Виски и воспоминания

Распрощавшись с леди Барбер и выйдя на улицу, Дерек сразу же столкнулся с кем‑то на тротуаре. Автоматически пробормотав извинения и не успев сделать и двух шагов дальше, он почувствовал, как кто‑то схватил его за плечо и в ухо ему тихо прошептали:

– Ни слова! За нами могут наблюдать!

Оглянувшись, Дерек увидел Петтигрю, прижимавшего палец к губам на манер театрального персонажа, взывающего к конспирации. Не отпуская Дерека, тот бросил быстрый взгляд через плечо и продолжил уже обычным голосом:

– Все в порядке! Она садится в такси. Теперь мы можем пойти выпить.

– Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, – в замешательстве ответил Дерек, – но, боюсь, я не могу. Мне нужно на вокзал Ватерлоо, чтобы поспеть на поезд.

– Вздор! От Ватерлоо отходит куча поездов, и ничего не случится, если вы сядете на какой‑нибудь другой. В любом случае ехать придется в полной темноте, так что – никакой разницы. Вы что, где‑то остро необходимы?

Дерек, в памяти которого еще живо было разочарование от начала его кратких каникул, вынужден был признать, что это не так.

– Вот и отлично. Зато вы остро необходимы мне. Потому что я собираюсь выпить. Крепко выпить. Знаете, я не удивлюсь, если к концу вечера окажусь почти вдребезги пьян, – разумеется, в джентльменских рамках, но определенно где‑то на грани.

– Но… – попытался возразить Дерек.

– Знаю, что вы собираетесь сказать. Как пурист, чтобы не сказать идеалист, вы не можете согласиться с тем, что грань может быть неопределенной, и вы, конечно, совершенно правы. Но я сам много раз пытался точно засечь момент, когда человек эту грань переходит, и у меня ничего не вышло. Вот вы уныло и тупо трезвы – а вот уже восхитительно и счастливо пьяны. Но в какой именно миг происходит эта трансформация, я никогда понять не мог. А видит Бог, предпринял немало попыток. Однако, – продолжал Петтигрю, таща за собой Дерека и абсолютно игнорируя все его потуги протестовать, – я не прошу вас составлять мне компанию до самой грани. Во‑первых, молодой человек ваших явных достоинств почти наверняка знает, где остановиться, учитывая к тому же, что это слишком дорогое удовольствие. Во‑вторых, лицам вашего возраста негоже лицезреть своих старших коллег на грани или – кто знает, что может принести вечер, – даже за ней. Все, о чем я вас прошу, это быть моим спутником на первой стадии «путешествия». Я много раз замечал, – говорил он, заворачивая за угол, поднимаясь на крыльцо и распахивая дверь, – что несколько первых за вечер стаканов не приносят удовлетворения, если их не с кем разделить. Потом можете надевать пальто и шляпу, дальше человек уже сам себе – лучшая компания. Разумеется, это зависит от человека. Я могу говорить лишь за себя, да и то без большой уверенности. Я буду пить двойное виски. А вы что?

Дерек сидел в удобном кресле курительной комнаты заведения, которое, судя по всему, было клубом Петтигрю – обшарпанным местечком, отличавшимся от элегантного заведения, которое он только что покинул, настолько, насколько можно себе представить. В ожидании напитков у него впервые появилась возможность внимательно вблизи рассмотреть лицо своего спутника. Словоизвержение Петтигрю внезапно оборвалось. Он вдруг стал усталым, и на его лице появилось унылое выражение, какого Дерек прежде никогда не замечал. Он сидел, молча уставившись в камин, словно забыл о существовании своего гостя, которому сам навязал приглашение несколько минут назад.

Появление виски вернуло Петтигрю к действительности.

– Ваше здоровье! – провозгласил он и медленно сделал большой глоток. – Ну, как там с идеалами? Они все еще властвуют?

– Во всяком случае, я их пока не утратил, – ответил Дерек.

– И правильно. В вашем возрасте я тоже их имел. Идеалы, амбиции и – ох! – столько всего прочего. Однако все это неизбежно проходит. Между прочим, вы не видели вечернюю газету?

– Нет. Там есть что‑то об идеалах?

– Не совсем. Хотя об амбициях есть. Я, разумеется, имею в виду не ваши амбиции – такие подаются на первой полосе под огромными заголовками. А это так, мелочь – всего лишь небольшой абзац где‑то в углу. – Он отглотнул еще виски. – Джефферсона назначили окружным судьей.

Дерек постарался сделать вид, что понимает, о чем речь.

– Джефферсона! – презрительно повторил Петтигрю.

– Это была должность, на которую вы… то есть вы ожидали, что… – запнулся Дерек.

– Вы хотели спросить, претендовал ли я на эту должность? Конечно, претендовал. Это моя закоренелая привычка. Если быть точным, это пятый округ, в котором я подавал на соискание должности судьи. Пятый и последний.

