Вставай!

Он не двигался. Потом открыл глаза, и они вдруг закатились так, что остались видны только белки.

Я бегала по дому, словно сумасшедшая, и звала Армандо. Ответа не было. Я выскочила на крыльцо. Рев ветра с океана был настолько сильным, что пришлось кричать изо всех сил. Я уввдела Армандо: он стоял, облокотившись на балконные перила второго этажа, голова его, как нимбом, была окружена созвездием Рыб, знака Диего.

– Диего плохо! – кричала я. – Он не может проснуться.

– Что?

– Я не могу разбудить Диего. – Я пыталась перекричать океан.

– Должно быть, ты очень хороша в постели! – прокричал он мне в ответ, но я услышала, как он сбегает вниз по лестнице, выложенной плиткой.

Армандо приподнял веки Диего и пристально посмотрел на них. Оглядел все в комнате, подмечая каждую деталь. Он искал причину болезни Диего и все‑таки упустил ее. Я наблюдала за ним, притворившись, что ничего не понимаю. Он всегда мне доверял, не имея на то никаких оснований.

Я схватила корень мандрагоры со стойки и сунула отрезанные от корня гениталии прямо ему под нос.

– Ты не могла.

– Я перемолола кусочек и добавила ему в еду, чтобы заставить заняться со мной любовью. Должно быть, я добавила слишком много. Слишком много для него.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я внезапно осознала, до какой степени была одержима желанием, смешивая снадобье словно старая карга.

Армандо схватил корень мандрагоры и кинулся к двери.

– Вы повезете его в больницу?

– Конечно, прямо сейчас и повезу. Ты что, не понимаешь, да мы ведь в джунглях. Лила, оставайся с ним и следи, чтобы он дышал. Если перестанет, дыши рот в рог. Ты справишься.

Пока Армандо не было, я, низко наклонившись и не отрывая глаз от лица Диего, следила за ним. Прохладной влажной тряпкой я протирала его тело, когда лихорадка, как мне казалось, усиливалась. Он сильно потел и бормотал что‑то, но я не запомнила ни слова. Рев ветра оглушал, да еще неистово жужжали насекомые.

Армандо вернулся вместе с женщиной, которую я прежде не видела. Она была похожа на ту, что убивала на рынке цыплят. С длинными черными косами, уложенными вокруг головы наподобие птичьего гнезда, в ярко‑синем платье и плоских кожаных сандалиях с ремешками, оплетавшими ноги до колен.

Она несла в руках что‑то вроде клетки, обычной птичьей клетки, накрытой красно‑бело‑зеленым полосатым покрывалом.

– Лила, это Лурдес Пинто, мать Диего. Она – curandero, знахарка, или целительница, как я уже тебе говорил. Она пришла, чтобы лечить своего сына.

Я подошла пожать ей руку, но она не обратила на меня никакого внимания.

– Лурдес, – сказал Армандо, – это – Лила, женщина, которая, возможно, непоправимо искалечила твоего единственного сына.

Я уставилась на Армандо, не веря своим ушам.

– Я всего лишь прояснил ситуацию, чтобы все были в курсе происходящего. Так значительно лучше.

– Расскажи мне все, что случилось между тобой и моим сыном, и не упускай ни единой подробности, потому что я его мать, – обратилась ко мне Лурдес Пинто. – Я все равно узнаю, если соврешь.

Рассказывать, как обращался со мной ее сын, было для меня унизительно. Она же с ужасом узнала, что мы курили синсемиллу в трубке, которую она подарила сыну на день рождения, трубке, которая когда‑то принадлежала ее отцу.

Когда меня полностью выпотрошили, она встала, не говоря ни слова. Подошла к Диего и поднесла руки к его коже, не касаясь и держа ладони в дюйме от тела, точно так же, как делал Диего со мной. Ладонями она исследовала каждый миллиметр. Она была сосредоточенна и бесстрастна.

– Кажется, она не так уж расстроенна, – прошептала я Армандо.

– О нет, она очень расстроенна. Но она знает, что этим ему не поможешь. Она не сможет ему помочь, если распустится.

