Седьмая

ШЕСТАЯ

ПЯТАЯ

Новое кафе на центральной улице было оформлено в неаполитанском стиле – розовые, кофейные и клубничные тона. На стенах висели гигантские фотографии кофейных зерен и красивых смеющихся людей с голливудскими улыбками, сидящих в мягких кожаных креслах с огромными чашками в руках. Мы с Ханной и Нэт решили сходить в него перед первой студенческой выставкой по итогам года. Я нервничала из‑за своей работы, и это отвлекало меня от мыслей о настоящей проблеме.

Ханна потягивала банановый коктейль, задумчиво морща лоб.

– Мы ведь как три мушкетера, помните? Один за всех и все за одного! Что тебя беспокоит?

Нэт виновато уткнулась в морковный торт и с полным ртом пробубнила:

– Что‑то с Мерлином?

– Нет, у нас с ним все замечательно.

– С мамой?

– И с ней все в порядке, – ответила я, собирая пальцем просыпанный на стол перец и складывая из его частичек узоры.

– Ты странно тихая всю неделю, – не отставала Ханна.

Я по очереди взглянула в их лица. Они были правы, мне нужно освободиться от этой ноши.

– Послушайте, я знаю, что это выглядит глупо, но та девушка, которую вы видели на ярмарке…

– А, твоя преследовательница, – подмигнула мне Нэт.

– Дело в том, что она сказала мне кое‑что, и я не могу выкинуть это из головы.

Теперь две пары глаз выжидательно смотрели на меня, так что у меня во рту пересохло и в животе будто запорхали бабочки. Я сделала вид, что увлеченно дую на кофе в своей чашке.

– Ничего особенного…

– Ну, давай уже, выкладывай, – настаивала Нэт. Она скорчила глупую рожицу, заставившую меня улыбнуться.

Чтобы не смотреть на обеих подруг, я старательно изучала шестиугольные плитки пола. Затем закусила губу, понадежнее устроилась в кресле и глубоко вздохнула:

– Она сказала, что она мой самый страшный ночной кошмар.

Молчание, казалось, продлится вечность.

В конце концов его нарушила Ханна.

– Вот прямо так? Взяла и сказала: «Я твой самый страшный ночной кошмар»?

Я поежилась. Было просто ужасно вот так оправдываться.

– Она назвала меня Кэти, я спросила, откуда она знает мое имя, а она ответила, что многое обо мне знает, и еще сказала…

– Я твой худший кошмар, – прервала меня Нэт. – Ты абсолютно уверена, что она сказала именно это?

– Вначале я подумала, что это все мое воображение, – защищалась я, – но теперь я не уверена. Ее губы шевелились, но она как будто не говорила…

– Так она не говорила? – отозвалась Ханна.

Я сжала кулаки под столом и постаралась ответить как можно более ровным голосом.

– Я не уверена. Все как‑то непонятно.

Вновь наступила неуютная тишина, и я уже начала раскаиваться в том, что доверилась им.

– Почему ты сразу не сказала? – спросила Нэт.

– Мне казалось, что все это неправда, – пробормотала я.

– Но ведь это ты преследовала ее в тот день, – заметила Ханна примирительно. – Она за тобой не приходила.

– Она хотела, чтобы я так сделала, – ответила я, зная, как странно это звучит, потому что и сама ничего не понимала. – Я имею в виду, что я пошла за ней, потому что она оставила кулон у меня дома.

Нэт отпила из своего стакана и нервно облизнула губы.

– Такие слова не произносят, находясь в здравом рассудке, – насмешливо заявила она. – Была ли она вообще в своем уме?

– Абсолютно, – проворчала я, чувствуя, как на меня волной накатывает прежнее сомнение. – И ты, конечно, права. Я была подавлена в тот день, возможно, даже немного взвинчена.

Нэт зевнула.

– Было бы глупо расстраиваться из‑за такого. Какой вред может причинить обычная девушка?

Я не ответила и посмотрела на пол. Там поблескивал новенький пенни. Мне вспомнился детский стишок: «Увидишь пенни, подними, и тебе будет везти весь день». Но я постеснялась ползать по полу, чтобы его подобрать.

