Совершеннейшее существо (лат,.). 4 страница

Этим мы затронули мотив, который рождает возможность отка­заться даже от индивидуальности как носительницы метемпсихоза, а тем самым и возможность придать этому наиболее странному уче­нию о бессмертии еще более неограниченный смысл: правда, не те­леологический, делающий это учение более близким современному человеку, но все же причинный, способный придать его возникнове- Апо некое идеальное обоснование. Проходящая сквозь целый ряд тел и жизней душа есть не что иное, как душа отдельной жизни, «написанная прописными буквами»; переселение душ - не что иное, как несуразное расширение, обострение и абсолютизирование неко­торых явлений будничной, относительной жизни. Уясним себе все изменения, претерпеваемые нами самими от рождения до смерти, и мы увидим, что их отдаленность друг от друга вряд ли меньше, чем дистанция между некоторыми человеческими и животными суще­ствованиями. Каждому, кто действительно жил, знакомо чувство, будто между полюсами его переживания лежит не только вся чело­веческая, но и вообще всякая мыслимая жизнь, будто им охвачены
не только все противоположности жизни - в них всегда еще скры­вается коррелятивная соотносительность сторон, - но удаленности и неспособные к взаимному соприкосновению безразличности, свя­занные между собою лишь чисто формальным жизненным единст­вом и тем фактом, что все эти элементы как будто нанизаны на про­тянутую во времени сплошную нить жизни. Если мы охватим уда­ленности типичного развития: лепечущий ребенок, мужчина в рас­цвете сил, отживающий старик, - то зададимся вопросом, что же дает право апеллировать к этим явлениям как к единству, если не то, что сквозь все течет один и тот же жизненный поток, совершен­но не дающий им, однако, ничего схожего и совершенно не объясня­ющий их единства. Существуй переселение душ в действительно­сти, этот поток мог бы без особого напряжения и без изменения своего направления охватить своим формальным единством и еще несколько более удаленных друг от друга элементов человеческого и животного существования. Между рождением и смертью мы не раз чувствуем себя «перерожденными» телесно, душевно, в смысле новой судьбы, чувствуя, однако, все время ту же душу: она словно пронизывает все переживания, но не окрашивается ни одним из них. Есть нечто, что пребывает в нас неизменным, в то время как мы, мудрецы, становимся глупцами, лютые звери - святыми и, за минуту до того еще счастливцы, предаемся отчаянию.

Все механическое меняется с мельчайшим изменением своих частей, ибо в нем нет реального внутреннего единства, скрепляюще­го все элементы. Если после изменения частей такой механизм по каким-либо терминологическим соображениям и продолжают назы­вать «единым», то, в сущности, забывают, что имеют перед собой не то же единство, а совершенно иное. Совсем другое дело - живое или, точнее, одушевленное существо.

Тут мы представляем себе, что оно могло бы не только иначе действовать, но даже быть совершенно иным, не теряя своей тожде­ственности, ибо в нем все переживания связаны определенным «я», пребывающим все время по ту сторону всех отдельных содержаний и действий. Оттого и можно, пожалуй, только по отношению к чело­веку утверждать, что он мог бы стать иным, чем он стал; всякое другое существо перестало бы быть в таком случае самим собою. Очевидно, что именно в этом пункте скрещиваются проблемы сво­боды и личности («я»); лишь он проясняет, почему полярности и от­чужденности разнообразных настроений и судеб, решений и чувств представляют собой разностремящиеся качания маятника, который ведь тоже подвешен к одной неподвижной точке.

Если перейти теперь от такого рассмотрения действительности к вопросу о переселении душ, то станет ясно, что это учение отра­жает все ту же действительность, но только в преувеличенном виде. Главную загадочность жизни, особенно всего, что собрано в душе (тот факт, что каждое существо ежеминутно иное и постоянно все то же), оно, в сущности, только растягивает удалением друг от дру­га отдельных моментов жизни. Если же рассмотреть то же отноше­ние с точки зрения веры в переселение душ, то мы должны будем в каждой жизни видеть аббревиатуру по бесконечности времен и форм разлившейся души. Так, индивидуальная жизнь не раз рас­сматривалась как явление жизни родовой, и каждый новый день во всех созвучиях счастья и страдания, во всех переливах силы и сла­бости, заполненности и пустоты часов, во всей его смене творчества и восприятия, как миниатюра целостной жизни. Все тела, сквозь ко­торые проходит душа, являются, таким образом, только материали- зациями тех состояний, которые она сама создает и претерпевает; так, мытарства теней в аду Данте являются образами мук, которые душа пережила во время своего земного существования. Судьба ду­ши между отдельным рождением и отдельной смертью и ее же су­дьба между первым рождением и последнею смертью, которая устанавливает учение о переселении душ, взаимно символизируют друг друга.

Такое понимание мифа вскрывает как его глубочайший смысл уничтожение абсолютности жизни и смерти в пользу относительно­сти той и другой. Суровая и ни в каком высшем синтезе не снимае­мая противоположность жизни и смерти заменяется сплошным, единообразным, бесконечным бытием, в котором жизнь и смерть, являясь друг для друга началом и концом, сплетаются как звенья единой цепи; причем смерть постоянно отделяет бытие, оформляет его и переводит к новой жизни. Современному человеку учение о переселении душ представляется, конечно, прежде всего крайним парадоксом и дикой фантастикой. Но если мы все же находим его приверженцев среди народов, высоко стоящих в своем развитии, и среди выдающихся людей нашей культуры, то это говорит в пользу того, что, несмотря на всю свою причудливую и ненаучную форму, это учение инстинктивно скрывает в себе углубленное представле­ние о сущности жизни. Если бы к этой сфере инстинктивно улов­ленного можно было бы отнести и отмеченную нами в конце симво­лику, то мы могли бы вернуться к тем мыслям, с которых начали нашу статью. Если бесконечное умирание и бесконечное возникно­вение в новых формах есть, с одной стороны, назначение души, а с
другой — символ индивидуальной жизни, отдельные моменты кото­рой словно растянуты до самостоятельных существований, то смерть погружена во все эти части жизни в том же смысле, в каком это вскрыло и наше начальное, хотя и совершенно иначе ориенти­рованное рассуждение. Если формы существования вечно странст­вующей души соответствуют дням или минутам каждого отдельного периода существования, то смерть как граница и форма, как эле­мент и определенная сила присуща каждому дню и каждой минуте в том же смысле, в каком она определяет и расчленяет ритм и оформление всего жизненного потока. В грубой и, так сказать, мате­риалистической форме учение о переселении душ преодолевает представление о смерти как о перерезывании нити жизни парками в тех же двух направлениях, которые совершенно независимо от него были вскрыты и нами: оно, с одной стороны, уничтожает абсо­лютность смерти в жизни тем, что абсолютизирует жизнь как некое целое, конкретизированное отдельной жизнью и соответствующей ей смертью как началами относительными, а с другой стороны, по­гружает смерть в поток жизни как символ того, что жизнь, так ска­зать, каждую минуту преодолевает цезуру смерти, которая, явля­ясь положительным моментом жизни, постоянно пронизывает и оформляет ее. Подобно грубым символам, в которых примитивные народы предвосхищают глубочайшие метафизические идеи после­дующего духовного развития, и учение о переселении душ учит то­му, что нужен всего один только шаг, чтобы постичь смерть как элемент жизни и чтобы преодолеть ее; учит тому, что смерть суще­ствовала до того момента, когда парки перерезали нить, и что жизнь будет существовать и после него.

Микеланджело

Дата добавления: 2015-06-26