На волоске

Около двух месяцев спустя Дерек шел вдоль южной стороны Стрэнда в восточном направлении. Поравнявшись с Домом правосудия[38], он заметил Петтигрю, в сопровождении своего секретаря переходившего улицу. Петтигрю сделал ему знак рукой и через секунду уже стоял на тротуаре рядом.

Это была их первая встреча после осеннего турне, и каждый оглядывал другого, словно желая понять, как прожил его визави минувший период, который теперь уже почти сравнялся по длительности с тем, который они провели вместе. Петтигрю остался доволен увиденным. Дерек выглядел повзрослевшим и более уверенным в себе. На его лице появились незнакомые черты, свидетельствовавшие о долгих часах упорной работы, но в то же время он казался сейчас определенно более счастливым, чем тогда, когда плясал вокруг Брадобрея. Дерек со своей стороны заметил, что Петтигрю чрезвычайно доволен собой. В его походке появилась некая гарцующая легкость, которая подчеркивалась поведением его секретаря: тот широко улыбался из‑за огромной тяжелой кипы бумаг и полудюжины связанных бечевкой книг.

– Ну, – сказал Петтигрю после того, как они обменялись приветствиями, – и чем вы теперь занимаетесь? На какие сферы перенесли свой идеализм?

– Я работаю, – гордо ответил Дерек.

– Так я и понял по вашему почти агрессивно важному виду. И что это за работа? Наверняка вы украшаете собой какое‑то министерство. Я всегда знал, что вы рождены писать короткие остроумные замечания на официальных бумагах.

– Я работаю в министерстве контрактов, – пояснил Дерек.

– Ну слава Богу, а то я уж испугался, что вы скажете – в министерстве информации. А что вы делаете здесь?

Дерек объяснил, что идет обедать.

– Мой офис находится поблизости, за углом, – сказал он. – А поскольку я еще плохо знаю этот район, то решил прогуляться и попробовать зайти в…

Он назвал заведение, которое журналисты любят именовать в печати «знаменитой гостиницей», а на практике тщательно стараются обходить стороной.

– Ну и местечко вы выбрали! – воскликнул Петтигрю. – Дорогой друг, совершенно очевидно, что вы и впрямь незнакомы с этой частью Лондона. Это же притон под прикрытием, самый настоящий притон! Еще до войны даже до американцев это дошло. Нет, я не могу этого допустить. Мы должны отпраздновать вашу новую должность совместным обедом, я приглашаю.

– Это очень любезно с вашей стороны, – начал было Дерек, – но…

– Не хочу слушать никаких отказов. Вам что, всегда надо силой навязывать гостеприимство? К тому же это будет двойной праздник. У меня тоже есть повод для небольшого торжества, пусть и эфемерного. Сегодня утром, – сообщил он, проводя Дерека под старинной кирпичной аркой, – мне удалось побить Хильду.

– Побить Хильду?

– Именно. В апелляционном суде. Вы наверняка помните то злополучное дело, которое рассматривалось во время саутингтонских ассизов. Говоря между нами и этой колонной[39](которая, кстати, сооружена не Кристофером Реном, как скажет вам любой путеводитель, а Джеймсом Гиббом), Хильдин приговор, оглашенный тогда Папой Уильямом, был абсолютно справедлив, но я ухитрился убедить их светлостей судей в обратном. Вот так.

Дерек никогда прежде не бывал в Темпле.[40]Он, как и все туристы, глазел на выдержанные в мягких тонах безмятежные здания иннов, населенные призраками прославленных мертвецов, и на внутренние дворики, которым через год предстояло превратиться в уродливые завалы обугленной древесины и кирпичной пыли. После обеда под знаменитыми резными стропилами холла Внешнего инна он принял предложение Петтигрю совершить послеобеденный моцион, и они дважды обошли еще не оскверненный тогда бомбежкой сад, спускавшийся к реке. Очарование окружающей обстановки, приятный спутник и отменная еда – все это, вместе взятое, развязало ему язык, и, прежде чем они завершили первый круг, он открыл Петтигрю причину (кроме новой работы), по которой был особо доволен жизнью в тот момент.

Петтигрю искренне порадовался за него.

– Помолвлен! – воскликнул он. – И помолвлен, и нашел работу! Воистину вы ничего не делаете наполовину. Примите мои поздравления! Вы должны мне о ней рассказать.

Что Дерек, запинаясь, но с соответствующим энтузиазмом и сделал.

