Новые пути в психоанализе 10 страница

Вторым рядом факторов, которые следует рассмотреть, являются внутренние запреты, потребности и стремления, образующие невротические конфликты. При изучении неврозов в нашей культуре мы обнаруживаем, что, несмотря на огромные отличия в картине симптомов, фундаментальные проблемы для всех них поразительно схожи. Я говорю не о сходстве того, что Фрейд считает инстинктивными влечениями, а о сходстве действительных конфликтов, таких, как конфликты между безжалостным честолюбием и навязчивой потребностью в любви и привязанности, между стремлением держаться в стороне от других людей и желанием полностью кем-либо обладать между чрезмерным стремлением к самодостаточности и паразитическими желаниями, между навязчивой скромностью и желанием быть героем или гением.

Социологу, понявшему индивидуальные конфликты, следует искать противоречивые тенденции культуры, которыми могут объясняться первые. Поскольку невротические конфликты касаются несовместимых стремлений к безопасности и удовлетворению, в частности, ему необходимо выявить противоречивые культурные способы достижения безопасности и удовлетворения. Например, невротическое развитие безграничного честолюбия как средства безопасности, мести, самовыражения немыслимо в культуре, которая не знает индивидуального соперничества и не предлагает каких-либо наград за выдающиеся личные достижения. Это также относится к невротическому стремлению к престижу и обладанию. Использовать какого-либо человека в качестве средства успокоения, держа его при себе мертвой хваткой, едва ли будет возможно в культуре, которая явно не поощряет отношения зависимости. К страданию и беспомощности, вероятно, не будут прибегать как к средству разрешения невротических дилемм в культуре, в которой эти чувства означают социальный позор, или, как у Самюэля Батлера в «Едгин», сурово наказываются.

Наиболее очевидное воздействие культурных факторов на неврозы следует искать в том, какой образ невротик стремится продемонстрировать себе и другим. Этот образ определяется прежде всего страхом неодобрения и стремлением к признанию. Следовательно, он включает те качества, которые в нашей культуре одобряются и приветствуются, такие, как альтруизм, любовь к другим, щедрость, честность, самоконтроль, выдержка, рационализм, здравомыслие. Не будь в культурной идеологии альтруизма, невротику, например, не пришлось бы поддерживать видимость того, что он ничего не хочет для себя, не только скрывая свой эгоцентризм, но и подавляя свои естественные желания счастья.

Таким образом, проблема роли культурных условий в порождении невротических конфликтов является намного более сложной, чем она представлялась Фрейду. Она включает в себя тщательный разносторонний анализ данной культуры. Каким образом и в какой степени внутриличностная враждебность порождается в данной культуре? Сколь велика личная небезопасность индивида и какие факторы способствуют утрате им ощущения безопасности? Какие факторы ослабляют присущую индивиду уверенность в себе? Какие существуют социальные запреты и табу и какова их роль в порождении внутренних запретов и страхов? Каковы наиболее влиятельные идеологии и какие цели или методы они предлагают? Какие потребности и стремления порождаются, поощряются или отвергаются данными условиями?

Типы проблем, повторяющихся в неврозах, не так уж отличаются от проблем здорового индивида в нашей культуре. У него также присутствуют противоречивые наклонности соперничества и любви, эгоцентризма и солидарности, самовозвеличения и чувства неполноценности, эгоизма и альтруизма. Различие заключается в том, что у невротика эти противоречивые наклонности достигают более высокого пика, что наклонности, составляющие обе стороны конфликта, более императивны вследствие лежащей в их основе повышенной тревоги, из-за чего он не способен найти какое-либо удовлетворительное решение.