– Сейчас лучшее время в нашей жизни, – напомнила мне Ханна. – Не стоит принимать ничто настолько всерьез.

Я изобразила бесцветную улыбку.

– Ладно, я постараюсь не заморачиваться. Ты права. Какой вред может причинить обычная девушка?

Мы допили свои напитки и вышли из кафе, втроем пытаясь спрятаться от дождя под одним зонтом. Меня дождь никогда не пугал, но вот Ханна боялась, что от влажности ее уложенные волосы начнут завиваться, и жалась ближе к центру зонта, периодически сталкивая меня с тротуара. Небо потемнело, и вдалеке загремел гром, поэтому мы пошли быстрее.

– Она снится мне, – рассеянно объявила я, как будто мы не прерывали разговора.

Ханна взвизгнула, угодив в лужу.

– Не думай об этой… как бишь ее… жутковатой девчонке с кошачьими глазами. Возможно, она уже позабыла о тебе и предпочла погоняться за какой‑нибудь звездой.

Только я хотела ответить, как дождь усилился.

Через несколько секунд ливень застучал по тротуару, водопадом зашумел по канавкам и решеткам. Мы пустились бегом и влетели в колледж запыхавшиеся, стряхивая капли с одежды и волос.

– Спасибо, что пришли, – шепнула я. – Мне не хотелось быть одной.

Большинство студентов были с родителями, которые стояли рядом с ними, светясь от гордости. Мысли о маме отозвались острой болью, но со мной были Нэт и Ханна.

Выставка должна была повысить престиж факультета искусств и дизайна, и в местной газете собирались сделать репортаж.

Нэт и Ханна были не менее творчески одаренными людьми, но относились к моим работам так, будто те были самыми лучшими на свете. Они подошли к моему стенду и стали восхищаться моими вышивками и аппликациями, а также раскрашенной вручную тканью, на которой я изобразила узор в виде листьев.

Я заметила Мерлина, возвышающегося над толпой, и выжидала момент, чтобы подойти к нему и поговорить. Подумав о том, что теперь он в какой‑то мере принадлежит мне, я почувствовала прилив гордости.

Дальше все происходило, как при замедленной съемке. Через стеклянные двери вошла мама Мерлина, и она была не одна. Ее рука покровительственно лежала на плече девушки. Я видела ее только со спины, но смогла заметить восхищенное лицо Мерлина, и у меня внутри все сжалось от ревности. Мне хотелось уверенно подойти и прервать их разговор, но что‑то удержало меня, и я осталась стоять на месте, разглядывая ее. У нее были прямые волосы, почти того же рыжего оттенка, что и мои, и одета она была в пиджак из мятого вельвета, похожий на мой, сшитый своими руками. Они были почти одинаковы по стилю, вплоть до подрубленных вручную краев. Я не слышала ни слова из того, что мне в тот момент говорили, и кто‑то помахал рукой у меня перед лицом.

– Извините, кажется, я слишком задумалась.

– Она всегда витает где‑то в космосе, когда видит Мерлина, – пошутила Нэт.

Я попыталась вести себя как ни в чем не бывало.

– Совсем нет. Ни один парень не встанет между нами, ведь так?

– Тебе высказали немало милых комплиментов, – сообщила мне Ханна. – Одна дама заявила, что не видела такой искусной вышивки с той поры, как была маленькой девочкой.

– Правда? Да, это действительно комплимент, особенно если ей лет сто.

– Тогда настоящие леди знали, как надо вышивать, – придуривалась Нэт. – А еще, как играть на фортепьяно, ходить со стопкой книг на голове и шелестеть нижними юбками.

Девушка явно флиртовала. Она действительно вышла на охоту, одной рукой кокетливо покручивая блестящий локон. Вот черт. Я только что сказала Ханне и Нэт, что они для меня всегда будут важнее любого мужчины, но сейчас Мерлина практически съедали живьем. Нужно было немедленно что‑то сделать с этим.

