Изрядно лет спустя 2 страница

— Не надо, утес, на протоплазму, не надо, — пустил немедленно слезу Парсукал. — Все скажу, ничего не утаю. И номер счета, и девиз, и пароль, пропади оно все трижды пропадом.

Вот ведь тварь позорная, знает отлично, что его ждет, а все одно — жить. Пусть пидором, ничтожеством, навозным червяком — но жрать, дышать, ползать, смердеть и испражняться. Упиваться самим фактом своего существования. Ну и мразь…

— Займитесь-ка, коллега. — Ан требовательно взглянул на Тота, коротко зевнул и сделал знак рукой Гиззиду и Таммузу: — Останетесь здесь, дождетесь финиша. А потом запрете гада в «темную». Пусть постоит там до утра, подумает о смысле жизни. В особенности половой.

«Темная» это и есть «темная», непроницаемая для света камера, напоминающая размерами гроб. Массивный, бетониевый, поставленный на попа. Парализующий волю и заглушающий крики. Один в один как тот, на проклятой Нибиру.

— Все будет сделано, учитель, — отозвался Тот, Гиззида и Таммуз кивнули, и Ан, испытывая потерянность в душе, двинулся к себе наверх, в негу и комфорт апартаментов. Однако не к наследникам, не к бабам, не в семейное тепло — нет, что-то не хотелось ему нынче ануннакского общения, — отправился в свой личный холостяцкий кабинет, где его дожидался дружок — огромный, по пояс, альдебаранский муркот, привезенный в подарок Исимудом. Да, да, не друг, всего-то приятель — гордый, сильный, независимый зверь, гуляющий сам по себе. У Ана он гулял без ошейника и цепи — признавал авторитет хозяина. Такого же, по сути, как и он сам, свирепого и кровожадного хищника.

— Ну, зверюга, привет, — потрепал его по загривку Ан, увернулся от шершавого языка, почесал под саблезубой мордой. — Что, тошно тебе небось? Звереешь? Ничего, крепись, мы тебе скоро бабу привезем. Дядька Исимуд обещался. Красавицу, с усами и хвостом. Будешь улучшать породу.

Он разделся, помылся, хотел чего-то съесть, но не пошло, вернее, перепало муркоту. Пора было заканчивать этот тяжелый, муторный, оставивший зарубку на душе день. Так, чтобы хоть напоследок было хоть что-то приятное. Ан так и сделал — вдарил по тринопле, побаловался ханумаком и мирно залег спать. Приснилось ему стародавнее, щемящее, ушедшее в небытие — дом, детство, родители, погожий осенний денек. В воздухе кружилась синяя листва, в розовом небе тянулись куравли, отец, служа примером ему, Ану, мастерски сбивал их из самодельной пращи.

Глава 9

Машина у арабо-еврея Вени была американская, вместительная — отремонтированный за русские деньги желто-дизентерийный «форд-транзит». Местами хорошо помятый, обшарпанный не без души, видавший и куда лучшие времена. Однако ничего, мотор работал ровно, глушитель не ревел, за поцарапанными стеклами тянулась и тянулась пустыня. Все такие же рыжие, нежащиеся на солнце пески, привычные египетские ландшафты. Из динамиков изливалась арабская попса, унылая, занудная и монотонная, заокеанский эйркондишен не изливал ничего, день, даром что февральский, был по-африкански жарок. Все это создавало внутри «форда» атмосферу праздности и ничегонеделанья, однако Бродов не расслаблялся, держал ушки на макушке, а хвост по ветру. Он уже как следует покрутил в руках зажигалку, на сто процентов определился, что в машине стоит радиомаяк, и сейчас, притворяясь спящим, наблюдал через ресницы за Ахмадом. Все в том действительно было каким-то нарочитым, неестественным, надуманно гротескным. Словно бы ставящим цель показать всему миру, что Веня — товарищ из Рифаи, жутко засекреченного, известного лишь единицам тайного клана убийц. Если «метка посвященного» — так уже метка, во все грязное левое запястье, если уж легенда — то легенда с кучей невообразимых подробностей, если уж изъяснения по-русски — то уж изъяснения, и по-черному, и по-матерному, и не так, и не растак. Виден был явный перегиб, потеря чувства меры, грубая, топорная работа по принципу: кашу маслом не испортишь. А Бродову Ахмад все сильнее казался куклой — с опилками в голове, ярчайше раскрашенной, на длинных невидимых нитях. Интересно, кто держит их в руках? Так они и ехали, поджариваемые солнышком, — Веня рулил, Бродов думу думал, попса доставала, змеюги шуршали. Было жарко, душно, скучно и не до разговоров. А главное — тревожно. Кто ловит шепот радиомаяка, а значит, едет за «транзитом», кто? Какая сволочь? Уж не та ли, что держит нити от игрушки по имени Ахмад? Честно говоря Бродова так и подмывало уговорить Веню отдать руль, а дальше показать свой сложный характер. Однако он крепился, активности не проявлял и здраво утешался мыслью, что тише едешь — дальше будешь. Вот дали бы только боги добраться до Каира. А там… Что он конкретно будет делать в Каире, Бродов так с ходу и не решил — помешал писк мобильника. Звонила чудо-девушка Дорна, похоже, она была в игривом настроении.