Остается выяснить, почему определенные люди становятся невротиками, тогда как другие, живущие в схожих условиях, способны справляться с существующими трудностями. Это напоминает мне вопрос, который часто задают относительно детей из одной семьи: почему у одних развивается тяжелый невроз, тогда как другие лишь слегка взволнованы? Такая постановка вопроса предполагает, что психологические условия для различных индивидов по существу одинаковы, и эта предпосылка ведет к поиску объяснения в конституциональных отличиях детей. Хотя эти отличия определенно имеют отношение к общему развитию, ход рассуждения, ведущий к такому заключению, тем не менее ошибочен, ибо неверна предпосылка. Лишь общая психологическая атмосфера является одинаковой для всех детей, и так или иначе она окажет на них свое воздействие. В деталях же переживания детей в одной и той же семье могут полностью отличаться. В сущности возможно бесконечное разнообразие важных отличий, природа и влияние которых порой могут быть раскрыты лишь путем тщательного анализа. Возможны различия в отношении к родителям, степени желанности ребенка, предпочтении, оказываемом родителями тому или иному ребенку, отношениях между детьми и т. д. Ребенок, который страдает в меньшей степени, вероятно, сможет справиться с существующими трудностями, в то время как у ребенка, страдающего больше, могут развиться конфликты, от которых ему сложно избавиться, то есть он может стать невротиком.

Сходным образом можно ответить на вопрос, почему лишь отдельные люди становятся невротиками, хотя все живут в одних и тех же сложных культурных условиях. Люди, подверженные неврозам, больше пострадали от существующих трудностей, особенно в детстве.

Значительная распространенность неврозов и психозов в той или иной культуре - один из показателей того, что в условиях, в которых живут люди, имеется какой-то серьезный дефект. Она свидетельствует, что психические затруднения, порождаемые культурными условиями, превосходят способность среднего человека справляться с ними.

До сих пор интерес психиатра к культурным воздействиям, хотя и важный во многих аспектах, имеет ограниченное отношение к его практической работе с пациентами. Он позволяет ему увидеть неврозы в правильном контексте, понять, почему так много пациентов вынуждены бороться с одинаковыми по своей сути проблемами, почему проблемы его пациентов схожи с его собственными проблемами. Пациент хотя бы частично избавляется от переживаний, когда аналитик помогает ему осознать, что судьба не была особенно несправедлива лишь к нему одному, и что в конечном счете он разделяет общую судьбу. Пациент также освобождается от индивидуального чувства вины, если аналитик приводит его к пониманию социальной природы таких ограничений, как табу на мастурбацию, инцест, желание смерти или протест против родительской власти. Аналитик, который борется с проблемой соперничества, прорабатывает на этой основе и свои личные проблемы, понимая, что тем или иным образом эта проблема касается каждого из нас.

Теория влечения дает подтверждение универсальности другим способом: здесь аналитик указывает на универсальность определенных инстинктивных влечений.

Однако в одном отношении понимание культурных влияний имеет особое значение для терапии: именно культура задает представление о том, что вообще составляет психическое здоровье. Психиатры, которые не осознают воздействия культуры, склонны считать, что проблема психического здоровья - сугубо медицинская. Такая интерпретация достаточна до тех пор, пока психиатр занимается лишь явными симптомами, такими, как фобии, навязчивости, депрессии, и их лечением. Однако цель психоаналитической терапии более амбициозна. Она заключается не только в устранении симптомов, но также в таком изменении личности, чтобы симптомы не могли возникнуть снова. Это достигается посредством анализа характера. Но аналитик, работающий с тенденциями характера, не располагает какой-либо простой системой определения того, что является здоровым, а что нет. В таком случае медицинский критерий невольно подменяется социальной оценкой, то есть критерием «нормальности», который означает статистически среднее для данной культуры или для данной части населения. Именно такая подразумеваемая оценка определяет, какие проблемы будут прорабатываться, а какие нет. Говоря о подразумеваемой оценке, я имею в виду, что аналитик не отдает себе отчета в том, что использует какую-либо оценку.

Те аналитики, которые не осознают культурные влияния, будут чистосердечно опровергать данное утверждение. Они будут указывать на то, что не производят какой-либо оценки, что подобная оценка не входит в их обязанности, что они просто прорабатывают проблемы, которые предлагает пациент. Но при этом они упускают тот факт, что у пациента имеются определенные проблемы, которые он вообще не предлагает или делает лишь робкие попытки предложить их - и все по той же самой причине, которая мешает аналитику их осознавать: пациент также считает определенные свои особенности «нормальными», так как они совпадают со средним.

