И другие рассказы 23 страница

Однажды зашел разговор, есть ли в мире те, кого не любит Господь. Все дружно поспешили дать хре­стоматийно правильный ответ: «Господь любит всех». Но отец Рафаил вдруг сказал:

— А вот и не так! Господь не любит боязливых!

Отношения с людьми у него были самые про­стые.

Однажды соседка принесла отцу Рафаилу банку огурцов.

— Вот возьми хоть ты, батюшка! А то огурцы все равно пропали, — вздохнула она.

— Ладно, давай! — великодушно согласился отец Рафаил. — Если тебе так жаль их выкинуть, я сам их на помойку снесу.

Одна московская гостья приезжала к отцу Рафаи­лу, но никак не хотела носить платок. Отец Рафаил строго сказал ей:

— Вы опять без платка? Я вам к голове половик гвоздиком прибью!

Девушка так испугалась, что платок больше не снимала. Говорят, даже спала в нем.

Мы поражались тому, как отец Рафаил относит­ся к тем, кто его оскорблял или ненавидел. А таких в его жизни хватало. В том числе и среди собратий-священников. Отец Рафаил никогда не позво­лял себе в их адрес не то что неприязненных слов, но даже осуждающего тона. Вообще он никогда никого не осуждал. Разве что иногда бурчал на со­ветскую власть. С ней у отца Рафаила были особые отношения.

Советская власть в те годы, с одной стороны, конечно, все время маячила где-то рядом и порой здорово мешала нам жить. Но, с другой стороны, ее для нас как бы и не существовало. Мы просто жили, не обращая на нее внимания. И в этом смыс­ле не до конца понимали, скажем, тогдашних верую­щих диссидентов, которые своей главной целью по­ложили борьбу с этой самой властью. Для нас было совершенно ясно, что советская власть сама скоро изживет себя и торжественно рухнет. Хотя, конеч­но, пока она могла серьезно подпортить жизнь: например, засадить в тюрьму или психбольницу, устроить травлю или просто убить. Но мы верили, что без Промысла Божиего ничего такого все равно не случится. Как говорил древний монах-подвиж­ник авва Форет: «Если Богу угодно, чтобы я жил, то Он знает, как это устроить. А если Ему не угодно, то для чего мне и жить?»

Отец Рафаил время от времени с удовольствием дразнил псковские областные и районные власти. Особенно когда ему приходилось быть настоятелем какого-нибудь деревенского храма и одновремен­но — единственным в нем священником. По должно­сти он должен был каждый год писать отчеты о ко­личестве крещений и венчаний. В этих отчетах отец Рафаил приводил такие огромные четырехзначные цифры венчанных им пар и крещенных младенцев, что в местном Совете по делам религий возникала настоящая паника. В конце концов, разобравшись с его дурачествами, Псковский Совет сполна отве­чал самой искренней ненавистью и жестокой трав­лей и за эту рафаиловскую математику, и за черный с белыми занавесками реактивный «Запорожец», и за сотни людей, приезжавших к нему на приход. Но отец Рафаил не унывал даже когда по несколь­ку раз в год ему, по настоянию чиновников Совета по делам религий, приходилось переезжать с одно­го места на другое.

В те годы мы очень сетовали, что в России так мало духовной литературы. Издавать церковные книги, помимо мизерных для России дозволенных властями тиражей, было не просто запрещено, но и уголовно наказуемо. Однажды мы расфанта­зировались, что хорошо бы поставить в скиту отца Досифея типографию и печатать в ней духовную литературу. Мы так увлеклись своими мечтами, что стали горячо обсуждать будущее издательство с многочисленными знакомыми.

Как-то накануне 7 ноября отец Рафаил заехал в Москву за запчастями для машины и на денек оста­новился у меня дома. Мы решили вместе отправить­ся к нему на приход, благо с выходными и ноябрь­скими праздниками у меня набиралась почти неделя отдыха.

