О зависимости модернизациоиных рисков от знания 1 страница

Риски, как и богатства, являются предметом распределения; те и другие создают ситуации — ситуации риска и классовые ситуации. Но тут и там речь идет о совершенно ином продукте и ином спор­ном предмете распределения. В случае с общественными благами речь идет о товарах, доходах, шансах получить образование, иму­ществе и т. д. как о вещах, которые люди стремятся получить. На­против, риски являются сопутствующим продуктом модернизации и производятся в таком изобилии, что их желательно предотвра­щать, т. е. их нужно или устранять, или отрицать, переосмысли­вать. Позитивной логике присвоения, стало быть, противостоит не­гативная логика отторжения, предотвращения, устранения, переосмысления.

Если доход, образование и т. д. являются для отдельного чело­века потребляемыми, познаваемыми на опыте благами, то о суще­ствовании и распределении опасностей и рисков можно узнать только на основании аргументов. То, что наносит вред здоровью и разрушает природу, часто недоступно чувственному восприятию, и даже там, где это лежит на поверхности, для «объективной» кон­статации опасности требуется специальное заключение экспер­тов. Многие из рисков нового типа (радиационное или химичес­кое заражение, вредные вещества в пище, цивилизационные болезни) абсолютно не поддаются непосредственному чувствен­ному восприятию человека. На передний план все больше и боль­ше выдвигаются опасности, которых люди, им подверженные, часто не видят и не ощущают, опасности, которые скажутся уже

не при жизни самих этих людей, а на их потомках, в любом слу­чае такие опасности, для обнаружения и интерпретации которых нужны «воспринимающие органы» науки — теории, эксперименты, измерительные инструменты. Парадигмой этих опасностей явля­ются изменяющие генетическую структуру последствия радиоак­тивности, которые, как показала авария ядерного реактора в Харисбурге, хотя и не ощущаются пострадавшими, но, создавая чудовищные нервные нагрузки, ставят их в полную зависимость от. мнений, ошибок и разногласий экспертов.

Мысленное соединение разобщенного: догадки о причинной связи

Разумеется, этой зависимости от знаний и невидимости цивилизационных ситуаций риска недостаточно для их понятийного определения; в них уже содержатся новые компоненты. Конста­тации рисков никогда не сводятся к простым констатациям фак­тов. В них конститутивно присутствует как теоретическая, так и нормативная составляющая. Обнаружение «опасной концентра­ции свинца у детей» или «пестицидов в материнском молоке» - еще не цивилизационная ситуация риска, как и концентрация нитратов в реках или серного ангидрида в воздухе. Нужно объяс­нить причины, показать, что это продукт индустриального спо­соба производства, побочное следствие модернизации. В соци­ально признанных рисках, таким образом, предполагаются инстанции и действующие лица модернизационного процесса со всеми их местными интересами и зависимостями; они поставле­ны в прямую причинно-следственную взаимосвязь с вредными явлениями и угрозами, полностью отделенными от этого процес­са в социальном, содержательном, пространственном и времен­ном отношениях. Женщина, которая в своей трехкомнатной квар­тире в пригородном районе кормит грудью своего трехмесячного малыша, имеет, следовательно, прямое отношение к химической промышленности, выпускающей защитные средства для расте­ний, к крестьянам, вынужденным в соответствии с аграрной по­литикой общего рынка производить специализированную массо­вую продукцию и чрезмерно удобрять почву, и т. д. Во многом остается неясно, в каком радиусе можно и должно вести поиск по­бочных воздействий. Даже в мясе антарктических пингвинов не­давно была обнаружена повышенная доза ДДТ.