– Я должна подойти и поздороваться с Мерлином. Большое вам спасибо за поддержку.

Ханна закатила глаза.

– Значит, ты бросаешь нас?

– Конечно же нет. Просто я обещала.

Нэт нежно взяла меня за руку.

– Мы не будем стоять на пути у настоящей любви. Иди к нему.

Они подтолкнули меня в сторону, где был Мерлин, и я произнесла про себя что‑то вроде мольбы, чтобы он не пренебрег мною. Моя молитва была услышана. Он заметил меня до того, как я подошла, и протянул ко мне руки. Я оказалась в сильных объятиях, которые объясняли все: вот где мое место, Мерлин – мой молодой человек. Он провел ладонью по моей щеке и поцеловал прямо при всех.

Я даже приподнялась на цыпочки и начала шептать какую‑то чушь ему на ухо, что выглядело довольно жалко, но я ничего не могла с собой поделать.

Можно было и не оборачиваться, чтобы увидеть лицо девушки: я чувствовала, как ее взгляд прожигает меня, даже ощущала острую боль между лопаток.

Я продолжала стоять спиной к ней, как полный сноб, взяв Мерлина за руку и глядя на него тем особенным взглядом, который означал «пойдем куда‑нибудь только вдвоем». Он понял намек и распрощался со всеми. Мы были уже у двери, когда он встряхнул головой, как будто позабыл что‑то, и развернулся на гладком полу.

– Кэти, я такой невоспитанный. Я забыл тебя представить. Познакомься, это Женевьева Парадиз, новая мамина протеже. Она поступает в колледж на следующей неделе.

Кровь застучала у меня в висках, и в ушах зашумело, как будто рядом прошел скорый поезд. Зеленоглазая девушка. Ее голос эхом разошелся по залу, отразился от сводчатого потолка и ударил меня прямо в сердце.

ГЛАВА

Мерлин подхватил меня вовремя – казалось, меня не держат ноги. Я несколько раз глубоко вздохнула, изобразила широкую улыбку и сделала вид, что это была просто шутка, скрывая раздражение по поводу того, что зеленоглазая девушка так на меня действовала.

Я протянула ей руку.

– Привет. Мы уже встречались.

Она повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.

– Неужели?

– Да, на ярмарке. Кулон, помнишь?

– Конечно, Кэти.

– А ты выглядела немного по‑другому. – Я не смогла удержаться от комментария.

– Разве? – Она тепло улыбнулась мне, но я почему‑то почувствовала себя неуютно.

– Твои волосы были другого оттенка, это точно.

Прежние темные локоны делали ее неестественно бледной, а теперь она выглядела свежей и сияющей, как этакая деревенская девчушка, и на ее фоне я казалась тусклой и безжизненной. То же самое случилось с пиджаком – он сидел на ней идеально, повторяя изгибы фигуры, мой же казался поношенным и мешковатым.

– Это мой натуральный цвет, – ответила она, с гримасой скромницы взъерошив свою шевелюру. – Мне надоело постоянно подкрашиваться, к тому же я ненавижу однообразие.

– Удачная перемена. – Я начала потихоньку раздражаться. – А я люблю придерживаться собственного стиля и быть неповторимой.

– Ничто не может быть полностью неповторимым и оригинальным, – возразила она. – И в моде, и в литературе, и в искусстве… все уже сделано до нас. Если ты посмотришь на мой стенд, я скажу, какие художники и дизайнеры вдохновили меня.

Я была уже не в состоянии скрыть досаду.

– Существует разница между влиянием и глупым копированием.

– Но Кэти, – елейным тоном ответила она. – Ведь имитация – это самая честная форма лести.

Это перебрасывание намеками начинало выводить меня из себя. Я поняла, что мне просто необходимо уйти.

– Извини, но нам с Мерлином пора. Было приятно встретить тебя снова, Женевьева.

Я пропустила мимо ушей ее прощальную реплику, которая прозвучала уже как вызов.

– Я надеюсь, что теперь мы будем видеться с тобой чаще, Кэти.