— Привет, у вас хамсин дует? У нас — зверски. Жуткая жара. Хочется пить, сменить бельишко, принять прохладную ванну. У тебя там, случаем, не завалялся комплектик дамского исподнего? Впрочем, ладно, я не претендую на комплект по причине полного неприятия бюстгальтеров. Вполне достаточно будет низа — естественно, хлопчатобумажного, желательно с кружавчиками и непременно чтоб были открыты ягодицы. А всяких там панталон с начесом, до колен, да еще, как это принято у вас, русских, ядовито фиолетового цвета, уж извини, не надо. Не мой стиль… Ну так что, мой друг, как насчет бельишка?

«У нас, русских, по колено, с начесом, ядовито фиолетового цвета?» — сразу вспомнил Бродов Жерара Филиппа[202], угрюмо засопел и вдруг увидел Дорну, ослепительно красивую, напоминающую поп-звезду. В несуществующих шортиках и сексуальнейшем топе, она стояла впереди на дороге, разила наповал и делала при всем при том еще три вещи сразу — болтала по мобильнику, милейше улыбалась и лихо семафорила приближающемуся «форду». На неискушенный взгляд, особенно мужской, — чудо, фея, мираж, фата моргана. Хотелось сразу же остановиться, услышать запах ее духов, поговорить, взглянуть в глаза, коснуться нежной шелковистой кожи. Увы, но только не Ахмаду. Заметив Дорну, он сбавил ход, сально, с ухмылочкой вгляделся и вдруг, бешено что-то выкрикнув, с силой надавил на газ — на его лице застыл жуткий, не поддающийся описанию ужас.

— Стой, мусульманин! Стой! Ведь женщина просит, — мирно попросил его Бродов, однако какое там, Веня молчал, ни на что не реагировал и, глядя в перспективу, знай давил себе на газ. Со стороны уже не кукла, отнюдь, — воинствующий зомби-негодяй с инициативой. Пришлось при помощи удара в лоб просить у него руль, затем устраиваться за оным и в темпе, с ревом сдавать назад, к все той же мило скалящейся Дорне, которую, похоже, этот инцидент только позабавил.

— Привет, — забралась она в «форд», поправила рейбаны[203]и с напором чмокнула Бродова в скулу. — Очень кстати, что остановился, здесь такие мужики раскатывают. Самцы. Так глазами и жрут. Того и гляди изнасилуют. В этакую-то жару. Да, сильная половина человечества не может просто так проехать мимо девушки в шортах. Законы притяжения полов неумолимы.

— Глупости, — хмыкнул Бродов и показал на Веню, валявшегося на полу среди корзин со змеями. — Вот он может. Как увидел тебя, так моментом врубил третью скорость. Космическую. Шарахнулся, как черт от ладана. Насиловать и не подумал. А ведь вроде бы не голубой.

— Да, он не голубой. Впрочем, и не человек уже. — Дорна взглянула на часы, хмыкнула в раздумье, и на ее лбу античной статуи прорезалась морщинка. — Ладно, у нас еще есть время. Ну-ка тормозни. — А когда «форд» остановился, она склонилась над Веней. — Открой глаза, подними веки. Я приказываю тебе открыть глаза.