– Восхитительно, восхитительно! – восклицал Петтигрю в коротких паузах, по мере того как постепенно вырисовывался портрет, разумеется, несовершенный, серафима в женском обличье. – Восхитительно! И тем не менее… – Он внезапно остановился и пристально посмотрел на своего спутника. – Возможно, я ошибаюсь, но вы не выглядите таким ликующим, каким должны были бы быть в подобных обстоятельствах. Какая‑то забота омрачает ваше чело. Это бумажная работа в министерстве так уж обременительна? Или какие‑то другие загвоздки имеются?

Дерек, одновременно и огорченный тем, что выдал себя, и обрадованный тем, что есть с кем поделиться своими тревогами, признал, что «загвоздка» действительно есть.

– Это не имеет отношения непосредственно к Шиле, – поспешил объяснить он. – Дело в ее отце. Видите ли, у него довольно серьезные неприятности. С полицией.

Петтигрю сочувственно цокнул языком.

– Да, такие вещи не облегчают отношений и в собственной семье, – заметил он.

– Конечно. Хотя мама воспринимает все с исключительным пониманием. В любом случае это вовсе не нечто порочащее или такое уж серьезное, но он сбил машиной человека…

– Так‑так! Как мы знаем, такое случается, даже с судьями.

– Да. Но этот случай хуже, потому что сбитый человек впоследствии умер, и отца Шилы собираются судить за убийство.

– Не повезло, очень не повезло. Но вы не отчаивайтесь. Тут существует множество лазеек. Любой юрист скажет вам, что процент обвинительных приговоров по делам о дорожных происшествиях со смертельным исходом ниже, чем по любым другим. Кроме того, в военное время присяжные ценят человеческую жизнь не так высоко, как в мирное. И кто бросит в них камень? Тем не менее дело неприятное, примите мое сочувствие. Кстати, о дорожных происшествиях, – продолжил он, будто хотел поскорее сменить тему, – с вами никто не связывался по маркхэмптонскому делу?

– Да, – ответил Дерек, – я получил письмо от каких‑то Фарадеев или как их там и ответил им, что не желаю иметь к этому никакого отношения.

– Напрасно. Вас просто вызовут в суд повесткой. Последуйте моему примеру и дайте одинаковые показания обеим сторонам. Но помяните мое слово: до суда это дело никогда не дойдет. Его наверняка уладят pro bono publico.[41]

Дерек сердито вспыхнул.

– Это неправильно, – пробормотал он.

– Что неправильно?

– Что отца Шилы будут судить, а этот человек выйдет сухим из воды только потому, что…

– Милый друг, мы с вами это уже обсуждали, помните? Не давайте воли своему идеализму, а то бог знает, какие контракты вы санкционируете в своем министерстве. Кроме того, не забывайте, что подобные вещи – палка о двух концах. Я бы не поручился, что Брадобрею предстоят менее тяжелые времена, чем вашему будущему тестю. Пусть это вас утешит. По Темплу ходят слухи… впрочем, об этом мы поговорим в следующий раз. Вижу, что вам не терпится вернуться к своим делам. А мне надо возвращаться в свою контору. После сегодняшнего утреннего чуда может случиться все, что угодно. Меня не удивит даже, если мне позвонит какой‑нибудь новый клиент.

Петтигрю был прав. Переживания обычного человека, ожидающего обвинения, даже весьма серьезного свойства, в уголовном суде, наверное, редко достигают такой остроты, как переживания Барбера в ожидании гражданского иска за правонарушение в результате небрежного вождения. На самом деле иск еще не был предъявлен. Всеми возможными способами Хильде, которой Барбер, сломленный своими страданиями, полностью доверил ведение этого дела, удавалось пока отсрочивать злосчастный день. Выдвигая все новые предложения и контрпредложения, используя любое средство затянуть и выиграть время, они с братом умудрялись держать дело в подвешенном состоянии месяц за месяцем. Безусловно, это была превосходная тактика проволочек, проводившаяся в жизнь с завидным умением и упорством, но она давала всего лишь отсрочку, не более. Барбер прекрасно понимал, что вся эта борьба все равно окончится одним из двух единственно возможных результатов: либо громким скандалом в суде – либо мировым соглашением, которое его полностью разорит.

Как только завершилось турне, серия угроз и неприятных происшествий, которые преследовали его, внезапно оборвалась. Всегда безразличный к своей безопасности, он определенно сожалел о нынешней бессобытийности жизни. Вероятно, именно поэтому он твердо настоял на отзыве двух агентов Скотленд‑Ярда, которые в течение нескольких первых недель по возвращении из турне нарочито‑неотступно следовали за ним по пятам, сопровождая в суд и обратно. Это было излишне. Никто, судя по всему, больше не собирался угрожать его жизни, и он, оставленный в покое, продолжал безо всякой радости исполнять свои профессиональные обязанности, становясь все более ожесточенным и замкнутым.

