Акт первый

Временная контора завода электроинструмента в коммуне имени Фрунзе.

Большая комната — класс, на стене доска. Два окна в задней стене открыты, справа видно новое здание, кое-где еще остались леса. Несколько вершин деревьев, конец лета.

Прямо, ближе к задней стене, стол главного инженера. За столом Дмитриевский. По эту сторону стола в кресле Воргунов. Они рассматривают большой чертеж.

Слева, ближе к зрителю, высокий стол, какие бывают в физических кабинетах.

За ним стоя работает Троян. На его столе собранные электросверла и электрорубанок, много, целые кучи разных деталей. К столу привинчены маленькие тисочки.

В банке с бензином лежат какие-то части.

Далеко от зрителей маленький столик Григорьева, за которым он, впрочем, никогда не сидит. Справа чертежный стол Вальченко. Самого его сейчас нет.

В комнате много стульев самых разнообразных фасонов: канцелярских, столовых, классных, две-три табуретки. Все в большом беспорядке: на столах и на полу сор и окурки, некоторые стулья в известке.

На задней стене на синьке два больших чертежа.

Дмитриевский (кричит в окно). Соломон Маркович, Соломон Маркович! Подождите, не выезжайте. Зайдите на минуточку к нам.

Блюм (за окном). А что такое? Я же и так опоздал…

Дмитриевский. Соломон Маркович, очень нужно.

Блюм. Ну… хорошо.

Троян (рассматривая на свет две шестеренки). В нашем городе он такого фрезя не достанет. Я уже искал.

Воргунов (сдержанно опуская кулак на стол). Не могу понять. Не могу. Как могли допустить такую ошибку? Ведь это задача для грудных детей. Кто это придумал, что сюда подойдет фрез модуль один? Это вы, Григорьев?

Григорьев. Кажется, нет. Кажется, товарищ Троян высчитывал.

Троян. Если кажется, нужно перекреститься, Игорь Александрович. Все зуборезные высчитывали вы, как вы могли это забыть? Вот же у меня расчеты. Вот! Это ваши цифры?

Григорьев (заглянув в бумажку). Как это могло быть? Поразительно…

Блюм (входит с толстым портфелем). Ну, что такое? Когда же я выеду в город? Это не темпы, а мучительство. Разве так можно работать?

Дмитриевский. Соломон Маркович, маленькое недоразумение: для зуборезного «рейнекер» рассчитан фрез модуль один, а нужно ноль семьдесят пять сотых.

Блюм. Новое дело! Пойдите достаньте. Модуль один доставали две недели, а теперь семьдесят пять сотых… А кто же такой грамотный, извините?

Молчание.

Значит, кот Васька виноват? Ну и хорошо. Я поехал. Только, пожалуйста: мне, старику, прыгать по лестницам нельзя сказать, чтобы было приятно. Пока я дойду до машины, так вы мне закричите: не ноль семьдесят пять сотых, а ноль сто семьдесят пять сотых. Так, пожалуйста, кричите в окно, я догадаюсь, в чем дело. Будем доставать.

Троян. В городе нет.

Блюм. Что значит нет? На свете все есть, даже калоши номер пятнадцатый. (Собирается уходить).

Троян. Подождите, Соломон Маркович, я заканчиваю проверку. Сейчас.

Блюм. Вот теперь подождите. В таких темпах работают только угорелые кошки…

Дмитриевский. Не волнуйтесь, Соломон Маркович.

Блюм. Как же не волноваться, Георгий Васильевич? Вот-вот должны приехать коммунары. А что у нас есть? Даже фундаментов нет, станки в ящиках. Это называется: мы пускаем завод первого сентября? А сейчас тринадцатое августа, слава тебе, господи. А что скажут коммунары? Сидели здесь вас шесть инженеров, а сделали для комара насморк.

Дмитриевский. Ничего, ничего, все будет хорошо. Садитесь лучше и расскажите нам о коммунарах.

Блюм. Ну что же, будем сидеть и разговаривать? Коммунары нам покажут, как разговаривать. Кто здесь сидел: инженеры или разговорщики? Вот вы их увидите!

Воргунов. Вы думаете, мы не видели беспризорных?

Блюм. Да, вы их не видели.

