Йозеф Шумпетер. 49 страница

страна действительно независимая от России - это Испания. Этот факт

подтверждается недавней российской политикой в отношении этой страны. Франция,

возможно столь же независимая, имеет самый сильный российский гарнизон в Европе

в лице коммунистической партии [Этот факт чрезвычайно интересен. Вероятно,

некоторые американцы верили, что французы встретят свое освобождение с огромной

радостью и благодарностью и тут же примутся за восстановление демократической

Франции. На деле же мы сталкиваемся с тем, что Леон Блюм в смягченной форме

назвал convulеscеncе fatiquее [вялое выздоровление - фр.], что в переводе с

французского, видимо, означает всеобщее неприятие демократических методов. Здесь

имеются три партии, примерно равные по численности и равно неспособные создать

эффективную демократическую систему правления: народное республиканское

движение, (католическая и Голлистская партии), социалистическая и

коммунистическая партии. Для нас имеют значение три момента: практически полное

отсутствие "либеральных" групп; полное отсутствие какой-либо группы, с которой

бы американские политики могли бы тесно сотрудничать, и, наконец, самое важное -

влияние коммунистов. Очевидно, это влияние нельзя объяснить приверженностью

коммунистическим принципам столь огромного числа французов. Многие из них вовсе

не являются коммунистами в смысле приверженности доктрине. Это коммунисты, ad

hoc, т.е. коммунисты, убеждения которых обусловлены национальной ситуацией. А

это значит, что они просто занимают пророссийскую позицию. Они смотрят на Россию

как "на великое событие нашего времени", как на силу, которая (помимо долларов,

выделяемых США на возрождение) действительно имеет вес, как на державу, к

которой Франции следует прилепиться и с которой, если Франция желает

возродиться, следует выступать вместе против Англии и Соединенных Штатов в любой

будущей войне, которая, как раз поэтому, должна превратиться в своего рода

мировую революцию. Это открывает потрясающий клубок проблем! Однако мое

сожаление по поводу невозможности углубиться в них несколько смягчается

сознанием того, что мои читатели скорее всего не согласятся с подобной

аргументацией.]. Что касается Англии, то существует множество признаков,

свидетельствующих о том, что, избери она свой собственный путь, весь ход событий

после 1941 г. был бы совсем иным и что вся политически значимая часть

английского общества оценивает существующее положение с неудовлетворением и

страхом. Если, тем не менее, Англия не заняла жесткой позиции, то только потому,

что если бы она это сделала, она навлекла бы на себя ужасный риск - риск

вступить в войну с Россией в одиночку. Вполне вероятно, что Соединенные Штаты

присоединились бы к ней, но в этом нет полной уверенности. Почему?

Для наблюдателя с другой планеты абсолютно очевидно, что со всех точек зрения

эта страна (США) не может терпеть ситуацию, при которой значительная часть

человечества лишена того, что мы считаем элементарными человеческими правами;

ситуацию, в которой жестокости и беззакония больше, чем в тех странах, против

которых велась война; в которой огромнейшая власть и престиж сконцентрированы в

руках правительства, воплощающего полное отрицание принципов, которые кое-что

значат для большинства населения Соединенных Штатов. Наверняка американскому

народу не стоило приносить такие жертвы, чтобы участвовать в конфликте, который

принес неслыханные страдания миллионам ни в чем не повинных женщин и детей, если

главным его результатом станет освобождение самого могущественного из всех

диктаторов от двух окружавших его армий. Наверняка это тот случай, когда полдела

хуже, чем ничего. Больше того, другая половина дела была бы не только возможна,

но и сравнительно легко осуществима, поскольку после победы над Японией военная

и техническая мощь США, не говоря уже о ее способности предоставлять

экономическую помощь или отказывать в ней, обеспечивали ей непререкаемое

превосходство.