Например, когда женщина использует всю свою энергию, чтобы содействовать своему мужу в профессиональном отношении, она способна с успехом предпринимать всевозможные шаги ради него, пренебрегая в то же время собственными талантами и карьерой. Аналитик может не увидеть в этом никакой проблемы, потому что ситуация представляется «нормальной». Да и сама женщина может не чувствовать и не осознавать что у нее есть проблема. Конечно, здесь не обязательно должна присутствовать проблема. Муж может быть талантливее жены. Она может столь сильно его любить, что самые лучшие ее способности раскрываются как раз в виде преданной дружбы, которую она ему дарит, и что ее наилучшие шансы на собственное счастье заключаются в таком поведении. Но у других женщин это может быть не так. Я имею в виду, например, пациентку, которая была более одаренной, чем ее муж. Ее отношение к мужу было нарушено так, как только могут быть нарушены человеческие взаимоотношения. Одну из наиболее глубоких проблем представляла полная неспособность делать что-либо для себя. Но так как эта проблема была скрыта за «нормальной» женской позицией, на нее никогда не обращали внимания.

Еще одной проблемой, на которую также редко обращают внимание аналитики и которую никогда не предъявляют пациенты, является неспособность сформировать собственное суждение относительно человека, дела, учреждения, теории; на эту неуверенность не обращают внимания, потому что она «нормальна» для среднего либерально настроенного индивида. Как и в предыдущем примере, данная особенность необязательно вызывает затруднение у каждого пациента. Но иногда как раз за такой неразборчивой терпимостью могут скрываться основные страхи пациента. Индивид может чрезмерно бояться возбудить чью-либо враждебность или спровоцировать отчуждение, если займет критическую позицию; он может страшиться предпринимать какие-либо шаги для достижения внутренней независимости. В этом случае неумение увидеть недостаток проницательности как проблему, которая должна быть проанализирована, не позволит затронуть самые глубокие трудности.

Разумеется, недостаточное понимание аналитиком влияний культуры может проявиться в еще более грубых формах, которые из-за их явной неадекватности не нуждаются в обсуждении. Так, например, аналитик может чувствовать необходимость прорабатывать революционные стремления пациента, в то время как не затрагивается приверженность консервативным стандартам; аналогичным образом он может увидеть проблему в критическом отношении пациента к психоаналитическим теориям, но упустить проблему, скрытую в безоговорочном принятии этих теорий.

Таким образом, непонимание существующих культурных оценок вкупе с определенными теоретическими предрассудками, которые обсуждались ранее, способствует односторонней селекции материала, предлагаемого пациентом. Тогда в психоаналитической терапии - как и в воспитании - целью невольно становится адаптация к «нормальному»; лишь в вопросах сексуальности - поскольку полноценная сексуальная жизнь считается важнейшим фактором психического здоровья - аналитик осознает цели, которые не зависят от одобряемых в данный момент норм. Вместо этого, как предложил Троттер, следует проводить различие между психической нормой и психическим здоровьем и понимать под последним состояние внутренней свободы, в которой «способности индивида доступны для использования во всей своей полноте».

Глава 11. Я и Оно

Концепция Я изобилует несообразностями и противоречиями. Когда Фрейд в одной из последних работ утверждает, что невротические конфликты происходят между Я и влечениями, представляется, что он понимает Я как отличное от инстинктивных стремлений и противопоставленное им. Если это так, то трудно понять, из чего конкретно состоит Я.

Первоначально Я включало в себя все, что не относилось к либидо. Оно было нашей несексуальной частью, служащей исключительно потребностям самосохранения. Однако с введением понятия нарциссизма большинство феноменов, ранее относившихся к Я, стали либидинозными но своей природе: забота о самосохранении, стремление к самовозвеличению, к престижу, самовыражение, идеалы, творческие способности. Позднее, с введением понятия Сверх-Я, моральные цели, внутренние нормы, регулирующие поведение и чувства, также стали инстинктивными по своей природе (Сверх-Я является смесью нарциссического либидо, деструктивного влечения и дериватов предшествующих сексуальных привязанностей). В результате ссылка Фрейда на Я и влечения как на пару противоположностей становится бессмысленной.