Эти примеры можно толковать двояко: во-первых, в том смысле, что модернизационные риски имеют одновременно как специфически местные, так и неспецифически универсальные проявления; во -вторых, как доказательства того, насколько неожи­данны и непредвиденны скрытые пути их вредных воздействий. Таким образом, то, что было разъединено в содержательном и материальном, временном и пространственном отношениях, в модернизационных рисках обнаруживает причинно-следствен­ную взаимосвязь и тем самым ставится в контекст социальной и правовой ответственности. Однако, как известно по крайней мере со времен Хьюма, догадки о причинной связи принципи­ально не поддаются восприятию. Они представляют собой тео­рию. Их нужно домысливать, предполагать, что это так и есть, в них нужно верить. В этом смысле риски тоже невидимы. Пред­полагаемая причинность всегда остается более или менее сомни­тельной и предварительной. В этом смысле и применительно к обыденному сознанию риска речь идет о теоретическом и тем самым онаученном сознании.

Имплицитная этика

Но и этой каузальной связи того, что разделено институцио­нально, недостаточно. Испытание риском предполагает норма­тивный горизонт утраченной уверенности, нарушенного дове­рия. Даже там, где риски фигурируют в виде цифр и формул, они остаются связанны с определенной территорией, остаются мате­матическими сгустками нарушенных представлений о достойной человека жизни. В них требуется поверить, испытать их на соб­ственном опыте в таком виде невозможно. В этом смысле рис­ки являют собой объективно представленные негативные обра­зы утопий, в которых гуманное или то, что от него осталось, консервируется и заново оживает в модернизационном процес­се. Этот невидимый нормативный горизонт, где становится на­глядным только сомнительный характер рисков, нельзя устра­нить ни математическим, ни экспериментальным путем. За всеми рассмотрениями, по существу, рано или поздно встает воп­рос о приемлемости, т. е. старый и вечно новый вопрос о том, как мы хотим жить. Заслуживает ли сохранения человеческое в че­ловеке и природное в природе и что это такое? Получающие все более широкое распространение разговоры о «катастрофе» в этом смысле суть утрированное, доведенное до крайности, при­нявшее форму делового спора выражение того, что такое разви­тие нежелательно.

Эти старые и вечно новые вопросы о том, что есть человек и как мы относимся к природе, могут попеременно вставать в по­вседневной жизни, в политике, в науке. На высокой стадии раз­вития цивилизации они включаются в повестку дня в первооче­редном порядке, в том числе и прежде всего там, где они до поры до времени выступают как бы в шапке-невидимке математичес­ких формул и методологических контроверз. Констатации рис­ков есть та форма, в которой этика, а вместе с ней философия, культура, политика снова занимают свое место в центрах модер­низации — в экономике, естественных науках, технических дис­циплинах. Констатации рисков — это еще не признанный, нераз­витый симбиоз естественных и гуманитарных наук, обыденной рациональности и рациональности экспертов, интереса и факта. Одновременно они ни то ни другое в отдельности. Они то и дру­гое вместе, причем в новой форме. Их уже нельзя развивать и фиксировать изолированно, в соответствии с собственными стандартами рациональности. Они предполагают взаимодей­ствие поверх переживающих серьезные трудности научных дис­циплин, общественных групп и предприятий, взаимодействие над управлением и политикой или, что вероятнее, они распада­ются на противоречивые дефиниции, на борьбу дефиниций.

Научная и социальная рациональность

Существенный и чреватый последствиями вывод заключается в следующем: в определениях риска нарушается монополия науки на рациональность. Существуют конкурирующие, конфликтные претензии, интересы и точки зрения различных участников мо­дернизации и групп пострадавших, которые в дефинициях риска поневоле должны рассматриваться в единстве — как причина и следствие, виновник и пострадавший. Надо признать, многие уче­ные берутся за дело со всем пылом и пафосом своей деловой ра­циональности, их профессиональные усилия возрастают пропор­ционально растущему политическому содержанию ихдефиниций. Но по самой сути своей работы они зависят от социальных и потому как бы заранее заданных ожиданий и оценок: где и как прово­дить границу между уже учтенными и более не поддающимися учету вредными воздействиями? Насколько компромиссны при­нятые при этом масштабы? Нужно ли мириться с возможностью экологической катастрофы ради удовлетворения экономических интересов? Что необходимо предпринять, в чем заключается не­обходимость мнимая и необходимость, чреватая изменениями? Претензии научной рациональности на объективное выяснение уровня риска в опасных ситуациях постоянно противоречат сами себе: они основываются на карточном домике спекулятивных пред­положений и колеблются исключительно в пределах вероятност­ных высказываний; содержащиеся в них прогнозы безопасности не могут быть опровергнуты даже реально происходящими авари­ями. Кроме того, чтобы вообще осмысленно говорить о рисках, нужно занять определенную оценочную позицию. Констатации риска базируются на математических возможностях обществен­ных интересах прежде всего там, где они могут уверенно заявить о себе благодаря техническим средствам. Занимаясь цивилизационными рисками, наука всегда покидала почву эксперименталь­ной логики и вступала в полигамный брак с экономикой, полити­кой и этикой или, говоря точнее, она сожительствует с ними «без официального оформления отношений».