Лурдес отступила от Диего на шаг не сводя глаз с закрытой клетки, которую принесла с собой, и приподняла мексиканское покрывало. За проволочной сеткой были сотни бабочек‑монархов.

– Закрой окна и двери! – гаркнула она на меня.

Я сделала, что было велено, и только после этого она открыла клетку: монархи вылетели наружу, заполняя всю комнату и рассаживаясь повсюду. Их было так много, что они крыло к крылу покрыли целиком всю стену в гостиной Армандо, превратив ее в черно‑оранжевую фреску. Пальцами, как пинцетами, Лурдес собрала усевшихся на Диего бабочек, придерживая их крылья большим и указательным пальцами. На нем сидело столько монархов, что казалось, он был одет в бархатный костюм.

Поймав штук пятьдесят бабочек, Лурдес отнесла их на кухню и, придерживая крылья, пестиком растолкла черные тельца длиной в дюйм в ступке, которую совсем недавно я использовала для мандрагоры. Я старалась оставаться незаметной, прямо‑таки съежилась в углу. Хруст бабочек, когда размочаливали их тельца, был отвратителен. Когда дело было сделано – получена однородная масса, – она добавила туда крылья и тоже тщательно их измельчила.

– Она что, врач? Диего умирает, и не думаю, что это ему поможет.

Я сходила с ума. Жизнь Диего была в руках этой женщины, которая, совершенно очевидно, безумна, пусть даже она его мать. Я знала, что раздавленные бабочки не могут спасти Диего, поэтому нагнулась над кушеткой и взяла его руки в свои. Опять, совсем так же, как с прачечной, я принесла огромный, непоправимый вред лишь из‑за того, что слишком сильно влюбилась в мужчину.

Лурдес Пинто подошла к своему единственному сыну с измельченными бабочками в руках и засунула полную ложку кровавой смеси ему в рот. От отвращения я давилась и зажимала себе рот полотенцем, наблюдая за ней.

Она разговаривала со мной тихим, ровным, абсолютно лишенным эмоций голосом:

– В бабочке‑монархе содержится сердечный гликозид, известный также как дигиталис, который используется в твоей стране для лечения острой сердечной недостаточности, мерцательной аритмии предсердий, тахикардии, брадикардии и других сердечных недугов. Я не сумасшедшая. Я здесь, чтобы вылечить сына.

Я отняла полотенце от лица.

– У Диего сердечный приступ? – Я едва смогла выдавить эти три слова.

– Да.

– О боже!

– Слушай меня внимательно. Бабочка‑монарх – средство, укрепляющее сердце, оно поднимает тонус, вызывает более эффективное сокращение желудочков и предсердий. Бабочки помогут Диего, это подходящее средство для него.

– У нас тоже используют монархов, я имею в виду Соединенные Штаты? – спросила я в отчаянии.

– Там получают дигиталис главным образом из наперстянки. Я же использую похожий на дигиталис токсин из бабочек‑монархов. У них одинаковые свойства. Монарх откладывает яйца на молочай, который тоже вырабатывает кардиогликозиды. Пока насекомые вылупляются и растут, они питаются молочаем и поглощают этот сердечный препарат из растений. Они накапливают его в своем организме, никогда не используя, но и не выделяя.

– Зачем они это делают?

– Чтобы защищаться от хищников. У дигиталиса горький вкус, неприятный для птиц. Если в тропиках когда‑нибудь встретишь шамана, который хвастается, что излечивает сердечные заболевания, знай, он шарлатан. Просто использует те же самые лекарства, что и твои доктора в Нью‑Йорке. И ни на грош магии.

– А это помогает?

– Дай время. Посмотрим.

– Если не возражаете, можно я скажу…

– Не возражаю, давай дальше.

– Вы не кажетесь сильно расстроенной.

– Я женщина практичная, и моя практичность – залог положительного исхода, излечения. Поэтому я спасу моего сына.

Я посмотрела на Диего, который действительно показался мне немного менее бледным. Его прекрасные черные волосы слиплись и были мокрыми от пота, но он, казалось, просто спит и ему значительно лучше, чем раньше.

