Рекостав

И одна

В лодке

За рекой

Летом они всей семьёй уплывали за реку на сенокос, брали там ягоды, потом грибы. Мальчик выпраши­вал себе у бакенщика два ближних к сенокосному наделу бакена, по вечерам зажигал их, по утрам гасил, научился не хуже взрос­лых подниматься в лодке на шесте, управляться с одноручным веслом. Ему доставляло неустанное, бесконечное удовольствие бывать на реке, заглядывать в её жуткую, заманчивую глубину, в сильный вал, испытывая своё счастье, сталкивать лодку и грес­ти от берега, всё дальше и дальше, взлетая и проваливаясь в волнах, а затем, удачно вернувшись, считать себя победителем и думать, что река после этого сразу стала спокойней.

В тёмные осенние ночи дедушка брал мальчика с собой лучить. В носу лодки ярко и бойко горело смольё. Де­душка, широко расставив ноги и терпеливо вглядываясь в воду, стоял подле огня с наготовленной острогой, а он, сидя в кор­ме, бесшумно правил веслом. Река устало и глухо сносила их вниз. В тяжёлом металлическом цвете воды слабо поблескивал опавший лист. Лопались и меркли пузырьки. Где-нибудь пос­реди реки невесть с чего в спокойную погоду долго держалась на одном месте длинная полоса зыби, мерцающая непонятным волнением, которая затем так же неожиданно, как и появлялась, исчезала. Было сыро и зябко, огонь лишь дразнил недостающим теплом, но было и тревожно-сладостно, необыкновенно на душе от проплывающих в строгом молчании склонённых с берега кус­тов, от таинственных всплесков, возникающих то здесь, то там, от дальнего крика ночной птицы, от сказочной пляски огня, на который где-то мчится и никак не может остановиться ошалев­шая от его сияния рыбина.

Тайга никогда не волновала и не пытала мальчикатак, как река. Тайга оставалась и должна была оставаться на месте, между тем как река могла исчезнуть, уплыть, кончиться, обнажив на память о себе голое каменистое русло, по которому станут бегать собаки. По утрам, боясь признаться в этом даже самому себе, он осторожно шёл проверить, не слу­чилось ли что-нибудь с рекой, и не понимал, почему это больше никого не тревожит, почему все спокойны, что река и завтра бу­дет течь так же, как текла вчера и позавчера.

Потом взрослые люди объяснили ему, что его река особен­ная, не похожая на обычные реки, которые начинаются с ма­леньких ручейков, а затем, набирая воду, принимая в себя всё новые и новые притоки, становятся широкими и полноводны­ми, такими, какие они есть. Его же река вытекает из огромного озера, даже моря, из знаменитого Байкала, богаче и красивей которого во всём мире ничего нет. В Байкал впадают 336 боль­ших и маленьких рек, а выносит эту воду одна Ангара. Поэтому она не может кончиться, объяснили мальчику. Он представил себе 336 рек и свою реку, с восхищением подумал о её силе и успокоился. Нет, его река, не похожая на все другие реки, самая замечательная в свете река, высохнуть и умереть не мо­жет.

Он был ещё мальчик и других опасностей для реки не знал.

Вопросы и задания

1.Какие чувства и мысли вы пережили во время чтения по­вествования «На реке Ангаре»?

2.Какой рассказ или фрагмент рассказа вам более понра­вился и запомнился? Почему? Попытайтесь пересказать его близко к тексту используя слова автора.

3.Какие слова вы выбрали для более точной передачи свое­го впечатления?

4.Какой поэтический приём использует В. Распутин для того, чтобы мы почувствовали и пережили вместе с мальчиком состояния, описываемые в тексте?

5.Если бы вам предложили написать иллюстрации к этим рассказам акварельными красками, какие цвета и оттенки вы бы выбрали к каким рассказам? Почему?

6.Вы слышите звучание музыки при чтении этих рассказов? Уточните, какой — громкой, грозной, нежной — музыки, если, конечно, вы смогли её услышать.

7.Учёные утверждают, что художественный мир произве­дений В. Распутина невозможно разделить на отдельные части, он един. Подтвердите или опровергните эту точку зрения. Для доказательства обратите внимание на худо­жественные детали.