Лишь собирая данные из различных работ Фрейда, мы можем достичь приблизительного представления о том, какие феномены он относит к Я. Представляется, что деятельность Я связана со следующими группами факторов: с нарциссическими феноменами; с десексуализировапными дериватами «влечений» (эти качества развиваются, например, в результате сублимации или реактивных образований); с инстинктивными влечениями (например, сексуальные желания неинцестуозного характера), которые претерпели такие изменения, что стали приемлемыми для индивида - как правило, это совпадает с тем, что приемлемо социально.

Следовательно, фрейдовское Я не противоположно инстинктам, потому что само по природе инстинктивно. Скорее оно является, как он заявил это в некоторых трудах, организованной частью Оно, которое представляет собой совокупность грубых, не подвергшихся модификации инстинктивных потребностей.

Хотя в целом Фрейд считает Сверх-Я особой частью Я, в некоторых работах он подчеркивает конфликт между ними.

Важной характеристикой Я является его слабость. Все источники энергии находятся в Оно; Я живет заимствованными силами. Его предпочтения и неприязни, его цели, его решения определяются Оно и Сверх-Я; Я должно заботиться о том, чтобы инстинктивные влечения не пришли в слишком опасный конфликт со Сверх-Я или с внешним миром. Я, согласно описанию Фрейда, находится в тройной зависимости: от Оно, от Сверх-Я и от внешнего мира, действуя в качестве посредника между ними. Я хочет наслаждаться тем, в чем стремится найти удовлетворение Оно, но также склонно подчиняться запретам Сверх-Я. Его слабость схожа со слабостью индивида, у которого нет собственных ресурсов и который хочет получить выгоду от одной из сторон, в то же время не нанеся какого-либо вреда противоположной.

Оценивая эти представления, я прихожу к тому же заключению, что и в отношении чуть ли не каждой доктрины, предложенной Фрейдом: лежащие в их основе крайне тонкие и глубокие наблюдения лишаются своей конструктивной ценности при интеграции в неконструктивную теоретическую систему.

С клинической точки зрения действительно многое можно сказать в поддержку этой концепции. Хронические невротики, по-видимому, лишены способности влиять на собственную жизнь. Ими управляют эмоциональные силы, которых они не знают и не контролируют. Они могут действовать и реагировать исключительно жестко, зачастую вопреки своим интеллектуальным суждениям. Их отношение к другим людям определяется не сознательными желаниями и сознательными ценностями, а бессознательными факторами императивного характера. Это более всего заметно при неврозе навязчивости, но в целом справедливо для всех тяжелых неврозов, не говоря уже о психозах. Метафора Фрейда о всаднике, который думает, что правит лошадью, хотя на самом деле животное несет его туда, куда хочет, представляется хорошим описанием невротического Я.

Однако такие наблюдения при неврозах не позволяют вывести заключение о том, что в целом Я является не более чем модифицированной частью влечений. Это неубедительно даже в отношении неврозов. Даже если предположить, что жалость невротика к другим людям является в большой степени трансформированным садизмом или экстернализированной жалостью к себе, это не доказывает, что некоторая часть симпатии к другим людям не является «подлинной». Равным образом предположение о том, что восхищение пациента своим аналитиком определяется в основном бессознательным ожиданием чудес, которые аналитик может для него совершить, или столь же бессознательными попытками исключить любую форму соперничества, не доказывает, что у него не может быть также «подлинной» оценки способностей аналитика или его личности. Рассмотрим ситуацию, в которой А. имеет возможность причинить вред своему сопернику Б., высказывая по отношению к нему пренебрежительные замечания. А. может воздержаться от этого по многим бессознательным эмоциональным причинам: он может опасаться возмездия со стороны Б.; он может быть вынужден сохранять впечатление правоты в собственных глазах; он может просто стараться хорошо выглядеть в глазах других людей, показывая, что он выше злобных чувств. Однако все это не доказывает, что он не может также воздерживаться от замечаний в адрес соперника потому, что считает это ниже своего достоинства, или что он не может сознательно прийти к решению, что подобного рода месть слишком мелкая или коварная. Рассмотрение вопроса о том, в какой мере само содержание моральных качеств обусловлено культурными факторами, увело бы нас слишком далеко в сторону. Однако, по моему мнению, здесь может иметь место «подлинность», которую нельзя аннулировать ни обращением Фрейда к инстинктам, ни обращением релятивистов к социальным ценностям и обусловленностям.