Вечером отец Рафаил сидел в моей комнате и, ко­ротая время до поезда, болтал по телефону со знако­мыми. Но в трубке все время что-то трещало и хрю­кало. Решив, что причиной тому — прослушка КГБ, отец Рафаил начал костерить советскую власть. Мол, не может она даже поставить качественные подслушивающие устройства. Я встревожился и намекнул батюшке, что телефон действительно может прослушиваться. Но отца Рафаила это толь­ко раззадорило.

— Вот и Георгий Александрович уже перетрусил до полусмерти! — громко возмущался он в трубку.— Ничего, комсомольцы, большевички! Скоро рухнет советская власть, что вы тогда станете делать? А мы пока начнем готовиться, книжки издавать, подполь­ную типографию в скиту запустим! Еще и вас, больше­вички-комсомольцы, крестить и венчать будем!

И дальше в том же духе. Я понервничал-понервничал, а потом махнул рукой и даже перестал его слушать.

Как всегда, мы примчались на вокзал в послед­нюю минуту. Высшим пилотажем у отца Рафаила считалось, когда мы ставили ногу на подножку хво­стового вагона уже отходящего поезда. А до этого он просто всех изводил.

— Батюшка, час остался до отхода поезда! — предупреждали мы.

— Как, еще целый час? Ставим чифирьбак.

Имелся в виду чайник. «Чифирьбак» — это лагер­ное выражение, занесенное к нам отцом Виктором. Ставился чайник, и под нервические вздохи спутни­ков, имевших неосторожность собраться с отцом Рафаилом в дорогу, мы садились пить чай.

— Батюшка! Всего полчаса до отхода! А нам ехать двадцать пять минут! — в отчаянии канючили отъез­жающие.

— Ну, еще пару чашечек, — не сдавался отец Рафаил.

Если с кем-то не случалось истерики, все, как

правило, обходилось благополучно. Отец Рафаил в одну лишь ему известную минуту наконец с удивле­нием спрашивал:

— Ну что же мы сидим? Так ведь и опоздать можно!

Тут все, безмерно благодарные ему за шанс уехать, срывались с места и мчались на вокзал. И хотя пару раз нам приходилось провожать взгля­дом уходящий поезд, все равно это развлечение по­вторялось каждый раз.

В тот вечер, после телефонной болтовни о ски­тах и издательствах, мы благополучно успели на по­езд. Приехали во Псков и сразу направились в гости к отцу Никите. Мы привезли ему книги, продукты и, собравшись вместе, стали вслух читать новую кни­гу, которую только что раздобыли в Москве, — «Ста­рец Силуан».

Погода в те ноябрьские дни стояла ясная — легкий морозец, солнце сияет вовсю. Утром мы прочли мо­литвенное правило и снова уселись слушать книгу. Но

наше мирное чте­ние неожиданно было нарушено: с улицы послы­шался звук сразу нескольких подъ­ехавших машин. Это было удиви­тельно для такого медвежьего угла, как Боровик. Мы выглянули в окно и поняли, что при­ехали к нам. Из двух Волг и газика вышли милицио­неры и штатские в плащах и шляпах.

Я, честно говоря, здорово перепугался. Отец Никита тоже. Зато отец Рафаил, Илья Данилович и отец Виктор даже ухом не повели. Только Старчишка как-то нехорошо усмехнулся, безошибочно определив, кто к нам пожаловал.

— Всем оставаться на местах! Приготовить доку­менты!

С таким воплем местный участковый, толстобрю­хий милиционер, которого мы все прекрасно знали, первым ворвался в дом. Остальные гости, а их вва­лилось в дом человек шесть, угрожающе уставились на нас. Только что пистолеты не достали.

— Проверка документов! Всем приготовить доку­менты! — неистово орал наш прежде добродушный участковый, так что какой-то товарищ в штатском даже стал его успокаивать.

