Морозов/Майя 1 страница

Майя

Китай, провинция Биньцзян, июнь‑август 1945 года

Майя выглядывает из амбара. Ей страшно.

Мне никогда не было страшно, говорит она себе. Я ничего не боюсь. Я не знаю, где я, но сумею выкрутиться. Я всегда выкручивалась.

Майя знает одно: надеяться можно только на себя. Никто не придёт и не поможет. Нужно тщательно рассчитывать свои силы и делать всё возможное для спасения.

Нужно ли спасаться? Ей никто не угрожает. Пока, во всяком случае.

Амбар, где прячется Майя, расположен в чистом поле, неподалёку от какой‑то деревни. Время года – лето. Поле засеяно незнакомым Майе злаком.

Три часа назад Майя открыла глаза в густых зарослях кустарника. В руках у неё была толстая папка с пластиковыми копиями чертежей анабиозиса, и всё.

Связи нет. Встроенные часы явно показывают неправильное время – если им верить, то сейчас глубокая ночь. Комм сигнализирует о нестандартном составе воздуха.

Через щели в стене Майя видит человека, направляющегося к амбару. У него широкое скуластое лицо с раскосыми глазами. Человек без возраста: ему может быть и тридцать, и пятьдесят лет. Судя по чертам лица, он китаец. Можно даже сказать точнеё – маньчжур.

Он идёт довольно медленно. Майя осматривается, затем прячется под телегу, стоящую у дальней стены. Наполовину зарывается в сено.

Минуты через две появляется китаец. Майя видит его ноги в каком‑то подобии лаптей, надетых на белые носки. Хотя это не носки – Майя не знает названия предметов одежды этой эпохи.

Какой эпохи?

На глаз – не раньше семнадцатого века, но не позже двадцатого. Большая разница.

Правда, географическое положение, кажется, установлено более или менее точно.

Китаец идёт прямо к телеге. Его ноги – в метре от Майиного носа.

Майя сжимается в комок и делает это зря. Её нога шевелит солому, китаец настораживается, наклоняется и видит девушку.

Он отпрыгивает на пару шагов назад и что‑то кричит на непонятном языке. Точно китайский, думает Майя, один из северных диалектов. Точнее она определить не может.

Крестьянин уже вооружён вилами. Майя выбирается из‑под телеги, показывает руки – у меня нет оружия, нет никакого оружия, я девушка, я мирная. Китаец ниже её на две головы. Он смотрит на её грудь, в его глазах интерес.

Какой ещё язык может знать маньчжурский крестьянин? Смотря в каком веке. Может быть, английский. Может быть, японский.

«Do you speak english?» – спрашивает Майя.

Китаец отвечает длинной тирадой на своём наречии.

«Нихонго га декимасу ка?» – это уже по‑японски.

Китаец отшатывается и начинает верещать ещё быстрее и громче. Японский ему явно знаком.

Период оккупации Маньчжурии? Первая половина двадцатого века?

«Я не японка, я – русская», – говорит Майя по‑японски.

Китаец будто не слышит.

«Я – русская, я – русская», – твердит Майя.

Китаец на секунду умолкает, а потом переспрашивает на ломаном русском:

«Рю‑ска‑йа?»

«Да, из России», – отвечает Майя уже по‑русски.

«Я знать рюсский», – гордо говорит китаец.

Это Харбин, думает Майя, не иначе, район Биньцзяна. Харбин строили русские, начиная с 1898 года, как станцию Китайско‑Восточной железной дороги. Впоследствии сюда эмигрировали многие дворяне, белое офицерство. Они жили тут, женились на китаянках, их дети знали по нескольку языков. На русском говорил почти весь город. Вполне вероятно, что крестьянин кое‑как изъяснялся по‑русски, потому что продавал в городе свои продукты.

«Я – Шерлок Холмс», – такая мысль проносится где‑то глубоко, в подкорке мозга.