Некоторое время мы шли в тишине, и когда молчание уже стало неловким, Мерлин заметил:

– Ты какая‑то притихшая.

– Я просто немного устала.

Он поцеловал меня в макушку.

– Не от меня?

– Что ты, конечно нет.

Мы присели в небольшом шалаше около лужайки в местном парке. Под дождем волосы Мерлина выглядели еще лучше; такие, наверное, были у Хитклиффа из «Грозового перевала». А мои стали похожи на заросли ежевичных кустов, что виднелись впереди. Я пыталась как‑то уложить волосы пальцами, но безуспешно.

Брызги масляной краски и множество порезов на джинсах Мерлина выглядели красиво и так естественно – он напоминал богемного художника прошлого столетия. Каждый раз, когда я закрывала глаза, передо мной возникал кошмарный образ – Женевьева на софе в его студии, купается в его внимании, и он рисует ее.

«Он рисует тебя», – напомнила я самой себе.

Моя голова покоилась на плече Мерлина, пока я раздумывала, как заговорить о неприятной теме.

Я не видела никаких других вариантов, кроме как спросить все напрямую.

– Итак, как же твоя мама познакомилась с Женевьевой?

– Это действительно трагическая история, – тихо начал Мерлин, и я прикусила язык, чтоб не ляпнуть что‑нибудь колкое. – Ее родители погибли в автокатастрофе прямо в канун Рождества, когда ей было всего семь. С приемными родителями она не нашла общего языка, поэтому переходила из одного детского дома в другой.

– Как ужасно, – пробормотала я, поскольку Мерлин замолк, явно ожидая реакции. После этого его голос зазвучал еще более заинтересованно.

– Кончилось все тем, что ей было негде ночевать, пока один из маминых друзей не решил вмешаться и удочерить ее.

– Где они живут?

– В перестроенном амбаре, недалеко от нашего дома.

– А, знаю. А Женевьева не слишком взрослая для того, чтобы ее удочеряли?

– Ей уже шестнадцать, – ответил Мерлин, – но это должно поддержать ее в период переходного возраста.

– Так вот как вы повстречались?

– Да, мама сделала все возможное, чтобы обеспечить ей место в колледже, потому что у нее оказались не сданы некоторые необходимые экзамены.

Я захлебнулась от гнева и даже отодвинулась от Мерлина:

– Она что, помогла ей заполучить место в колледже? А мы все так трудились и боролись за высокие оценки!

Его резкий ответ застал меня врасплох.

– Она не виновата в том, что стала бездомной. Она даже не могла ходить в школу. Тогда мама убедила ее составить портфолио и представить его экзаменационной комиссии. И они согласились, что она заслуживает места. Ты видела ее работы?

Я стиснула зубы так, что они заболели, и процедила:

– Нет, но я, разумеется, уверена, что они просто великолепные.

– Удивительно то, что она действительно всесторонне одарена. У нее получается все: живопись, дизайн одежды, работа по текстилю, изготовление украшений… большинству из нас удается только что‑то одно.

– Рада за нее.

– И она не занималась этим просто ради искусства. Ей приходилось продавать свои работы прямо на улице, чтобы не умереть с голоду.

Я отвечала уже на автомате.

– Ну, конечно же.

– Когда узнаешь про таких, как Женевьева, то понимаешь, насколько просто мы все живем.

– Точно.

– Только не распространяйся о том, что я тебе сейчас рассказал. Я не уверен, что ей нужна подобная огласка.

– Конечно же нет.

Только сейчас я поняла, что в крыше шалаша прямо надо мной есть щель и через нее на меня льется дождь и стекает каплями по носу. Мерлин даже не обратил внимания на мои отрывистые реплики, настолько он захлебывался от восторга, говоря о Женевьеве.

Он остановился, чтобы перевести дух, и я презрительно фыркнула.

– Ты раньше о ней ничего не рассказывал.

– Мама привела ее совсем недавно.

– Ты имеешь в виду, на прошлой неделе?

Он странно на меня посмотрел.

– Ну да, кажется, это была… суббота.