Собственно, документы проверили только у меня. Несколько пришедших одновременно стали задавать мне вопросы: кто я такой, по какому адре­су прописан, где работаю и почему нахожусь здесь, не зарегистрировавшись, как положено, в местных органах. Впервые попав в такую историю, я не знал, что и отвечать. Но еще больше я испугался, что дру­зья заметят мою трусость.

Неожиданно меня выручил тот же участковый. Он снова заорал, но теперь уже выдал кое-что по­хлеще.

— Где подпольная типография?! Признавайтесь! Отвечать! Мы всё знаем! Скрывать бесполезно!

Он ревел, как пожарная сирена, а его физионо­мия на наших глазах становилась багрово-красной.

Вначале мы лишь изумленно смотрели на него и ничего не могли понять. Какая типография? Что мы скрываем? Но потом до меня и до отца Рафаила

стало доходить, что причина всего — наша болтовня среди знакомых, а может быть, и по телефону о той самой пресловутой типографии.

Громогласный милиционер не замедлил под­твердить эти догадки.

— Мы всё знаем!.. У вас типография. В подполь­ном ските. Всем не двигаться! На выход!.. Я сказал, на выход! С вещами! Показывать дорогу! Ты здесь хозяин! — он ткнул в грудь отца Никиту. — Вперед! Показываешь дорогу!

— Никуда он не пойдет, — прервал эти вопли отец Рафаил. — И никто из нас не пойдет.

— Что-о?! — снова взревел страж порядка.

— И нашу типографию мы вам тоже показывать не будем! — добавил отец Рафаил.

Он словно между прочим сказал о типографии как о реально существующей. Я сразу понял, что это не просто так.

Еще минут двадцать незваные гости то требова­ли, то уговаривали нас во всем признаться, отвести их в скит и показать наборные станки. Но мы, ко- сясь на отца Рафаила, упрямо молчали.

Наконец вся незваная компания удалилась во двор посовещаться. А вернувшись, они объяви­ли, что найдут типографию и без нас. Только по­требовали объяснить, как до этого скита побыстрее добраться. Неожиданно отец Рафаил сам стал объ­яснять им дорогу. Он безжалостно направлял сыщи­ков по самому далекому и тяжелому пути — километ­ров пятнадцать по топям и по лесу.

Было начало ноября. Болота в окрестностях по­крылись тонким ледком. Воодушевленные гости вышли вон и направились в свой скорбный путь.

Все же я спросил отца Рафаила:

— А вдруг они потонут в болотах?

— Потонуть они не потонут, — отвечал тот. — Зато будут друг друга героически спасать.

Было часов восемь утра. Мы напились чаю, накололи дров бабке, прихожанке отца Никиты. Прибрали в храме. Затянул долгий моросящий дождь. Но мы загодя успели погулять, а под дож­дичек пообедали, не спеша размышляя, как там наши шерлоки холмсы разыскивают типографию. Только к семи часам вечера, когда уже опустились промозглые сумерки, а мы уютно сидели за само­варом, в доме вновь появились утренние посети­тели. Но что у них был за вид! Мокрые с головы до ног, промерзшие, измученные, они выглядели так жалко, что мы чуть не поперхнулись горячим чаем.

— Где же типография? — жалобно, безо всякой на­дежды спросил один из штатских.

— Какая типография? — прихлебывая чаек, поин­тересовался отец Рафаил.

— Подпольная... — все больше осознавая глупость собственных слов, уточнил штатский.

— Ах, подпольная!.. Так вы ее в скиту не нашли?

— Понятно... — тоскливо сказал штатский. — Дай­те хоть чаю согреться!

— В сельсовете попьете, — отвечал добрый отец Рафаил.

— Понятно...— повторил штатский и понуро вздохнул. На прощание он устало сказал отцу Рафа­илу:— Смотри, как бы не пожалеть потом!