Но если бы инопланетный наблюдатель рассуждал таким образом, мы должны были бы

возразить ему, что он не понимает политической социологии. В сталинской России

внешняя политика сохранилась такой же, какой она была при царе. В Соединенных

Штатах внешняя политика - это внутренняя политика. Здесь есть своя

внешнеполитическая традиция. Но но сути своей это традиция изоляционизма. Здесь

нет традиции и нет соответствующих органов, которые позволили бы осуществлять

другие варианты внешней политики. Страна, возбужденная навязчивой пропагандой,

может принять политику активных действий за океаном. Но она скоро устает от

этого, и как раз сейчас она устала - устала от ужасов современных способов

ведения войны, от жертв, налогов, военной службы, бюрократического

регулирования, военных лозунгов, идеалов мирового правительства - и жаждет

вернуться к обычному образу жизни. Побуждение ее к дальнейшему напряжению сил -

в отсутствие непосредственной опасности нападения - было бы плохой политикой для

любой партии или группы давления, которая пожелала бы сделать это. Однако

подобного желания, видимо, и не проявляет ни одна партия или группа. Те, которые

были движимы страстной ненавистью к Германии или национал-социалистическому

режиму, удовлетворены. С помощью тех же аргументов, которые они прежде

использовали, осуждая политику умиротворения гитлеровской Германии как

эскапистскую, они поддерживают теперь такую же политику по отношению к России. А

если мы проследим систему интересов, которые формируют направление и характер

американской политики, то обнаружим, что все они, хотя и по разным причинам,

поддерживают подобное умиротворение. Фермеров мало что заботит. Что касается

организованного рабочего класса, то истинно про российское крыло, может быть,

существенным образом влияет на него, а может быть, и нет, а потому неясно,

выступят ли профсоюзы или некоторые из них с активным протестом против войны с

Россией. Нам не следует вдаваться в этот вопрос, на который обычно безоговорочно

дается либо отрицательный, либо положительный ответ, поскольку для политика в

нынешней ситуации имеет значение лишь тот факт, что вне сомнения рабочий класс,

не выступавший за войну в 1940 г., сегодня определенно настроен против войны.

Однако самое интересное состоит в том, что то же самое можно сказать и о классе

деловых людей - их отношение, хотя, конечно, и не является пророссийским по

чувствам и намерениям, на деле таковым является. Радикальная интеллигенция любит

приписывать буржуазии намерение задушить Советскую Республику. Она наверняка

стала бы квалифицировать войну с Россией как войну, которую большой бизнес ведет

против России. Ничто не может быть дальше от реальной действительности. Класс

деловых людей также устал от военных лозунгов, налогов и регулирования. Война с

Россией остановила бы тенденцию развития, которая в настоящее время

благоприятствует интересам бизнеса, и принесла бы с собой еще более высокие

налоги и еще большие масштабы регулирования. Она укрепила бы позиции рабочего

класса. Более того, она не только бы нарушила действия бизнеса внутри страны, но

и похоронила бы все его самые заманчивые перспективы. Советская Россия может

стать очень крупным клиентом. Она никогда еще не отказывалась платить вовремя. И

этот факт зачастую сводит на нет буржуазную критику социализма. Так уж работает

голова у буржуазии - работает всегда, даже при виде веревки палача. Но не так уж

трудно позабыть об этой неприятной картине. Пусть Россия проглотит одну-две

страны, что из того? Пусть дадут ей все, что она хочет, и она перестанет

хмуриться. Через двадцать лет Россия станет такой же демократической и мирной

страной, как мы, - и будет думать и чувствовать так же, как мы. А кроме того,

Сталин к тому времени умрет [Последние фразы - это все цитаты. Они особенно

показательны и полезны именно потому, что не являются ответами на вопросы,

заданные во время интервью, когда интервьюируемое лицо непосредственно

высказывается по данному вопросу. Это спонтанные высказывания, сделанные без

опасения того, что говорящий обнаружит свои подлинные размышления по данному

поводу, или, точнее, свое не приведенное в логическую систему, полуосознанное

отношение к этому вопросу, которое он стремится рационально осмыслить для себя.

За исключением третьего, выделяющегося своей наивностью, вышеприведенные

утверждения или похожие на них встречались не раз. Почти во всех случаях

собеседник указывал на иррациональность позиции говорившего (в том числе на ее

несоответствие позиции 1939-1941 гг.). И ни в одном случае не было получено

логически обоснованного ответа или возражения, за исключением (а) выражения

своего рода благородного негодования или (б) жеста безнадежности, который,

по-видимому, должен был означать признание критики, но с оговоркой: "а что

поделаешь?".