Петтигрю поставил пустой стакан на стол.

– Ну что вы, – постарался утешить его Дерек. – Почему же последний? Да, вам до сих пор не везло, но в следующий раз…

– Нет! – раздраженно перебил его Петтигрю. – Мой юный несведущий друг, вы не поняли главного. (Пожалуйста, позвоните в звонок, который рядом с вами.) Я страдаю и пью не из‑за того, что должность не досталась мне, а из‑за того, что она досталась Джефферсону. Теперь понимаете?

– Не зная Джефферсона, вряд ли.

– Правильно. В том, что вы не знаете Джефферсона, большое ваше преимущество передо мной. (Официант, еще два двойных виски, пожалуйста.) Я не хочу настраивать вас против него. В конце концов, вы подумываете о юридической карьере, и судьба может свести вас с ним в будущем. Не в гнусной сущности Джефферсона – а он человек гнусный – дело. И не в том, что общественность получила вопиюще плохого судью, хотя могла получить сравнительно хорошего. Дело в том, что никто, никакой лорд‑канцлер, будь он и последним забулдыгой, никогда не назначит меня окружным судьей после Джефферсона. Понимаете? Если мы с ним стояли вдвоем в списке кандидатов и выбрали его при всех его профессиональных несовершенствах, в следующий раз я просто не смогу претендовать на должность, при том что он на пять лет младше меня. Хотя бы потому, что, как вы еще будете иметь возможность убедиться, моложе человек не становится. Полагаю, рано или поздно это должно было случиться, но я бы предпочел, чтобы это был не Джефферсон. (Благодарю вас, официант.) Ладно, забудем о нем. – Он поднес к губам новый стакан.

Дереку не часто доводилось выпивать два двойных виски подряд, и он обнаружил, что эффект, по крайней мере в первые минуты, выражался в необычайной ясности мысли. Его мало интересовал Джефферсон, а вот Петтигрю и целый ряд вещей, с ним так или иначе связанных, очень даже интересовали; и сейчас, казалось, представился удобный случай расширить свои познания. Следующие слова Петтигрю дали ему повод, который он искал.

– Ну, – сказал он, – как там ее светлость? Понравилось ли вам жиголовать?

– Ее светлость в полном порядке, – сухо ответил Дерек. – Но очень обеспокоена.

– Охотно верю. Синяк под глазом всегда беспокоит красивую женщину.

– Откуда вы знаете о синяке? – удивился Дерек. По настоятельной просьбе судьи было решено ни в коем случае не делать достоянием публики происшествие в Уимблингэме.

Петтигрю ухмыльнулся.

– Слухи, знаете ли, – сказал он. – Кроме того, я сам был в Уимблингэме.

– Я знаю. – Дерек испытывал некоторую неловкость. – Но леди Барбер, разумеется, беспокоит не только синяк.

– Конечно. Это турне у Папы Уильяма вообще не задалось. Что об этом думает Хильда?

– Она считает, что за всем этим что‑то стоит.

– За всем?

– Да – за письмами, конфетами и ее синяком. Она полагает, что все это устроено одним и тем же человеком.

– М‑м… – Петтигрю сморщил нос. Стакан с недопитым виски стоял забытым у его локтя. – Такая возможность, конечно, всегда существует. И кто же, по ее мнению, этот человек?

– Первое имя, которое она назвала детективу, – Хеппенстол.

– Детективу? Значит, с вами был кто‑то еще? Скотленд‑Ярд тоже участвовал?

– Да. Приходил парень по фамилии Моллет.

– Ого! Похоже, кто‑то действительно не на шутку обеспокоен. И что сказал Моллет о Хеппенстоле?

– Не много. Он, судя по всему, вообще не слишком верит в эту версию. Но мне трудно было следить за разговором, я ведь ничего не знаю. Вот если бы вы рассказали мне, кто такой этот Хеппенстол. Его имя то и дело всплывает, а я ничего не могу понять.

Петтигрю опорожнил свой стакан и, прислонившись к спинке кресла, вытянул ноги и уставился в огонь.

– Только позвоните еще раз в звонок, – попросил он. – Этого проклятого официанта никогда не бывает на месте, когда он нужен. Благодарю. Хеппенстол? О, он был всего лишь оступившимся поверенным: присвоил некоторую сумму из денег своего клиента, предстал в Олд‑Бейли перед Папой Уильямом и получил суровый приговор. Вот и все.

– А‑а‑а… – разочарованно протянул Дерек.

– Да. А вот и вы наконец, официант. Еще будете? – обратился он к Дереку. – Что ж, наверное, это благоразумно. А мне еще один двойной, пожалуйста. Так о чем мы говорили? Ах да, Хеппенстол. Печальная история, как обычно бывает с такими делами.

Пока не принесли очередное виски, не было произнесено ни слова. Петтигрю долил в стакан чуточку содовой, выпил все залпом, поставил стакан и яростно воскликнул:

– Нет!