Штатский не обманул, исполнил угрозу. Через неделю отца Рафаила перевели на новый приход. А еще через два месяца — на другой. Но отцу Рафаи­лу к этому было не привыкать.

* * *

В нашей семье никогда не было машины, поэто­му, рассекая с от­цом Рафаилом на черном «За­порожце» псков­ские просторы, я думал, что его стиль вождения совершенно нормален.

Лишь зна­чительно позже я стал догадываться, что это не совсем так. Впрочем, водителем отец Рафаил был прекрасным: в Чисто­поле он не только занимался велосипедным спор­том, но и участвовал в областных авторалли.

Отец Рафаил тормозил только останавливая ма­шину. Во всех остальных случаях он устремлялся вперед. Тормозами же он старался не пользоваться, чтобы, по его словам, не изнашивались колодки. Или он мог на полном ходу вдруг заняться ремон­том руля, снять баранку и начать копаться в рулевой штанге. И только в последний момент нацепить ру­левое колесо и сделать поворот. Я к такой езде при­вык, но другим пассажирам сразу становилось жут­ко до немого окоченения.

Как-то мы направлялись с отцом Рафаилом во Псков. Километрах в семидесяти от города нам попался батюшка, голосовавший у обочины. Это был наш знакомый, отец Георгий, питерский

художник, ставший священником и уехавший на приход в Псковскую епархию. Я перебрался на заднее сиденье, а отец Георгий сел рядом с отцом Рафаилом. И мы помчались.

Отец Георгий сразу вцепился в подлокотники и напряженно уставился перед собой. А мы, поняв, что собеседник не склонен поддерживать разговор, болтали о своих проблемах. Через некоторое время отец Рафаил стал ворчать, что машину ведет в сторо­ну, — снова какие-то неполадки с рулем. На прямом участке пути он, по своему обыкновению, не сни­жая скорости, снял рулевое колесо и засунул голову в рулевую колонку, поглядывая на дорогу. При этом он, по привычке, клял советскую власть за то, что она не может сделать нормальную машину.

Мы приближались к повороту, и я предупре­дил об этом отца Рафаила. Он взглянул на дорогу, еще что-то подкорректировал в рулевом управле­нии и наконец начал надевать руль. Но тот никак не вставал на свое место...

— Батюшка, уже близко, — заметил я, имея в виду, что без руля мы повернуть не сможем.

Отец Рафаил заторопился, но скорости не снижал. В последний момент он все же успел надеть руль, рез­ко повернул, и мы благополучно миновали опасный участок. Еще немного поругав нашу отечественную автопромышленность, мы перешли к какой-то дру­гой, не менее захватывающей теме. И уже забыли о произошедшем, как вдруг с переднего сиденья раз­дался нечеловеческий вопль отца Георгия:

— Останови!!! Останови!!!

От этого страшного крика отец Рафаил настоль­ко перепугался, что разом принес в жертву все свои принципы и нажал на тормоза.

— Что с вами, батюшка?! — в один голос испуган­но спросили мы с отцом Рафаилом.

Вместо ответа отец Георгий выскочил из ма­шины. Оказавшись на дороге, он просунул голову в дверь и прокричал:

— Никогда! Ты слышишь? Нкогда я больше не сяду в твою машину!

Тут мы стали понимать, что все время от начала манипуляций с рулем отец Георгий просто находил­ся в полуобморочном состоянии. Мы принялись просить у него прощения, обещали ехать дальше тихо и аккуратно, но отец Георгий решительно от­казался возвращаться в черный «Запорожец». Он отошел подальше и стал голосовать проезжающим автомобилям, время от времени сверкая на нас гла­зами.

* * *

При всем, можно даже признать, хулиганстве отца Рафаила, все отмечали не только удивитель­ную действенность его молитв, но и силу его свя­щеннического благословения. Однажды я с ним поссорился. Сейчас даже не припомню, по како­му поводу, но надулся изрядно. Мы были на пре­стольном празднике Успения в Печорах, но я так рассердился, что решил уехать в Москву, не дожи­даясь службы Погребения Плащаницы Пресвятой Богородицы, которая совершается в монастыре на третий день после Успения. Перед отъездом я, всячески изображая равнодушие и независимость, все-таки подошел взять у отца Рафаила благослове­ние в путь.