Что касается вопроса, затронутого в этом разделе ранее, я должен добавить, что в

четвертой отговорке (о смерти Сталина. - Прим. ред.] кое-что есть. Если верно, -

я сам так считаю, - что способности, вроде тех, каким обладает российский лидер,

в любом народе встречаются крайне редко, то многие проблемы в свое время решит

сама природа. Но из этой аргументации можно делать широкомасштабные выводы,

только если признать, что в ней содержится еще кое-что. В некоторых отношениях

лучше иметь перед собой врага со сверхъестественными, чем со средними,

способностями, - и это не парадокс. Добавлю еще. Хотя, чтобы создать, к примеру,

концерн "Стандарт Ойл", требуется высокого ранга гений, то для управления

концерном, когда он создан, гениальность не нужна. Российский век, однажды

начавшись, может продолжаться без всякого руководства.].

И еще одно. Эта книга не ставит своей целью помочь читателю сделать определенные

практические выводы, ее цель - представить исследование, которое может оказаться

полезным при конструировании его собственных практических выводов. Кроме того, в

вопросах, столь подверженных случайностям, вмешательству новых и неожиданных

факторов, прогноз может быть только простым пророчеством, а потому не может

иметь научной основы. Полагая, что это само собой разумеется, тем не менее, в

порядке подведения итогов этой части нашей аргументации, я хочу изложить то,

что, как мне кажется, естественно из нее следует, единственно для pour fixer les

idees (того, чтобы зафиксировать наши идеи - фр.). Можно сказать иначе: что

касается великой проблемы социализма в целом, то нам хотелось сделать как раз

то, что мы и делали на протяжении всей книги: экстраполировать наблюдаемые

тенденции.

Существующие факты доказывают, что если Сталин не сделает первой ошибки в своей

жизни, то в ближайшие годы не будет войны, и России никто не помешает

разрабатывать ее ресурсы, перестраивать экономику и дальше создавать ту самую

громадную, абсолютно и относительно, военную машину, какую только видел мир.

Оговорка, ограничивающая, но, как я полагаю, не отменяющая практическую важность

данного вывода, состоит в следующем: явный акт агрессии - настолько явный, что

даже друзья-приятели окажутся в затруднении, трактуя се как совершенно

оправданное "оборонительное" действие, - несомненно, может вызвать войну в любой

момент. Но против такой возможности свидетельствуют следующие факты: во-первых,

ничто во внешней политике сталинского режима не поражает больше, чем ее

осторожность и терпение; во-вторых, этот режим может выиграть все, просто

сохраняя терпение; в-третьих, используя уже завоеванные вершины, он может

позволить себе быть терпеливым, сдавая передовые рубежи при первых признаках

реальной опасности или встречаясь с "жестким тоном", как он это недавно делал

[Следует отметить, что ни одного из этих трех факторов не было в Германии 1939

года. Некоторые читатели будут возражать по поводу третьего факта, во всяком

случае в отношении ситуации, сложившейся после Мюнхена. Но это только потому,

что наше отношение к германским амбициям совершенно отлично от того, как мы

сегодня относимся к российским амбициям. С политической точки зрения решающее

значение имеет то, что Германия тогда еще не полностью восстановила свою

национальную территорию, в то время как сталинский режим всего лишь шел на

компромиссы - если он вообще шел на них - за счет территорий других наций. А это

гораздо проще. Более того, к "жесткому тону", упомянутому в тексте, до сих пор

прибегали только для того, чтобы предупредить дальнейшую агрессию.]. Ситуация,

однако, изменится после периода реконструкции, скажем, через 10 лет. Военная

машина будет готова и станет все более трудным не использовать ее. Больше того,

пока Англия не примет большевизм и вдобавок не откажется от всех своих

традиционных позиций, само существование этого независимого острова может

оказаться для российской автократии невыносимым, как это было невыносимо для

наполеоновской автократии, и наоборот. Осознание этого факта, конечно, и

составляет существо предупреждения Черчилля и является оправданием начавшейся

гонки вооружений.