Получается, когда Мерлин рисовал меня, она уже была в доме, и это ее я видела в саду.

– Разве это важно?

Я слегка махнула рукой.

– Мне просто было интересно, как давно она тут появилась.

– Недавно, но у вас с ней столько общего. Мне кажется, вы будете подругами. Настоящими подругами.

Даже Мерлин был околдован ею, хоть в этом и не было его вины. Он пробыл моим так недолго. И уже сейчас я могла ощутить, что теряю его. Я оглянулась. Вокруг не было ни души; похоже, ни одному, даже самому заядлому, собаководу не хватило храбрости выйти на прогулку в такое ненастье. Я уткнулась Мерлину в шею и кончиком языка прочертила дорожку к его подбородку. Тот был слегка солоноватым от пота.

Я плавно проскользнула поближе так, что оказалась у него на коленях, и начала целовать его.

Он простонал:

– Кэти… раньше ты так себя не вела!

Я засмеялась.

– Может быть, то, что мы на улице, делает меня… эээ…

– Безудержной, – закончил он фразу, отстранившись на расстояние вытянутой руки и с удивлением вглядываясь в мое лицо. – Вот уж не ожидал, что меня застанут врасплох прямо на парковой скамейке.

Мерлин обхватил мою голову, когда я снова стала целовать его, пытаясь стереть все следы Женевьевы. Я расстегнула три верхние пуговицы его рубашки, прижалась щекой к его груди и стала слушать стук его сердца.

– Оно бьется как сумасшедшее, ты слышишь, Кэти?

– У меня тоже.

Все время ожидая ответной реакции, он осторожно запустил руку ко мне под футболку, затем провел вдоль живота и прижал ее к сердцу. Мы замерли как будто на целую вечность.

– Как было бы здорово оказаться совершенно одним, – шепнул он. – Где‑нибудь далеко отсюда.

– Где? – вздохнула я.

– Можно было бы поставить палатку в одном из кемпингов.

– Это было бы восхитительно, – выдохнула я, уверенная, что он говорит несерьезно.

– Но может быть холодно.

– Я люблю холод, – сказала я. Это была абсолютная правда. Я всегда чувствовала себя лучше, когда дни становились короче и лето подходило к концу.

– А что ты скажешь маме?

Я отодвинулась.

– Ты что все это, серьезно?

Мерлин улыбался во весь рот.

– А почему нет? У меня дома ты не можешь расслабиться, а в твой дом мне вход воспрещен.

Я не была готова выложить ему весь набор проблем, связанных с мамой, потому что не была уверена, что он будет способен их понять.

– Мама немного… въедлива, – наконец выдавила я. – Это может быть достаточно сложно. Она не любит, даже когда я ухожу ночевать к подружкам, а ты парень.

– Наконец‑то ты это заметила, – поддразнил он. – Всего одна ночь, Кэти. Я бы с удовольствием полюбовался с тобой закатом, посчитал звезды… и проснулся бы рядом…

Вообразив это, я попыталась не задрожать и с надеждой улыбнулась.

– Нет ничего невозможного. Я подумаю об этом и попробую составить какой‑нибудь план.

– Но ты точно хочешь? – настойчиво спросил он.

– Конечно же хочу.

Было совершенно не похоже на меня соглашаться на что‑либо подобное, но я твердо решила заполучить Мерлина целиком, чтобы раскрыть его самые сокровенные мысли. Даже когда мы были вместе, я иногда чувствовала, что он отгораживается от меня, и знала, что есть некое место в его мыслях, которое я не могу с ним разделить. Может быть, если мы окажемся наедине вдалеке от всего привычного и знакомого, то станем ближе.

Мы отправились к моему дому с черепашьей скоростью, пытаясь растянуть каждую минуту, проведенную вместе. Я старалась вытеснить все мысли о Женевьеве. Мы поцеловались на своем обычном месте у дома, но как бы я ни хотела убедить саму себя, что все в порядке, что все как всегда, это было неправдой – от Мерлина будто исходил ее запах.