8.Как вы думаете, почему повествование завершается сло­вами: «Он был ещё мальчик и других опасностей для реки не знал»? Что имеет в виду автор?

9.В повествовании идёт речь о мальчике, о том, что он ви­дел, чувствовал. В то же время чувствуется присутствие взрослого человека, когда-то бывшего мальчиком. С чем связано это впечатление? Попробуйте увидеть в тексте детали, с помощью которых мы понимаем, что речь идёт о личном опыте писателя Валентина Распутина.

Дмитрий Сергеев (1927-2000)

Дмитрий Гаврилович Сергеев, почётный гражда­нин города Иркутска, учился в школе № 8, со школьной скамьи ушёл на фронт, был ранен. О войне и человеке на войне написал повести и романы. Многие годы работал геологом. Жизни людей этой ро­мантической, но трудной профессии он посвятил много произве­дений. В трёх повестях писатель рассказал о жизни в Иркутске на разных исторических этапах. Вам предлагается глава из по­вести Д. Сергеева «За стенами острога». Действие происходит в те времена, когда Иркутск был острогом, а вокруг него обустраи­вали свою жизнь не служилые казаки, а посадский люд, горожа­не. Герой повести Тимошка в первый раз в своей жизни увидел особенное таинство природы: победу зимы над осенью.

Тимошка пробудился среди ночи. Невдалеке, види­мо за Епишкиным выпасом, тоскливо выли волки. Их вой и поднял Тимошку. Всего лишь мгновение назад он ви­дел даже в лунном свете задранную кверху остроухую морду и горящий глаз.

Но не только волчий вой был причиной, разбудившей Тимош­ку, — зачем-то ему непременно нужно было проснуться. Во сне он знал зачем, но едва открыл глаза, вылетело из памяти.

Зеленоватый отсвет с жёлто-оранжевой каймою продолго­ватым пятном падал на стену в запечек. Эта цветная полоска на стене озадачила Тимошку — откуда взялась?

Непривычно ломило плечи и поясницу, будто по нему про­скакал табун. Однако Тимошка тут же вспомнил, откуда ломо­та, вспомнил весь прошедший день, заполненный переправой через Ангару. И мигом всё окружавшее его, перепутанное с не­давними картинами из сна, обратилось в привычную явь. Вол­чий вой, разбудивший его, стал детским плачем — за стеной в другой половине избы болезненно уросил младший брат Тимош­ки — Гарька. Тимошка услыхал голос матери, в напев пригова­ривающий что-то над зыбкой, и ясно представил, как она в полу­сне качает люльку. Гарька вскоре затих, убаюканный любящим голосом. В доме установилась тишина зимней ночи.

Тимошка вспомнил, зачем ему нужно было проснуться, вско­чил и поспешно начал одеваться. Слезая с полатей, мимоходом разгадал тайну цветного пятна в отступе: то был отсвет зажжён­ной лампадки, отражённый слюдяной заставкой на иконе. Если бы не этот трепетный огонёк, так в доме и вовсе была бы кро­мешная темень. На залавке отыскал отцовские сапоги, шитые по-тунгусски мехом наружу. Соломенные стельки сушились тут же. Тимошка наскоро обулся, чувствуя ногами сладостную тепло­ту просушенной и нагретой обуви. В таких сапогах никакой мороз не страшен. Тихонько выскользнул в сени, без стука притворил за собой дверь. Воздух в сенях был стылым. Тимошка глубже на­пялил на уши малахай. Нестерпимо хотелось пить. Деревянным ковшом насилу продавил лёд в кадке и зачерпнул. Выпил не­сколько глотков. Ломило зубы, но во рту отмякло и прояснилось в голове. Повёл плечами, разминая натруженные мышцы.

Из конуры вылез белолобый пёс — даже ночью видно было эту отметину. Тимошка хотел отвязать его, но раздумал: моло­дой, резвый пёс переполошит соседских собак. Не в Тимошкиных интересах устраивать собачий гомон. Кобель прыгал на Ти­мошку, осыпая куржак с заиндевелой шерсти, дыша на хозяина горячим паром.

— Ничего, Батыр, побудешь дома. Скоро ворочусь.