Но для того, чтобы оценить все это, следует иметь в виду другое. В условиях

мира, в период возможной будущей войны и в еще большей степени в существующей

промежуточной ситуации, не военной, но пропитанной угрозой войны,

коммунистические группировки и партии во всем мире, естественно, имеют

наибольшее значение для российской внешней политики [К счастью, для последующей

аргументации нет необходимости углубляться в вопрос о том, насколько сильна

коммунистическая пятая колонна в этой стране. Во всяком случае, она сильнее, чем

кажется на основании статистики или официальных заявлений представителей рабочих

групп, и, конечно же, не является ничтожно малой. Споры по этому вопросу и о

возможном влиянии пророссийских настроений на эффективность возможных военных

действий мне кажутся бесполезными не только вследствие преобладающей

заинтересованности в их недооценке или, напротив, в преувеличении, но и

вследствие неспособности участвующих ясно определить сам вопрос. Позиция

некоторых из них может быть на деле пророссийской, не будучи, как мы видели,

пророссийской по своим чувствам и намерениям. И можно быть коммунистом, не

занимая фактически пророссийские позиции.]. В итоге нет ничего удивительного в

том, что официальный сталинизм в последнее время вернулся к пропаганде концепции

борьбы между капитализмом и социализмом - неминуемой мировой революции, -

невозможности длительного мира, до тех пор пока где-либо существует капитализм,

и т.д. Тем более важно понять, что подобные лозунги, хотя они полезны и

необходимы с российской точки зрения, искажают реальную картину российского

империализма [Словом "империализм" настолько часто злоупотребляли в популярной

политологии, что необходимо определить, в каком значении я употребляю его здесь.

Однако для наших ограниченных целей нет необходимости анализировать это явление

(я сделал это в книге, опубликованной примерно тридцать лет назад [Империализм и

общественные классы, Оксфорд, 1919], и принимать определение, предназначенное

для более тонкого исследования. Вместо этого мы удовлетворимся следующим

определением, неадекватность которого я полностью сознаю (оно, однако,

соответствует употреблению данного термина в гл. IV и XI этой книги):

империалистической называется политика, направленная на распространение контроля

данного правительства на группы иной национальности против их воли. Это та

политика, которую Россия проводила до войны в отношении Внешней Монголии и

Финляндии, а во время и после войны - в отношении всех остальных стран. Важно

то, что эта политика не знает какого-либо предела. Фразеология при этом не имеет

никакого значения.], если не считать соображений относительно пятой колонны, и

не имеют ничего общего с социализмом. Российская проблема состоит не в том, что

Россия - социалистическая страна, а в том, что она - Россия. Фактически

сталинистский режим но существу является милитаристской автократией, которая

благодаря тому, что она правит с помощью единственной и жестко организованной

партии и не признает свободы прессы, разделяет одну из определяющих

характеристик фашизма [Это еще один термин, который вследствие неправильного

употребления потерял свою определенность. В Соединенных Штатах термин

"фашистский" обычно применяют к любой политике, группе или стране, которые не

нравятся тому оратору или автору, который этот термин употребляет. Здесь же он

означает в соответствии с политической теорией, изложенной в этой книге (гл.

XXII), политический метод осуществления монопольного - в противоположность

конкурентному - руководства. Следует отметить, что это вовсе не означает, что

сталинизм во всех прочих отношениях - это "то же самое", что гитлеризм или

итальянский фашизм.] и эксплуатирует массы в марксистском смысле этого слова. Мы

можем понять и посочувствовать американскому интеллектуалу, настолько

запутанному, что тот вынужден называть этот режим, хотя бы в перспективе,

демократическим социализмом, и в то же время мы вправе не верить в ожидаемые им

перемены, поскольку этому противится наш разум. Проявляющееся стремление этого

режима расширять свое влияние на всю Европу и Азию, очевидно, нельзя просто

отождествлять с тенденцией к становлению социализма. Из этого даже не следует,

что российская экспансия будет способствовать распространению социализма в любом

более обычном смысле этого слова. Будет она этому способствовать или нет -

зависит исключительно от реальных и предполагаемых интересов российской

автократии (см. последнюю часть предыдущей главы). Последнее можно

проиллюстрировать на аналогичном примере религиозной политики сталинизма: до тех

пор, пока это соответствовало интересам автократа, религия считалась опиумом для

парода; когда же они поняли, что православная церковь может оказаться более

полезным инструментом внешней, политики, нежели коммунизм или Всемирная

федерация профсоюзов (1945 г.), Россия объявила себя "христолюбивой нацией" и

вместо царского "обер-прокурора Священного Синода" появился наряду с новым

Патриархом, который немедленно оказался заядлым путешественником по странам

Восточной Европы, коммунистический председатель "Совета по делам Православной

церкви". Действительно, есть серьезные основания ожидать национализации

промышленности во всех странах, в которых Россия имеет свободу действий, не

сдерживаемую тактическими соображениями внешней политики: ведь завоевателю легче

управлять и использовать национализированную промышленность, к тому же последняя

не может стать центром сопротивления. Но других причин нет. И невозможно

сказать, будет ли этот мотив преобладать над всеми прочими [Будьте любезны,

читатель, отметить, что все утверждения, приводимые и подразумеваемые в данной

аргументации, можно проверить, если необходимо, по русским источникам.