ГЛАВА

Мама не спала, когда я пришла домой, и в кои‑то веки на ее лице был слабый румянец. Дом выглядел по‑другому, теплее и уютнее. Было видно, что она пыталась что‑то сделать, и в другой раз я была бы рада этому, но новости, связные с Женевьевой, все испортили. Она выжидающе смотрела на меня.

– Кэти, прости, что я не смогла быть там, с тобой. Как все прошло?

– Замечательно, – солгала я и, извинившись, ушла наверх.

Я заперлась в ванной, стараясь не заплакать, и стала смотреть в зеркало, разглаживая волосы и втягивая щеки, чтобы быть похожей на Женевьеву. Но я все равно выглядела до ужаса заурядно, как и всегда. Впав в какое‑то неистовство, я распахнула дверцы шкафа, сняла одежду и, без разбора сдирая с вешалок все – футболки, платья, свитера и рубашки, стала мерить все вещи одну за другой, сочетая друг с другом, пробуя разные варианты и принимая различные позы. Хотя это достойно презрения, я пыталась скопировать небрежную манеру Женевьевы, ее тонкую улыбку и легкие движения, потому что поняла, что мой стиль не был чем‑то необычным и антигламурным, нет, я скорее выглядела какой‑то бомжихой. В отчаянии я закрыла глаза, пытаясь изгнать Женевьеву из своих мыслей, но она эхом появлялась снова. Я высморкалась, пару раз провела щеткой по волосам и спустилась к маме. Дни, когда она чувствовала себя хорошо, выпадали так редко, и я испытывала чувство вины, что оставляю ее одну, поэтому попыталась сделать вид, что все в порядке.

– Так как же все прошло на самом деле? – тихо спросила она.

Очевидно, по мне было заметно, что внутри меня все кипит, потому что слова сами вырвались наружу.

– Выставка прошла замечательно, но вот новая девушка в колледже… она задела меня за живое.

Мама криво улыбнулась.

– Я так и знала. Я чую зависть за версту. Ты прямо‑таки позеленела.

– Я тоже так могу, – удивленно заметила я. – Я тоже вижу определенный цвет, когда смотрю на человека.

Она наклонилась и погладила меня по руке.

– Я не имела в виду чего‑то подобного. Я просто могу заметить, когда человек выбит из колеи. «О, берегитесь ревности, синьор. То – чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей»,[1]– продекламировала она.

– Чудище с зелеными глазами?

– Это цитата из шекспировского «Отелло». Ревность там сравнивается с зеленоглазым монстром.

Люк тоже цитировал Шекспира, но я никогда не была в настроении изобразить хоть каплю интереса. Я поморщилась.

– Кэти, ты хочешь рассказать о ней?

Я вздохнула.

– Эта девушка, Женевьева, как будто повсюду ходит за мной и все за мной повторяет. Сегодня я узнала, что ее жизнь сложилась ужасно, она попала в детский дом, а потом ей было даже негде ночевать. Но я не могу найти в себе хоть немного сострадания. Как будто меня разом лишили всей доброты и превратили мое сердце в камень.

– Это совсем на тебя не похоже, – нахмурилась мама. – Может быть, дело в чем‑то другом?

Конечно, в чем‑то другом, о чем мне даже и думать не хотелось бы. Я сглотнула и закрыла глаза, вздрогнув, как от резкой боли.

– Мне кажется, что она хочет отобрать у меня Мерлина.

Я осеклась. Это было совсем не то, что я собиралась сказать. Я хотела пожаловаться, что Женевьева, похоже, флиртует с ним. Признать это было очень страшно, невозможно представить ничего хуже.

Мамин смех больно резанул по сердцу.

– Все юные особы так театрально трагичны. Вам понравился один и тот же мальчик, и вы уже готовы думать, что настал конец света.

– Это намного хуже. – Я сверкнула глазами.

Мама присела на ковер у моих ног, пытаясь согреться у потрескивающего камина. По вечерам стало заметно холодать. Мне нравился наш очаг, который можно было растапливать настоящим углем, но с ним приходилось слишком много возиться. Поэтому обычно, когда наступала зима, мы просто включали страшненький электрический обогреватель. Впервые за долгое время я могла смотреть на пламя, выхватывая взглядом различные фигуры и силуэты, как любила делать в детстве. Но даже сейчас я не могла забыть о Женевьеве – вспышки огня напомнили мне о ее блестящих рыжих волосах.