Это скрытое чужое предписание в исследовании рисков пре­вращается в проблему там, где ученые все еще выступают с моно­польными претензиями на рациональность. Исследования надеж­ности реакторов ограничиваются оценкой определенных рисков, поддающихся количественному анализу на примере вероятных аварий. Размеры риска с самого начала сводятся к проблеме тех­нической управляемости. Напротив, широкие слои населения и противников атомной энергетики волнует в первую очередь по­тенциал катастроф, заключенный в ядре. Даже считающаяся нич­тожной вероятность аварии становится слишком высока там, где авария означает уничтожение. Кроме того, в публичных дискус­сиях играют роль такие особенности риска, какие учеными вовсе не исследуются, например распространение атомного оружия, противоречие между человеческим организмом (ошибки, несос­тоятельность) и безопасностью, долгосрочность и необратимость принятых технологических решений, ставящих под угрозу жизнь следующих поколений. Иными словами, в дискуссиях о рисках обнажаются трещины и разрывы между научной и социальной рациональностью в обращении с цивилизационными потенциа­лами риска. Спорят, не слушая друг друга. Одна сторона ставит вопросы, на которые другая не дает ответа, эта другая сторона от­вечает на вопросы, не затрагивающие сути того, о чем ее спраши­вают и что порождает страхи.

Научная и социальная рациональность разделены пополам, но в то же время остаются в зависимости друг от друга, так как соеди­нены множеством нитей. Строго говоря, даже различать их стано­вится все труднее. Научные занятия рисками индустриального развития в той же мере соотнесены с социальными ожиданиями и оценочными горизонтами, в какой социальная полемика и вос­приятие рисков, в свою очередь, зависят от научных аргументов. Исследование рисков идет чуть ли не застенчиво, вслед вопросам, задаваемым «врагами техники», которых оно призвано обуздать, благодаря чему в последние годы на его долю выпало невиданное материальное поощрение. Публичная критика и общественная обеспокоенность черпают силы из диалектического противосто­яния экспертизы и контрэкспертизы. Без научных аргументов они глухи, более того, они часто не в состоянии воспринимать в боль­шинстве случаев «невидимый» объект и процесс своей критики и своих страхов. Несколько изменив известное высказывание, мож­но утверждать: научный рационализм без социального пуст, со­циальный без научного — слеп.

Тем самым мы отнюдь не рисуем картину всеобщей гармонии. Наоборот: речь идет о конкурирующих, конфликтных, борющих­ся за свое влияние претензиях. Тут и там во главу угла ставятся раз­ные цели, варьируются разные подходы, устанавливаются разные константы. Если там преимущество отдается способам промыш­ленного производства, то здесь акцент ставится на технологичес­ком устранении вероятных аварий и т. д.