Фактически все, что существенно для нашего доказательства, особенно для нашего

диагноза российского режима, можно установить, не обращаясь за подтверждением к

фактам, которые можно было бы оспорить. Я намеренно воздержался от упоминания

всего того, что хотя и казалось бы полезным с точки зрения иллюстрации природы

этого режима, но опиралось бы на недоказанные факты - такие, как убийства в

завоеванных и контролируемых странах, мафиозные группы в Грузии,

концентрационные лагеря. Наша аргументация ни в коей мере не пострадала бы, если

бы то, что можно назвать жестокостью, полностью отсутствовало.].

Можно даже предположить, что дальнейшее расширение мощи России может со временем

стать препятствием развитию в том направлении, о котором думает и мечтает

большинство людей, когда они произносят слово социализм.

Смешивать проблему социализма с проблемой России - если только это не обман,

осуществляемый в пользу России, - значит искажать социальную ситуацию в мире.

Россия связана с проблемой социализма только в двух аспектах. Во-первых, в силу

самой логики ситуации наличие коммунистических групп и прокоммунистических

фракций в некоммунистических группах будет способствовать радикализации политики

в области трудовых отношений. Это не всегда так, например, французские

коммунисты голосовали против двух важных мер, направленных на социализацию. Но в

общем, даже если целью является исключительно дезорганизация капиталистических

стран, эта тенденция будет утверждаться и дальше. Во-вторых, в случае войны мы

столкнемся с теми социальными и политическими последствиями, которые несет с

собой всякая война в современных условиях. Тот факт, что это будет война между

якобы социалистической и якобы капиталистической страной, мало что изменит.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" - Движение к социализму

[Йозеф Шумпетер выступил со своей лекцией "Движение к социализму" перед

Американской Экономической Ассоциацией в Нью-Йорке 30 декабря 1949 г., при этом

он пользовался заметками, а не подготовленной рукописью. Он записал эту лекцию

для публикации в журнале этой Ассоциации и почти за вечер до своей смерти успел

закончить свою статью. Он собирался закончить ее на следующий день (8 января

1950 г.), перед отъездом в Чикаго, где он должен был выступить с Лекцией Фонда

Уолгрина. Настоящая статья представляет собой первый вариант, тщательно

написанный, как и все другие его сочинения, его собственной рукой; у него не

было возможности сделать небольшие поправки или написать заключительный

параграф. Исправления, состоящие а основном в расстановке знаков препинания или

в добавлении случайно отсутствовавших слов, сведены к минимуму. Краткий

заключительный параграф был написан женой Шумпетера на основе его замечаний и по

памяти.]

Чтобы по возможности сократить опасность недопонимания, которая всегда

присутствует в дискуссиях на темы, вроде той, которая обсуждалась на данной

сессии, я хочу сделать несколько предварительных замечаний, прежде чем

обратиться к основному предмету, а именно - к роли современного инфляционного

давления для будущего экономики этой страны [США. - Прим. ред.].

1. В данной статье я определяю [централистский] социализм как такую организацию

общества, в которой средства производства контролируются, а решения о том, как и

что производить и кто и что должен получить, принимаются органами власти, а не

частными (по собственности и контролю) фирмами. Поэтому все, что мы имеем в

виду, когда говорим о "движении к социализму", - это перемещение экономической

деятельности людей из частной в общественную сферу. Заметьте, что хотя и

социалисты, и антисоциалисты имеют собственное мнение об этом предмете, вряд ли

возможно представить такое социалистическое общество без огромного

бюрократического аппарата, который управляет производственным и

распределительным процессами и в свою очередь контролируется или не

контролируется органами политической демократии наподобие тех, какие мы имеем

сегодня, - парламентом или конгрессом, и рядом политических деятелей, позиции

которых зависят от результатов конкурентной борьбы за голоса избирателей.