Тропка, промятая прямиком через засугробленный огород позади дома, вела к калитке в заулок. Над Ангарой по-прежне­му стлался туман, косматым рукавом заходя в устье застывшей Иды. Острог и добрая половина посада тонули в плотной завеси. Заулок, стиснутый огородными пряслами, кривуном подходил к посадской церквушке. В небе, будто сквозь рогожу, там и сям помигивали звёзды. Значит, в вышине, над городом, над при­брежными сопками, над всей необъятной тайгой стлалась ясная звёздная ночь. Одна Ангара куталась, прятала себя. Мороз ла­пал Тимошку, настырно лез в рукава зипуна, щипал за нос.

Слева тускнел приземистый остов деревянной церкви. Ти­мошке померещились две тени, мелькнувшие близ паперти. Он затих прислушиваясь. Вначале ему почудилось повизгивание снега под чьими-то шагами. Но, видно, он обманулся — больше ничего не было слышно и ничего не было видно.

Бревенчатая острожная стена еле угадывалась в неровных наплывах тумана. В ночи стыли соборные купола и тёмный кос­тяк проезжей Сергиевской башни.

Мороз становился безжалостней. Вряд ли Катька сдержала слово. То, что вечером казалось простым, исполнимым, сейчас представилось нелепым и глупым. «Картину нашли», — подумал он Ганькиными словами. Так бы точно Ганька и выразился, узнай он про их затею. Тот приезжий хоть днём взбирался на сопку, хотел с высоты оглядеть город, куда его занесло впервые, а они сговорились посреди ночи прийти на Ангару смотреть рекостав.

А вспомнив Ганьку, невольно вспомнил вчерашнее. Отец и не подозревает, как он обидел Тимошку.

Вечером, уже после того как вытащили лодку на берег и ра­зошлись по домам, Игната вновь позвали в острог. Не спраши­вая, кому и зачем он понадобился, отец собрался. Сердце у Ти­мошки защемило: вот когда отец поплатится за свою дерзость, за то, как непочтительно обошёлся с гостем. У того достало ума не затевать ссору в лодке посреди реки, а теперь он сведёт счё­ты. Глядя на Тимошку, встревожилась и мать, хоть ей ничего не было известно о происшедшем на реке.

Отец недолго пробыл в отлучке, но Тимошка извёлся вконец, придумывая всевозможные кары, какие падут на отцовскую го­лову. Материнские глаза неотступно следили за ним, и Тимошке приходилось напускать на себя беззаботность. Да только про­вести мать было не так-то просто.

Тревожились они напрасно. Вовсе не затем звали Игната в острог, чтобы наказать. Напротив, гость, которого они переправ­ляли через реку, остался доволен и наградил отца пятью деньга­ми за труд. Столь неожиданной удачей обернулась их поездка.

Тут же вслед за отцом, будто нарочно скарауливал, в избу привалил Ганька — потребовал причитающуюся ему половину награды.

— Двое нас было. Вдвоём плавали, — объяснил он свою пре­тензию.

Отец сказал, что заплатили ему, а про то, чтобы делиться, речи не было.

—Сам должен понять, — упорствовал Ганька.— А то без под­сказки не знаешь?

—Зачем тебе, всё одно пропьёшь? — вмешалась мать.

—А энто моя печаль. Ты, Оксана, помолчи, в мужской разго­вор не встревай, — отбоярил её Ганька.

—Был бы и вправду мужик, — пробормотала мать, но боль­ше не вмешивалась.

—Двое плавали, — настаивал Ганька.

Тимошка ждал, когда же отец скажет: не двое, а трое плава­ли. Если уж кого брать в расчёт, так скорей Тимошку, чем Ганьку. Но Игнат так и не вспомнил про сына. Это-то больше всего и раздосадовало: выходит, отец считает его малолетком.

Кончилось тем, что отец уступил — отдал Ганьке полторы де­ньги.

— И этого не заработал.

Ганька остался доволен, на большее он, поди, и не надеял­ся.

—Спустит ведь без толку в кружале, — сокрушалась мать. — Путний бы человек был, а то кутилка.

—Так ведь не отстал бы, — оправдался отец.— Прилипнет, как банный лист.

Про Тимошку ни отец, ни мать так и не вспомнили.

Кружало — то же, что кабак.