Крестьянин успокаивается. Он видит, что перед ним всего лишь девушка. Да, высокая, да, некрасивая, но всё‑таки девушка, причём европейской внешности. До недавнего времени в Харбине было много русских и европейцев. Крестьянин их не боится. Приземистые и плосколицые японцы – гораздо опаснее.

Крестьянин опускает вилы.

«Что тут делать?» – спрашивает он.

«Заблудилась, пряталась», – отвечает Майя.

При первом слове китаец хмурится, второе – понимает.

«Японцы?»

Пряталась ли она от японцев, имеет он в виду. Майя кивает. Если она не ошиблась в расчётах, японцы должны быть ему ненавистны. А враг врага – твой друг.

«Голодный?» – наклонив голову, участливо спрашивает китаец.

Майя улыбается и кивает.

«Ли», – тычет китаец себе в грудь.

«Майя».

«Ма‑я», – крестьянин пробует новое имя на вкус.

А потом настораживается:

«А‑ма‑я?»

«Нет. Майя».

Ли как‑то странно поводит головой, точно пытается почесать шею плечом, затем машет рукой, мол, за мной, и идёт прочь.

Они пересекают поле. Майя проводит рукой по колосьям.

«Жить один, не деревня», – говорит Ли.

И в самом деле, его хозяйство – у самой опушки леса, и других домов вокруг нет. Во дворе играет чумазая девочка.

«Дочь. Тинг».

Девочке года три. Она возит по луже деревянную лодочку. Где‑то блеет коза.

Дом – большой, прочный, деревянный. Ли явно не беден. Хотя вполне вероятно, он просто хозяйственный и обстоятельный, раз уж строить – так на несколько поколений вперёд.

«Джи!» – кричит он.

Из комнаты появляется женщина, судя по всему, жена Ли. Она начинает быстро тараторить по‑китайски, Ли ей что‑то отвечает. Судя по всему, ему с трудом удаётся вставить хотя бы пару слов. Тем не менее спор заканчивается в его пользу. Джи улыбается Майе, берёт её за руку, ведёт за собой.

«Не бойся, всё хорошо», – говорит Джи по‑русски почти без акцента.

Они идут по коридорчику и в дверях сталкиваются с молодым парнем лет восемнадцати‑двадцати.

«Гу», – машет Джи рукой в его сторону.

Гу ничего не говорит, но внимательно осматривает Майю. Как и Ли, он задерживает взгляд на её груди.

Джи заходит в комнату, Майя – за ней. Большинство дверных проёмов просто прикрыты занавесками, но в этой комнате есть дверь, причём покупная, городская, из хорошего дерева с искусными узорами. Из мебели в комнате – низкая кушетка и столик. Джи садится на кушетку, приглашает Майю присесть рядом. Майя рассматривает узорчатые ткани на стенах.

«Слушай меня», – говорит женщина.

Майя рассматривает интерьеры комнаты и собеседницу.

«Откуда ты?» – спрашивает та.

«Из России».

«Не верю. Ты бы сказала «из Советского Союза» или «из СССР». А ты говоришь – «из России». Значит, из беглых. Только ваших не осталось почти».

«Откуда вы так хорошо знаете русский?»

«Я росла в семье белогвардейского эмигранта. Он подобрал меня на улице, когда мне было года три. Я не помню, что было до того. Я по‑китайски даже хуже, чем по‑русски говорю».

«А Ли?»

«Ли для торговли выучил, я его научила. Я замуж за него пошла, потому что сейчас в деревне жить безопаснее, чем в городе. С тех пор, как японцы пришли».

И тут Майя решается на вопрос, который давно вертится у неё на языке.

«Какой сейчас год?»

«У тебя была контузия?»

«Вроде того».

Джи качает головой.

«Тысяча девятьсот сорок пятый, сегодня тридцатое мая».

Самый конец войны. Германия уже капитулировала. До капитуляции Японии ещё три месяца. Три страшных, кровавых месяца.

«У тебя странный русский язык. Так не говорят. Ты как будто жила за границей, но не тут, не в Харбине».