– Кэти, если у него к тебе все серьезно, он не предаст. Но не оттолкни его своей ревностью. Ревность – яд, который может разрушить тебя, но не ее.

Я едва слушала.

– Самое странное, что она – это воплощение всех лучших качеств, которые могли бы быть у меня.

Мама осторожно прикоснулась к моему плечу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы одного роста, но она кажется изящнее, потому что очень худая, наша кожа одного оттенка, но ее мерзко сияет, наши волосы одного цвета, но у нее шикарные блестящие локоны… – хмуро жаловалась я.

– У тебя есть своя неповторимая красота, Кэти, и люди любят тебя такой, какая ты есть.

– Как бы я хотела, чтобы все оставалось, как раньше, – с жаром ответила я.

Мне не хотелось добавлять, что после многих лет я наконец ненадолго смогла почувствовать себя в своей тарелке. Раньше я всегда была изгоем и не могла найти друзей, но в выпускном классе мы сблизились с Нэт и Ханной, а потом – сама поверить не могу – в моей жизни появился Мерлин… В глубине души я подозревала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Мама, между тем, не закончила с нотациями.

– Ты всегда будешь встречать людей, с которыми будешь не совпадать во взглядах. Ладить со всеми невозможно. Пытайся воспринимать это как жизненный опыт.

– Не хочу я ничего воспринимать, – буркнула я. – Я просто хочу, чтобы она убралась подальше отсюда. Настолько далеко, насколько это вообще возможно. Может, даже на край света…

Мама потеряла терпение.

– Кэти! – одернула она меня. – Ты всегда была такой участливой, особенно по отношению к тем, кому не повезло в жизни. Я считаю, что на самом деле проблема в тебе, а не в этой Женевьеве.

Я замолчала, прокручивая про себя это неприятное, но справедливое обвинение. Почему мама была права? Женевьева не совершила ничего особенного. Она просто оставила мне красивый кулон, за который могла попросить деньги. У нее нет семьи, и она пережила вещи, которые я с трудом могла бы вообразить. Меня захлестнула волна стыда, когда я осознала, насколько ревнивой и злобной я выглядела.

– Ты сама на себя не похожа, – добавила мама уже мягче. – Если общение с Мерлином превращает тебя в девушку, которая способна нападать на беззащитную сироту, может быть, он не тот, кто тебе нужен?

– Он как раз тот, но…

Я прикусила язык и не стала жаловаться, что Женевьева флиртовала с Мерлином. Возможно, все дело было во мне. И мама была права. Такая потеря способности сострадать была совершенно не характерна для меня.

– Кэти, ты должна доверять Мерлину. Ты не можешь держать в клетке тех, кого любишь.

В этот момент мама осеклась. Я обняла ее и почувствовала прикосновение мокрой от слез щеки.

– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что на меня нашло.

Она обхватила меня так крепко, что мне стало неуютно и трудно дышать. Я старалась не обращать внимания на ее красные, раздраженные кончики пальцев. У мамы было обсессивно‑компульсивное расстройство, во время приступов которого она могла до крови изгрызть ногти. Обычно меня это сильно расстраивало, но сегодня я почувствовала раздражение: я хотела, чтобы успокаивали меня, а не наоборот.

– Кэти, когда я думаю о том, что когда‑нибудь могу потерять тебя, у меня разрывается сердце.

– А почему ты можешь потерять меня? – спросила я в недоумении.

Она печально улыбнулась, пытаясь взять себя в руки.

– Происходят такие вещи… случайности, которые меняют все.

– Но они не способны изменить тот факт, что ты – моя мама, – рассмеялась я.

Мама провела рукой по своим поблекшим волосам, на ее лице застыло страдальческое выражение.