Голос ее был тих, однако Бродов поежился, а Ахмад вдруг вздрогнул, словно от удара током, сел, взглянул и сразу же завопил, громко, страшно, на высокой ноте:

— И-и-и-и-и!

Красотку Дорну увидел. Так бешено кричат охваченные жутью люди, когда у них отрезан напрочь путь к спасению. Впрочем, нет, Веня вдруг замолк, рванулся, попытался было вскочить, однако сразу же как подкошенный упал, скорчился в позе эмбриона и затих. Это Дорна изящно и с напором приголубила его ногой, наклонилась, взяла за горло и посоветовала с улыбкой:

— Лежи, мурзик, лежи, не дергайся, а то яйца оторву. Вот так, так, молодец. — Она не сразу отпустила бедолагу, неспешно отошла, с брезгливостью вытерла руки о шорты. — А теперь расскажи нам, что ты знаешь о «пришлых»? Кто они?

Она не договорила — Ахмад дернулся, выгнулся дугой, изо рта у него пошла кровавая пена, а глаза превратились в две вывалившиеся, тускло отсвечивающие ледышки — в них уже точно не было ничего человеческого. Мгновение — и рука его, нащупав крышку, судорожно нырнула в корзину с коброй. Хорошо прогревшейся, полутораметровой гадиной, которая, сколько ее ни дрессируй, сколько ни играй на сумаре, так и останется рожденной для убийства. Тело ее развернулось смертельной пружиной, вскрикнул ужасно ужаленный Ахмад, Дорна, не мешкая, запечатала корзину и вернулась в кресло рядом с Бродовым.

— Ну все, финита ля комедь, концерт на бис окончен. Поехали.

На человеческое тело, бьющееся в агонии, она даже не взглянула.

— Он что, умрет? — осведомился Бродов, порывисто вздохнул и почему-то так резко дал по газам, что шины завизжали. — Отвечай, гуманистка. Ты же у нас все знаешь наперед, радетельница единения прогрессивного человечества.

Такое презрение к человеческой жизни он видел у женщины впервые.

— Клеопатра умерла, а он что, особенный? — Дорна усмехнулась, повела плечом и почесала круглое точеное колено. — Сейчас после начальной краткой фазы возбуждения будет наблюдаться прогрессирующее угнетение функций ЦНС, развивающееся на фоне ослабления дыхания. Мурзик станет вялым, апатичным, с заторможенными рефлексами, затем у него наступит патологический сон, во время которого резко ослабеет тактильная и болевая чувствительность. А умрет он от вялого паралича дыхательной мускулатуры, ведь тело у него совершенно человеческое. — Она на миг замолкла, сняла свои очки, и в голосе ее послышался звон острой стали. — Пойми, Дан, идет война. Невидимая, тайная, но жестокая и бескомпромиссная. Если ты или я попадем в лапы к тем, на кого работала эта тварь, мы будем умирать иначе — долго и мучительно. Очень долго.

Смотри-ка ты, первый раз назвала по имени, Даном, что-то это, наверное, да значило.

— Н-да? — хмуро отозвался Бродов, сдержанно зевнул и непроизвольно глянул в зеркало заднего обзора. — Значит, говоришь, мурзик? А вообще-то что это с ним? На первый взгляд похоже на зомбирование. Слушай, а мы не слишком разговорчивы? Машинка-то, она того, стучит.

— Ну, если тебе так проще, то пусть будет зомбирование[204]. — Дорна обернулась, глянула на Веню, тронула мизинцем писаную бровь. — А в плане разговоров не волнуйся. Наши очки не хуже вашей зажигалки. Никто никуда уже не стучит. Эти гниды, которые делают мурзиков из людей, уже утратили с нами радиоконтакт. В Багдаде все спокойно. Кругом полнейшая тишина. И здесь, — она резко отвернулась, — и там. Самое время вроде бы поговорить, вволю пообщаться, поиграть в вопросы и ответы. Только здесь, Дан, не игра, а война. И поэтому тебе лучше знать ровно столько, сколько нужно. Чтобы выжить. Ясень пень?