То же самое можно сказать и о психически здоровом индивиде. Тот факт, что он может обманываться относительно своих мотиваций, не доказывает, что это происходит всегда. Так как он менее снедаем тревогой и менее подвержен власти бессознательных влечений, чем невротик, заключения Фрейда на его счет еще менее обоснованны. Так, в своей концепции Я Фрейд отрицает - и на основании своей теории либидо должен отрицать, - что имеются какие-либо суждения или чувства, неразложимые на изначальные «инстинктивные» единицы. В целом его концепция означает, что с теоретических позиций любые суждения о людях или причинах должны рассматриваться как рационализации «более глубоких» эмоциональных мотивов, что любая критическая позиция по отношению к теории в конечном счете должна рассматриваться как эмоциональное сопротивление. Это означает, что теоретически нет любви или нелюбви к людям, нет симпатий, нет щедрости, нет чувства справедливости, нет преданности делу, которые в конечном счете не определялись бы либидинозными или деструктивными влечениями.

Отрицание того, что психические способности могут существовать как таковые, подвергает опасности возможность суждения: к примеру, человек, проходящий курс анализа, не решается высказать какую-либо позицию, не оговорившись, что она может оказаться лишь выражением каких-то бессознательных предпочтений или неприязней. Это отрицание также способствует возникновению иллюзии, будто наивысшее знание человеческой природы состоит в умении вычленять низменные мотивы в любом суждении или чувстве - других людей! - внося тем самым свой вклад в установку самодовольного всезнайства.

Еще одним следствием этих представлений является неуверенность в отношении чувств, создающая тем самым угрозу их поверхностности. Если человек более или менее сознательно отдает себе по любому поводу отчет в «причинах» эмоциональных переживаний, это подрывает спонтанность и глубину его чувств. Отсюда часто возникает впечатление, что, хотя прошедший анализ индивид более адаптирован, он становится «менее реальным», или, иными словами, менее живым человеком.

Подобные результаты служат порой подтверждению давнего заблуждения, будто слишком глубокое осознание делает человека бессмысленно «интроспективным». Однако эта «интроспективность» возникает не из глубокого осознания как такового, а из упрямой веры во всемогущество «низших» мотивов. Сам Фрейд считает эти мотивы низшими по ценности, хотя и рассматривает их с точки зрения науки и подчеркивает, что они находятся абсолютно вне моральной оценки, подобно влечению, принуждающему лососевых плыть вверх по течению в период нереста. Как часто случается, вполне законная преданность новому открытию приводит к ревностному отстаиванию его правоты даже там, где открытие уже теряет свою научную силу. Фрейд научил нас критически исследовать наши мотивы; он продемонстрировал чреватое своими последствиями влияние бессознательных, эгоцентрических и антисоциальных влечений. Однако было бы догматичным утверждать, будто суждение, например, не может быть просто выражением того, что человек считает верным или неверным, что человек не может быть предан делу лишь потому, что убежден в его ценности, что дружба не может быть прямым следствием хороших человеческих взаимоотношений.

В психоаналитической литературе часто высказывается сожаление о том, что в сравнении с обширным знанием об Оно мы знаем о Я сравнительно мало. Такой недостаток приписывается историческому развитию психоанализа, приведшему вначале к тщательному исследованию Оно. Выражается надежда, что в свое время будет достигнуто такое же глубокое знание Я, но эта надежда может оказаться несбыточной. Теория влечений, как она представлена Фрейдом, ставит Я в жесткие рамки, которые, как указано выше, лишают Я самостоятельной жизни. Лишь отказавшись от теории влечений, мы можем узнать что-либо относительно Я, но тогда оно превратится в феномен, отличный от того, что имел в виду Фрейд.

