М.І. ПАНЧЕНКО 20 страница

На одно из любопытных побочных следствий земельной политики Московского государства в девятнадцатом веке обратил внимание историк Сергей Соловьев. Он заметил, что если в Западной Европе аристократы связывали свои имена с земельной собственностью, добавляя приставки “of”, “de”, “von” к названиям наследственных владений, обретенных их предками в раннем средневековье, то в России они обходились личными именами и отчествами. Это говорит о том, что происхождению своих семей они придавали больше значения, чем своим земельным владениям, которые не были их собственностью45.

Основная часть доходов Московского государства поступала от косвенных налогов. Цари собирали пошлины с пере­возки грузов и облагали налогом продажу товаров. Важным источником дохода был акцизный сбор с потребления алкоголя (после того, как в шестнадцатом веке у татар переняли искусство перегонки спирта). Взимались также таможенные пошлины и собиралась дань мехами и другими товарами.
В середине шестнадцатого столетия простолюдины были об­ложены податями, которые брали либо с их земельных наде­лов, либо с дворов.

Существенной чертой вотчинных порядков было то, что дер­жатели всех находившихся в частных руках земель, как вотчин, так и поместий, обязаны были служить. Первые шаги к утверждению этого правила московские правители сделали в середине пятнадцатого столетия, и оно было окончательно закреплено век спустя в царствование Ивана IV.

Вотчиннику службу обычай предписывал всегда, но решение, какому князю служить, оставалось за ним. Попадая одно за другим в состав Московского государства, удельные княжества теряли эту свободу выбора. Ко времени вступления на царство Ивана III Москва обладала уже достаточным мо­гуществом, чтобы отнять земли у всякого, кто уклонялся от службы*. Для нежелавших служить Москве единственной аль­тернативой было перейти под руку великого князя ли­товского, но поскольку с 1386 года правители Литвы стали като­ликами, такой поступок сразу навлекал обвинения в веро­отступничестве и государственной измене, что вело к конфискации владений провинившегося.

Как это часто случалось в российской истории, где важнейшие нововведения производились беспорядочно и стано­вились нормой не по закону, а по прецеденту, никакого указа, ставящего вотчинное землевладение в зависимость от несения службы, никогда не было издано. Правило установилось обычаем47. Самый ранний из известных указов, ставивших

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Существуют, однако, свидетельства, что такое происходило и намного раньше и что еще в начале тринадцатого века великие князья московские, теоретически поддерживая принцип свободного отъезда бояр и рассчитывая таким образом привлечь к себе на службу бояр из других княжеств, на деле забирали себе вотчины тех знатных людей, которые отваживались их покинуть. [Николай Загоскин. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси. Казань, 1876. С. 69; М. Дьяконов. Очер­ки общественного и государственного строя древней Руси. 4-е изд. СПб., 1912. С. 249–250.] Так создавался прецедент, усвоенный впоследст­вии политикой правителей всей России.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

обладание вотчиной в зависимость от службы московскому князю, относится к 1556 году48, но само правило наверняка дей­ствовало и веком раньше. Указом 1556 года, в котором обя­занность служить представлялась делом само собой разумеющимся, правительство ввело одинаковые нормы службы как с вотчин, так и с поместий: столько-то вооруженных воинов (включая самого землевладельца) с имений таких-то и таких-то размеров. Указами 1589 и 1590 годов предпи­сывалось у неявившихся к службе — будь то вотчинники или помещики, без разбору, — имения изымать в пользу царской власти, которая передаст их более надежным своим слугам49. Поместья дворян, не имевших сыновей, также отходили госу­дарству. Никакие предельные сроки службы не устанавли­вались; это была пожизненная обязанность и на практике продолжалась шесть месяцев в году — с апреля по октябрь*. Эти меры привели к тому, что утвердилось неизменное прави­ло: “нельзя было сделаться вотчинником в московском госу­дарстве, не будучи слугой московского государя; нельзя было уйти с его службы без потери вотчины”: “земля не должна выходить из службы”50. Однако даже те служилые люди, кто неукоснительно исполнял свои обязанности перед государством, не обладали надежно закрепленными правами на свои владения, о чем говорят сохранившиеся в архивах жалобы дворян на захват властями их земель по чистому произволу (“ без вины ”, то есть беспричинно)51.