«Да», – кивает Майя.

«Где?»

«Я не могу сказать».

«Ну и не говори. Ладно, я почему у тебя всё это спрашиваю? Потому что тут японцы. Тронут они нас или не тронут – это как повезёт. А тебя – точно возьмут».

«Кто возьмёт?»

«Японцы, я ж говорю. Русских они отлавливают и увозят. И всё, больше никто их не видит. Если что – ты не русская, ты американка. Или француженка. Тогда могут не взять – боятся. А русскую точно возьмут».

«Зачем?»

«Этого я не знаю. До конца войны осталось мало, очень мало. Тут это все понимают, и мы, и японцы. Тебе главное только продержаться, дождаться».

В этот момент Джи обращает внимание на папку, которую Майя держит в руках, а затем окидывает взглядом всю фигуру девушки.

«Одета ты, конечно, странно. А что это такое?»

«Это моё».

«Ну, твоё, твоё, никто не отбирает. Ладно. У нас поживёшь пока. В город – ни ногой. Если возьмут, то всё, конец. У нас тут безопасно пока что».

Майя смотрит на китаянку с благодарностью.

«Ну, всё, всё, умываться», – говорит Джи.

Майя смотрит на закат. Он здесь красивый. Такого она не видела никогда в жизни. Через шестьсот лет почти не останется мест, откуда можно смотреть на то, как солнце, огромное и красное, опускается в спелую рожь. Или не рожь. Майя так и не спросила, что за злак выращивает Ли.

Справа виднеется небольшая каменная стела – памятник погибшим в боях. Имена на ней стёрты, хотя стела установлена от силы лет двадцать назад. Джи не может точно сказать, о какой войне идёт речь.

Майя поднимается.

Ей нужно вернуться. Вернуться в своё время. Вернуться для того, чтобы жить, чтобы снова увидеть милого и неуклюжего Гречкина и чтобы рассказать: машина работает. Путешествие во времени возможно.

Слава богу, её забросило не в шестнадцатый век. Технологии сороковых годов двадцатого века уже позволяют построить упрощённый анабиозис. Но для этого нужно, чтобы ей поверили. И не какие‑нибудь китайские крестьяне, а серьёзные учёные. Как это сделать, Майя не знает. Но она точно знает одно: ей нужно в город.

«О чём думаешь?»

Майя в который раз удивляется, насколько чисто и хорошо Джи говорит по‑русски.

«Мне нужно в город».

«Опасно тебе в город, опасно. Документов нет – японцы заберут как миленькую».

Если ты знаешь слова и спряжения глаголов, это не значит, что ты знаешь язык. Но вот когда ты в повседневной речи начинаешь употреблять прибаутки, присловья и поговорки из языка – тогда это действительно называется знанием.

«Мне хотя бы посмотреть на город».

Конечно, нет, не просто посмотреть. Тебе нужно в русскую среду, правда, девочка? Может, тебе помогут добраться до Европы, где как раз зарождается новая, послевоенная жизнь.

«Опасно».

Майя смотрит на Джи.

«Джи, – говорит она. – Я очень благодарна тебе за всё, что ты для меня сделала и делаешь. Но мне действительно нужно в город, мне нужно встретиться с русскими. Это очень, очень важно».

Джи щурит и без того узкие глаза.

«Ну что тебе сказать… Может, они и в самом деле документы тебе выправят. Поедешь с Ли или Гу, когда они соберутся в следующий раз на базар. И я с тобой поеду. Я русских знаю, познакомлю тебя с капитаном Дяченко. Он, может, и знает, что делать».

Капитан Дяченко. Что‑то в этом есть такое благородное. Белая гвардия, белый снег, белая музыка революций. Не хватает приставки «штабс».

Да, Майя, ты знаешь эту песню. Звукозапись – великое дело, она сохраняет музыку столетиями.

Майя и Джи идут к дому.

«Я так и не поняла, откуда ты. Ты не из эмигрантов, это точно. Но и не из красных. Ты вообще будто не из этого мира».