Под яром плескалась и шумела невидимая река, неустанно шебарша ледяным крошевом. Слева во мгле терялась острож­ная стена. Сверху неразличимы были струги и карбасы, прича­ленные внизу. Дощаники помельче давно уже вытащены на от­кос и надёжно закреплены. Неведомо, как поведёт себя Ангара в рекостав. Случалось, подпруженная ледовыми заторами, вода поднималась до острожной стены, утаскивая лодки далеко вниз. По весне, чтобы не лишиться, их выдалбливали изо льда и вытя­гивали на берег до начала ледолома. Упустишь время — считай пропала лодка.

В посаде и в остроге тихо, собаки и те не брешут. Ангара без­умолчно течёт мимо спящего города.

Тимошка сбежал под откос, едва удержавшись на ногах. Дощатый настил, с которого черпали воду, намертво оледенел. Неподалёку была яма, вырытая в борту, из неё брали песок и дресву для домашней потребы. Здесь они условились встре­титься.

Катьки не было. И ради своей причуды не захотела вылезть из тёплой постели. Накануне, когда она услышала от Тимош­ки, что ночью Ангара станет — так предрёк дед Aran, — Катька спросила:

—Ты видел рекостав?

—Нет, — признался Тимошка.

—Как же так, не видел! — изумилась Катька. Тимошка, хоть и не считал это большим упущением, всё же оправдался:

—Рекостав всегда ночью.

—Ну и что?

Из её рассказов о их прежней жизни на Беломорье он знал: для Катьки всё едино, что день, что ночь, зимой у них там солнце не показывается — разницы нет.

«Ан есть разница», — сейчас мысленно укорил он Катьку.

Верно Тимошка не знал, который теперь час, минула полночь или нет. Темно будет до самого рассвета.

Решил дождаться, когда на башне пробьют в колокол, чтобы узнать время, и сразу — домой в тепло. Если он и не увидит ре­костава, беда не велика. Сколько их ещё предстоит на его веку.

Он не слышал, когда сбоку из тумана вдруг вынырнула Кать­ка — как привидение, вся опушённая белым инеем.

— Проспал? — упрекнула она.— Я уж все глаза проглядела.
Тимошка обрадовался.

— Раньше пробудиться не мог, намаялся вчера. Полночь про­
било?

—Второй час давно идёт. Тимошка присвистнул.

—И ты всё-то ждёшь! Одна?

Катька кивнула: одна, с кем же ещё быть. Она закуталась в платок, только глаза сверкали из-под опушённых бровей. Её, Катькины. глаза! Других таких во всём посаде не было. И во сне они ему снились и наяву грезились.

Судьба у Катьки ни с чьей другой несхожая. Сколько уже раз­ных мест повидала она на своём недолгом веку. Родилась на Псковщине. Отец был богомазом. На родине у них не ладилось, заказов на иконы было мало, и семья подалась в дальние края на Беломорье. Там дела быстро поправились. Но благополучие оказалось недолгим. В одну из ездок через залив лодку, на кото­рой отец перевозил свой товар, опрокинуло. Отец простудился и вскоре умер. Там же на Белом море в неприютной каменистой земле похоронили его. Евдоким Постник, долгое время бывший в подмастерьях у отца, взял овдовевшую Катькину мать в жёны. И хоть, по словам Катьки, писал он почти так же, как отец, дела у них пошли худо, заказчиков не стало. И начали они всей семь­ёй мыкаться по белу свету. А за счастьем гоняться, счастья не видать. Много уже городов и сёл переменили, и вот нынешним летом занесло их в Иркутск. Здесь осели. Надолго ли, неизвест­но. Возможно, что наконец-то привалила удача. Тут, верно, были свои богомазы, ничуть не хуже, но и товар Евдокима Постни­ка не залёживался. А недавно он получил заказ от проезжего купчины, пожелавшего, чтобы Евдоким написал с него парсуну (картину). Выгодный заказ. Главное угодить купцу, тогда пойдут и другие заказчики. К тому же купец потратился не только на парсуну, а захотел получить икону, непременно кисти Евдокима. Чем уж так поглянулась ему работа Катькиного отчима неведомо, купцу виднее, он платит за работу. Чем-то прельстил его семифигур-ный деисус, ещё отцовской работы, в старинной манере, как те­перь уже не пишут. Но, поскольку в их семье икона сохранялась как память об отце, купец согласился приобрести копию. И от­чим взялся за это.