На кухонном столе Лурдес Пинто растолкла еще бабочек, а я в это время держала теплый компресс на лбу Диего. Я уже начала несколько расслабляться, когда его тело внезапно свела судорога.

– Лурдес! – закричала я.

Вбежал Армандо и схватил его за плечи. Диего не прикусил еще язык, но все равно Армандо открыл ему рот и держал в таком положении.

– Дигиталис недостаточно сильный, – произнесла Лурдес, и голос ее слегка дрогнул, что меня страшно напугало.

Армандо прошептал мне в ухо:

– Надевай туфли. Мы едем к кассирше. Она никогда не выращивает ядовитые растения без противоядий.

– Да она же в двадцати милях! Почему здесь ни у кого нет телефона?

– Если ты закончила свою тираду, одевайся и пошли. У Диего осталось несколько часов.

– Несколько часов? Несколько часов! О боже!

Первое, что я увидела, когда мы добрались до дома кассирши, был черный лабрадор, сидевший перед плотной стеной из стеблей подсолнечника.

– Привет, Меллори. – Армандо уже слезал с мотоцикла.

Я всеми возможными способами старалась не смотреть на собаку. Мне невыносимо было думать о ее судьбе.

– Лила, ты должна стать менее чувствительной. Нельзя, чтобы каждая мелочь, которая случается рядом, расстраивала тебя до такой степени.

Каждая мелочь? Видеть, как безумная женщина убивает невинную собаку, а другая ненормальная крошит бабочек, чтобы спасти сына? В моем мире это не считалось мелочами.

Армандо раздвинул подсолнечники, и мы прошли через сад страдающих синсемилл прямо в дом, не постучав.

– Нет времени для формальностей, – сказал Армандо. – Дорога каждая минута.

Даже секунда, потраченная на стук.

Кассирша лежала на своем матрасе из конопли в позе, чрезвычайно удобной для курения опиума, но в действительности она спала.

– Хола, Армандо, – произнесла она, не открывая глаз, словно видела сквозь закрытые веки. – Хола, Лила.

Потом кассирша словно на пружинах вскочила на ноги. Насколько я могла видеть, она не садилась и даже не сгибала ноги в коленях.

– Посмотри‑ка, ты видела? Вот поэтому‑то мы здесь. Эта женщина способна практически на все.

– Мы пришли сюда, потому что у нее есть противоядие.

– Конечно, и это тоже.

– Qué puedo hacer por usted? (Что а могу сделать для вас?)

– Диего очень болен. Он проглотил кусочек той мандрагоры, которую мы вытащили в твоем подвале.

– Qué pasó? (Как это случилось?)

– Лила накормила его, чтобы заставить заниматься с ней любовью.

Кассирша выглядела напуганной.

– Лурдес не смогла помочь ему.

– Ella probó con las monarcas?

– Да, она дала ему бабочек‑монархов.

– Entiendo. (Понимаю), – произнесла она.

– Нам нужно противоядие. – Я сказала это так спокойно, как только могла, хотя единственное, что мне хотелось сделать, – бежать по ступенькам вниз в ее наполненную ядом темницу.

Кассирша опустилась на конопляный матрас

– Что вы делаете? Вставайте! Вспрыгивайте, как вы сделали это раньше! Заставьте ее встать. – Я обращалась к Армандо.

– Я не могу заставить ее что‑либо делать!

– Siéntese, siéntese. (Садись, садись.)

– Я не собираюсь сидеть. У нас нет времени. Скажите ей, что у нас нет времени.

– Если она хочет, чтобы ты села, на то есть причина. Она кассирша. Она ничего не тратит попусту, особенно когда речь идет о времени.

Мы сели на конопляный матрас.

– El hombre que estaba aqui, el del pelo bianco. Él tomó el lirio del valle.

– Что она говорит?

– Она говорит, что человек, который был тут в тот день, человек с белыми волосами, забрал ландыш.

– Ну так и что! – закричала я. – Нам нужно противоядие.

– Это и есть противоядие, – сказал Армандо. – Ландыш – еще одно из девяти растений. Это растение силы и противоядие против яда мандрагоры.

Я встала.

– И у вас больше нет?