Дерек удивленно посмотрел на него и подумал, что «грань», вероятно, достигнута. Но Петтигрю продолжил говорить спокойнее, чем прежде, и речь его, если это возможно, потекла еще более плавно.

– В третьем стакане виски есть нечто, – сказал он, – что совершенно не позволяет солгать, даже в подтексте. Для меня по крайней мере третий стакан – это третья степень. Рушится последний барьер, и я становлюсь чистым – или грязным, это зависит от темы, – но в любом случае правдивым. Я только что блистательно солгал вам.

– О Хеппенстоле?

– Да. Он действительно был поверенным и действительно стибрил деньги клиента. Но это не все – отнюдь не все. Если бы это было так, никто бы из‑за него не волновался. Не вижу, почему бы мне вам не рассказать. Если не расскажу я, расскажет кто‑нибудь еще, а я могу сделать это гораздо лучше любого другого. И поскольку вы более или менее замешаны в этом деле, я совершенно не уверен, что мой долг не состоит именно в том, чтобы вас просветить.

Петтигрю закурил сигарету.

– В начале моей карьеры Хеппенстол был моим клиентом, – сказал он, рассеянно наблюдая за колечками дыма от сигареты. – Мне он нравился. Он был ловким – в обоих смыслах слова, профессионально удачливым и светским человеком и в Сити, и в Уэст‑Энде. Он поставлял мне много работы. Дела были мелкими, но тогда Хеппенстол был мелким деятелем. Работали мы в одной конторе с Брадобреем. Главой ее был… но это вам неинтересно. Брадобрей был старше меня по должности и на голову выше той мелочевки, которую раздавал тогда Хеппенстол. Но вот разразилась война. Я, разумеется, пошел служить. И именно пока меня не было, его практика стала расти как на дрожжах.

– Чью практику вы имеете в виду? – спросил Дерек. – Хеппенстола или Барбера?

– Обоих. Одновременно и взаимосвязано. Хеппенстол начал приобщаться к делам действительно высокого класса, приобрел важных клиентов в Сити и в то же время заполучил несколько лакомых общественных тяжб из тех, которые поднимают волну в печати. А мой секретарь – который, естественно, был и секретарем Брадобрея – следил за тем, чтобы он оставался предан конторе. Впрочем, после двух‑трех первых дел его и уговаривать не надо было. Брадобрей оказался полезен ему лично, а Хеппенстол – очень полезен Брадобрею. Не будет преувеличением сказать, что Хеппенстол его сделал. Он появился в его жизни как раз тогда, когда Брадобрей занимал уже слишком высокое положение, чтобы позволить себе заниматься мелочевкой, которой с радостью занимался я, но еще не смог поставить себя наравне с настоящими тяжеловесами. Именно Хеппенстол дал ему толчок, позволивший войти в круг значительных людей. А когда сразу после войны случился бум судебных тяжб, двое из этих значительных людей оказались в самой его гуще, и, пока длились их процессы, Хеппенстол перекачал в карманы Брадобрея тысячи фунтов.

Он зевнул и бросил окурок в огонь.

– К тому времени я, разумеется, вернулся с войны, – продолжил он, – и, естественно, опять пришел в свою контору – Брадобрей тогда уже возглавлял ее, – но надолго там не задержался. Я нашел тамошнюю атмосферу не слишком приятной и перешел в другое место, после чего не получил уже от Хеппенстола ни одного дела. Не могу его винить – он был уже слишком хорошо обеспечен и, когда Брадобрей стал королевским адвокатом, остался самым компетентным сотрудником в конторе, единственным, кто мог его заменить. Но это к делу не относится. Речь не обо мне, а о Хеппенстоле. Выдвинувшись в передние ряды, Брадобрей продолжал встречаться с ним. Они ужинали и выпивали вместе, после ужина он, держа Хильду за руку, без сомнения, дискутировал с Хеппенстолом о правовой норме в деле Шелли и на другие темы, столь дорогие сердцу этой ученой дамы…

– И все это время Хеппенстол воровал деньги своих клиентов? – в ужасе спросил Дерек.

– Дорогой мой идеалист, такое, знаете ли, случается. На самом деле несколько вольно обращаться со средствами своих клиентов Хеппенстол начал еще в 1931 году. Он много занимался спекуляциями – так сказать, сверхурочная работа человека из Сити, обеспечивавшая ему видимость человека из Уэст‑Энда, – и экономический спад застал его врасплох. Он позаимствовал немного с одного счета, чтобы выправить свои дела, чуточку помог себе с другого, чтобы компенсировать недостачу на первом, и пошло‑поехало. Как раз тогда, когда Общество юристов заинтересовалось аферами Хеппенстола, Брадобрей занял судейское место, и на сей раз они встретились в Олд‑Бейли. Comprenez?[32]

– Да. Должно быть, для обоих это был ужасный момент.