– Я не хотела, чтобы все так получилось, – наконец сказала она. – Я хотела быть самой лучшей матерью на свете, всегда быть рядом с тобой и оберегать.

Я попыталась переубедить ее.

– Ты самая лучшая на свете. Честно.

В ее голосе промелькнуло что‑то новое.

– Ты заслуживаешь красивой жизни, полной смеха и веселья, новых впечатлений, путешествий… а не заточения со мной в этом доме.

На секунду перед моими глазами мелькнул образ другой женщины, которую я едва помнила, энергичной и живущей сегодняшним днем. Я не знаю, когда все успело измениться, ведь казалось, что она будет такой вечно. Я не должна упустить представившуюся возможность. Мы так редко могли побеседовать откровенно, а это, казалось, был шанс, которого я ожидала.

– Врачи говорят, что только ты можешь изменить себя. Они готовы помочь, тебе лишь нужно принять эту помощь.

Мама заговорила так тихо, что я инстинктивно наклонила голову к ее губам.

– Я пыталась изо всех сил, но что‑то удерживает меня. Как будто надо мной нависает темная туча.

– Что за туча?

Она печально покачала головой.

– Я думаю, воспоминания.

– Может быть, если ты поделишься ими с кем‑то, они покажутся не такими уж страшными.

Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

– Когда‑нибудь я расскажу тебе, и я знаю, что ты поймешь, но не сейчас.

Я была разочарована, но попыталась скрыть это.

Время от времени в ее душе будто приоткрывалось маленькое окошко, но затем так же быстро закрывалось.

– Я постараюсь, Кэти. Я схожу к врачу и последую его советам, обещаю тебе.

– Это уже хорошее начало, – бесцветно прокомментировала я.

– Давай подогреем кексы на огне, – предложила она с несколько преувеличенным энтузиазмом.

Я кивнула и попыталась выглядеть заинтересованно. Джемма, наша рыже‑полосатая кошка, спала в своей корзинке, и я потянулась погладить ее. Она слегка коснулась моей руки когтями и затем убрала их. Я знала, что это означает: Джемма продемонстрировала, кто тут главный и что она может расцарапать меня без малейшего сожаления, если ей вздумается, поскольку была абсолютно бессовестной кошкой. Она открыла красивые влажные глаза, пренебрежительно взглянула на меня и закрыла их снова. Я нервно сглотнула, пытаясь не думать о других зеленых глазах, которые лишали меня последнего мужества.

Мама вернулась из кухни с пачкой кексов, один она уже насадила на старую вилку для жарки.

Вскоре комнату заполнил запах поджаренного хлеба. Я почувствовала себя немного ближе к ней, но эта близость была отравлена разочарованием. Она намекала, что ее терзают какие‑то страхи, сожаления и черные тучи, но не говорила об их причине. В глубине души я всегда боялась, что такое нервное расстройство передается по наследству и в конце концов я увижу мир мамиными глазами.

Однако в одном она была права: мне следует больше доверять Мерлину и проще относиться к Женевьеве. Мерлин подумал, что у нас много общего, и он мог оказаться прав. Пока мы ели, мама болтала без умолку, по подбородкам у нас стекало растаявшее масло, а я сидела и размышляла, что должно было произойти в ее жизни, чтобы фактически заставить ее прекратить жить.

Кошмарный сон по‑прежнему мучил меня – иногда знакомый, иногда появлялось что‑то новое. В это раз я должна была подняться по бесконечной лестнице, но когда я наконец дошла до верха, Женевьевы там не оказалось, и я яростно озиралась по сторонам, пытаясь угадать, где она скрылась.

Я устремилась к трюмо и увидела ее в зеркале, с расширенными, всевидящими глазами. Она поманила меня к себе, и я не смогла сопротивляться. Зеркало стало оплывать под моими пальцами, и от них пошла рябь, как по воде. Меня затягивало в глубокий черный омут. Я звала Женевьеву на помощь, но она просто наблюдала за мной с пугающим удовольствием. И когда из моего рта вырвался последний пузырек воздуха, она улыбнулась.

ГЛАВА

Дата добавления: 2015-05-06