Многообразие дефиниций: все больше рисков

Теоретическим и ценностным содержанием рисков обуслов­лены новые компоненты: поддающаяся наблюдению плюрализация конфликтов и многообразие определений цивилизационных рис­ков. Происходит, так сказать, перепроизводство рисков, которые частично ставят под сомнение, частично дополняют друг друга, частично взаимно понижают свой уровень. Каждая заинтересо­ванная точка зрения пытается защитить себя с помощью опреде­лений риска и таким образом вытеснить риски, угрожающие ее кошельку. Угрозы почве, растениям, воздуху, воде и животному миру в этой борьбе всех против всех за такое определение риска, которое принесло бы наибольшую выгоду, занимают особое ме­сто, так как они ставят на обсуждение вопросы всеобщего блага и выражают интересы тех, кто не может заявить о них сам (быть может, людей образумило бы только введение активного и пас­сивного избирательного права для травинок и дождевых червей). Для соотнесенности рисков с материальными интересами и цен­ностями плюрализация очевидна: значимость, неотложность и существование рисков колеблются в зависимости от многообра­зия интересов и оценок. Куда менее очевидно воздействие плюрализации на содержательную интерпретацию рисков. Причинная связь, возникающая в рисках между актуальными и потенциальными вредными воздействиями и системой про­мышленного производства, открывает пути для бесконечного множества отдельных интерпретаций. В сущности говоря, по крайней мере в опытном порядке можно поставить во взаимосвязь все со всем — при условии сохранения основной модели: модер­низация как причина, ущерб как побочное следствие. Многое не подтвердится. Но и то, что подтвердилось, должно будет отстаи­вать себя в борьбе с постоянно возникающими сомнениями. Од­нако существенно то, что даже при необозримом множестве воз­можностей интерпретации снова и снова будут ставиться во взаимосвязь друг с другом отдельные предпосылки. Возьмем, к примеру, умирание лесов. Пока причиной и виновниками этого считались короеды, белки или соответствующие лесничества, речь шла не о «рисках модернизации», а о халатности работников лес­ного хозяйства или о прожорливости животных.

Совершенно иные причины и виновники обнаруживаются тог­да, когда преодолевается эта типично локальная ложная диагнос­тика, и умирание лесов осознается и признается как следствие ин­дустриализации. Только тогда это становится долгосрочной, системно обусловленной проблемой, которую нельзя устранить на местном уровне, которая требует политических решений. Если новая точка зрения получила право на существование, открыва­ется бесконечное множество новых возможностей. Что навязывает нам вместе с опаданием листьев вечную и последнюю осень — сер­ный ангидрид, азот со своими фотоокислителями, углеводорода­ми и прочими сегодня абсолютно неизвестными нам веществами? Сами по себе химические формулы конечно важны. Вслед за ними под обстрел общественной критики подпадают фирмы, отрасли промышленности и науки, научные и профессиональные группы. Ибо всякая социально признанная «причина» оказывается под массивным прессом воздействия, а вместе с этой причиной кри­тикуется и система действий, в которой она возникает. Даже если это общественное давление встречает сопротивление и отражает­ся, падает сбыт, обрушиваются рынки, приходится заново завое­вывать и закреплять «доверие» потребителей с помощью широко­масштабных и дорогостоящих рекламных акций. Может ли автомобиль считаться «загрязнителем природы» и «губителем ле­сов»? Или же необходимо встроить наконец в работающие на угле электростанции высококачественные, созданные на высшем тех­нологическом уровне приспособления по удалению серы и азота? Но разве это поможет, если вредные вещества, убивающие леса,

доставляются к нам без всяких транспортных расходов ветрами из фабричных и выхлопных труб соседних с нами стран?

Везде, куда в поисках причин падает луч прожектора, вспы­хивает огонь, и наскоро сколоченной и кое-как оснащенной «по­жарной команде» приходится гасить его мощной струёй контр­интерпретации, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Кто вдруг обнаруживает, что пригвожден к позорному столбу эколо­гически опасного производства, тот с помощью мало-помалу институализированной производством «контрнауки» всячески пы­тается опровергнуть аргументы, поставившие его к позорному столбу, и называет другие причины и других виновников. Кар­тина усложняется. Центральную роль начинает играть доступ к средствам информации. Неуверенность внутри промышленно­го производства усиливается: никто не знает, кого в следующий раз предадут анафеме экологической морали. Условием делово­го успеха становятся убедительные или, по крайней мере, при­емлемые для общественного мнения аргументы. Манипуляторы общественного мнения, «сколачиватели аргументов» получают свой производственный шанс.