— Как же вы, Георгий Александрович, дерзае­те уехать с похорон Божией Матери? — поразился он. — Ни за что вас не благословлю! Вот помолитесь сегодня вечером на погребении, после этого и уез­жайте.

— Ах так?! — возмутился я. — Ну, как хотите! И во­обще, главный праздник, Успение, уже прошел. А благословение я спокойно возьму у кого-нибудь из монастырских батюшек.

Сказав это, я развернулся и направился прочь. Но, на беду, так и не встретил ни одного священни­ка. Все готовились к долгой вечерней службе или были где-то на послушаниях. Времени до поезда оставалось немного, и, махнув рукой, я поспешил к автобусу. На автовокзале меня ждало еще одно искушение: билетов до Пскова не было. Но и это меня не остановило. Я упросил кассиршу, и она наконец отыскала мне билет на самый неудобный рейс: автобус хотя по расписанию и поспевал к мо­ему поезду, но до Пскова делал длинный крюк че­рез окрестные деревни. Я уселся в первом ряду у окошка, и вскоре передо мной замелькали мо­крые от дождя деревянные дома и печальные се­верные пашни.

Настроение было скверное. Хуже не придума­ешь. На сердце лежала тяжесть от ссоры с отцом Рафаилом, которого я все-таки очень любил. И еще, конечно, совесть обличала, что я взял да и уехал с Погребения Плащаницы. И благословения на до­рогу так и не взял... «До чего я дожил!» — пронеслось у меня в голове, пока мы тряслись в еле тащившемся допотопном автобусе.

Тем временем, совершив объездной путь по окрестным селам, автобус выехал на псков­скую дорогу и побежал резвее. На шоссе прямо под моим окном нас начал обгонять красный «Жигуленок». Я следил за ним рассеянным взгля­дом и видел, как он припустил, но после обгона вдруг резко вывернул вправо и вдруг оказался под колесами нашего «Икаруса». Раздался прон­зительный скрежет металла, завизжали тормоза. Пассажиров бросило вперед. Все закричали... А громче всех закричал я, мгновенно потрясен­ный страшной догадкой:

— Это из-за меня-я!!!

Может, это глупо и смешно, но я, когда вспо­минаю эту давнюю историю, до сих пор уверен, что случившееся произошло по моим грехам, из- за моего упрямства и непослушания. А тогда, в об­щей панике, на мой крик никто не обратил вни­мания.

Автобус еще несколько метров протащил маши­ну перед собой по асфальту и остановился. Наш водитель открыл двери и бросился к раздавлен­ному автомобилю. Автобус буквально нависал над грудой измятого «Жигуленка». За водителем вы­бежали пассажиры. От ужаса все замерли на мес­те перед искореженным «Жигуленком». Вдруг его дверь, скрипя, приоткрылась и оттуда выскочил огромный черный ньюфаундленд. Пес пронзи­тельно заскулил и сразу дал стрекача по шоссе. Я в жизни не видел, чтобы у собаки, даже когда она очень испугана, был так поджат хвост — под самое горло. Вслед за ньюфаундлендом из машины по­казалась девочка лет двенадцати. Слава Богу, она была совершенно цела! Девчонка закричала вслед убегающей собаке: «Принц! Принц! Ко мне!» — и помчалась за псом.

Наш водитель помог выйти шоферу. Больше в машине никого не оказалось. У мужчины с виду тоже серьезных повреждений не было — его толь­ко трясло после аварии, а на лице алели свежие ссадины. «Жигуленок» бедняги был безнадежно изуродован.