Тогда станет очевидно, что Я, соответствующее описанию Фрейда, не свойственно человеческой природе, а является специфически невротическим феноменом. Не коренится Я и в конституции индивида, у которого впоследствии развивается невроз. Такое Я возникает в результате сложного процесса отчуждения индивида от самого себя. Подобное отчуждение от себя, или, как я это называла в других случаях, задержка развития спонтанного индивидуального Я, является одним из решающих факторов, который не только лежит в основе невротического развития, но также препятствует индивиду перерасти свой невроз. Не будь невротик отчужден от самого себя, невротические наклонности не могли бы увлечь его к целям, чуждым ему по своей сути. Более того, не лишись он способности оценивать себя и других, возможно, не ощущал бы себя столь зависимым от других людей, ведь, в конечном счете, любого рода невротическая зависимость основывается на том, что индивид утратил центр тяжести в самом себе и сместил его во внешний мир.

Отказавшись от фрейдовской концепции Я, мы открываем новые возможности для психоаналитической терапии. Рассматриваемое по сути исключительно как прислуга и страж Оно, Я не может само стать объектом терапии. Терапевтические ожидания должны тогда ограничиваться улучшением адаптации «необузданных страстей» к «реальности». Если, однако, это Я и его слабость рассматриваются как существенная часть невроза, то работа над Я становится важной задачей терапии. В таком случае аналитик должен сознательно работать ради достижения конечной цели восстановления пациентом своей спонтанности и своей способности суждения, или, по терминологии Джемса, восстановления своего «духовного Я».

В соответствии с предложенной им анатомией личности (Я - Оно - Сверх-Я) Фрейд приходит к определенным формулировкам относительно природы конфликтов и тревожности при неврозах. Он выделяет три типа конфликтов: конфликты между индивидом и внешним миром, которые, хотя в конечном счете и ответственны за два других типа конфликтов, не являются специфическими для неврозов; конфликты между Я и Оно, приводящие в результате к угрозе поглощения Я потоком инстинктивных влечений; конфликты между Я и Сверх-Я, приводящие в результате к страху перед Сверх-Я. Эти положения будут обсуждены в последующих главах.

Если отбросить теоретические и терминологические тонкости, концепция неврозов у Фрейда схематически сводится к следующему; человек неизбежно вступает в конфликт с окружением в силу своего инстинктивного наследия; конфликт между индивидом и внешним миром продолжает развиваться уже внутри самого человека превращаясь в конфликт между его неприрученными страстями и его разумом или моральными установками.

Нельзя не заметить, что эта концепция продолжает на научном уровне христианское учение о конфликте между добром и злом, между моральным и аморальным, между анималистической природой человека и его разумом. Само по себе это еще не заслуживает критики, но возникает вопрос: действительно ли такова природа невротических конфликтов? Заключения, выведенные из моих наблюдений над неврозами, привели меня к следующей точке зрения: человек не вступает в конфликт с внешним миром столь неизбежно, как это полагает Фрейд; если такой конфликт происходит, то он обусловлен не влечениями индивида, а тем, что внешний мир внушает страх и враждебность. Невротические наклонности, которые в результате развиваются у человека, хотя и позволяют некоторым образом справиться с внешним миром, в других отношениях этот конфликт усугубляют. Поэтому, по моему мнению, конфликты с внешним миром не только лежат в основе неврозов, но и остаются важной частью невротических проблем.