Причинные цепи и непрерывный процесс нанесения ущерба

Необходимо еще раз подчеркнуть: все эти воздействия насту­пают совершенно независимо от того, насколько убедительными представляются предлагаемые причинные интерпретации с той или иной научной точки зрения. Часто даже внутри науки и соот­ветствующих дисциплин мнения на сей счет сильно расходятся. Социальное воздействие определений риска, таким образом, не зависит от их научной состоятельности.

Многообразие интерпретаций имеет свое основание в самой логике модернизационных рисков. В конечном счете здесь пред­принимается попытка поставить вредные воздействия во взаимо­связь с почти не поддающимися изолированному рассмотрению единичными факторами в комплексной системе индустриального способа производства. Системной взаимозависимости высокоспе­циализированных агентов модернизации в экономике, сельском хозяйстве, юриспруденции и политике соответствует отсутствие поддающихся изолированному рассмотрению единичных причин и ответственности. Заражает почву сельское хозяйство или же фермеры только самое слабое звено в цепи кругового процесса вредных взаимодействий? А может, они всего лишь несамостоя­тельные и подчиненные рынки сбыта для кормов и удобрений, которые производит химическая промышленность, и приложить усилия для предусмотрительного обеззараживания почвы нужно в этом направлении? Власти уже давно могли бы запретить или строго ограничить выпуск яд овитой продукции. Однако они это­го не делают. Напротив, с благословения науки они непрерывно выдают охранные грамоты на производство «безопасных» ядови­тых продуктов, которые все больше и больше действуют нам не на одни только нервы. Значит ли это, что собака зарыта в джунглях властей, науки и политики? Но ведь, в конце концов, не они об­рабатывают землю. Следовательно, виноваты крестьяне? Но они зажаты в тисках общего рынка, должны интенсивно вести хозяй­ство и в изобилии производить продукцию, чтобы, в свою очередь, выжить в сложившейся экономической ситуации...

Иными словами: высокодифференцированному разделению труда соответствует всеобщее соучастие в преступлении, а этому соучастию — всеобщая безответственность. Каждый является при­чиной и следствием и тем самым не является причиной. Причины растворяются во всеобщей взаимозависимости между агентами и условиями, реакциями и контрреакциями. Это придает идее сис­темности социальную очевидность и популярность.

Отсюда совершенно ясно, в чем заключается биографическое значение идеи системности: продолжительное время можно что-то делать, не неся персональной ответственности. Люди действуют как бы заочно. Они активны физически и пассивны морально и политически. Обобщенный Другой — система — действует через отдельного человека: в этом смысл рабской цивилизаторской мо­рали, в рамках которой на общественном и индивидуальном уровне поступают так, будто все мы подчинены неотвратимой судьбе, «закону падения» системы. Так перед лицом надвигающей­ся экологической катастрофы мы сваливаем вину друг на друга.

Содержание риска: еще не состоявшееся событие, которое активизирует действие

Риски не исчерпываются уже наступившими следствиями и нанесенным ущербом. В них находит выражение существенная компонента будущего. Она основывается частично на продлении обозримых в настоящее время вредных воздействий в будущее, частично на всеобщей утрате доверия или на предполагаемом «возрастании риска». Риски, таким образом, имеют дело с пред­видением, с еще не наступившими, но надвигающимися разру­шениями, которые сегодня реальны именно в этом значении. Вот пример из экспертного заключения по состоянию окружающей среды. Совет указывает на то, что высокие концентрации нитра­тов в азотных удобрениях до сих пор почти или вовсе не просачи­ваются в глубинные слои грунтовых вод, откуда мы берем питье­вую воду. Они едва ли не полностью разлагаются в подпочвенном горизонте. Однако неизвестно, как долго это будет продолжать­ся. Многое говорит за то, что фильтрующая способность защит­ного слоя может и не сохраниться в будущем. «Существует опа­сение, что нынешние нитратные смывы с соответствующим их продвижению опозданием, через годы или десятилетия, все же попадут и в более глубокие слои грунтовых вод» (5.29). Другими словами: часовой механизм в бомбе отсчитывает время. В этом смысле риски предполагают будущее, приход которого стоит за­держать.