Тем временем, по мере того как суровая зима уступала место прекрасной, но исполненной мучительных ожиданий весне 1940 года, он начинал все более ясно отдавать себе отчет в том, что слухи о его злоключениях распространяются шире и шире. С момента памятной встречи с коллегой‑судьей в «Атенеуме» никто не сказал в его присутствии ни слова, которое хотя бы отдаленно намекало на это дело, но обострившимися вследствие стресса нервами он ощущал, что все вокруг все знают. Он видел смущение своих высокопоставленных коллег по инну, когда присоединялся к ним во время обеденного застолья. Он был уверен, что последний швейцар в суде смотрит на него особенным взглядом. Его новый секретарь – кстати, Барберу неожиданно трудно оказалось найти замену Бимишу – выказывал ему меньшее, чем положено, уважение, словно знал, что служит на тонущем корабле. А время от времени, проходя через Темпл, он боковым зрением замечал Бимиша, который, без сомнения, шастал там в поисках работы, но одновременно активно распространял ядовитые сплетни среди своих бывших коллег.

Сплетни тем не менее, как бы быстро ни распространялись, не сразу доходят до официальных кругов. А возможно, те, кто в этих кругах вращается, предпочитают не замечать их до тех пор, пока они не получат подтверждения в ходе осторожного расследования. Так или иначе, только за неделю до окончания судебной сессии Барбер узнал, что его бесчестье перешагнуло стадию сплетен и озаботило очень важных лиц. Он всегда знал, что рано или поздно это случится, но это не предотвратило шока, который он испытал, когда некое очень высокопоставленное в юридическом мире лицо призвало его к себе и тактично поставило вопрос об отставке.

Лицо вело себя чрезвычайно деликатно и всячески старалось смягчить удар. Оно несколько раз коснулось здоровья Барбера, и впрямь заметно пошатнувшегося вследствие нервного напряжения, в котором он жил последние несколько месяцев. Тем не менее лицо ясно дало понять подтекст разговора: человек в положении Барбера не должен оставаться судьей. Если это неприятное дело может быть улажено быстро и окончательно – то прекрасно, скандал еще можно погасить и предать забвению, прежде чем общественное доверие и доверие юридической администрации не утрачено безвозвратно. Но если дело будет заведено или просочится в прессу, что ж, тогда лицо за последствия не отвечает. В целом лицо, оказавшееся на удивление хорошо осведомленным, считало шансы на немедленное достижение мировой призрачными. Не лучше ли уйти в отставку сразу, пока гниль не успела расползтись дальше? Барбер, конечно же, должен рассмотреть этот вопрос с точки зрения интересов судейского сообщества, а точнее, с точки зрения интересов всего британского правосудия…

Несчастный Барбер поймал себя на том, что униженно умоляет об отсрочке решения. Он не может уйти в отставку сейчас, в разгар судебной сессии. Сделать это, убеждал он, все равно что признать себя виновным в неправомерном поведении. Это как раз и вызовет скандал, которого все так хотят избежать. Кроме того, он не теряет надежды найти компромисс со своими оппонентами – в сущности, он уверен, что сумеет уладить дело миром в довольно короткий срок. В любом случае ему нужно время, чтобы подумать…

Лицо, продолжая проявлять деликатность, заверило, что не имеет ни малейшего намерения оказывать давление на Барбера.

– Более того, – отметило лицо, – по закону я не имею права это делать. Но в то же время…

В конце концов сошлись на следующем. Поскольку иск пока не подан и официально Барбер не является ответчиком, то – если положение не достигнет той точки, когда станет очевидной невозможность быстро уладить дело, – он может оставаться на своем посту до окончания летней сессии. Если удастся закрыть и бесповоротно похоронить дело Сибалда‑Смита, тогда прошения Барбера об отставке будут ожидать во время следующих после нее судебных каникул.

«Они не могут заставить тебя уйти в отставку!» – звучали у него в голове слова Хильды, пока он возвращался домой. Так ли? Вероятно – если быть таким же упорным и неукротимым, как Хильда. Едва волоча ноги по ступенькам и входя в дом, он не впервой пожалел, что не обладает ее витальностью и безразличием к чему бы то ни было, кроме собственных амбиций и благополучия. Он же в душе не сомневался, что «они могут». Что там конституционные гарантии, Билль о правах и милая сердцу неприкосновенность его положения против них, тех, чье оружие – непобедимое давление общественного мнения и неписаные законы, которым следовали и он, и его предшественники и которые они сами нарушали на свою погибель?