С недавних пор Тимошка повадился бывать у Постниковых. Однажды мать послала его за снадобьем к Катькиной бабке Алёне. Бабка слыла знахаркой — отвары, приготовленные ею, были чудодейственны. Особенно часто к ней обращались жен­щины, у которых были грудные младенцы. Детские поносы и простуду бабка Алёна врачевала. Готовила снадобье и от зубной боли. Всё лето старуха в одиночку бесстрашно бродила по боло­там и окрестным сопкам, выискивала коренья и цветы, сушила их на чердаке. Этим она промышляла всю жизнь. Родилась и выросла в семье богомазов и по примеру своей бабки и матери хорошо знала коренья, травы и кору деревьев, из которых мож­но вываривать краски. А попутно владела и знахарством. Ещё про неё говорили — колдунья, знает наговоры, как наслать пор­чу на скотину или сглазить младенца. Однако, когда случалась нужда, шли к ней, и старуха никому не отказывала. Тимошки-ны младшие братовья — их было пятеро — нередко болели: кто простудится, кого понос прохватит. Особенно младший, Гарька. У матери не всегда было время сбегать к Алёне, и она отправля­ла своего старшего. Тимошка исполнял её просьбу безотказно. Мало того, сам подсказывал матери: не нужно ли сходить к зна­харке. Мать не догадывалась о причине, которая влекла Тимош­ку в дом Постниковых.

Про икону, которая полюбилась заказчику, бабка Алёна от­зывалась с похвалой:

— Сияет!

У неё это слово означало много больше, чем просто светит. «Сияет» — значит богомаз вложил душу, а не одно усердие и краски. А если: «Не сияет» — так без души писана, лишь бы про­дать.

Отец Ермоген из приходской церкви строго внушил Алёне:

— Негоже так говорить про святую икону. Это когда она зая­
вила «не сияет» про Божью матерь, что висит в южном приделе.

Роженицы считали её своей заступницей. Не только Ермоге-ну, но и всем богомолкам неугодно было слышать этакое слово. Больше она на людях не говорила так про иконы, но дома от своих «сияет» и «не сияет» не отступилась.

Дом Постниковых стоял на левом берегу Иды, огородные прясла спускались к самой воде, зимой концы жердей вмерза­ли в лёд. Когда Тимошка подходил к их дому, его охватывало чувство соприкосновения с тайной. От всех построек и от огра­ды — тыном в проулок, пряслами на зады — веяло колдовским, будто там, за круглыми палями, прятались от любопытного глаза водяные и леший и ещё бог знает какая нечисть. Но стои­ло Тимошке отворить скрипучую калитку, вся эта несусветная мразь исчезала. Один из чертей обращался в кудлатого щенка Буку, который обрадованно кидался под ноги Тимошке и предан­но распластывался перед ним. Охранник из него никудышный: ко всем ластится. А есть ли в его крови охотничья сметка, не­известно. Если и есть, так пропадёт втуне: охотиться Буке не с кем. Вот разве что станет сопровождать бабку Алёну, когда она по весне начнёт бродяжить по сопкам и падям. Добродушного, приветливого Буку Тимошка хоть и ласкал, но про себя всё рав­но считал оборотнем и нисколько не удивился, если бы щенок вдруг заговорил по-человечьи. В этом дворе всё могло стать. Верно, при Тимошке Бука никогда не проявлял своей колдовской сноровки — оставался большелапым и вислоухим щенком.

А когда Тимошка переступал порог избы, ощущение чужой тайны усиливалось. Полумрак, тишина, незнакомые запахи — всё непривычное, не такое, как дома, как у соседей. Необыкно­венная способность бабки Алёны бесшумно появляться допол­няла это впечатление. Щуплая, пригнутая годами к полу, зорко подмечавшая каждое Тимошкино движение, она и верно похожа была на колдунью.