Уравнением в правах двух форм землевладения объ­ясняет­ся, почему сохранилась, не исчезла вотчина. Действительно, в начале семнадцатого столетия 39,1 процента частновладельческой земли в Московском государстве находилось в руках вотчинников52. Для царей не имело значения, чем вла­дели их слуги — поместьями или вотчинами; однако с точки зрения царевых слуг вотчины были предпочтительней. Вотчины можно было передавать по наследству и (при неко­торых ограничениях) отчуждать, а также закладывать, тогда как с поместьями ничего этого не допускалось. Но все равно начиная с шестнадцатого века о продаже вотчины полагалось сообщать в особый приказ, имевший своей обязанностью

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* В отличие от этого, в феодальной Англии служба королю ­огра­ничивалась сорока днями в году. [Stephen Dowell, A History of Taxa­tion and Taxes in England, 2nd ed., I (London, 1888),
20.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

следить, чтобы всякая земля обеспечивала исполнение возло­женной на нее повинности службой53.

Тем не менее и эти различия между двумя формами земле­владения стали стираться. Как и в условиях западного феодализма, русская разновидность феода все чаще становилась наследственной, потому что при прочих равных условиях соб­ственников (в российском случае царей) устраивало, что­бы земельные владения оставались в руках тех же семей. К середине семнадцатого века утвердился порядок, что сын служилого человека, живущий в поместье (то есть помещик), коль скоро он способен нести службу, наследует имение своего отца54.

Служилые люди в России не имели никаких гарантий своих личных прав, и поэтому считать их настоящими аристократами нельзя: их земельные владения и даже их звания и сама жизнь зависели от милости царя и его чиновников. Лишь в новое время (1785) они получили хартию своих прав, подобную тем, что уже в средние века были известны в Польше, Венгрии, Англии и Испании. С этой точки зрения статус русского “аристократа” ничем не отличался от статуса самого низкого простолюдина, и неудивительно поэтому, что, обращаясь к царю, самые высокопосталенные люди государства называли себя его “рабами”. Владение землей не столько давало права, сколько возлагало обязанности, и были даже случаи — строго наказуемые по закону 1642 года, — когда дворяне, чтобы избежать службы, отдавали себя в кабалу другим помещикам55.

О крайне враждебном отношении российской монархии к частной собственности можно судить по тому факту, что она отказывалась блюсти нерушимость прав обладания даже личным имуществом, признаваемую и в самых отсталых обществах. Русские не могли быть уверены, что правительственные чиновники не отберут у них любой ценный предмет и не запретят торговать каким-либо товаром, объявив его государственной монополией. Флетчер следующим образом описывал тревоги, владевшие, как он заметил, российскими купцами: “Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у него и есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может, иногда отдавая в монастырь, а иногда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делают при нашествии неприятель­ском. Этот страх простирается в них до того, что весьма можно заметить, как они пугаются, когда кто из бояр или дворян узнает о товаре, который они им намерены продать. Я нередко видал, как они, разложа товар свой (меха и т. п.), все оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли с своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар”56.

Важным следствием того, что цари присвоили себе все земли и имели возможность отбирать все находившиеся в торговом обороте товары, была обретенная ими таким образом возможность по собственному произволу облагать население налогами. Мы видели, какую критически важную роль в утверждении власти парламента — и в конечном счете парламентской демократии — сыграла в Англии необходимость для короны добиваться парламентского одобрения вводимых налогов и таможенных пошлин. В России, в отличие от этого, царям не требовалось ничье согласие на введение и повышение налогов, сборов или таможенных пошлин. А это, в свою очередь, означало, что им не нужны были ни­какие парламенты.

Развитие земельной собственности в России происходило, как можно заметить, в направлении, противоположном тому, в каком оно шло в остальной Европе. Во времена, когда Западная Европа знала главным образом условное владение землей в форме фьефа, Россия была знакома только с полной земельной собственностью (в духе западноевропейского аллода). К тому времени, когда в Западной Европе условное держание уступило место полной собственности, в России владения, существовавшие на началах аллода, превратились в царские фьефы, а их прежние собственники — в главных держателей от властителя. Никакое другое отдельно взятое обстоятельство из тех, что воздействовали на ход российской истории, не дает лучшего объяснения, почему политическое и экономическое развитие страны уклонилось от пути, которым следовала остальная Европа, ибо это означало, что в эпоху абсолютизма в России, в отличие от большинства ности, способной послужить преградой монаршей власти*.