– Если вы так думаете, значит, вы упустили главное. Для Хеппенстола это, безусловно, было ужасно. Он, разумеется, признал себя виновным, и последовали обычные дебаты сторон. Но Брадобрей – который, имей он хоть какое‑то представление о порядочности, не должен был позволять себе вообще судить это дело, – откровенно издевался над несчастным. Дело не только в вынесенном им приговоре, который по всем меркам был слишком суровым, а в том, как он себя вел. Сам я там, слава Богу, не присутствовал, но говорил с людьми, которые присутствовали, читал газетные репортажи и должен сказать, что это было свинство… свинство… свинство!..

От виски Дерек осмелел.

– Так вы поэтому так не любите его? – спросил он.

От этого вопроса Петтигрю словно бы пришел в себя:

– Как я уже сказал, речь не обо мне, а о Хеппенстоле, – сухо ответил он. – Но позволю себе заметить, что если Хеппенстол доставил Барберу несколько беспокойных ночей, то мне нисколько судью не жаль, и думаю, я не единственный, кто так думает. Надеюсь, вы не удивлены. – Он посмотрел на часы и добавил: – Как там насчет вашего поезда?

Дерек понял, что встреча окончена, и встал.

– Мне пора, – сказал он. – Но я должен упомянуть, что этот инспектор безо всякого энтузиазма отнесся к идее, будто за всем случившимся стоит Хеппенстол.

– Вы это уже говорили. У него есть другие соображения по этому поводу?

Дерек уже сожалел, что так разговорился, но идти на попятную было поздно.

– Ну… Он исключительно методично рассмотрел все вероятности, – ответил он, – и, судя по всему, думает, что если это действительно дело рук одного человека, в чем он очень сомневается, то…

– Ну?

– …то единственный, кто это может быть, – вы.

Ни за что на свете Дерек не мог бы угадать, удивило это Петтигрю или нет. Конечно, губы его дрогнули, словно он собирался рассмеяться, но взгляд остался суровым и голос, когда он наконец заговорил, был спокойным и серьезным.

– Благодарю, – сказал он. – Я буду это помнить.

– Только, пожалуйста, не думайте, что я… – Дерек смущенно запнулся.

– Дорогой мой юноша…

– …Это было всего лишь предположением со стороны инспектора. Не думаю, что он серьезно имел это в виду. И Хильда ни на минуту в это не поверила. Она чуть голову ему не откусила.

– Хильда? Что вы говорите? В самом деле? Это очень любезно с ее стороны. Можете передать ей мою благодарность. Впрочем, знаете, лучше не надо. Кстати, получило ли какое‑нибудь развитие то злополучное происшествие с машиной в Маркхэмптоне?

– Нет, насколько мне известно. Кажется, судья получил по этому поводу какие‑то письма, но мне, разумеется, об этом ничего не рассказывали…

– Гм… Могу ошибаться, но у меня такое ощущение, что это в настоящий момент самая серьезная угроза для Брадобрея. В его положении судебная тяжба может нанести ему больший урон, чем дюжина отравленных конфет. Ну что ж, доброй ночи и благодарю за компанию. Я получил удовольствие от нашей беседы. Признаться честно, я получил от нее такое удовольствие, что не уверен, нужно ли мне двигаться дальше по направлению к грани, а до нее еще далеко. Так что если вас спросят, почему вы так припозднились, можете отвечать, что спасали пожилого джентльмена от завтрашнего тяжелого похмелья. Всего вам доброго!

Дерек ехал домой на поезде, останавливавшемся на всех станциях, в полной темноте. Он считал, что интересно провел день. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что следующий наверняка будет смертельно скучным. Никогда еще его ожидание не оказывалось столь ложным, ибо утро принесло ему встречу с Шилой Бартрам и все в его мире переменилось.

Глава 12

КТО‑ТО ПРОБОЛТАЛСЯ

Шила Бартрам была высокой и светловолосой, с большими, немного навыкате, серыми глазами и бледной кожей, которую некоторые считали признаком анемии, но другие находили «интересной». Ей было девятнадцать лет, и она готовилась стать медсестрой Красного Креста. Ее отец был управляющим в крупной промышленной фирме и б о льшую часть жизни проводил в разъездах по стране от одного филиала к другому, надзирая за исполнением различных правительственных заказов. Тем временем Шилу с матерью эвакуировали из Лондона к тетке, жившей неподалеку от дома Маршаллов. Все это и многое другое Дерек узнал в первые полчаса их знакомства. Матери с трудом удалось уговорить его отвезти ее в соседнюю деревню на заседание комитета, посвященное вопросам улучшения условий размещения военного контингента, и он, слоняясь почти все утро в ожидании окончания заседания, повстречал Шилу, пребывавшую в схожей ситуации. Прежде чем оба поняли, что происходит, утренняя скука превратилась в волшебство, и – на зависть или к сожалению остального мира, в зависимости от этого мира вкусов и опыта – Дерек вез мать домой, а Шила возвращалась в госпиталь в состоянии, напоминавшем легкое опьянение, вполне естественное, но абсолютно для них незнакомое и необъяснимое.