У себя дома Катька одевалась в толстую вязаную кофту, очень просторную на ней — рукава приходилось закатывать. Никто больше не носил таких кофт в Иркутске. Катька объяс­нила, что одежда отцовская, в ней он работал с красками. Те давние следы разноцветными пятнами густо украшали рукава и перед хламиды и даже спину.

Младшая Катькина сестра, Кланя, большей частью сидела за прялкой. Веретено в её быстрых пальцах кружилось так, что рябило в глазах, будто она нарочито, напоказ перед Тимошкой, похвалялась своим мастерством. И это постоянство — то, что Кланю он всегда заставал за прялкой — убеждало Тимошку в обманчивости того, что он находил в избе. Чем все они занима­лись в другое время? На печи в большом жбане всегда что-то прело. Запах вроде знакомый, но сказать, чем именно пахло, Тимошка не мог. Бабка Алёна вываривала краски для Евдокима. Ему их много требовалось.

У каждого из постниковских домочадцев Тимошка отыскал сходство со зверьми. Начал с Катьки. Она — рысь. Такая же быс­трая, ловкая и глазастая. Нет, цвет глаз у неё не рысий, Кать-кины — голубые до синевы, но у них рысья способность видеть всё, настороженно коситься на всякий подозрительный шорох. Казалось, стоит ей, как рыси, заподозрить опасность, и она тут же выпустит когти или мгновенно скроется из глаз. Эта возмож­ность как бы затаена в ней, Катька ею не пользуется — нет нуж­ды.

Кланя у Тимошки — горностай. Проворная, гибкая, готовая в любой момент исчезнуть — юркнуть в подглыбовую пустоту и через мгновение с писком вынырнуть с другой стороны, красу­ясь своим белым передником и быстроглазой головкой.

Катькина мать — изюбриха, преданно следующая повсюду за Катькиным отчимом. Верно, тот не напоминал изюбра — то­ропливая походка, всё время чуть ли не бегом, и старый полоса­тый кафтан делали его похожим на бурундука.

Бабка Алёна — росомаха. Не потому что походит — Тимошка ни разу ещё не видел живой росомахи, — но её, бабку Алёну, так же, как росомаху, никто не встречал в лесу, хоть всем извест­но, что она целое лето бродила по окрестным сопкам. Находили только следы, оставленные ею, где она копала коренья, ломала молодые побеги, рвала траву или собирала ягоды. Так же и росо­маха не показывается на глаза — встречают только её следы.

Катькины рассказы о их прошлой жизни уводили Тимошкино воображение в нездешние дали. Он и прежде слыхал про север­ные края, где летом нескончаемо светит солнце, не прячась за сопки, а зимой беспрерывно длится ночь, но считал эти россказ­ни небылью. Мало ли чего люди не придумают. Однако Катька сама жила в том краю и видела всё это вживе. Ей он верил. У них в деревне сутки делили не по заходу и восходу солнца, а по отливу и приливу, определяющим сроки, когда выходить в море и когда возвращаться. В отлив до морского берега от деревни больше версты, а в прилив солёная вода по речке поднималась почти к самому крыльцу их дома. С морем у людей связана вся жизнь: море кормит и море назначает срок смерти. Редко кто умирал в постели — гибли в море.

Потому и влекло Катьку к Ангаре, что напоминала она ей далёкое заполярное море, где прошли годы детства. Обще а с морской находила она и в цвете ангарской воды. В других реках не такая прозрачная и синяя, только в Ангаре. А сейчас перед рекоставом плывущие по воде льды и густой туман ещё сильней напомнили ей Белое море. Катька рассказывала: только мороз скуёт воду, как прилив вздыбит и разорвёт ледяную окову, окута­ет залив сплошным туманом. Бывало, даже выходили рыбачить. Плывут, пока можно, а наступит отлив, льды сомкнутся вокруг карбаса и застынут, тогда пережидают, когда приливная волна снова взломает лёд.

Наверное, сейчас в тумане Ангара и впрямь походила на ка­кой-нибудь беломорский залив.

Катька молча стояла на берегу, впившись взглядом в за­кутанную наволокой реку. Её сходство с рысью сейчас было в собранности, в том, как она вслушивалась в отдалённые звуки. На реке происходило нечто новое. С низовья доносились глухие хлопки. Что значили эти выстрелы, Тимошка догадывался: меж­ду островами протоку запрудило, и от сильного напора лома­лись льдины — сюда долетало эхо, преображённое в морозном тумане в пистолетные хлопки. Они вдруг рассекали воздух, уст­ремляясь в верховье Ангары. И опять наступала тишина, запол­ненная безумолчным шорохом несомой шуги.