«Не из этого времени», – говорит Майя очень тихо.

«Что?»

«Так, ничего».

Джи смотрит на Майю немного укоризненно. Могла бы и рассказать, кстати.

У дома стоит Гу. Он – не родственник Ли и Джи, а просто работник. Прилежный, старательный. Но он слишком внимательно смотрит на Майю, постоянно провожает её взглядом. Майе это не нравится.

Ночью Майе не спится. Она смотрит через окно на кроны деревьев и думает о том, что принесёт ей следующий день. Ничего хорошего, вероятно.

Занавеска, прикрывающая проход в её комнату, отодвигается. Судя по силуэту, это Гу.

Майя резко садится на низкой кушетке. Гу теряется, но затем делает шаг вперёд.

«Я закричу», – тихо говорит Майя по‑русски.

Гу качает головой. То ли он не понимает русского, то ли имеет в виду «не закричишь».

«Ватаси ва химей о агеру йо», – Майя уже подзабыла японские слова, перевод фразы на японский звучит громоздко.

Гу останавливается.

«Аната ва синударью».

Простая фраза, «ты умрёшь». Неясная угроза.

«Я говорить рюсски», – произносит Гу.

«Что тебе нужно?»

«Ты».

«А почему ты не отвечал по‑русски? Почему боишься японского?»

«Ты… Они брать сестра. Опыты. Убивать сестра».

И вдруг Майя понимает. Какой из него насильник, из этого мальчишки? Может, он просто рядом посидеть хотел. Наверняка. Что ты хотел сделать со мной, Гу?

Она не задаёт этого вопроса, но получает ответ.

«Я хотеть просто смотреть ты. Ты проснуться. Я не бояться».

Майя улыбается в потёмках.

«Я должна казаться тебе некрасивой. Высокая, глаза большие».

«Нет. Ты не красивая. Некрасивая. Но мне интересно. Мне нравится. Мне…»

Он понимает, что дальше говорить нельзя. Она не может нравиться ему, потому что нисколько не похожа на привычных Гу китайских девушек. Но что‑то тянет его к ней. Что‑то не отпускает парня.

«Что случилось с твоей сестрой?»

«Японцы брать её. Убивать. Убили».

Иногда в его речи проскакивают правильные падежи и времена, но это скорее случайность, чем закономерность.

Историческое образование Майи даёт о себе знать. Японцы забрали его сестру. Опыты на людях. Харбин, много русских. Она понимает, что где‑то здесь, неподалёку, функционирует легендарный отряд 731. Документальные кадры о работе отряда навсегда впечатаны в память Майи. Обмороженную руку разбивают кувалдой. Бьющееся сердце достают из живого человеческого тела. Тощее, как скелет, существо лижет пол, чтобы получить хотя бы чуть‑чуть влаги.

«Скоро война окончится, Гу», – говорит она.

«Нет, – качает он головой. – Нет».

Он протягивает руку и дотрагивается до колена Майи. На ней – только нижнее бельё, причём из будущего, из две тысячи шестьсот восемнадцатого. Джи постирала. Верхняя одежда лежит на табурете – тёмные льняные штаны и рубаха без пуговиц, но с пришитым поясом.

Она отталкивает руку Гу и в свою очередь говорит: «Нет, Гу».

Это странная сцена. Нерешительный мальчик, который и сам не знает, зачем ночью пришёл к девушке без рода и племени. Девушка, которая завтра собирается рисковать жизнью для того, чтобы вернуться. Куда вернуться, Майя не знает. В будущее? Кто‑то построит для неё анабиозис и она проведёт семь веков во сне? А может, просто в СССР? В Москву? Репрессии, вспоминает она. До смерти Сталина ещё восемь лет.

Гу сидит, опустив голову.

«Война закончится, правда, – говорит Майя. – Через два месяца Япония капитулирует, и всё. Придут советские войска и освободят вас».

Он поднимает взгляд.

«Советский – лучше?»

