Песня «Кавалергарда век не долог». 3 страница

Во тьме полуночи унылой

В часы деницы золотой

То на конце аллеи темной

Вечерней тихою порой

Одну в задумчивости томной

Тебя я вижу пред собой.

Жанно, любил ли ты когда-нибудь, да так чтоб образ ее неотступно следовал за тобой, томя сердце?

Пущ: Любил? Терпеть не могу девчонок? А ты?

Пуш: О это было несколько лет назад. Давно. Ее звали Софья.

Пущ: Давно?

Пуш: О, да еще в Москве, в Харитоньевом переулке.

Пущ: Позволь, но сколько же тебе было лет?

Пуш: Мне?

Пущ: Могу представить... Но ей?

Пуш: Она была тогда немного младше меня, ей было пять лет.

Пущ: ПЯТЬ ЛЕТ?

Пуш: Да-да, одну в задумчивости томной

Вечерней тихою порой

Завидую Горчакову. Должен признаться. В самом деле: блестящ, красив, богат. Впереди какая жизнь - в алмазных звездах, в беспрестанной славе возвышенной. Представь себе.

Пущ: Вот ведь какая пустота заводится иной раз у тебя в голове.

Пуш: А ты вообрази: крутить усы, бренчать шпорами. Хочу быть гусаром - люблю блеск, Пущин.

Пущ: Уж как тебе пристало?

Пуш: Правда, правда. Я большой ветреник и даже чересчур. И притом с виду настоящая обезьяна. Тщеславие мое, тщеславие.

Пущ: Это, брат, дурно.

Пуш.: А как избавиться я завидую даже Илличевскому, хотя знаю, что рифма его ничего не стоит. А я грызу перо, грызу и вижу картины громадные, и мучаюсь, а Алося что? Что Илличесвкий? Разве он может? А бедный Кюхля со своими клапштоками.

Пущ: Вот, вот. Бедный Кюхля. И что за сердце у тебя!? Носишься с самим собой словно с писаной торбой. Видишь громадные картины, а того не видишь, как человек страдает, как его обидели нещадно.

Пуш: Ты про Кюхлю?

Пущ: Как трудно ему! Устина Яковлевна, мать его, живет в бедности. Отец умер от чахотки. Я сам читал ее письма. В них она умоляет сына как можно лучше учиться, чтобы по окончании лицея наконец поступить в должность. Умоляет быть бережливым. А он пишет стихи, бредит подвигами, негодует на несправедливость, готов отдать последнее, и сердце у него смелое и бесстрашное и он совершит... А ты чучелу из него сделал, чучелу.

Пуш: Вот и прекрасно и чудесно. Вот и не связывайся со мной.

Пущ: Эх, ты смеяться-то легко, а он сейчас лежит один в лазарете и что у него на душе делается? Подумал?

Пуш: Помолчи. Я сейчас к нему пойду.

Пущ: Семен перехватит тебя в коридоре - двух шагов не сделаешь.

Пуш: А это? (показывает деньги) С ним-то я управлюсь.

Пущ: Неровен час Сатана с крестом в ночной дозор пустится.

Пуш: Авось, нет.

Пущ: Ах, голова - да он же без меня пропадет.

Кюхель:

Цвет моей жизни, не вянет!

О время, сладостной скорби,

Пылкой, волшебной мечты,

Время восторгов - постой!

О, друг мой, могу ли привыкнуть...

Пуш: Писал бы ты, Кюхля, лучше по-своему, по-немецки.

Кюх: Да я такой же русский, как и ты. Я родился в России, здесь, в Павловске, где покойный отец мой был комендантом, и сердце в груди у меня чисто русское.

Пуш: Да язык-то у тебя во рту немецкий, суконный. Право, брат, послушайся меня: по-немецки ты, может быть, написал бы что-нибудь и дельное...

Кюх: У немцев и без меня довольно своих поэтов, а русским и я принесу крупицу пользы.

Пуш: Но когда, спрашивается? Ведь если стихи твои - извини, брат! - и принимаются в наши лицейские журналы, то больше для потехи.

Кюх: Люди, которые знают только одну мою наружность - не знают меня.

Пуш: Я тоже страдаю - обезьяна!

Кюх: Волнения и потрясения полезны поэту, но ты... Ты брат, ты, по-моему, самый красивый человек. И я не от наружности своей страдаю, а от того, что ты смеешься надо мной. Илличевский пусть. Что над моими стихами ты, егоза, смеешься.....

Пуш: Уверяю тебя, Вилленька, твои стихи не так не дурны. Ну слог иногда хромает... Только умоляю не читай, а то я не выдержу и произойдет дуэль.

Пущ: Уймись, уймись, Кюхля, ты же болен. Будь паинькой, Молодец. Тише, тише, господа.

Кюх: Паяц, Алосенька?

Иллич.: Я, я. Даже Дельвигу не спится. А я выспался на математическом классе. Возьми яблоко.

С поздним месяца восходом,

Легким, светлым хороводом

В цепь воздушную свились,

Друг за другом понеслись.

Кюх: Как же вы принеслись сюда.

Яковлев: Наш бедный, Клит! А чувства наши?

Ах, тошно нам,

Что же делать нам,

Все не мило, все постыло,

Если Кюхли радом нет.

Мы нули, мы нули,

Ай люли-люли-люли.

Як.: Тс! Кто-то идет!

(Все бросаются к стене. Входит Пешель. Сразу всех замечает.)

Пешель: Я вас не вижу, господа! Вас здесь нет. (подходит к Кюхле) Как вы себя чувствуете, господин Кюхельбекер? Главное — спокойствие! Ничему не удивляться! Нон квалитаоссэдквантитас. (Сел, закрыл лицо руками)

Кюх.: Доктор, что с вами? Франц Осипович?

Пеш.: Стряслась беда, господа. Не скрою, не скрою... В ночь с 22 на 23 июня Наполеон без объявления войны перешел Неман и вторгся в земли наши. Сегодня гвардия уходит из Царского Села.

Пуш.: (первым бросается к окну) Измайловцы идут! Я узнаю их флейты.

Як.: Измайловцы с серебряными трубами! А вот и медные кивера Павловцев идут!

Пуш.: Ах, Пущин! Мы бедные заключенники Царского Села! Здесь ли, здесь ли нам сейчас быть?

Пущ.: Умрем за Отечество!

Кюх.: В армию, в армию, только в армию, все как один!

Як.: Да здравствует лицейская рота бесстрашных лазутчиков!

Кюх.: В леса! Под звуки труб!

Дата добавления: 2015-06-26