Вышедшие из автобуса пассажиры, поняв, что все живы и здоровы, облегченно переговаривались. Но я вдруг еще больше разозлился на свою судьбу. Вместе с десятком моих спутников я принялся голо­совать встречным автомобилям в надежде доехать до Пскова. Меня прямо-таки заклинило от упрям­ства: все равно будет по-моему! Я уеду в Москву во что бы то ни стало!

Так я голосовал и прыгал на шоссе минут пятнад­цать, но никто из водителей не остановился, видя, что желающих добраться до Пскова у нашего ав­тобуса скопилось слишком много. В конце концов я взглянул на часы и понял, что не успеваю на поезд ни при каких обстоятельствах.

А через несколько минут рядом с местом аварии остановился рейсовый автобус, шедший из Пско­ва, и водитель предложил желающим доехать до Печор. Ничего другого не оставалось, и скоро я был доставлен туда, откуда недавно так постыдно бежал.

В монастыре уже шла служба Погребения Пла­щаницы Божией Матери. По традиции, это проис­ходило под открытым небом на площади у Михай­ловского собора. Я разыскал отца Рафаила. Увидев меня, он ничуть не удивился.

— А, Георгий Александрович, это вы!

— Простите, батюшка! — сказал я.

— После службы поедем в гости к Старчишке?

Я кивнул, встал рядом, и больше мы от молитвы не отвлекались.

Как-то, когда я был уже на послушании в Изда­тельском отделе, митрополит Питирим попросил меня отвезти в Псково-Печерский монастырь его родных — сестру, ее дочь и двух своих внучатых племянниц. Сестра митрополита Ольга Владими­ровна была замечательным архитектором, ее дочь тоже занималась архитектурой, а девочки оканчи­вали школу. Все они, конечно, были глубоко цер­ковными людьми, но общались в основном с мо­сковскими священниками и архиереями и никогда ничего подобного Печорам не видели.

Полные впечатлений после монастыря и встреч с отцом Иоанном, они возвращались в Москву. В по­езде я так много рассказывал им о наших приклю­чениях с отцом Рафаилом и с отцом Никитой, что, когда мы приблизились к Порхову, где как раз тог­да служил отец Рафаил, мои спутницы сказали, что с удовольствием повидали бы таких удивительных батюшек. Я отвечал, что от отца Рафаила и отца Никиты всего можно ожидать и кто знает, может, мы и сейчас с ними встретимся. Дамы с недовери­ем отнеслись к моим словам, а я на всякий случай вышел в коридор — посмотреть: а вдруг мои друзья и вправду объявятся на вокзале?

И это «вдруг», конечно, произошло! Стоянка в Порхове была всего две минуты. Когда состав уже тронулся, на перрон вылетели отец Рафаил и отец Никита и помчались за уходящим поездом. Я закри­чал им, замахал руками, и они благополучно запрыг­нули на подножку нашего вагона.

Оказалось, они собрались в Москву за запчастя­ми к автомобилю, и у них на двоих был только один билет в плацкарте. Зато у меня как раз оказался лиш­ний билет, поскольку мне предоставили целое купе.

Когда я торжествующе предстал перед моими спутницами вместе с двумя монахами, они не мог­ли поверить, что перед ними те самые отец Ра­фаил и отец Никита. Дамы пригласили батюшек

к столу, выложили все свои дорожные припасы и заказали чай.

Взявшись за подстаканник, отец Рафаил почув­ствовал себя в своей тарелке. Дамы забросали его вопросами. Между прочим спросили и о трудностях жизни на отдаленных приходах в псковских лесах.

— В деревне у отца Никиты медведи иногда захо­дят прямо на крыльцо храма! — поведал отец Рафа­ил, прихлебывая чай.

— Неужели прямо на крыльцо? — поразились дамы, с уважением посмотрев на за­стенчивого отца Никиту.