Он в одиночестве поужинал, погруженный в уныние, которое чем дальше, тем больше усугублялось. Хильда, как назло, уехала на один день. Она отправилась за город, чтобы присутствовать на свадьбе дочери своего брата, а также, как он догадывался, чтобы еще раз обсудить с Майклом планы умиротворения несговорчивого врага. Дом казался холодным и притихшим. Барбер выпил две рюмки портвейна, посмотрел на графин и решил, что в нем осталось содержимого всего на еще одну, так что нет смысла беречь такое малое количество. Оказалось, он недооценил остаток более чем наполовину, но все равно прикончил его. Эффект от выпивки выразился в том, что его депрессия лишь усилилась. Он долго сидел, уставившись на догорающие в камине угольки и размышляя о будущем. Впрочем, какое будущее могло быть у экс‑судьи Высокого суда, ушедшего в отставку под давлением сомнительных обстоятельств? Когда Сибалд‑Смит оттяпает у него свой кусок, на что он будет жить? Высокое лицо ясно дало понять, что при сложившихся обстоятельствах нечего и думать обращаться в казначейство с просьбой назначить пенсию после всего пяти лет службы. Возможно, все сложилось бы по‑другому, будь он популярным, как бедный старик Беттерсби, а не просто хорошим судьей. «А я ведь хороший судья, – с сердитым вызовом убеждал себя Барбер, – в десять раз способнее Беттерсби. Никто не смеет этого отрицать». И вот из‑за какого‑то смехотворного инцидента, который мог произойти со всяким, его карьера готова рухнуть, и он, возможно, умрет с голоду, а всем будет на это наплевать. Лицемеры! – мысленно воскликнул он в сердцах, обращаясь ко всему юридическому сословию – от лица до последнего клерка в Темпле.

Вспышка гнева погасла, и вслед за ней наступило еще более глубокое уныние. «Это конец, – повторял он себе снова и снова. – Это конец». Продолжая сидеть перед камином, он уже ни о чем не думал – просто страдал; в голове не было никаких мыслей, кроме мысли о том, что мир рушится. А потом вдруг он понял, что надо делать.

В последний момент Хильда решила не оставаться на ночь и объявила, что интуиция подсказывает ей: надо возвращаться домой. Никто, разумеется, не мог опровергнуть ее утверждения, но можно было предположить, что в данном случае интуицию подпитывала острая неприязнь к одной из родственниц, которая тоже была приглашена на свадьбу и которой отвели лучшую из свободных спален. Так или иначе, Хильда покинула дом брата сразу же после ужина и успела на последний лондонский поезд. На вокзале она не без труда нашла такси и добралась до дома только около полуночи. К ее удивлению, в гостиной все еще горел свет. Войдя, она нашла мужа в кресле, без сознания. Рядом на полу стоял пустой стакан, а на столе лежало два написанных им собственноручно письма. Одно было адресовано ей, другое – коронеру.[42]

Врач, который после долгой задержки, чуть не сведшей Хильду с ума, все же наконец прибыл, впоследствии утверждал, что только быстрота ее реакции и присутствие духа позволили спасти жизнь ее мужу. К тому времени, когда он появился, все, что может сделать непрофессионал, опираясь лишь на сохранившиеся в памяти сведения из учебника первой медицинской помощи, было сделано. Барбер чудом избежал смерти. В течение получаса Хильда непрерывно делала ему искусственное дыхание, и к тому времени, когда он начал проявлять слабые признаки жизни, сама физически была на грани обморока. Но, даже поняв, что победа одержана, она не потеряла голову. Бледная, но спокойная, она помогала доктору недрогнувшей рукой профессиональной медсестры, а когда все осталось позади, с полным самообладанием толково изложила ему правдоподобную историю того, что, по ее мнению, случилось. Ее муж плохо спал и привык принимать снотворное. Из‑за близорукости он уже не раз неправильно прочитывал назначения, написанные на бутылочках с лекарствами. Очевидно, в данном случае он тоже по ошибке принял слишком большую дозу. Доктор не согласен?

Доктор, впечатленный еще больше, чем прежде, ото всей души согласился. Тем не менее, прежде чем на следующее утро навестить выздоравливающего пациента, он счел своим долгом сообщить о происшествии в местный полицейский участок. Это был старый врач‑пенсионер, которого в связи с войной пригласили заменить призванных в армию более молодых врачей, но голову на плечах он имел и краешком глаза заметил адресованное коронеру письмо, которое Хильда неосмотрительно оставила на столе в гостиной.

Глава 21

Дата добавления: 2015-05-06