Воргунов. Один даже у меня шапку сорвал с головы, да я отнял.

Блюм. Хэ-хэ, то шапка…

Воргунов. А то что?

Блюм. Они из вас душу вытрясут, к вашему сведению.

Григорьев. А у вас уже вытрусили?

Блюм. А что вы думаете? Они за меня как взялись, так моя душа, знаете, где была? В подметках, если вы хотите знать. Ну, а потом я их узнал, так это же совсем иные люди.

Дмитриевский. Интересно вот что, Соломон Маркович, откуда у вас такая преданность коммунарам? Вероятно, вы хорошо жили, был у вас собственный заводик, правда?

Блюм. Ну а как же? У Блюма был завод, фабрика, настоящий трест. Разве вы не слышали? Соломон Блюм и К. Откуда вы все так хорошо знаете?

Дмитриевский. А все-таки?

Блюм. Что «все-таки»? Ничего никогда у Блюма не было, кроме еврейского счастья — семеро детей. Работал всю жизнь на других, как угорелая лошадь, а что у меня теперь есть? Заводик.

Дмитриевский. Я слышал, вы работали у своего дяди управляющим.

Блюм. Желаю Вам иметь такого дядю. Разве это дядя, когда он не заплатил мне за год жалованья и уехал в Америку? Хороший дядя! Так я лучше буду работать у коммунаров. Они меня не обманут, я знаю. И пускай детки на моем труде учатся.

Воргунов. Трогательная история.

Блюм. История ничего себе.

Троян. Вот расчет. Правильно: семьдесят пять сотых.

Блюм (взял бумажку). Я тоже могу написать: ноль, запятая, семьдесят пять. Передайте это на память коту Ваське. (Возвратил бумажку Трояну).

Троян. Можно передать, что ж…

Блюм, выходя, в дверях встречается с Вальченко. Здоровается с ним и уходит. Вальченко усаживается за чертеж.

Григорьев. Он у них здесь делом вертел. Заведующий производством. Спасите мою душу, инженер Блюм.

Вальченко. Он не инженер!

Григорьев. Как не инженер? Да вот и сейчас он насчитал шесть инженеров, значит, и себя считал.

Дмитриевский. По снабжению он работает прекрасно! Прекрасно!

Воргунов. Спекулянт!

Дмитриевский. Нет, про него нельзя это сказать.

Воргунов. Советский спекулянт. Вынюхать, обмануть, с мясом вырвать…

Вальченко. Блюм — энтузиаст.

Воргунов. Еще бы. Для того чтобы хватать каждого встречного за горло, необходимо быть энтузиастом.

Григорьев. Верно. Это верно. Он спекулянт. И производство у него было такое же. Что хочешь? Дубовая мебель, медные масленки и трусики. Спасите мою душу, комбинат! Все это в сараях, в подвалах. Столярный цех — это умора. Семьдесят метров длины и весь из фанеры. И чего там только нет, на десять пожаров хватит! А механическая? Станки! И где он их навыдирал? И прямо на полу, никаких фундаментов.

Вальченко. Да! Георгий Васильевич, фундаменты не делаются.

Дмитриевский. Почему?

Вальченко. Белоконь говорит, чертежей нет.

Дмитриевский. Игорь Александрович, что такое?

Воргунов. Чертежей фундаментов до сих пор нет?

Григорьев. Петр Петрович, поймите же… «Гильдмейстеры» еще в пути. Габаритов…

Воргунов. …Я вам сказал снять габариты на Кемзе. Я вам сказал, на Кемзе восемнадцать «гильдмейстеров». Сняты габариты?

Григорьев. Да ведь все некогда, Петр Петрович… Эти расчеты…

Воргунов. Где эти расчеты? Модуль один насчитали?

Входит Белоконь.

Воргунов. Где фундаменты?

Белоконь. Чертежей же нет.

Воргунов. Чертей же на вас нет. А леса, а грязь, а бочки? А бетономешалку когда уберете?

Белоконь. Плотники ушли, вы же знаете.

Дмитриевский. Но если фундаменты все равно не делаются, можно заставить каменщиков убрать леса.

Воргунов. Георгий Васильевич! А придут плотники, фундаменты сделают, а чернорабочие фрез рассчитают. А инженер Григорьев что будет делать? Плановое хозяйство? Социализм строите? Социалисты! Портачи!