В посаде брехали разбуженные собаки, но лаяли лениво, без азарта.

И вдруг в непроглядную темень ночи вонзился протяжный и нудный скрип — так в тайге на ветру стонет сухая омертвелая лесина. Этот стон всполошил и разъярил собак. Их суматошный, неистовый лай прокатился по всем улочкам. Матёрым басом отозвался на него сторожевой кобель в остроге. И, перекрывая собачий гомон, на башне пробили в колокол два раза.

Немного ещё позлились собаки и утихли, никаких перемен на реке не происходило.

— Мы так до утра проторчим на холоде, — закручинился Ти­мошка.

Катька не ответила, только подняла руку в шерстяной ва­режке, искоса глянула на Тимошку. Её лицо, закутанное платком, казалось бледным пятном — сверкнули глаза, обрамлён­ные заиндевелыми кругами ресниц. В этом движении было не любопытство увидеть Тимошку, а Катька как бы звала его прислушаться вместе с ней к тому, что доносилось издали. Он напряг слух и явственно различил отдалённый гул, которого недавно ещё не было. Гудело далеко, но уже очевидно стало, что гул не стоит на одном месте, а валом катится к ним, нарас­тая и усиливаясь. В тумане по-прежнему ничего не было вид­но, один только этот движущийся шумовой вал указывал на скорую перемену. Опять всполошились собаки. Гул ненадолго задерживался, затихал, но потом как бы рывком переносил­ся всё ближе и ближе. Вот он достиг Знаменского монастыря, минул застывшее устье Иды — вплотную подошёл к острогу. Теперь из общего раскатистого звукового вала выделялись треск и хруст мнущихся льдин, водопадный плеск водяных струй и звон отколотых от берега сосулек. Когда шумовой вал поравнялся с ними, слышно стало, как ожили причаленные не­подалёку струги, затрещала и заскрипела обшивка, забренча­ла оснастка, обросшая льдом, который откалывался от мачт и сыпался на палубу. Чёрная вода, чуть белёсая на гребне от шуги, попёрла на берег, подступая к месту, где стояли Тимошка с Катькой. Им пришлось взобраться на середину откоса. Оба молчали. Он близко увидел Катькино лицо. Её глаза востор­женно сияли. Гул, окруживший их, сделал неслышным собачий лай.

И вдруг сделалось тихо. Шумовой вал укатился кверху, исчез за речным изгибом. Поблизости хрустели и позвякивали льдины, будто утрясаясь и укладываясь. Вода схлынула с откоса, кое-где вдоль береговой кромки оставив льдины и шугу.

Ещё не отстоялась тишина, лишённая теперь далее привыч­ного плеска, постука и шороха невесомой шуги, как над Ангарой столь же стремительно начало преображаться: редел, рвался и исчезал туман. Будто чья-то невидимая гигантская рука сди­рала с реки недавно ещё плотное, непроницаемое покрывало. Под ним обнажилось ледовое поле, усеянное торосами. Ярко и крупно засверкали звёзды. Заискрились и заблистали голубые и зелёные искры по всей Ангаре. И ощутимо во всю свою мощь и высь поднялась над береговой кручей за спинами у Катьки и Ти­мошки бревенчатая острожная стена, купола Спасской церкви и тёмный остов проезжей Сергиевской башни. Всё образовалось вдруг, как в сказке.

Вроде бы всё знакомое, привычное, только преображён­ное нездешним слюдяным светом мигающего звёздного неба. Вдалеке из непроглядной синей пелены выступали луковичный купол и один угол деревянного сруба монастырской церкви, за­стывших над самой Ангарой. Призрачно чернели позади монас­тыря тёмные нагромождения заколдованного леса.

Далеко вправо в необозримую даль протянулось ледяное поле. При свете звёзд едва обозначились контуры сопок, огиба­ющих верхоленскую сторону Ангары. На другом берегу на ост­рове можно было угадать купы заиндевелого тальника и смётан­ные стожки сена.