Это случилось в субботу. Дерек должен был присоединиться к судье на лондонском вокзале в понедельник днем, чтобы продолжить турне. Он ухитрился сделать так, чтобы провести с Шилой почти все воскресенье, а в те часы, когда не мог быть с ней, размышлял о ее совершенстве, ее очаровании и о том, как ему повезло, что они повстречались. О том, как провела эти часы Шила, можно судить только по ее удивительному и сокрушительному провалу на экзамене, случившемуся несколькими днями позже. В понедельник, по окончании отпуска, столь насыщенного эмоциями, словно Дерек провел его в пути, направляясь на Западный фронт, влюбленный нехотя вернулся в Лондон.

Увидев Хильду, стройную, элегантную, разговаривавшую с подобострастно глядевшим на нее охранником у дверей персонального судейского вагона, Дерек ощутил легкое, но безошибочно узнаваемое беспокойство. Он его тут же подавил, но воспоминание осталось, и вместе с ним – смутное чувство вины. Потому что в том состоянии, в каком он тогда пребывал (если допустить, что его состояние имело хоть какое‑то отношение к рассудку), вид Хильды, как и любой другой женщины, неизбежно провоцировал сравнение с предметом его обожания. И первый результат сравнения в данном случае граничил с предательством по отношению к Шиле – или, точнее сказать, к образу Шилы, который он старательно пестовал в своем воображении последние два дня. Он успел совершенно забыть, насколько привлекательна Хильда. Разумеется, она была старше Шилы – намного старше, если говорить честно. Их вообще нельзя было сравнивать. Но в то же время, если принимать во внимание выдержку и тактичность Хильды, спокойную уверенность ее поведения в любом окружении, Шила казалась чуточку слишком наивной, и ее восхитительному простодушию самую малость недоставало пикантности.

Сомнение исчезло почти так же быстро, как возникло, задолго до того, как разум Дерека успел его осознать. Спустя пять минут он поклялся себе, что сомнения никогда и не было. Однако оно все же не прошло бесследно. Глубоко запрятанное в подсознании, оно отныне напоминало о себе мгновениями раздражения, хотя возмещающая сила воображения накладывала на них слой за слоем пленительные черты, рождавшие в конце концов образ жемчужины человеческого совершенства – идеальной Шилы, чье воплощение в плоти и крови в положенный срок явит собой самую опасную соперницу Хильде.

Между тем источник этой душевной смуты и сам пребывал далеко не в покое. Если в глазах Дерека Хильда представала хладнокровной и безмятежной, то он преувеличивал ее самообладание больше, чем мог себе вообразить. На самом деле она провела выходные в смятении. Она вернулась домой из клуба, ободренная спокойной надежностью Моллета более, чем ожидала, но нашла судью, только что приехавшего из «Атенеума», в глубочайшей депрессии. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот высказывал весьма неблагоприятные перспективы будущих переговоров с поверенными Сибалда‑Смита. Вскоре судья поведал, что, как бы серьезно ни было то, что написано в письме, это еще самая малая из его неприятностей. Что по‑настоящему гнетет его, так это инцидент, случившийся сегодня в тихих покоях клуба. За чашкой чая он разговорился со старшим коллегой – судьей, человеком, чьей безграничной осведомленностью Барбер всегда восхищался и чьего острого языка втайне побаивался. В ходе обычной беседы, которая любому третьему лицу, присутствуй он при ней, показалась бы всего лишь дружеской заинтересованностью в делах Южного турне со стороны собеседника, тот ясно дал понять несчастному Барберу, что прекрасно знает обо всем, что произошло в Маркхэмптоне. Безжалостно, в своей мягкой, покровительственной манере, которой славился, мучитель влил в него яд по капле, закурил сигару и отбыл, оставив Барбера взбешенным и страшно напуганным.

– Кто‑то проболтался! – прорычал Барбер, рассказывая все это жене. – Несмотря на все принятые нами меры предосторожности, кто‑то все же проболтался!

– Да, это очевидно, – согласилась Хильда, быстро соображая, что инъекция деловитости с ее стороны будет лучшим противоядием в подавленном состоянии мужа. – В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Рано или поздно такие вещи неизбежно выходят наружу.

– Кто это мог быть? – продолжал Барбер. – Могу поклясться, что мальчик надежен. И Петтигрю из кожи вон лез, сам настаивая, чтобы все было сохранено в тайне… Конечно, полицейский офицер слишком молод и неопытен, но все же… Ты же не думаешь, что Петтигрю мог меня подставить, правда, Хильда? В конце концов, мы с ним такие старые друзья…

Хильда поджала губы.