4. Русский город

Отсутствие в царской России собственности на землю имело бы меньшие последствия для политического развития страны, если бы в ней сложились самоуправляющиеся городские общины. Западноевропейский город способствовал обра­зованию трех институтов: (1) абсолютной частной собственности в виде капитала и городской недвижимости в то самое время, когда основное производственное имущество, земля, находилось в условном владении; (2) самоуправление и неза­висимое судопроизводство; (3) общее гражданство в том смыс­ле, что жители городов были свободными людьми, которые обладали гражданскими правами в силу места их проживания, а не в соответствии с их общественным положением. Вот почему весьма существенно, что в

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Американский ученый Джордж Г. Уайкхардт в своей смелой ревизионистской статье подвергает сомнению этот тезис, разделяемый по существу всеми российскими историками, и утверждает, что в Московском государстве “постепенно складывалось представление о частной земельной собственности, более или менее близкое английскому понятию “fee simple”...” [ Slavic Review 52, No. 4 (1993), 665]. (В английском праве “fee simple” означало владения, находившиеся в полной собственности их держателей без каких-либо ограничений завещательных прав или распоряжения землей путем передачи прав собственности на нее.) Проблема тут двоякая. Во-первых, автор сознательно ограничивает себя рассмотрением “провозглашенных правовых принципов”, оставляя в стороне “прак­тику” (666). Во-вторых, сосредоточиваясь на законах о наследовании и передаче поместий, он не только оставляет без внимания то, что в этих случаях требовалось разрешение государства (см. выше, стр. 233), но также и прежде всего то, что государство могло кон­фисковать и действительно конфисковывало поместья на им самим устанавливаемых основаниях (главным образом из-за уклонения от службы), а то и без всяких оснований. Его аналогия с западной практикой времени абсолютизма несостоятельна, потому что, как он сам признает, во Франции, Пруссии, Швеции и Испании дворя­не шли на службу абсолютистским режимам, “но не на принуди­тельной основе” (638). В “принудительной основе”, конечно же, вся суть. [См. мой ответ в: Slavic Review 53, No. 2 (1994), 524–30.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

России подобные го­рода так и не появились — за примечательным исключением Новгорода и Пскова, вольности которых не продержались до начала нового времени.

Как уже было сказано, в России на заре ее истории, в десятом — одиннадцатом веках, было множество городских центров, которые ни внешним видом, ни своими функциями не отличались сколько-нибудь существенно от таких же об­ра­зований, появившихся в Западной Европе двумя столетия­ми раньше. Это были крепости, которые обеспечивали безопасность правящей элиты, викингов и их окружения, а также места складирования их товаров; у крепостных стен размещались мастерские ремесленников и лавки торговцев. Первые русские города состояли обычно из двух частей — крепости или кремля с церковью поблизости, защищенных деревянными или каменными стенами, и посада, торгового поселения с внешней стороны этой ограды.

В Западной Европе в одиннадцатом и двенадцатом столетиях началось превращение таких примитивных крепостей-городов в нечто совершенно иное. Пользуясь благами возрождения торговли, в Италии, Германии и Нидерландах города стали создавать коммуны, добивавшиеся самоуправления и права самостоятельно вершить суд над своими гражданами. И опять-таки в России, если не считать Новгорода и Пскова, не происходило ничего подобного. Причины на то были как экономические, так и политические. В то самое время, когда в Западной Европе происходило оживление торговли, в цент­ральной и южной России она приходила в упадок: разрыв пути “из варяг в греки” и последовавшее за этим сосредоточе­ние сил на земледелии существенно сократили коммерческую роль городов. С другой стороны, татаро-монголы, видевшие в городах центры сопротивления, уничтожали их органы самоуправления. Московские же князья, сначала как доверенные лица монгольских правителей, а потом и в роли су­веренных властителей не терпели в своих владениях самостоятельных вкраплений, свободных от дани, служебных повинностей и тягла. Все подвластные великому князю земли были его вотчиной, исключения не допускались. Таким образом, города срединной России превращались в военно-административные аванпосты, не отличавшиеся ни особым хозяйственным устройством, ни особыми правами. Они были не оазисами свободы в несвободном обществе, а сколками, микрокосмами самого этого в целом несвободного общества. Их население составляли благородные слуги государевы и простолюдины, которые несли бремя тягла. Город был мили­таризован в том смысле, что в середине семнадцатого века поч­ти две трети горожан состояли на воинской службе57. Этих обитателей городов, кроме соседства, ничто между со­бой не связывало: у них был свой социальный статус и свои обязанности перед государством, но не было общего гражданства. У них не было ни самоуправления, ни независимого суда. Не было и шанса появиться чему-нибудь, подобному классу западноевропейских “бюргеров”. Новгород и Псков, ко­торые развили у себя настоящие городские учреждения, после их покорения Москвой были низведены до того же положения, в каком находились все остальные города Московского государства.