И она поведала о неких негодяях, подло манипулирующих бедными людьми — мастерски, умело, с невероятным цинизмом — для достижения своих подлых, низких, прямо-таки чудовищных целей. По существу, лихо, на всепланетном уровне загребающих жар чужими руками. Почему чужими-то? Да потому что и на них самих имеется управа, и не дай бог обнаружится их зловещий след. Кто такие эти негодяи, в чем их интерес, кому под силу дать им по шапке — не важно. Важно то, что ты, Бродов, им словно кость в горле, и они непременно постараются убить тебя. В общем, негодяи, и все тут. Прослушал краткий инструктаж и хватит. Для выживания достаточно. Вполне…

— Ну ты и конспиратор, блин. Все знаешь и молчишь, — заметил Бродов, уважительно кивнул, от давешнего пакостного его настроя не осталось и следа. — Ладно, последний вопрос к тебе. Невинный. Почему мурзик-то? Другого названия, что ли, не нашлось?

На душе у него было не то чтобы радостно — ясно, спокойно и конкретно. Да, сомнений нет, он попал в дерьмо, изрядное, планетарного масштаба. Плевать. Рядом с ним женщина его мечты, загадочная, страстная и отважная. Не верящая, похоже, ни в бога, ни в черта и не боящаяся ни того ни другого. За ней он готов и в огонь, и в воду, и в это самое… планетарного масштаба. Эка невидаль, не привыкать, если выживем, то уж отмоемся.

— А чем плохо название-то? В самый раз. — Дорна улыбнулась, но совсем не весело. — Мурзик, мурзилка, родственник Чебурашки. Желтое, аморфное существо вот с такими ушами и вот с таким хвостом. Делай с ним что хочешь. Вот как раз под колер этого драндулета. — Она похлопала по выцветшей торпеде, и в тихом голосе ее послышалась печаль. — А потом, ведь у мурзика весь энергетический спектр смещен в сторону желтого. Ничего своего — ни мыслей, ни желаний, ни эмоций. Живой говорящий труп с жестко заданной программой реализации. Ладно, — она взглянула на часы, — хорош болтать. Прибавь-ка лучше ходу, километра через три должна быть заправка.

— Слушаюсь, мэм. — Буров оскалился, покладисто кивнул и воровато глянул соседке на колени. — Все-то ты знаешь, все-то ты понимаешь. Интересно, откуда?

— От верблюда, — призналась Дорна, прищурила глаза и сдвинула колени. — Ты опять, негодник, за свое? Забыл? Меньше знаешь — легче умираешь. И давай смотри за дорогой. Не на отвлекающий фактор.

Километра через три действительно показалась заправка — колонки, кафешка, стоянка, лабаз, на редкость неухоженный, очень средних кондиций сортир. Форпост комфорта, мух и торжества цивилизации в безбрежном море рыжего песка.

— Паркуйся, Дан, заправятся без нас, — с ходу взяв командование на себя, распорядилась Дорна. — Давай вот сюда, в самый уголок. Чтобы никто не уволок. Ну вот и отлично, глушись. И выходи. Так, последний штрих. — Она легко поднялась, поправила челку и принялась вытряхивать из корзинок змей. — Так, так, так, вперед, вперед, вперед, с вещами на выход, с чистой совестью на свободу. Ну все. — Дорна вышла из фургона, захлопнула дверь, сняла свои рейбаны и посмотрела на Бродова. — Маяк работает, пусть приходят. Змейки будут рады общению. А ты двери-то запри, чтобы всяким там любопытным Варварам нос не оторвали. Все? Пошли.

Идти было недалеко, на другой край парковки, к старенькому, вызывающе красному «мерседесу»-пикапу. Дверцы его были не заперты, из замка зажигания торчал ключ, двигатель, как это машинально заметил Бродов, еще не остыл — расслабиться как следует ветерану не дали.