– Нет, – сказала она. – Я не думаю, что он стал бы тебя подставлять. По‑моему, раз уж все вышло наружу, совсем не важно, кто за это ответствен. Но если тебе интересно, Уильям, с моей точки зрения, все абсолютно ясно. – Судья посмотрел на нее в изумлении. – Ты полностью упускаешь из виду, что в аварии участвовали две стороны, – раздраженно напомнила она. – И вероятнее всего, разговорился сам пострадавший и его друзья. У Салли Парсонс весьма обширный круг знакомых, и я ничуть не сомневаюсь, что она все им доложила.

Барбер в отчаянии вскинул руки.

– Теперь слух пойдет по Темплу, – простонал он. – По всему Темплу!

– Уильям! Возьми себя в руки. Пусть даже в Темпле все станет известно, что это существенно изменит? Ты должен помнить, что, если все удастся уладить без судебной тяжбы, история никогда не попадет на страницы газет, а это единственное, что имеет значение. Ты ведешь себя просто как ребенок!

От ее упрека к Барберу отчасти вернулось чувство собственного достоинства.

– Есть вещи куда более важные для человека моего положения, чем открытые обвинения в газетах, – сказал он. – Разве ты не понимаешь, Хильда, какой невыносимой станет для меня обстановка, когда мои коллеги начнут судачить на этот счет? Я не знаю пока, насколько далеко все зашло, но следует в любой момент ожидать, что лорд – главный судья пошлет за мной и предложит…

– Что предложит?

– Предложит подать в отставку.

– В отставку? – горячо подхватила Хильда. – Чушь! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто не может. И ничто.

– Кроме решения обеих палат парламента.

– Вот именно.

Но судью это не успокоило.

– Я этого не переживу, – сказал он. – Достаточно кому‑то направить запрос в палату, чтобы сделать мое положение безвыходным. И пострадаю не только я, все юридическое сообщество окажется…

Он содрогнулся от такой перспективы.

– И все это подводит нас к тому, – решительно перебила его Хильда, – что мы должны договориться с Сибалдом‑Смитом. Так это мы и так уже знаем. Если все замять, ни лорд – главный судья, ни кто бы то ни было другой не захотят поднимать скандал. А память на подобные вещи у людей очень короткая, сам знаешь, тем более что идет война и им есть о чем думать, кроме нас. Дай‑ка мне взглянуть на письмо Майкла.

Письмо, разумеется, оптимизма не внушало. Поверенные пострадавшего, говорилось в нем, не выказывают ни малейшей готовности умерить свои запросы. В конверт было вложено их письмо с требованием скорейшего ответа. Далее Майкл сообщал, что состоялся консилиум врачей, назначенный по согласию обеих сторон; заключение, подписанное доктором, выбранным судьей, было хуже, чем они опасались. Кроме ампутации мизинца, имело место повреждение мышц руки, которое в настоящий момент серьезно ограничивает ее подвижность, и этот дефект может остаться навсегда. В любом случае медикаментозное лечение будет длительным и дорогостоящим. Другое заключение, заключение известного музыканта, подкрепляло утверждение истца, что отсутствие пальца почти наверняка сведет его заработки как исполнителя к нулю, а ведь это не единственное полученное им увечье. В заключение Майкл просил дальнейших указаний.

Хильда с упавшим сердцем отложила письмо. Потом встала, зажгла сигарету и наполовину выкурила ее, прежде чем принять решение.

– Думаю, мне нужно поехать и поговорить с ним.

– Может, это самое лучшее, – поддержал ее муж. – Но в свете его письма, боюсь, он мало что еще может для нас сделать.

– Кто? Майкл? Я не его имела в виду, хотя и с ним я в любом случае повидаюсь. Я имела в виду – встретиться с Сибалдом‑Смитом.

– Хильда! Ты это не серьезно.

– Разумеется, серьезно.

– Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не можешь этого сделать.

– Почему нет?

– Ну, для начала ты не хуже меня знаешь, что, когда дело переходит в руки адвокатов, неприлично для любой из сторон действовать у них за спиной и…

– Плевать мне на приличия. Надо что‑то делать, и делать, по‑моему, нужно именно это. А если ты настаиваешь на соблюдении правил, то я не являюсь стороной в этом деле.

– Хильда, умоляю, дважды подумай, прежде чем сделать это. Подобное вмешательство третьего лица к добру не приведет – более того, может нанести непоправимый ущерб. Какова, по‑твоему, будет реакция совершенно постороннего человека…

– Он не совершенно посторонний.

– Ну да, допустим, он раз или два бывал в нашем доме, хотя лично я его не помню, но с практической точки зрения он посторонний.

– Когда‑то я неплохо знала Сибалда‑Смита, – задумчиво произнесла Хильда. – В какой‑то период времени даже очень неплохо.

Судья изумленно воззрился на нее, и шокирующее подозрение отразилось на его лице.

– О нет! Не настолько хорошо! – со смехом успокоила его Хильда и поцеловала в макушку. Потом села на скамеечку для ног у его кресла и улещивающим голосом сказала: – Ну что, будем считать, вопрос решен?