Запрокинув голову, Тимошка разыскивал посреди звёздной россыпи хорошо знакомые ему Кичиги.

— Вот и повидали! — дрогнувшим голосом прошептала Кать­ка.— а то полжизни прожил и не видел. На Белом море, — у неёчуть что, непременно Белое море помянется, — бывало, небо красками заиграет, так ночь-в-полночь выскакивала полюбо­ваться.

Дивная красота!

Неизвестно было, последние Катькины слова относились к тому, что видела она на своём Белом море, или же к тому, что открывалось сейчас перед ними.

— Теперь можно и домой, — сказала она.
Тимошку не нужно было уговаривать.

Но только они повернули от Ангары, как увидели чёрную фи­гуру, стоящую на бровке откоса. Катька схватилась за руку Ти­мошки. Оба оторопели.

— Долго ещё будешь там? — негромко произнёс человек,

стоящий наверху.

Голос был хриплый, вроде как заспанный. Катька, не выпус­кая Тимошкиной руки, прильнула к нему, прячась за его спину.

Вопрос неизвестного обращен был не к ним. Неподалёку, справа под кручей, скрывался ещё кто-то.

— Готово, — прозвучало оттуда.

Мальчишеский голос показался Тимошке знакомым. Чело­век, невидимый им в тени земляного откоса, карабкался наверх, скользя и оступаясь на мёрзлой крутизне. Вскоре он показался рядом с тем, который ожидал. Мгновение спустя оба исчезли.

Когда Тимошка с Катькой взобрались по тропе, тех двоих след уже простыл. Не слышно было и скрипа шагов.

Тимошка оглянулся на реку, недоумевая, где же, чуть ли не рядом с ними, совсем недавно находился ещё кто-то, но разгля­деть что-либо под откосом было невозможно. Значит, и тот, что стоял наверху, не видел их с Катькой.

Тимошка проводил Катьку до Богомазовского проулка и при­пустил к дому. Церковную паперть сейчас хорошо было видно. Там пусто. Да и кому нужда шляться посреди ночи в этакую сту­жу? В вышине над куполом посреди звёзд одиноко чернел цер­ковный крест.

Но ведь были же, кроме них, ещё двое на берегу. И, возмож­но, давеча в тумане ему вовсе не померещились две фигуры вблизи церкви.

Вопросы и задания

Захотелось ли вам больше узнать о героях отрывка повес­ти «За стенами острога»? Заинтересовали ли вас характе­ры героев, их взаимоотношения? Вы хотите узнать о том, что произошло до того, как ребята пережили эту ночь? Вам интересно, кто находился недалеко от ребят и не увидел их? Вы удовлетворите любопытство и доставите себе удо­вольствие, прочитав всю повесть, а пока поразмышляйте над вопросами.

1. Что вы узнали о жизни в городе Иркутске во времена прав­ления Петра I? Как описываются быт людей, их одежда?

2. Расскажите о семье Катерины. С помощью какого художественного приёма описываются члены этой семьи?

3. Можно ли по истории этой семьи судить о том, как формировалось население Иркутска?

4. Что вы узнали о характере Тимошки? Сумел бы он без помощи девочки увидеть то, что увидел?

5. Как автор описывает ночь, в которую вода Ангары покрылась льдом? Обратите внимание на детали поведения де­тей, описания пейзажа.

6. Прочитайте отрывок, в котором описываются мгновения рекостава. Пересказывая его, попытайтесь вслед за автором передать единство происходящих в природе — на земле и в воздухе, на небе, — событий.

7. Попытайтесь написать план дальнейшего развития сюжета. Сопоставьте свой вариант с авторским текстом повести Дмитрия Сергеева.

Алексей Зверев (1913-1992)

Алексей Васильевич Зверев родился в селе Усть-Куда, недалеко от Иркутска. После окончания семилетней школы учился в сельскохозяйственном техникуме, потом работал в родном селе зоотехником. Прошёл всю войну. Почти сорок лет учительствовал в сельской школе. Многие его расска­зы отражают эту сферу деятельности писателя. Автор романов «Далеко в стране Иркутской», «Дом и поле», военных повестей и других произведений.

Дата добавления: 2015-06-26