Дмитриевский. Петр Петрович, ну чего вы так? Григорьев — молодой инженер, ошибся, бывает же…

Воргунов. Не беда, что молод, а беда, что лентяй. Габариты может снять каждый грамотный человек, нужно распорядиться. Нужно меньше баб.

Григорьев. Спасите мою душу, Петр Петрович!

Воргунов. Чтобы чертежи были к вечеру, понимаете?

За окном гудок автомобиля.

Дмитриевский. Позвольте, ведь Блюм на завод едет. (В окно.) Соломон Маркович…

Блюм (за окном). А что такое?

Дмитриевский. Зайдите.

Блюм. Но как же так можно?

Дмитриевский. Зайдите, нужно! Вы подождите, товарищ

Воробьев. (К Белоконю). Пожалуйста, товарищ Белоконь, проследите за уборкой. И здесь после ремонта такой ужас. Подгоните строителей. Ожидаем воспитанников. Надо столовую, спальни скорее.

Белоконь. Побелку кончили, а убрать некому. Собственно говоря, это не моя обязанность.

Воргунов. Не ваше призвание, хотите сказать?

Белоконь. Я по механическому делу, а выходит уборщик…

Дмитриевский. Некогда разбираться с этим. Вы проследите.

Входит Блюм.

Блюм. Товарищи, нельзя же так. Я же просил, крикните в окно, ну, сколько теперь? Наверное, ноль пятьдесят или ноль черт его знает.

Дмитриевский. Соломон Маркович, вы будете на Кемзе?

Блюм. А если буду, так что?

Дмитриевский. Надо снять габариты нескольких станков.

Блюм. Новое дело. Какое же это имеет отношение к снабжению?

Вальченко. Потому, что вы будете на заводе.

Блюм. Мало ли где я бываю! Так я должен за всех работать? А где я возьму время?

Дмитриевский. Я вас очень прошу.

Блюм. Ну хорошо, давайте список, какие там станки.

Григорьев. Я сейчас запишу.

Блюм. Да, Георгий Васильевич, в той заявке на материалы много пропущено.

Дмитриевский. Не может быть. Дайте. (Протягивает руку.)

Блюм. Я никогда не записываю. Запишешь, потеряешь, а так лучше. (Быстро.)

Латунь медная, калиброванная, четыре, четыре с половиной, шесть, шесть с половиной.

Сталь три, размер семь, одна четвертая, восемь и пять, одна четвертая.

Сталь пять, размер девять, девять с половиной и одиннадцать с половиной.

Сталь шесть, размер шесть и шесть с половиной.

Лента тафтяная.

Ликоподий.

Крепежные части.

Метчики одна четверть и три четверти.

Провод ПШД ноль двадцать сотых.

Провод голый.

Пробки угольные.

Порошок графитовый.

Все смеются. Вальченко аплодирует.

Блюм. О, у меня память!

Воргунов. А я бы предпочел, чтобы у вас был список. Что это вы из себя монстра какого-то корчите?

Блюм. Монстра? Как это?

Воргунов. У нас не цирк. Это в цирке дрессированные лошади и собаки считают до десяти, что ж, пожалуй, и занимательно. Дайте список, у нас серьезное дело. А фокусы эти оставьте для ваших беспризорных.

Блюм. Что вы ко мне пристали с беспризорными? Почему они беспризорные, скажи мне, пожалуйста? Они не беспризорные, а коммунары.

Григорьев. Что же, теперь запрещается называть их беспризорными?

Блюм. А что вы думаете? Чего это вам так хочется говорить о том, что раньше было? Коммунары беспризорные, у Блюма был заводик. А если я спрошу, что вы раньше делали, так что? Я же никому не говорю «господин полковник»?

Вальченко. Да у нас и нет полковников.

Блюм. Да, теперь нет. Ну, и беспризорных, значит нет. Коммунары здесь хозяева.

Григорьев. Не слишком ли это сильно сказано?

Блюм. Чего я буду их выбирать? А он выбирал слова? Кошки, собаки, лошади, так это можно?

Дмитриевский. Соломон Маркович, нас не могут нанять беспризорные, или пусть там, коммунары.