– Если ты к нему поедешь, – слабо воспротивился судья, – то это будет без моей санкции.

– И в случае необходимости ты сможешь от меня откреститься. Очень хорошо, на том и порешим. Теперь другой вопрос: какие условия мы можем ему предложить?

С этого момента разговор постепенно пошел вразнос, как часто бывает, когда речь заходит о деньгах. С оценки нынешнего финансового положения судьи он скатился на неприятную тему необходимости экономии в будущем. Хильда неожиданно продемонстрировала безропотность в том, что касалось ее собственных трат, но и непреклонность в том, что казалось ей неразумными запросами со стороны мужа. Постепенно, по мере того как разговор соскальзывал, что было неизбежно, в абсолютно бессмысленную для обсуждения сферу прошлого, он становился все более язвительным, а Хильда – все более крикливой. Что сталось с гигантскими гонорарами, которые он зарабатывал в последние годы своей адвокатской практики, когда обычный и добавочный подоходные налоги были ниже, чем сегодня, и не шли ни в какое сравнение с тем, какими они могут стать завтра? Хильда, у которой нервы были напряжены до предела после всех турбуленций дня, утратила свое обычное самообладание, когда ее муж снова вытащил на поверхность старые обвинения в экстравагантности. Вместо того чтобы пропустить их мимо ушей, она принялась сердито подсчитывать стоимость давно изношенных платьев и давно переваренных ужинов. Сначала она разразилась негодованием, потом стала пронзительно кричать в свою защиту, что каждое истраченное ею пенни было истрачено ради поддержания его репутации и известности, ради дальнейшего продвижения его карьеры, которой она преданно посвятила – она не верила своим ушам, слыша произносимые ею самой избитые клише, – лучшие годы своей жизни. Если бы не ее мудрость, он бы, как ему хорошо известно, никогда не занял того положения, какое занимает и которое из‑за его преступной беспечности оказалось теперь под угрозой. А если говорить об экстравагантности… Тут настал черед Барбера отразить атаку, которая, если честно признаться, зиждилась на весьма зыбком основании, поскольку его‑то вкусы всегда были как раз очень простыми.

Уязвленный ее несправедливостью, он сделал несколько ответных выпадов, которые, в свою очередь, были вопиюще несправедливы, и все закончилось достойной сожаления сценой, разрешившейся тем, что Хильда заливалась потоками сердитых слез, а судья бормотал извинения, и изначальный предмет ссоры полностью забылся.

На следующее утро мир был восстановлен, но проблема, послужившая причиной спора, ничуть не приблизилась к своему разрешению. Если Сибалд‑Смит не умерит своих требований, финансовое положение Барбера ждала катастрофа. А если Барбер не сможет эти требования удовлетворить и будет подан иск, он потерпит не только финансовую, но и профессиональную катастрофу. Единственная слабая надежда состояла в том, чтобы истец или его адвокаты вовремя осознали, что доводить дело до крайности не в их интересах, потому что лучше все же иметь должником судью Высокого суда, ухлопывающего весь свой доход на выплату разумной суммы в рассрочку, чем сломанного человека без зарплаты и перспектив. И как нехотя признал в конце концов судья, прямой контакт Хильды с Сибалдом‑Смитом, вероятно, был единственной возможностью склонить последнего к такому решению.

Хильда начала приводить свой план в действие без промедления, но сразу же столкнулась с препятствием. Как ей удалось выяснить, Сибалд‑Смит жил в своем загородном доме, куда она в тот же день позвонила. Однако поговорить с ним не удалось. На звонок ответила Салли Парсонс, и Хильда поспешно положила трубку, чтобы не выдать себя. Ни за что на свете она бы не рискнула говорить или встречаться с этой женщиной. В ее памяти моментально всплыли публичные унижения, коим она некогда подвергла ее и которые, в этом Хильда могла не сомневаться, Салли Парсонс ей не забыла. От этого воспоминания она даже невольно вздрогнула. Если, как следовало из писем адвокатов Сибалда‑Смита, он нацелился на месть, то не являлось ли это следствием ее влияния? Однако не все еще потеряно. Если удастся встретиться с ним наедине, вероятно, можно будет нейтрализовать это влияние и вырвать победу. Его дом находился неподалеку от Рэмплфорда, следующего города на маршруте турне, а Салли Парсонс никогда не могла выдержать деревенскую жизнь более двух дней кряду. Хильде наверняка удастся найти способ проникнуть туда – разумеется, если оставить судью без присмотра будет безопасно…

На время отодвинувшаяся было мысль о другой, более темной и таинственной угрозе, нависшей над ними, вернулась и встревожила ее с удвоенной силой. Она постаралась отогнать ее и снова подошла к телефону. На этот раз она позвонила в контору брата и назначила ему встречу на утро понедельника.