Расправа с институтами самоуправления этих двух городов стала лишь одним из проявлений московской решимости подчинить их своей власти. Расширение Московского государства повсюду сопровождалось физическим разрушением городов и изъятием городской недвижимости у ее собственников, которых либо отправляли в ссылку, либо переводили в разряд служилых людей, а то и простолюдинов58. Как свиде­тельствуют летописи, в четырнадцатом и пятнадцатом веках переход под власть Москвы по существу каждого очередного города сопровождался передачей в собственность великого князя всей принадлежавшей частным лицам недвижимости. Так в 1330-е годы действовал, например, Иван I Калита в Ростове59. Василий III, следуя примеру своего отца Ивана III, учинил массовые высылки из Пскова (1509), закрыл вече, а на место высланных поставил своих людей. Это не были случайные действия в порыве чувств, это была система: со­ставленная в 1503 году для хана Золотой орды опись девятнадцати русских городов отмечает, что в большинстве своем они выжжены, а “плохие” люди из них изгнаны и заменены верными слугами великого князя60.

Как была устранена всякая частная собственность на не­движимость, точно так же было покончено со всеми порядками и действиями, хотя бы смутно напоминавшими о городском самоуправлении. В России так никогда и не произошло юридического отделения города от земли — того, что с античных времен стало отличительной чертой европейской истории61. Город в Московском государстве, как и в большин­стве регионов мира, не затронутых западной культурой, был подобием деревни. Сохранялось даже внешнее сходство. Во второй половине девятнадцатого века виднейший россий­ский историк того времени так описывал русский город: “Европа состоит из двух частей: западной, каменной и восточной, деревянной... (Русские) города состоят из кучи деревянных изб, первая искра — и вместо них куча пепла. Беда, впрочем, невелика, движимого так мало, что легко вынести с собою, построить новый дом ничего не стоит по дешевизне материа­ла; отсюда с такою легкостью старинный русский человек покидал свой дом, свой родной город или село...”62

Города в Московии относились к “черным” землям, то есть подлежали налогообложению. Статус города определялся для них присутствием правительственного чиновника — воеводы. Их рядовые обитатели, как крепостные к земле, были привязаны к своему месту жительства и без разрешения менять его не могли. Если на Западе, говоря словами немецкой поговорки, “городской воздух делал свободным”, то есть крепостной, которому удавалось прожить в городе год и один день, автоматически обретал свободу, то в России для возвращения беглых крепостных не существовало никаких сроков: крепостная неволя была состоянием вечным63.

Обладание городской недвижимостью, как и владение зем­лей, было сопряжено с обязанностью нести государеву службу: “не было ни единого вида городского имущества, которым граждане (точнее, подданные) могли бы владеть на правах пол­ной собственности”64. Ибо земля, занятая городскими строе­ниями, находилась в составе либо вотчины, либо поместья и в любом случае подлежала конфискации, если ее обитатели не умели или не хотели выполнять свои повинности. Ее нель­зя было ни завещать, ни продать без разрешения правительства65. Даже торговые места на Красной площади в Москве принадлежали царю66.

Не имея ни экономических, ни правовых привилегий, тя­жело обремененные повинностями, российские города разви­вались медленно. Средний город в Московском государстве середины семнадцатого века насчитывал 430 домов, населенных семьями в составе пяти человек, так что в целом его на­-селение чуть превышало две тысячи67. Если к 1700 году в большей части Западной Европы на долю горожан приходилось 25 процентов населения, а в Англии и все 50 процентов, то в России в середине восемнадцатого века в городах проживало лишь 3,2 процента облагавшихся подушной податью лиц мужского пола, то есть приблизительно 7 процентов на­селения страны68. Москва, на долю которой приходилась треть городского населения России, в 1700 году была еще большой застроенной деревянными домами деревней, работавшей главным образом на Кремль.