— Ныряй давай, — кивнула Дорна, первая, подавая пример, залезла внутрь, Данила с оглядочкой забрался следом, пустил мотор, врубил передачу. И потянулись за окнами знакомые пейзажи: Нил, плодородные зеленые берега и рыжевато-желтая унылая пустыня. Вызывающая тоску, грусть и пессимизм и навевающая мысли о вечном и о бренном. Аравийская, черт бы ее побрал…

Так они отмахали с сотню верст, попили обнаруженную в машине «Бараку»[205], и Дорна, глянув на часы, скомандовала:

— Привал. Мальчики налево, девочки направо.

Без церемоний, по-простому — к переднему и, соответственно, к заднему бамперу ветерана. Потом Бродов закурил, а Дорна, покопавшись в багажнике, принялась переодеваться, вернее, полностью менять свой имидж. Какие там легкомысленные шортики, какой там топ, какое что. Белые хлопчатобумажные штаны от кутюр, белая же блузка с вышивкой от Версаче, мокасины-босоножки от Кристиана Диора, через правое плечо — кейс с видеокамерой, через левое — сумочка от Люмиера. В общем, любо-дорого посмотреть — заезжая, охочая до экзотики, не убоявшаяся террористов-экстремистов интуристка. В модных солнцезащитных очках, предохраняющих не только от излучения светила.

— Ты никак замерзла? — бросил на нее восхищенный взгляд Бродов. — Хотя смотришься здорово. Впрочем, неодетой тебе еще лучше.

— Вот-вот, чтоб никаких отвлекающих факторов, — в тон ему усмехнулась Дорна. — Сконцентрируй внимание. Скоро пригодится.

Вроде бы пустыня, а она как в воду смотрела — в самом деле, в Асьюте их остановили менты. Местные, жутко деловитые, напоминающие рожами бандитов.

— Сорри, — сказал на ломаном английском старший, одетый по гражданке, — е паспортс. Плиз. Энд опен зи дорс плиз…[206]

Ну, тут все было ясно — коли террористы, значит, повышение бдительности. Так что посмотрели менты документы, мельком заглянули в салон и багажник и разом сменили гнев на милость — выделили вооруженную охрану. Старший, вытеснив Дорну назад, важно уселся рядом с Бродовым, грозные усатые молодцы с автоматами шустро забились в два пикапа, те подперли «мерседес» спереди и сзади, заверещали сиренами, засверкали огнями. Чувствовалось, что египетских блюстителей порядка здорово заела скука, и вспоминался русский стоялый кобель, которому нечего делать. Между тем тронулись. Колонной, с шумом, с гамом, обгоняя общий транспортный поток, идущий из Верхнего Египта в Нижний. До Эль-Минья долетели как на крыльях, со всеобщим почетом и уважением, вернее, нежеланием связываться с дерьмом. Здесь пикапы сопровождения отстали, а вот старший в штатском даже не подумал, так сиднем и сидел до самого Каира, видимо, экономил, гад, на бензине. Ни поговорить толком, ни пообщаться, третий, да еще египетский мент, — конкретно лишний.

Ладно, миновали некрополь Саккары, вскоре прибыли в Гизу и, быстро расставшись с громадами пирамид, проехали единственный в Каире мост[207]. Здесь наконец-то старший отчалил, Дорна сориентировалась на местности, и Бродов, не просто привыкая к движению, порулил себе дальше на восток. Собственно, в привычном европейском понимании движения как такового не было — каждый ехал как хотел. Лихачил, подрезал, опасно обгонял, резко тормозил, не соблюдал дистанцию, плевал на знаки, чихал на разметку, отчаянно и гадко гудел клаксоном. Светофоров, похоже, не было, страха перед блюстителями дорожной службы — тоже. В общем, атмосфера была теплой и дружественной, словно пески пустыни. Так что Бродов с облечением вздохнул, когда ему скомандовали парковаться — в шумном деловом районе Каира на подземную, скудно освещенную стоянку. Там красный ветеран и нашел покой, с незапертыми дверями, полным баком и ключом в замке зажигания. Надолго ли, кто его знает. А вот Бродов с Дорной задерживаться не стали, выбрались на свет божий, взяли местное черно-белое такси и направились в Гелиополь, без сомнения самый древний, интереснейший район современного Большого Каира.

