Лист шестой

Не старайтесь разобрать зачеркнутое в конце четвертого листа и вообщене придавайте излишнего значения моим помаркам, как мнимым признакамрасстроенного мышления. В том странном положении, в котором я очутился, ядолжен быть страшно осторожен, чего я не скрываю и что вы прекраснопонимаете. Ночной мрак всегда сильно действует на утомленную нервную систему, ипотому так часто приходят ночью страшные мысли. А в ту ночь, первую заубийством, мои нервы были, конечно, в особенном напряжении. Как я ни владелсобою, но убить человека не шутка. За чаем, уже приведя себя в порядок,отмывши ногти и переменив платье, я позвал посидеть с собою МариюВасильевну. Это моя экономка и отчасти жена. У нее, кажется, есть настороне любовник, но женщина она красивая, тихая и не жадная, и я легкопомирился с этим маленьким недостатком, который почти неизбежен в положениичеловека, приобретающего любовь за деньги. И вот эта глупая женщина перваянанесла мне удар. - Поцелуй меня,- сказал я. Она глупо улыбнулась и застыла на своем месте. - Ну же! Она вздрогнула, покраснела и, сделав испуганные глаза, молящепротянулась ко мне через стол, говоря: - Антон Игнатьевич, душечка, сходите к доктору! - Чего еще?- рассердился я. - Ой, не кричите, боюсь! Ой, боюсь вас, душечка, ангельчик! А она ведь ничего не знала ни о моих припадках, ни об убийстве, и явсегда был с нею ласков и ровен. "Значит, было во мне что-то такое, чегонет у других людей и что пугает",- мелькнула у меня мысль и тотчас исчезла,оставив странное ощущение холода в ногах и спине. Я понял, что МарияВасильевна узнала что-нибудь на стороне, от прислуги, или наткнулась насброшенное мною испорченное платье, и этим совершенно естественнообъяснялся ее страх. - Ступайте,- приказал я. Потом я лежал на диване в своей библиотеке. Читать не хотелось, вовсем теле чувствовалась усталость, и состояние в общем было такое, как уактера после блестяще сыгранной роли. Мне приятно было смотреть на книги иприятно было думать, что когда-нибудь потом я буду их читать. Нравилась мневся моя квартира, и диван, и Марья Васильевна. Мелькали в голове отрывкифраз из моей роли, мысленно воспроизводились движения, которые я делал, иизредка лениво проползали критические мысли: а вот тут лучше можно былосказать или сделать. Но своим импровизированным "погоди!" я был оченьдоволен. Действительно, это редкий и для тех, кто не испытал сам,невероятный образчик силы внушения. - "Погоди!" - повторял я, закрыв глаза, и улыбался. И веки мои стали тяжелеть, и мне захотелось спать, когда лениво,просто, как все другие, в мою голову вошла новая мысль, обладающая всемисвойствами моей мысли: ясностью, точностью и простотой. Лениво вошла иостановилась. Вот она дословно и в третьем, как было почему-то лице: "А весьма возможно, что доктор Керженцев действительно сумасшедший. Ондумал, что он притворяется, а он действительно сумасшедший. И сейчассумасшедший". Три, четыре раза повторялась эта мысль, а я все еще улыбался, непонимая: "Он думал, что он притворяется, а он действительно сумасшедший. Исейчас сумасшедший". Но когда я понял... Сперва я подумал, что эту фразу сказала МарияВасильевна, потому что как будто был голос, и голос этот как будто был ее.Потом я подумал на Алексея. Да, на Алексея, на убитого. Потом я понял, чтоэто подумал я,- и это был ужас. Взяв себя за волосы, уже стоя почему-то насередине комнаты, я сказал: - Так. Все кончено. Случилось то, чего я опасался. Я слишком близко подошел к границе, и теперь мне остается впередитолько одно - сумасшествие. Когда приехали арестовать меня, я оказался, по их словам, в ужасномвиде - взлохмаченный, в разорванном платье, бледный и страшный. Но,господи! Разве пережить такую ночь и все-таки не сойти с ума не значитобладать несокрушимым мозгом? А ведь я только платье разорвал и разбилзеркало. Кстати: позвольте дать вам один совет. Если когда-нибудь одному извас придется пережить то, что пережил я в эту ночь, завесьте зеркала в тойкомнате, где вы будете метаться. Завесьте так же, как вы завешиваете ихтогда, когда в доме стоит покойник. Завесьте! Мне страшно об этом писать. Я боюсь того, что мне нужно вспомнить исказать. Но дальше откладывать нельзя, и, быть может, полусловами я толькоувеличиваю ужас. Этот вечер. Вообразите себе пьяную змею, да, да, именно пьяную змею: она сохраниласвою злость; ловкость и быстрота ее еще усилились, а зубы все так же острыи ядовиты. И она пьяна, и она в запертой комнате, где много дрожащих отужаса людей. И, холодно-свирепая, она скользит между ними, обвивает ноги,жалит в самое лицо, в губы, и вьется клубком, и впивается в собственноетело. И кажется, будто не одна, а тысячи змей вьются, и жалят, и пожираютсами себя. Такова была моя мысль, та самая, в которую я верил и в остроте иядовитости зубов которой я видел спасение свое и защиту. Единая мысль разбилась на тысячу мыслей, и каждая из них была сильна,и все они были враждебны. Они кружились в диком танце, а музыкою им былчудовищный голос, гулкий, как труба, и несся он откуда-то из неведомой мнеглубины. Это была бежавшая мысль, самая страшная из змей, ибо она пряталасьво мраке. Из головы, где я крепко держал ее, она ушла в тайники тела, вчерную и неизведанную его глубину. И оттуда она кричала, как посторонний,как бежавший раб, наглый и дерзкий в сознании своей безопасности. "Ты думал, что ты притворяешься, а ты был сумасшедшим. Ты маленький,ты злой, ты глупый, ты доктор Керженцев. Какой-то доктор Керженцев,сумасшедший доктор Керженцев!.." Так она кричала, и я не знал, откуда исходит ее чудовищный голос. Ядаже не знаю, кто это был; я называю это мыслью, но, может быть, это былане мысль. Мысли - те, как голуби над пожаром, кружились в голове, а онакричала откуда-то снизу, сверху, с боков, где я не мог ни увидеть ее, нипоймать. И самое страшное, что я испытал,- это было сознание, что я не знаюсебя и никогда не знал. Пока мое "я" находилось в моей ярко освещеннойголове, где все движется и живет в закономерном порядке, я понимал и зналсебя, размышлял о своем характере и планах, и был, как думал, господином.Теперь же я увидел, что я не господин, а раб, жалкий и бессильный.Представьте, что вы жили в доме, где много комнат, занимали одну толькокомнату и думали, что владеете всем домом. И вдруг вы узнали, что там, вдругих комнатах, живут. Да, живут. Живут какие-то загадочные существа, бытьможет люди, быть может что-нибудь другое, и дом принадлежит им. Вы хотитеузнать, кто они, но дверь заперта, и не слышно за нею ни звука, ни голоса.И в то же время вы знаете, что именно там, за этой молчаливой дверью,решается ваша судьба. Я подошел к зеркалу... Завесьте зеркала. Завесьте! Потом я ничего не помню до тех пор, пока пришла судебная власть иполиция. Я спросил, который час, и мне сказали: девять. И я долго не могпонять, что со времени моего возвращения домой прошло только два часа, а смомента убийства Алексея - около трех. Простите, гг. эксперты, что такой важный для экспертизы момент, какэто ужасное состояние после убийства, я описал в таких общих инеопределенных выражениях. Но это все, что я помню и что могу передатьчеловеческим языком. Например, не могу я передать человеческим языком тогоужаса, который я все время тогда испытывал. Кроме того, я не могу сказать сположительною уверенностью, что все так слабо мною намеченное было вдействительности. Быть может, этого не было, а было что-нибудь другое. Однотолько я твердо помню - это мысль, или голос, или еще что-то: "Доктор Керженцев думал, что он притворяется сумасшедшим, а ондействительно сумасшедший". Сейчас я пробовал свой пульс: 180! Это сейчас, только при одномвоспоминании!

Дата добавления: 2015-06-26