Следовательно, мы можем отождествить движение к социализму с подчинением частной

промышленности и торговли государству. Очевидная парадоксальность того, что тот

же процесс описан классической социалистической доктриной как "отмирание

государства", легко устраняется, если принять во внимание Марксову теорию

государства. Отметим далее, что социализм не исключает децентрализованного

принятия административных решений - так же как централизованное управление

армией не исключает инициативу со стороны командиров подразделений. Обратите

внимание, наконец, что социализм в нашем смысле не обязательно, т.е. не с

логической необходимостью, исключает конкурентный механизм, как это следует,

например, из модели Ланге-Лернера. Свобода потребительского выбора и свобода

выбора профессии может быть ограничена в социалистическом обществе, но это не

является неизбежностью.

2. Я не выступаю в защиту социализма. У меня нет никакого намерения

дискутировать по поводу его желательности или нежелательности, что бы при этом

ни имелось в виду. Для меня более важно, однако, четко заявить, что я не

"пророчествую" и не предрекаю его пришествие. Любой прогноз - это вне научное

пророчество, которое стремится сделать нечто большее, чем поставить диагноз

наблюдаемым тенденциям и показать, каким может быть результат, если эти

тенденции будут действовать в соответствии с собственной логикой развития. Само

по себе последнее не означает прогноза или предсказания, так как факторы,

считающиеся по отношению к данному ряду наблюдений внешними, могут своим

вмешательством изменить первоначальный вывод. Анализ явлений, подобных

социальным, не настолько удобное занятие, как астрономические наблюдения:

наблюдаемые тенденции, даже если они полностью проявляют себя, могут быть

совместимыми не с одним, а с несколькими исходами. Кроме того, существующие

тенденции, встречаясь с сопротивлением, могут не проявить себя полностью или

"застрять" где-то на полдороге к результату. Попробуем проиллюстрировать это

пункт за пунктом. Во-первых, ни один компетентный, и конечно же достаточно

беспристрастный, наблюдатель событий в России времен Столыпина не мог бы

обнаружить наличие какой-либо Тенденции к тому, что хоть как-нибудь напоминало

ленинскую Систему: шла быстрая экономическая эволюция и замедленная адаптация к

ней общественных институтов. Именно война и последующий военный и

административный крах породили Большевистский режим, и никакой антинаучный

детерминизм не может опровергнуть этот факт. Во-вторых, ради краткости я говорю

о централистском социализме только потому, что он занимает почетное место в

дискуссии. Но и другие возможности не следует игнорировать. Известные факты о

нашей собственной тред-юнионистской практике показывают, что развитие в

направлении какой-то формы гильдейского социализма нельзя совсем сбрасывать со

счетов. И другие известные факты показывают, что наблюдаемые тенденции, или

некоторые из них, могут быть совместимы с формами социальной реорганизации

общества, которые вовсе не являются социалистическими, во всяком случае в том

смысле, которого мы придерживаемся в данной статье. Например, реорганизация

общества в духе энциклики Quadragesimo anno, хотя и возможна только в

католическом обществе или в странах, где позиции Католической церкви достаточно

сильны, без сомнения, представляет альтернативу социализму, в которой нет

"всемогущего государства". В-третьих, самые очевидные тенденции любого рода

могут приостановиться до полного своего развития. Так, социалистический режим в

этой стране стал бы гораздо более отчетливым, если бы здесь хотя бы задумались о

том, чтобы затронуть интересы независимого, поддерживаемого с помощью субсидий

фермерства. Даже позиции "мелкого бизнеса" могут оказаться слишком сильными для

подчинения его бюрократии, так что значительный его сектор может сохраняться

неопределенно долго на основе компромиссных мер.

Однако еще более важно следующее. По мере того, как экономические проблемы

смещаются из частной в общественную сферу, многие требования, вызывающие эту

миграцию, оказываются полностью или частично удовлетворенными, так что данная

тенденция может утратить свою движущую силу. Некоторые экономисты в дополнение к

этому отмечают, что постепенное движение в сторону планируемой из центра

экономики способно вызвать неблагоприятные процессы, выступающие в качестве

Дата добавления: 2015-05-22