В противоположность понятной очевидности богатств рискам присуще нечто ирреальное. В каком-то очень важном смысле они реальны и одновременно нереальны. С одной стороны, многие уг­розы и разрушения уже реальны: загрязненные и умирающие воды, гибнущие леса, неизвестные ранее болезни и т. д. С другой стороны, социально направленная тяжесть аргументов риска при­ходится на угрозы, ожидаемые в будущем. Риски, которые возник­нут потом, приведут к разрушениям такого масштаба, при кото­ром практически все действия впоследствии будут бессмысленны. Следовательно, как предположение, как угроза в будущем, как прогноз риски имеют и развивают упреждающую релевантность действия. Центр сознания риска лежит не в настоящем, а в буду­щем. В обществе риска прошлое теряет способность определять настоящее. На его место выдвигается будущее как нечто несуще­ствующее, как конструкт, фикция в качестве «причины» совре­менных переживаний и поступков. Или мы будем активны сегод­ня, чтобы предусмотрительно устранить или смягчить проблемы и кризисы завтрашнего и послезавтрашнего дня, или потом у нас этой возможности не будет. При моделировании возможных си­туаций «прогнозируемые» узкие места на рынке труда оказывают обратное воздействие на отношение к получению образования;

предполагаемая угроза безработицы — существенная детерминан­та современной жизни и самоощущения человека в ней; прогно­зируемое разрушение окружающей среды и атомная угроза внуша­ют обществу тревогу и способны лишить работы значительную часть подрастающего поколения. В спорах о будущем мы, следо­вательно, имеем дело с «проектируемой переменной», с «предска­зываемой причиной» индивидуального и политического поведения, релевантность и значение которой возрастают прямо пропор­ционально содержащейся в ней угрозе и тому обстоятельству, что она не поддается расчету; мы моделируем ее (должны это делать), чтобы наметить и организовать наши сегодняшние действия.

Легитимация: «латентные побочные воздействия»

Это, однако, предполагает, что риски успешно пройдут процесс социального признания. Но вначале риски представляются чем-то, чего следует избегать, их несуществование допускается вплоть до отмены — по принципу: «in dubio pro прогресс» (в случае сомне­ния - за прогресс), а это значит: «в случае сомнения закрывай гла­за». С этим связан способ легитимации, узаконения, резко отли­чающийся от неравенства в распределении общественных благ. Риски можно узаконивать таким образом, что их нежелательное производство будут не замечать. Ситуации риска в техногенной цивилизации должны прорываться сквозь раздающиеся вокруг них призывы к табуизапии и «возникать в научном обличье». Чаще всего подобное происходит в статусе «латентного побочного воз­действия», который признает реальность угрозы и одновременно узаконивает ее. Невозможно предотвратить то, чего не хотят заме­чать, риски возникают в процессе производства, они — нежданно появляющиеся дети, признание которых требует дополнительного обсуждения. Мыслительная схема «латентного побочного воздей­ствия» выступает своего рода охранной грамотой, естественной судьбой цивилизации, которая признает неизбежность послед­ствий, но одновременно избирательно распределяет и оправдывает их.