Блюм. Хорошо, «пусть»…

Дмитриевский. Мы служим делу.

Блюм. Вы служите делу, а кто это дело сделал? Они же, коммунары! Они заработали этот завод. Вы не можете так работать, как они работали. На этих паршивых станочках, что они делали, ай-ай-ай…

Григорьев. Что же они делали, спасите мою душу? Масленки, что же тут особенного? Станочки. О Ваших станочках лучше молчать. Интересно, где вы выдрали всю эту рухлядь… Эпохи… первого Лжедмитрия?

Блюм. Какого Дмитрия, причем здесь Дмитрий? Ну пускай и Дмитрий, так на этой самой эпохе, как вы говорите, на этой рухляди они и сделали новый завод. А вы теперь будете работать на гильдмейстерах. Так кому честь?

Торская (входит). У вас очень весело… но грязь невыносимая.

Григорьев. Простите, Надежда Николаевна, не ожидали вас.

Воргунов. Вот именно. А для самого товарища Григорьева здесь достаточно чисто.

Торская. Я получила телеграмму, Соломон Маркович. (Отдает Блюму телеграмму и отходит к столу Трояна.)

Блюм. Вот видите, вот видите? Вот, Георгий Васильевич.

Дмитриевский (читает). Сочи. Они в Сочи сейчас? Да… Коммуне Фрунзе, Блюму, копия Крейцеру. Лагери отправили, будем пятнадцатого. Поспешите спальни, столовую. Захаров. (Возвращает телеграмму.) Ну что же, распорядитесь.

Блюм. И габариты я, и фрез я, распоряжаться тоже я! Вы — главный инженер, начальник коммуны дает распоряжение, а вы его заместитель.

Дмитриевский. Я с ним даже не знаком. И какое мне дело до спален? Я не завхоз.

Григорьев. Приедут господа с курорта, обижаться будут.

Блюм. Да, с курорта, а почему нет?

Григорьев. Может быть, даже в белых брюках?

Торская. Угадали, в белых брюках.

Блюм. Он думает: только ему можно, хэ-хэ… Ну, я поехал…

Входит Воробьев.

Воробьев. Соломон Маркович, едет или не едете? Стою, стою.

Блюм. О, Петя! Послезавтра коммунары приезжают. Вот кто рад, а? Наташа приезжает.

Торская. Наташа о нем забыла. На Кавказе столько молодых людей и все красивые…

Воробьев. Как же это так, забыть! Письма, небось, писала. На Кавказе, знаешь, Надежда Николаевна, все большие пастухи, а здесь тебе шофер первой категории.

Торская. Вы кажется, влюблены не сердцем, а автомобильным мотором.

Воробьев. Что ты, Надежда Николаевна! У меня сердце лучше всякого мотора работает.

Троян. И охлаждения не требует?

Воробьев. Пока что без радиатора работает.

Блюм. Ну, едем, влюбленный.

Воробьев. Едем, едем…

Вышли.

Воргунов. И здесь любовь?

Торская. И здесь любовь. Чему вы удивляетесь?

Воргунов. Да дело это нехитрое. Я пошел на завод.

Дмитриевский. И я с вами.

Выходят.

Торская. Какой сердитый дед.

Троян. Он не сердитый, товарищ Торская, он страстный.

Торская. К чему у него страсть?

Троян. Вообще страсть… К идее…

Торская. Идеи разные бывают… Товарищ Троян, расскажите мне о ваших этих машинках. Я возвратилась с каникул и застала у нас настоящую революцию.

Троян. Да, революция… Мы делаем революцию.

Торская. Это электроинструмент?

Троян. Да, такие штуки будет выпускать наш новый завод. Это новое в инструментальном деле. Электросверлилки, электрорубанки, электрошлифовалки. Задача, барышня, очень трудная. Видите, в этой штуке двести деталей, а точность работы до одной сотой миллиметра.

Торская. Ой, даже не понимаю!..

Троян. Мы все немножко боимся, как ваши мальчики справятся?

Торская. Не бойтесь, товарищ Троян, они сделают.

Троян. Я уже десять раз проверял. Если они настоящие люди, так они должны сделать.

Торская. Они не только люди, они еще и коммунары.

Григорьев. Божественные коммунары!