В Библии город этот фигурирует как Он, а египтяне называли его Инну, или Инну-Мехрет, что соответственно переводится как «столп», или «северный столп». Район этот был очень почитаем, ассоциировался с группой из девяти богов и считался местом средоточия мудрости, магии, науки и высшей посвященности. Когда-то здесь стояли величественные здания, жрецы пленяли святостью, познаниями и силой, в Палатах Феникса, самом священном из храмов, хранилась драгоценная загадочная реликвия под названием Бенбен, упавшая с небес. Однако же, увы, все проходит, время не знает жалости. Сгинули жрецы, обветшали храмы, куда-то подевался раритетный, даром что неподъемный, Бенбен. Древний священный город солнца практически исчез, пошел на даровой стройматериал стараниями каирцев. Время Бенбена и Феникса вроде бы прошло, настало время Аллаха и пророка его Магомета.

А между тем уже наступил вечер. Быстро сгустилась темнота, машины включили подфарники, призывно загорелись витрины, рекламы, мерцающие всполохами неона. Весело играли в нильских водах огни «Семирамиса» и «Рамзеса», дружно и оглушительно ревели пронзительные автомобильные гудки, тихо струились звуки музыки в древней, помнящей еще Наполеона Бонапарта, кофейне «Фишави», что расположена на рынке Хан-аль-Халили, точный возраст которого неведом никому. Беспечные каирцы гуляли с наследниками, общались с друзьями, ходили по магазинам, угощались голубями, фаршированными кашей, покуривали шиши[208], но в общем-то невинно, набивая его сушеным яблоневым листом с медовыми добавками, тонко беседовали, радовались жизни, пили чай каркаде, поминали Всевышнего — иль хамдуль илла, слава Господу! Дай-то нам, боже, чтоб и дальше все так было тоже. И никто не обратил внимания на черно-белое каирское такси, остановившееся у отеля «Виктория».

Из него вышли Бродов и Дорна, взглянули на внушительный фасад и направились по ступеням в холл, к высокой стойке местного ресепшена. С тем чтобы заказать номер, приличный, двухкомнатный, с кондиционером и баром. Один на двоих. Собственно, командовала парадом Дорна, Бродов стоял молча, нейтрально улыбался, словно всем видом говорил, что пусть все будет так, как дама скажет. Денег, правда, дал изрядно, а то уж совсем неудобняк. И пошли они с Дорной вначале в ресторацию, затем в апартаменты под ласковые струи душа, ну а уж потом их приняла в объятия кровать. Широкая, упругая, приземистая, познавшая в этой жизни, и особенно в половой, много всякого.

Однако такого она еще не видела — до самого рассвета сплетались тела, слышалось агонизирующее дыхание, бурно изливались пот, слезы, семя и стоны внеземного блаженства. Это был вулкан страсти, апофеоз восторга, буйство ликующей плоти, квинтэссенция нежности, понимания и гармонии. Бродов, даром что мало спал и долго ехал, был неутомим, Дорна вообще казалась прибывшей с необитаемого острова, на котором прожила сама с собой лет этак двадцать пять. Причем она не занималась сексом ради секса, судя по всему, ее интересовал именно конечный результат, логический, донельзя естественный, сугубо закономерный. Она была словно композитор, создающий единственное, неповторимое творение. То самое, которое заявит о себе во весь голос через девять месяцев.

Наконец ночь минула. Восторги поутихли, Везувий остыл, и появилась возможность нормально разговаривать. Естественно, по душам.

— Слушай, — Бродов встал, закурил, сделал круг по комнате, — почему мы с тобой?.. Зачем?

У него на языке вертелась еще тысяча вопросов, и главный, основной, будоражащий воображение, был прост: кто ты, чудо-девушка Дорна — с божественной фигурой, появляющаяся ниоткуда, знающая все наперед и, сомнений нет, читающая мысли. Девушка, крепко понимающая толк в радостях бытия.

— Неужели непонятно? — рассмеялась Дорна. — Нравишься ты мне. Причем настолько, что я рожу от тебя ребенка. Мальчика. Но на алименты подавать не буду…

— Какие алименты? — Бродов сел, наморщил бровь, сунул сигарету в пепельницу. — Мне теперь, как честному человеку, придется на тебе жениться. Куда прикажете засылать сватов?