Майкл был младше сестры, хотя выглядел на несколько лет старше. Как и она, он был невысок ростом и темноволос, но в отличие от нее позволил себе растолстеть. Он обладал тонким умом и тактом, при желании мог быть исключительно обаятельным и умел пользоваться этими своими качествами без зазрения совести. На сей раз он решил быть откровенным.

– Хильда, твой важный муж попался, – сказал он. – Мы у них в руках, и они это знают.

– Незачем так злорадствовать по этому поводу, – упрекнула его сестра. – Как бы ты ни относился к Уильяму.

Майкл оставил ее реплику без комментариев.

– Что‑то необходимо предпринять, – продолжил он. – Уже пошли сплетни.

– Я знаю.

– Ну и что он предлагает?

– Я предлагаю поехать поговорить с Сибалдом‑Смитом, – ответила Хильда, сделав ударение на местоимении.

– Напрямую? Полагаю, он будет немного шокирован, но, вероятно, это действительно лучшее, что можно придумать. Когда ты намерена это сделать?

– Надеюсь, в течение двух ближайших дней.

– Поторопись, времени терять нельзя. А пока нужно ответить на их последнее письмо, иначе они вполне могут, не дождавшись ответа, подать иск.

– Я думала об этом, – согласилась Хильда. – Наверное, лучше всего просто сообщить им, что судья сейчас совершает выездное турне, и что ты снова свяжешься с ними, как только сможешь получить от него инструкции.

– Что ж, будем надеяться, это ненадолго удержит их. К счастью, их фирма славится своей нерасторопностью – может, в поле их зрения и не попадет тот факт, что у судьи был перерыв в несколько дней и он мог за эти дни дать все нужные указания. Вообще нам очень повезло, что они не слишком бдительны. Если бы я представлял в этом деле противную сторону, я бы сделал несколько намеков на ушко маркхэмптонской полиции.

– Какого рода?

– Какого рода? Да мне бы стоило только высказать предположение, что они затягивают слушания, безусловно, нарушая закон, и могут быть привлечены к судебной ответственности. Этого с лихвой хватило бы, чтобы они решительно изменили свое поведение. Заметь, возможность того, что они это еще сделают, никуда не исчезла. Риск сохраняется.

– Дай подумать, – сказала Хильда. – Согласно акту, слушания по делу об опасном вождении должны быть проведены не позднее чем через две недели после дорожного происшествия, если своевременно не сделано предупреждение об отсрочке – а в данном случае оно сделано не было. Так что с этой стороны опасности пока нет. Правда, остается открытым вопрос о возбуждении дела об управлении незастрахованным автомобилем. На это у них есть шесть месяцев, а при определенных обстоятельствах и больше.

Майкл усмехнулся.

– Молодец, старушка Хильда, – сказал он. – Ты всегда была лучшим из нас юристом. Я‑то совсем забыл о том, что ты сказала. Следовало бы проверить по справочникам, но я тебе верю.

– Можешь на меня положиться, – самодовольно сказала Хильда. – Меня всегда особо интересовала тема ограничения юридических действий в связи с истечением срока исковой давности, я ее специально изучала.

– И не зря. Какая же ты бесчеловечная скотинка, Хильда. Всегда была такой.

– По‑моему, нет ничего бесчеловечного в том, чтобы быть юристом.

– Есть, Хильда… Во всяком случае, для женщины. Вот скажи, ты поэтому вышла замуж за Уильяма – чтобы стать успешным юристом «по доверенности»?

– Ты всегда так груб со своими клиентами, Майкл?

– Боже правый! Разумеется, нет!

– Так вот, в настоящий момент я консультируюсь с тобой как со своим поверенным, а твой вопрос – из тех, ответ на который я должна была бы дать поверенному только в том случае, если бы затевала бракоразводный процесс, чего делать не собираюсь.

– Твоя взяла, – добродушно сдался Майкл. – Не сомневайся, я сделаю для вас с Уильямом все, что в моих силах. Я пошлю им такое письмо, как ты советуешь, а ты между тем дай мне знать, увенчается ли успехом твоя встреча с Сибалдом‑Смитом. И да поможет тебе Бог.

Хильда заметила на перроне Дерека и с улыбкой помахала ему рукой. От ее синяка к тому времени не осталось и следа – то ли он прошел, то ли был полностью скрыт под эффективным макияжем. Она казалась беззаботной и уверенной в себе, какими вправе быть красивые женщины, имеющие надежное положение в обществе. Спустя несколько минут Дерек поднялся в вагон и был встречен рукопожатием – более теплым, чем требовали приличия, достаточно теплым, чтобы напомнить ему о дружеском договоре конспирации, ранее заключенном между ними, но не более. Пять минут спустя человек в штатском на перроне повернулся спиной к тронувшемуся поезду, уносившему странное собрание человеческих существ, составлявших команду судьи, и вместе с ними еще более странную мешанину надежд и страхов, амбиций и озабоченности.

Глава 13

Дата добавления: 2015-05-06