Крейцер (входит). Божественные не божественные, а будет скандал. Здравствуйте. Здравствуйте, Надя. Получили телеграмму?

Вальченко. Только что. Здравствуйте, товарищ Крейцер!

Крейцер. Ну, как у вас дела? Что-то медленно подвигаются, вижу. Вы знаете, коммунары этого не любят.

Григорьев. Товарищ Крейцер! Сегодня нас целый день пугают коммунарами. У меня уже поджилки трясутся.

Крейцер. Правильно, пускай трясутся. Коммунары — это молодое поколение, новые люди. Они, знаете, волынить не любят. А у нас все на одном месте стоит…

Вальченко. Н-нет. Почему все? Мы идем вперед…

Крейцер. Никуда вы не идете. Станки в ящиках, беспорядок…

Вальченко. Препятствий много, товарищ Крейцер.

Крейцер. Вот видите: препятствий. А что вы делаете, чтобы препятствий не было?

Вальченко. Мы свое дело делаем.

Крейцер. Какое свое дело?

Вальченко. Мы — инженеры. Стараемся устранить препятствия, поскольку это в наших технических силах.

Крейцер. Вот видите, у нас это как-то очень интеллигентно выходит. Поскольку в ваших технических силах. Есть у вас такие люди, что больше так… мешают работать?

Вальченко (уклончиво). И такие есть.

Крейцер. И что вы делаете?

Вальченко. Все, что можем. Предупреждаем, добиваемся, требуем.

Крейцер. Вы управляете, кажется, машиной?

Вальченко. Автомобилем? Да.

Крейцер. Ну, вот представьте себе: едете вы на авто. А впереди корова. Понимаете, корова? Ходит это перед фарами, стоит, мух отгоняет. Вы гудите, гудите, предупреждаете, требуете. А она ходит на вашей дороге, корова. И долго вы будете гудеть? Нет. Надо слезть с машины, взять палку и прогнать. Палкой.

Торская (смеется). Корова. Это очень правильно.

Крейцер. Вот видите, девушка автомобилем управлять не умеет, а тоже говорит правильно.

Вальченко. Если всем шоферам гоняться за коровами, погонщиком сделаешься.

Крейцер. Боитесь потерять квалификацию? Чудаки. Ну, как дела, Николай Павлович?

Троян. Да как вам сказать? Это верно, что коровы ходят перед фарами.

Крейцер. Верно? Ну?

Троян. Не умеем мы как-то… это самое… с палкой.

Крейцер. Вы больше насчет убеждения, теплые слова: «товарищ корова», «будьте добры», «пропустите»…

Троян. Не то, что убеждения, а так больше… помалкиваем. Коровы, знаете, тоже разные бывают.

Крейцер. Иная боднет так, что и сам убежишь и машину бросишь?

Троян. В этом роде. В этих вопросах теория познания еще многого не выяснила.

Крейцер. Темные места есть?

Троян (улыбается). Да, имеются. Шоферу кажется, что это корова, а на поверку выходит — вовсе не корова, а какой-нибудь старший инспектор автомобильного движения.

Крейцер (громко смеется, смеются и другие). Вот вы и есть интеллигенты. Приедут коммунары, они вам покажут, как коров гонять. А где Дмитриевский, Воргунов?

Троян. На заводе. Хотите пойти?

Крейцер. Пойдем. Пойдемте, товарищ Вальченко.

Крейцер, Троян, Вальченко, Торская занялись чертежами и деталями на столе Трояна.

Григорьев. Надежда Николаевна, вы давно работаете в этой коммуне?

Торская. Три года.

Григорьев. Спасите мою душу! Это же ужасно.

Торская. Ну что вы, чему вы так ужасаетесь?

Торская усаживается на стул Вальченко.

Григорьев. Молодая красивая женщина, сидите в этой дыре, с беспризорными, далеко от всякой культуры.

Торская. В коммуне очень высокая культура.

Григорьев. Спасите мою душу! А общество, театр?

Торская. В театр мы ходим. Да еще как! Идут все коммунары с музыкой, в театре нас приветствуют. Весело и не страшно.

Григорьев. Ведь здесь одичать можно, видеть перед собой только беспризорных…

Торская. Забудьте вы о беспризорных. Среди них очень много хороших юношей и девушек, почти все рабфаковцы, комсомольцы… У меня много друзей.