Тот, как всегда немного заика­ясь, честно ответил:

— Лет пять тому назад на крыльцо моего храма действительно забежал заяц. С тех пор в расска­зах отца Рафаила он постепенно превращался сначала в лису, потом в волка, а вот сегодня стал медведем.

— Действи­тельно, самые опасные зве­ри — это мед­ведь и кабан,— не обращая внимания, про­должал отец Рафаил.—

Ведь только кажется, что кабан — такая свинка, копается в земле да похрюкивает. А медведь — эдакий плюше­вый мишка. На самом деле все обстоит совсем не так. Медведь — страшный, хитрый, беспощадный зверю­га! Кидается на человека и мгновенно сдирает с него скальп. А потом всего ломает и иногда даже отрывает голову!

От столь живописной картины дамам стало не по себе. Отец Рафаил, по-видимому, заметил это и решил их ободрить.

— Но есть один способ защититься от медведя.

— Что же это за способ?! — воскликнула сестра митрополита Ольга Владимировна с такой надеж­дой в голосе, как будто ей завтра предстояло отправ­ляться в леса, кишащие голодными медведями.

Отец Рафаил не заставил себя упрашивать и до­верительно поведал ей:

— Как только вы встретите медведя, надо сразу остановиться и ждать. Если он не голоден, то про­сто поворчит-поворчит и отойдет.

— А если голоден?!

— Это хуже... Тогда вам придется бежать изо всех сил!

— Бежать?.. Но куда?

— Куда глаза глядят! Но надо, конечно, понимать, что медведь бросится за вами.

— И что же делать? — в отчаянии воскликнули дамы.

— Есть только один путь. Надо быстро выбрать дерево повыше и не раздумывая лезть на него!

Дамы во все глаза глядели на отца Рафаила и слушали затаив дыхание. Было видно — они живо представляют, как карабкаются по стволу, спасаясь от голодного зверя. Отец Рафаил не успокаивался.

— Но медведь сразу полезет за вами! — предупре­дил он.

— Что же тогда делать?!

— У вас останется единственный способ спастись. Поднявшись повыше, надо снять с себя телогрейку и швырнуть ее прямо в медведя! Медведь не поймет, что это телогрейка, он подумает, что это вы сами. Вцепится в нее всеми четырьмя лапами и, конечно, отпустит ствол. И тут-то сорвется вниз! Грохнется всей тушей о землю и сломает себе шейные позвон­ки! Тогда вы можете не торопясь спускаться на зем­лю и ставить свой сапог на его толстое брюхо.

От столь счастливого исхода все радостно заулы­бались.

Но отец Рафаил не дал слушателям расслабиться.

— Еще опаснее встретить на своем пути дико­го кабана! — продолжал он, и улыбка сразу сошла с лиц его слушательниц. — Кабан — это такой страш­ный механизм из стальных мышц и лезвий-клыков. Если он накинется на человека, то обязательно со­жрет его полностью, до последнего клочка одеж­ды. Даже землю, на которую капнул человеческий жир, тоже сожрет! Был человек во Вселенной — и нет его... Но все же есть способ спастись и от ка­бана.

— Что же это за способ?! — взмолились москов­ские путешественницы.

Отец Рафаил покровительственно оглядел нас всех и, как учитель в школе, задал вопрос:

— В лесу вы встретили дикого кабана. Что вам надо делать?

— Бежать от него изо всех сил! — дружно ответи­ли дамы. И тут же со страхом прошептали: — Но ка­бан, наверное, побежит за нами?..

— Правильно! — похвалил отец Рафаил. — И что вы делаете потом?

— Видим подходящее дерево и залезаем на него?

— Точно!

— И кабан лезет за нами?

— Нет! — утешил своих спутниц отец Рафаил.— Кабаны по деревьям не лазают.

— Какое счастье! — от души обрадовались дамы.

Но они явно поторопились.