5. Российская деревня

В целом старая Россия не знала полной собственности ни на землю, ни на городскую недвижимость; в обоих случаях это были лишь условные владения. Если к концу средних веков на Западе землевладельческая аристократия и горожане обла­дали и полной собственностью на свои владения и имущест­во, и всеми сопутствующими правами, то в России эти классы общества оставались слугами государства. Как таковые они не имели ни гражданских прав, ни экономических гарантий. Их благополучие и общественное положение зависели от мес­та в управленческой иерархии и от милости государя. С этими бесспорными фактами тогдашней действительности обязан считаться всякий, кто берется отрицать коренное отличие России от Западной Европы в средние века и в начале нового времени.

С учетом этих обстоятельств не приходится удивляться, что у крестьянства, составлявшего девять десятых населения Московской Руси, также не было ни собственности, ни каких бы то ни было признанных законом прав.

“Черные” земли, на которых работали средневековые рус­ские крестьяне, принадлежали князю, и поэтому их нельзя было ни продать, ни завещать. На деле, с тех пор как крестья­не расстались с “подсечно-огневым” способом хозяйствования и перешли к оседлому земледелию, их поля по наследству доставались сыновьям, делившим их между собой поровну. Однако и этот порядок имел свои ограничения, налагаемые крестьянской общиной, которая считала пахотные земли де­ревни общей, а не чьей-либо личной собственностью.

По поводу происхождения русской крестьянской общины (мира) у историков шли долгие споры. Социологи-эволюцио­нисты, господствовавшие в этой области в поздние десятилетия девятнадцатого века, видели в русской крестьянской общине пережиток “первобытного коммунизма”. Другие увя­зывали ее появление с фискальными нуждами московского правительства, которое-де использовало общину как средст­во обеспечить выполнение крестьянских налоговых обязанностей перед государством. Полевые исследования, прове-
денные на рубеже двадцатого столетия в местах, где общины только начинали складываться (в частности в Сибири), показали, что возникали они стихийно в порядке реакции на нехватку земли, толкавшую крестьян к объединению и перио­дическому перераспределению пахотных угодий. Эти результаты исследованний показали, что по крайней мере в России изменение форм землевладения шло от семейного хозяйства к общинному, то есть в направлении, прямо противоположном тому, каким его представляли себе социологи-эволюцио­нисты69.

Каково бы ни было происхождение общины, она, несомненно, помогала правительству управляться с его обшир­ными владениями и при недостатке имевшихся для этого средств. И сельские, и городские общины несли тягло. Чтобы обеспечить выполнение этой повинности, государство возлагало на общину коллективную ответственность за уплату ее членами налогов и предоставление требуемых от них услуг. Общины, в свою очередь, распределяли бремя между отдельными хозяйствами, сообразуясь с числом работающих в них взрослых мужчин. Но поскольку с течением времени хозяйст­ва разрастались или, наоборот, сокращались, общины перио­дически занимались перераспределением выделяемых каждой семье земельных полос. Это была принципиально важная осо­бенность заведенного порядка, которая, наряду с вотчинным самодержавием, принудительной государственной службой землевладельцев и закрепощением крестьян, определяла облик царской России.

Таким образом, с позднего средневековья до середины ­де­вят­надцатого века у крестьян Великороссии не было никакой земельной собственности; земля, которую они воз­делывали, принадлежала государю — непосредственно или косвенно. И за ее использованием в большинстве районов следила община.

С конца шестнадцатого и до середины девятнадцатого столетия российские крестьяне в большинстве своем находились в крепостной зависимости либо у своих помещиков, либо у государства; они были привязаны к земле и подчинялись постоянно возраставшей власти своих хозяев и казенных чиновников. Русское крепостничество было очень сложным институтом, который кое в чем напоминал рабство, но и су­щественно от него отличался*. Во-первых, крепостные при­надлежали, строго говоря, не помещикам, а государству, и поэтому без разрешения правительства их нельзя было освободить. Во-вторых, крепостные не были рабочими, гнувшими спины на плантациях под надзором надсмотрщика; они жили в собственных избах и обрабатывали свои, выделенные общиной наделы, подчиняясь власти деревенского схода. Свои обязанности перед землевладельцем они выполняли либо в виде барщины, что обычно предполагало работу три дня в неделю на земле, которую помещик сохранял за собой, либо платя оброк — частью деньгами, частью натурой, частью услугами. Самое важное в том, что все выращенное и произ­веденное крепостным он волен был потребить или продать — если не de jure, поскольку в глазах закона все имущество крепостного было собственностью помещика, то de facto, потому что таков был обычай, нарушить который по­мещик мог только с большим для себя риском.