Григорьев. Уже не влюбились ли вы в какого-нибудь такого Ваську Подвокзального?

Торская. А почему? Может быть, и влюбилась.

Григорьев. Спасите мою душу, Надежда Николаевна, не может быть!

Торская. Почему? Это очень вероятно…

Григорьев. Значит, вы уже одичали, вы ушли от жизни. Сколько в жизни прекрасных молодых людей…

Торская. Инженеров…

Григорьев. А что вы думаете! Инженеров. Разве мы вам не нравимся? А?

Торская. Значит, коммунары и я — это что-то вне жизни? А где жизнь?

Григорьев. Жизнь везде, где культура, понимаете, культура, чувство.

Положил руку на ее колено. Торская внимательно посмотрела на него.

Торская. Видите ли, то, что вы делаете, не культура, а просто хамство. Уберите руку.

Торская. Ах, извините, Надежда Николаевна. Я уже начинаю увлекаться вами…

Торская. Кончайте скорее.

Григорьев. Как вы сказали?

Торская. Кончайте скорее увлекаться.

Григорьев. Спасите мою душу, Надежда Николаевна, ведь это не так легко. Вы мне очень нравитесь.

Торская. Какое событие! Я должна многим нравиться, что ж тут такого?

Григорьев. Надежда Николаевна, поверьте: ваши глаза, походка, голос…

Торская. Даже походка? Странно…

Григорьев (взял ее за руку). Ваша рука…

Торская. Отстаньте.

Вошел Вальченко.

Вальченко. Я, кажется, помешал?

Торская. Отчего вы такой сердитый, товарищ Вальченко?

Вальченко. Я не сердитый. Это вам показалось после воодушевления Игоря Александровича.

Торская. О, товарищ Григорьев на вас не похож. Он энтузиаст. Он приходит в восторг от походки, глаз, голоса…

Вальченко (сквозь зубы). Бывает!

Григорьев. Надежда Николаевна!

Торская. Скажите, товарищ Вальченко, а вы бы не могли прийти в восторг от таких… пустяков?

Вальченко (смущенно). Да, я думаю.

Торская. Вот видите, товарищ Григорьев, у вас есть хороший пример.

Григорьев. Давайте прекратим эту затянувшуюся шутку.

Торская. Прекратить? Есть прекратить, как говорят коммунары.

Григорьев. Вы слишком презираете людей, Надежда Николаевна.

Торская. Ну, это тоже слишком громко сказано.

Входят Дмитриевский, Троян и Воргунов.

Троян. Откуда взялся этот Белоконь?

Григорьев. Белоконя я рекомендовал Георгию Васильевичу как прекрасного механика. Я с ним работал.

Троян. Помилуйте, какой же он механик? Он уже две недели возится с автоматом…

Дмитриевский. Он хороший механик, но станок никому не известен. Во всем городе нет.

Воргунов. Автоматов в городе нет, а таких механиков можно найти на любой толкучке.

Вальченко. Чего вы не выгоните его, Петр Петрович?

Воргунов. Не люблю заниматься пустяками…

Торская. Чудак вы, Петр Петрович.

Воргунов. Вот видите: «чудак».

Торская. Это вы от тоски в печаль ударились… Пройдет. Я вас приглашаю встречать коммунаров. У них музыка хорошая.

Воргунов. Музыка!

Торская. Вы принимаете приглашение?

Воргунов. Нет, я, знаете, на такие нежности не гожусь.

Торская. Вы невежливы.

Воргунов. Что это такое? Вы меня сегодня второй раз бьете? Это правильно. А все-таки увольте — не люблю вокзалов.

Торская. Ну, как хотите. До свидания, товарищи. (Вышла).

Вошел Одарюк.

Одарюк. Где я могу найти Соломона Марковича?

Общее смущение. Григорьев почти повалился на шкаф. Дмитриевский привстал за столом, Воргунов в кресле круто повернулся.

Дмитриевский. Соломона Марковича?

Одарюк. Да. Я привез лагери.

Дмитриевский. А вы кто такой?

Одарюк. Коммунар. Одарюк.

Занавес

Дата добавления: 2015-06-04