— Кабаны по деревьям не лазают,— настави­тельно повторил отец Рафаил. — Но и добычу свою никогда не бросят. Кабан достанет вас по-другому. Он начнет подкапывать корень дерева, на котором вы сидите. Он будет неистово рыть землю, не есть и не пить, пока дерево не рухнет.

— Что же делать?! — в полном отчаянии вскрича­ли дамы.

Но отец Рафаил их успокоил.

— Есть выход. Единственный. Нужно выбрать самую толстую ветку на вашем дереве и отползти по ней как можно дальше от ствола. Кабан — живот­ное страшно сильное. Но и ужасно тупое. Он будет копать только прямо под своей добычей, то есть под вами. Он будет вгрызаться в землю день и ночь. Два дня, три! Может быть, четыре. Вам нужно лишь про­держаться на своей ветке. А через четыре дня кабан выкопает громадный котлован и от изнеможения сдохнет в нем. Вот тогда-то вам останется только осторожно доползти назад до ствола и спуститься на землю.

Через много лет, встречаясь с этим дамами, мы вспоминали о той поездке и о нескольких часах, проведенных ими с отцом Рафаилом, как о чем- то необычайно светлом и радостном.

Хотя умные женщины прекрасно понимали, что деревенский батюшка над ними весело и беззлобно подшутил.

Потом я встретил отца Рафаила мельком в Мо­скве. Он был как-то непривычно сосредоточен и да­лек. А потом его не стало.

Поп на «Мерседесе» разбился! Поп на «Мерседесе» разбился! — кричали мальчишки, пробегая под окнами дома отца Рафаила.

Мы сидели в его комнате и знали, что это — правда.

Многому учит таинство смерти. Многому учат и те обстоятельства, при которых это таинство соверши­лось. Смерть отца Рафаила тоже немалому научила нас. В конце концов, это было вполне в его стиле: как священник отец Рафаил если и учил, то по ходу дела, без лишних назиданий и ненавязчиво.

Думаю, он предчувствовал скорую смерть: за год до того, как все произошло, отец Рафаил взял из церковной лавки и повесил над своей кроватью погребальное покрывало. И с тех пор стал как-то серьезнее, молчаливее. Мы все это заметили. Хотя поток людей в его домик в городке Порхове, где он служил последние три года, не только не сократил­ся, но заметно увеличился. До такой степени, что один знакомый священник, зайдя к нему, даже про­ворчал:

— Что у тебя творится? Кошки, девки!

Действительно, и тех и других в доме отца Рафа­ила было полным-полно. Впрочем, как и молодых людей со своими духовными и житейскими пробле­мами. Как и приезжавших из Москвы семейных пар, у которых дело дошло почти до развода. В общем, в этом доме можно было встретить кого угодно. Мы уже привыкли, что отец Рафаил с легкостью, без всякого труда общается с каждым. И каждый ревни­во считал, что у него с батюшкой свои — единствен­ные и совершенно особые взаимоотношения.

Вообще отношение наших благочестивых прихо­жан к своим любимым священникам можно охаракте­ризовать лишь одним словом — «беспощадное». Отец Рафаил испытал это на себе сполна. Но воспринимал он такое положение вещей совершенно спокойно. Он и сам в свое время докучал старцам, особенно отцу Иоанну, и считал это правильным и весьма по­лезным для спасения души. «А для чего еще существу­ют на свете старцы и священники?» — говорил он.

Только поздно вечером отец Рафаил запирался в своей «кельи» — огороженном досками крохотном закутке, куда никому не позволялось входить, — и в из­неможении падал на кровать. А отлежавшись, почти до рассвета молился и исполнял монашеское правило.

Что же касается «кошек и девок», как выразился тот батюшка, котов он и вправду немало развел в сво­ем доме, хотя их и не баловал. Сидя на колченогом стуле, он поглаживал ногой свою любимицу, объявив­шуюся после мартовских прогулок, и приговаривал:

— Ты, блудница, опять нагулялась.

Дата добавления: 2015-05-08