В то же время, подобно рабу, крепостному приходилось целиком полагаться на милость помещика в том, что касалось его повинностей. Власть помещиков над крепостными неуклонно росла, и к восемнадцатому веку она мало чем стала отличаться от власти рабовладельцев.

Крепостное право появилось в России во второй половине шестнадцатого века и было юридически закреплено Уложе­нием 1649 года. Это было неизбежное следствие возложенной на землевладельцев обязанности нести государеву службу. Как мы уже отметили, в Московской Руси ценилась не земля, имевшаяся в изобилии, а рабочая сила, необходимая для ее возделывания. Крестьянское население, между тем, было весьма подвижным. награждать за государеву службу вотчинами и поместьями было бы пустым делом, если бы на этих землях никого не было для их обработки; московские дворяне часто жаловались, что их земли широкими полосами лежат как пустоши, потому что некому их обрабатывать.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* См. на эту тему мою книгу Russia Under the Old Regime, 144–57 [Россия при старом режиме. С. 208–221]. Русское крепостничество было близким подобием вилленаджа, который в Англии исчез во времена позднего средневековья — как раз тогда, когда крепостное право появилось в России. [J. H. Baker in R. W. Davis, ed., The Origins of Modern Freedom in the West (Stanford, Calif., 1995), 184–91.]

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Откликаясь на эти сетования, царская власть постепенно ограничивала передвижения крестьян и в конце концов полностью их запретила. По словам русского историка права, “крестьяне прикреплены к имениям дворян, потому что дворяне прикреплены к обязательной службе государству”70.

Стало быть, в том, что касается статуса сельского населе­ния, как равно и земельной собственности, развитие России шло путем, противоположнымзападному. к концу средне­вековья там крепостные становились свободными, здесь свободные люди превращались в крепостных.

6. Петр Великий

Принято считать, что в деле вестернизации России Петр Великий превзошел всех прочих царей. Эта репутация заслу­жена им постольку, поскольку речь идет о глубоких пере­менах в культуре и образе поведения высшего класса — того класса, к которому в начале его царствования принадлежали, вероятно, тридцать тысяч человек в стране с населением от пяти до семи миллионов71. Добился он этого, отправляя дворян учиться на Западе и заставляя их усваивать западные манеры и покрои одежды. Но внимательно присматриваясь к его политическим шагам и социальным мерам, приходишь к выводу, что он не только сохранил неизменными привычные для Московии порядки и приемы действий, но и, подняв их эффективность, еще больше отдалил Россию от Запада. Во многих отношениях царствование Петра стало апогеем вотчинного правления царизма. Обязательная государственная служба, землевладение, обусловленное несением этой служ­бы, и крепостное право, позволявшее ее, эту службу, нес­ти — все было усовершенствовано с целью извлечения наибольших выгод для вотчинного самодержавия. Произвол царской власти рос, а не сокращался.

Петр уничтожил остатки правовых различий между вотчи­нами и поместьями, преобразовав все земельные владения в “недвижимое имущество”, которое со временем стало имено­ваться поместьем. Эта мера не более чем узаконила те сдвиги, что и так происходили в течение семнадцатого века. Посколь­ку поместья на деле передавались по наследству, а на облада­телей вотчин ложилась обязанность нести службу, различия между двумя видами землевладения смазывались. в 1714 году, формально объявив поместья наследуемыми вла­­де­ниями, Петр устранил последние из этих различий. Сде­ла­но это было в ука­-
зе о порядке завещания наследникам земельной собствен­ности. Обеспокоенный тем, что обычай делить землю между сыновьями равными долями ведет к обеднению и служилых людей, и крестьянства, Петр распорядился, чтобы по завещанию земля отходила только одному сыну (не обязательно стар­шему). Ни вотчины, ни поместья не подлежали продаже, разве что по крайней необходимости и с уплатой особого на­-
лога72. Эта попытка предотвратить дробление земельных вла­дений устанавливала ограничения прав завещателя, ранее в России не существовавшие и вступавшие в противоречие с традицией, что и послужило причиной их отмены в 1730 году*. Хотя некоторые дворяне сочли, что сво­им указом царь отдал им их имения в полную собственность, на деле этот за­кон еще больше закрепил над ними цар­скую власть, поскольку обязал их выбирать себе единст­венного наследника73.

Дата добавления: 2015-05-10