Вот ведь, хоть и обалдел от перспективы стать отцом, однако же не удержался, схитрил.

— Ну ты и зануда, снова за свое. — Дорна поднялась, села на постели, и от ее улыбки не осталось и следа. — Отставить сватов. За шуры-муры с тобой меня уж точно по головке не погладят. Хорошо, если не оторвут. У нас с этим строго. А впрочем, ладно, плевать. — Она зевнула, встала, поцеловала в щеку Бродова и не спеша, походкой грации направилась в удобства. Даже утро после ночи любви было ей к лицу.

«Интересно, где это „у нас“? — Бродов посмотрел ей вслед, на роскошное, волнующее тело, взбудораженно вздохнул, нахмурил брови и непроизвольно почесал затылок. — Да уж, и впрямь, блин, женщина-загадка. Умница, красавица, затейница, забавница, активно готовящаяся родить мне сына». И Данила вдруг почувствовал, что снова хочет обнимать ее, целовать, слышать пламенные стоны страсти, ощущать биение прекрасного, судорожно трепещущего тела.

В общем, когда Бродов с Дорной вспомнили про завтрак, было уже самое время обедать. А потому они взяли в ресторане шорбу, ягнятину, фаршированных голубей, со вкусом наелись до отвала и, сытые, довольные, утешенные всем человеческим, направились на неспешный променад. Вообще-то это Дорна сказала, что времени еще вагон, а Бродов нисколько не возражал, и более того, был чрезвычайно рад — остановись, мгновенье, ты прекрасно. Когда он в последний раз-то гулял под руку с барышней? Солнечным ясным днем в южном незнакомом городе? С барышней своей мечты?

Они чинно бродили по городу, часто останавливаясь, чтоб поцеловаться, потом Дорна взглянула на часы, вытерла ладонью губы и с каким-то странным выражением лица быстро посмотрела на Бродова.

— Время, Дан. Нам пора. — Она судорожно прильнула к нему, резко, с неохотой, отстранилась и, шагнув на мостовую, подняла руку: — Эй, такси!

И обшарпанный черно-белый «фиат» повез их в Каир, город контрастов. С нарядной суетой площади Тахрир и подозрительными кривыми улочками района Булак, с современными небоскребами и шпилями минаретов, с приторной блевотиной кока-колы и изысканным вкусов бриуатов — треугольных аппетитных пирожков с мясом, курятиной и рыбой. Со школой при Каирском музее, где два тысячелетних саркофага служат в качестве скамеек, с величественной Цитаделью, построенной Саладдином из блоков, обрушившихся с пирамид, с великолепными, переливающимися всеми цветами радуги песками Ливийской пустыни. Воздух был полон запахов мускуса, традиционного арабского кофе с кардамоном, нагретого солнцем асфальта, жареной зелени-таамии, мяса, а главным образом, неуловимых ветров истории. Африка, экзотика, гигантский мегаполис, отрада любопытствующих путешественников.

Однако Дорна, что сразу чувствовалось, прибыла в Каир не по сторонам глазеть — все в ее действиях выдавало крайнюю сосредоточенность, энергию, деловитость. И настороженность… Сразу же после моста через Нил она оставила такси, провела Бродова хитросплетением улиц и опять посмотрела на часы:

— Так, очень хорошо идем, по графику. Слушай меня, Дан, слушай внимательно. Вначале расскажу тебе сказку. В ней, как известно, намек и добрым молодцам урок. Ты ведь добрый молодец, Дан? Что? Добрый? Ну тогда слушай. — Она лукаво усмехнулась и посмотрела по сторонам. — Итак, давным-давно, жил на земле один царь. Враги свергли его с трона, лишили всего и бросили с борта корабля в открытое море. Однако он доплыл до суши, добыл огонь, поймал гагару и, ощипав, принялся жарить на костре. А сам, в ожидании трапезы, в чем мама родила устроился рядом на берегу. В таком вот виде его и застали две женщины, проходившие мимо, — их совершенно очаровал огромный пенис царя. Тут же они опробовали его в действии, а через положенные девять месяцев каждая родила богатыря. Вдвоем они были непобедимы и разгромили всех врагов отца, вернув ему корону и трон. — Дорна замолчала, посмотрела на Бродова. — Короче, добрый молодец. У тебя есть брат, поздравляю. Не будем сейчас говорить, кто такой Свалидор, но благодаря ему ты, Дан, Великий воин, а твой родственник — Посвященный в мудрость. Тандемом вы свернете горы, и «пришлые» прекрасно знают это, а потому хотят не допустить вашей встречи, стараниями мурзиков убрать поодиночке. Надеюсь, ты помнишь экскурсию в Луксор? — Она опять взглянула на часы, коснулась челки и трудно выдавила бодрую улыбку. — В общем, по глазам вижу, что тебе уже все ясно. Сейчас пойдешь прямо, на первом переулке повернешь направо и увидишь стейк-хауз. Минут через десять там припаркуется джип, и из него выйдет твой братец с охраной, его зовут Джон. Не беспокойся, мимо не пройдет. Вы друг другу понравитесь сразу. Ну, счастливо пообщаться с родичем. Кстати, в том стейк-хаузе отличная кухня. А нам с тобой… — Она вдруг замолчала, вытащила мобильник и, глянув на экран, переменилась в лице. — Черт! Все отменяется. У нас, Дан, с тобой большие неприятности. У меня в особенности. Валим.

Как бы в подтверждение ее слов, словно в киношедевре Голливуда, из проулка вывернулась «мазда», с визгом шин водила дал по тормозам, и из тачки выскочили трое — двое мэнов в черных, не по сезону, сьютах и упитанная леди, внешностью напоминающая фурию.

— Задержи их, я вернусь, — с ходу взяла высокий старт Дорна. Мужики и баба рванули было за ней, но сразу же затормозились, поскучнели и утратили темп — это на пути их оказались Бродов со Свалидором. Кончился групповой забег, началась групповая драка. Собственно, какая там драка, так, и смех и грех. И срам. Мэны, попавшись под горячую руку Бродова, мигом впечатались фейсами в асфальт, леди же, хоть и махала опасной бритвой, живо распрощалась с ней и приготовилась к худшему. Однако грубо обращаться с дамой Данила не стал, банально раскроил ей блузку и юбку. А топлес, в одних лишь фиолетовых трусиках бикини, фемине очень неудобно на улицах Каира… В общем, виктория была полной и капитуляция безоговорочной, а тут еще и Дорна, как обещала, вернулась назад, да не просто так, а на угнанной «тойоте».

— Ну, живо, — открыла она дверь, Данила, не мешкая, залез, мотор, давясь бензином, заревел, колеса чадно прочертили асфальт. Люди в черном, леди в трусах, шум, гам, крик, уличная суета остались где-то позади.

— Да, пришла беда — отворяй ворота. — Дорна резко обогнала автобус, обошла грузовик, подрезала такси и повернула вправо. — Теперь, Дан, начнется.

— Слушай, а что это за люди были? — Бродов поежился, тяжело вздохнул и принялся искать ремень безопасности. — Твои друзья?

— Ага, как же, лучшие. — Дорна усмехнулась, зарулила в левый ряд, умело сманеврировала и прибавила газу. — Это… как бы тебе сказать, наша служба внутренней безопасности.

— Служба внутренней безопасности? — Бродов нащупал-таки ремень, благополучно застегнул и сразу почувствовал себя куда лучше. — Ну и клоуны. Особенно эта красотка в трусах с табельным оружием в виде опасной бритвы. Да уж, чертовски пикантна…

— А где ты видел нормальных особистов? У вас, что ли, лучше? Как есть уроды, — посетовала Дорна, хмыкнула, нагло выехала на главную дорогу и полетела вихрем, насилуя клаксон. — А еще и стукачи. Думаешь, почему это «пришлые» в курсе всего? Знают все ответы на основные вопросы? Впрочем, дело здесь не только в особистах. Рыба гниет… — Она замолкла, сменила ряд, а заодно и тему разговоров. — А с табельным оружием здесь напряг. Можно только с тем, что под рукой. Иначе точно уж башку оторвут.

Дата добавления: 2015-06-25