3. Специфически классовые риски

Способы, образцы и коммуникативные средства распределе­ния рисков кардинально отличаются от способов, образцов и средств распределения богатств. Это не исключает того, что мно­гие риски распределяются в соответствии со спецификой обще­ственных прослоек или классов. В этом плане существуют ши­рокие промежуточные зоны между классовым обществом и обществом риска. История распределения рисков показывает, что риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, толь­ко в обратном порядке: богатства сосредоточиваются в верхних слоях, риски в нижних. По всей видимости, риски не упраздня­ют, а усиливают классовое общество. К дефициту снабжения до­бавляется чувство неуверенности и избыток опасностей. Напро­тив, те, кто имеет высокие доходы, власть и образование, могут купить себе безопасность и свободу от риска. Этот «закон» специ­фически классового распределения рисков и тем самым обостре­ния классовых противоречий из-за концентрации рисков на сто­роне бедных и слабых долгое время считался и считается до сих пор одним из центральных измерений риска: сегодня риск остать­ся безработным для неквалифицированных рабочих значительно выше, чем для работников высокой квалификации. Риск перегруз­ки, облучения и отравления, связанный с работой в соответству­ющих отраслях промышленности, распределяется для работников разных профессий неравномерно. Группы населения, живущие вблизи промышленных центров, подвергаются длительному воз­действию различных вредных веществ, находящихся в воздухе, воде или почве. Угроза потерять рабочее место вынуждает людей к большей терпимости.

Но классово обусловленная ущемленность возникает не толь­ко благодаря этому социальному фильтрующему и усиливающе­му воздействию. Возможность и способность избегать опасных ситуаций, обходить и компенсировать их тоже неодинакова у слоев с разными доходами и разным уровнем образования: кто располагает большими финансовыми возможностями, тот может попытаться избежать риска благодаря выбору места жительства, обустройству квартиры (или благодаря домику в деревне, отпус­ку и т. д.). То же самое можно сказать о питании, образовании и соответствующем отношении к еде и информации. Туго набитый кошелек позволяет кушать яйца «экологически безопасных ку­рочек» и салат с «экологически безопасных грядок». Образова­ние и внимательное отношение к информации открывают новые возможности обхождения с рисками. Можно не употреблять оп­ределенные продукты (например, старую говяжью печень с вы­соким содержанием свинца) и благодаря научно обоснованному режиму питания так варьировать еженедельное меню, чтобы тяжелые металлы в рыбе из Северного моря можно было раство­рять, дополнять, обезвреживать (или, может быть, делать еще вреднее?). Приготовление и употребление пищи превращается в своего рода имплицитную химию продуктов питания, в нечто вроде кухни ядов, с претензией на минимализацию опасности, при этом, чтобы сыграть с перепроизводством вредных и ядови­тых веществ в химии и сельском хозяйстве в приватную «техноло­гическую игру», требуются очень глубокие знания. Вместе с тем весьма вероятно, что реакция на отравления, о которых сообща ют пресса и телевидение, приводит к выработке «антихимичес­ких» привычек питания и жизни. Эта повседневная «антихимия» (часто распространяемая среди покупателей рекомендациями на упаковках филиалами самой же химической промышленности) приведет и уже привела в образованных и состоятельных слоях населения, осознающих важность режима питания, к глубоким изменениям во всех сферах обеспечения - от пищи до условий жизни, от болезни до использования досуга. Отсюда можно было бы сделать общий вывод, что благодаря такому обдуман­ному подходу к рискам в финансово обеспеченных слоях насе­ления старое социальное неравенство закрепляется на новом уровне. Однако такой вывод не затронет ядро логики распреде­ления рисков.

Параллельно с обострением ситуаций риска сужаются приват­ные пути спасения и возможности компенсации; в то же время их усиленно пропагандируют. Повышение риска, невозможность его избежать, политическая воздержанность, провозглашение и про­дажа частных возможностей уклонения от рисков взаимно обус­ловлены. Для некоторых продуктов питания эти частные окольные пути могут быть полезны; но уже при водоснабжении все соци­альные слои зависят от одной и той же трубы; и уж при виде «ле­сов-скелетов» в далеких от промышленных центров «сельских идиллиях» становится ясно, что перед содержанием ядовитых ве­ществ в воздухе, которым мы все дышим, падают все классово обусловленные барьеры. Действительно эффективная защита в этих условиях может быть достигнута только в том случае, если не есть, не пить и не дышать. Но и это поможет только относитель­но. Известно же, что происходит с камнями и трупами в земле.

Дата добавления: 2015-05-06