Кроме того, я не считаю возможным локализовать невротические конфликты столь схематично, как это делает Фрейд. В действительности они могут проистекать из многих источников. Например, может иметь место конфликт между двумя несовместимыми невротическими наклонностями, в частности, конфликт между стремлением к диктаторской власти и потребностью в зависимости от других. Некоторые невротические наклонности несут конфликт в самих себе - например, потребность казаться совершенным содержит одновременно тенденцию к уступчивости и тенденцию к упрямству. Потребность создавать видимость непогрешимости будет вступать в конфликт со всеми наклонностями, разрушающими эту видимость. Так как природа конфликтов и та роль, которую они играют в характере невротика и в его жизни, косвенным или явным образом рассматриваются на протяжении всей книги, мне нет надобности вдаваться в детали. Далее мы рассмотрим, как различные подходы к невротическим конфликтам приводят к различному пониманию тревожности при невроза

Глава 12. Тревожность

Для тех, кто, подобно Фрейду, склонен объяснять психические проявления исключительно органическими причинами, тревожность является чрезвычайно интересной проблемой из-за своей тесной связи с физиологическими процессами.

Действительно, тревожность часто сопровождается физиологическими симптомами, такими, как сердцебиение, испарина, понос, учащенное дыхание. Эти физические признаки появляются как при осознанной тревоге, так и при неосознанной. Например, перед экзаменом у пациента может быть понос, и он может полностью сознавать наличие тревоги. Но сердцебиение или частые позывы к мочеиспусканию могут возникать и без какого-либо осознания тревоги, и лишь позднее человек начинает понимать, что испытывал тревогу. Хотя физические проявления эмоций особенно заметно выражены в тревоге, они характерны не только для нее. При депрессии замедляются физические и психические процессы; бурная радость изменяет напряженность тканей или делает походку легче; сильная ярость вызывает дрожь или приток крови к голове. Демонстрируя связь тревоги с физиологическими факторами, нередко указывают на то, что тревожность может стимулироваться химическими препаратами. Однако и это относится не к одной лишь тревожности. Химические препараты вызывают также приподнятое настроение или сои, и их воздействие не представляет психологической проблемы. Психологическая проблема может быть поставлена лишь следующим образом: каковы психические условия для возникновения таких состояний, как тревожность, сон, приподнятое настроение?

Во-первых, тревожность, как и страх, является эмоциональной реакцией на опасность. В отличие от страха тревожность характеризуется прежде всего расплывчатостью и неопределенностью. Даже если имеется конкретная опасность, как при землетрясении, тревожность связана с ужасом перед неизвестным. То же самое качество присутствует в невротической тревоге, независимо от того, является ли опасность неопределенной или же она воплощена в чем-то конкретном, например, в страхе высоты.

Во-вторых, тревога, как отмечал Гольдштейн, вызывается такой опасностью, которая угрожает самой сущности или ядру личности. Так как различные индивиды считают своими жизненно важными ценностями совершенно разные вещи, можно обнаружить самые разнообразные вариации и в том, что они переживают как смертельную угрозу. Хотя определенные ценности чуть ли не повсеместно воспринимаются как жизненно важные - например жизнь, свобода, дети, - однако лишь от условий жизни данного человека и от структуры его личности зависит, что станет для него высшей ценностью: тело, собственность, репутация, убеждения, работа, любовные отношения. Как мы вскоре увидим, осознание этого условия тревожности дает нам ориентир для понимания тревоги при неврозах.

В-третьих, как справедливо подчеркивал Фрейд, тревога, в противоположность страху, характеризуется чувством беспомощности перед надвигающейся опасностью. Беспомощность может быть обусловлена внешними факторами, как в случае землетрясения, или внутренними, такими, как слабость, трусость, безынициативность. Таким образом, одна и та же ситуация может вызывать либо страх, либо тревогу, в зависимости от способности или готовности индивида бороться с опасностью. Проиллюстрирую это историей, рассказанной мне пациенткой: однажды ночью она услышала шум в соседней комнате, и ей показалось, будто грабители пытаются взломать дверь. Она отреагировала на это сердцебиением, испариной и чувством тревоги. Спустя некоторое время она встала и пошла в комнату своей старшей дочери. Дочь также была напугана, но решилась пойти навстречу опасности и направилась в комнату, где орудовали незваные гости. В результате ей удалось прогнать грабителей. Мать ощущала себя беспомощной при одной мысли об опасности, а дочь - нет; у матери имела место тревога, у дочери - страх.

Дата добавления: 2015-06-04