– El lirio del valle es una planta común. Hay muchas, pero no aqui, en Мéxico. Ella la trajo, у la crió. Era creación. Su bebé.

– Что?

– Она говорит, что ландыш – обычное растение. Их много, но они не растут здесь, в Мексике. Она привезла сюда один и вырастила его сама. Это ее творение, ее ребенок.

– Где он?

– En los bosques secos de Inglaterra у partes del norte de Asia. (Они в сухих лесах Англии и Северной Азии.)

– Спросите ее, сколько у нее есть?

– Cuántas hay?

– У нее был только один.

Совершенно убитая, я в изнеможении оперлась о стену.

– Почему она ничего нам не рассказала, когда продавала мандрагору?

– Я же говорил тебе, что она экономит время. Рассказывать о ландыше без очевидных причин было, по ее мнению, просто потерей времени.

Армандо поднялся.

– Muchas gracias, – сказал он кассирше.

– De nada.

– Поблагодари ее.

– Gracias.

– De nada.

«Бесчувственная сука», – подумала я. Наверняка у нее есть еще одно из этих растений, запрятанное где‑то в ее темнице.

Когда мы вернулись домой, Диего выглядел заметно хуже.

– Противоядие? – спрашивала уже откровенно напуганная Лурдес.

– Нам не удалось его достать – пока.

Лурдес Пинто издала звук, который могла издать в отчаянии только мать, – звук, похожий на волчий вой. Я закрыла уши: это была моя вина.

Диего бормотал, словно вырываясь из глубокого сна на короткое время. Даже когда он наконец открыл глаза, похоже, он нас не узнавал. Руки его были скрещены на груди, у сердца, как у старой женщины на похоронах, и было очевидно, что боль в груди была физической, а не душевной. Хотя вполне возможно, его терзало то и другое.

За те часы, что мы ездили к кассирше, он словно уменьшился в размерах. Как будто его тело знало, что мы не добыли противоядия, и пыталось сохранить энергию тем, что съежилось. Его кожа была липкой и холодной, хотя сам он весь горел. Я пошла за влажной тряпкой, которая стала теплой, как только я протерла ему лоб. Я полоскала тряпку в холодной воде и протирала его вновь, пытаясь выгнать болезнь из тела и вернуть к жизни, чтобы увидеть того Диего, который разговаривал с духом оленя, того, настоящего, который родился в свой двадцатый день рождения.

Кровавая пена появилась в уголках его губ. Я издала долгий скорбный крик, сравнимый только с криком его матери, которым она признала свое поражение.

– Вернись! – закричала она и бросилась к Диего: все ее попытки скрыть свои чувства рухнули.

Армандо оттащил Лурдес от сына и, чтобы Диего не захлебнулся кровавой пеной, повернул того на бок и лишь потом позволил ей вернуться. Спокойные уверенные движения Армандо, казалось, успокоили ее, и она утешилась тем, что устраивала Диего по возможности удобно.

– Его состояние не улучшается, – сказал мне Армандо, когда Лурдес уже не могла нас услышать.

– Знаю, – ответила я в бессильной ярости. – Я видела.

– Ты должна найти Эксли и достать ландыш. Это будет непросто. Он бьется за это растение больше, чем за другие, потому что это как раз то, в чем он нуждается: жизненная сила.

– Насколько все плохо?

– У Диего смертельное отравление пасленовыми. Первые признаки – тошнота, расширенные зрачки и тахикардия или брадикардия, то есть слишком частый или медленный пульс. Скоро у него начнутся галлюцинации, головокружение и удушье. Его кожа побледнеет, это уже видно сейчас, а потом покроется красной сыпью. Затем он впадет в полное беспамятство, кожа высохнет, пульс сначала ускорится, затем станет нитевидным. А потом он умрет.

– Как долго это длится?

– В некоторых случаях несколько минут, но чаще всего несколько дней. Это зависит от того, сколько и из какого растения семейства пасленовых принять яда.

– Как мне найти Эксли? Он может быть где угодно в Мексике.

– Уверяю тебя, он на Юкатане. Все, что он ищет, находится здесь. И поэтому нам надо засечь его точное местонахождение.

Дата добавления: 2015-05-06