Вот на этот вопрос она ответить не может. Курс истории Японии не даёт такой информации.

«Зачем ты пришёл? – спрашивает она. – Тебе не я нужна, правда?»

«Сестра».

«Что сестра?»

«Город. Ты помогать мне. Сестра найти».

«Почему я, Гу? Я чужая здесь, я никого не знаю, я ничего не могу сделать для твоей сестры…»

Он накрывает её руку своей.

«Ты… ты… да, – Он не может найти верного слова. – Ты… я видеть ты уметь…»

«Да. Могу. Ты могу».

Шестое чувство, так это называется. Гу видит в Майе что‑то столь же удивительное, противоестественное, сколь и японская оккупация. Он думает, что Майя пришла, чтобы спасти их. Суеверия, мальчик, это просто суеверия.

И неожиданно Майя понимает, что вера Гу передаётся ей. Она не уверена, что может что‑то сделать для сестры Гу. Но она может спасти себя. Она будет драться за то, чтобы вернуться в своё время.

«Я могу, – твёрдо произносит она. – Иди спать, Гу. Завтра мы едем в город».

Он кивает и поднимается. И выходит – не обернувшись, не сказав больше ни слова. Это ощущение выполненной миссии, чёткое осознание цели. Сделал то, что хотел, хотя не знал, что хотел именно этого. Боже, ну и формулировка.

Майя откидывается на подушку. Город ждёт её, но чем он её встретит?

Харбин прекрасен. Харбин прекрасен так, как только может быть прекрасен город. Майя смотрит по сторонам и понимает, что эта жизнь – гораздо более настоящая, чем её прежняя жизнь среди светящихся реклам и орбитальных лифтов. Майе нравится всё. Она в восхищении от проносящихся мимо рикш, от бумажных фонарей, от людей в офицерской форме – русской, японской, китайской. Рикши и в самом деле едут очень быстро: откуда такая прыть у худосочных мальчишек с тяжеленными повозками, Майя не понимает. Бумажные фонари не горят, но Майя представляет, как они загорятся вечером, и ей становится радостно.

Джи не смогла найти одежду, которая бы не висела на Майе как на вешалке. Среди знакомых Джи не было ни одной женщины ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Джи полночи удлиняла одну из своих юбок – это было проще сделать, чем перешить традиционные штаны. Мужская куртка Ли Майе более или менее подошла. На ногах – туфли Джи. Только нижнее бельё – всё то же, родное, выстиранное и аккуратное.

«С тех пор, как Советы продали Китайско‑Восточную железную дорогу японцам, русским в Харбине стало совсем плохо. Десять лет назад больше половины русских отсюда вывезли насильно в Союз, – рассказывает Джи. – А потом в лагеря. Бывший белогвардеец – в лагеря. Сотрудничал с японцами – в лагеря. Предлог недолго найти».

Их двухколёсная повозка едет довольно медленно, волы никуда не торопятся. Майя вспоминает слово «арба», но, кажется, в Китае это называлось иначе. Как, Майя не помнит. Гу сидит в повозке, Майя и Джи – на козлах.

«Надо бы к батюшке Фаддею заехать», – говорит Джи.

«А кто он?»

«Ну, вроде как настоятель Софии. Хотя официально в прошлом году её закрыли. Батюшка Фаддей там живёт, присматривает».

Громада Софийского собора видна, кресты торчат над домами.

«А вы христианка?»

«Да нет, что ты, – улыбается Джи. – Я же китаянка всё‑таки. Христианство – это для европейцев».

Собор великолепен. Краснокирпичное здание с луковичной головой. Майя смотрит на него, не отрываясь. В двадцать седьмом веке по куполу московского храма Христа Спасителя, сделанному из проекционного материала, пляшут голограммы религиозной пропаганды.

«Его тринадцать лет назад заново освятили и открыли, – говорит Джи. – Праздник был на весь город, я специально наряжалась ещё. Оказалось, ненадолго хватило. Большевики, война – и вот, всё пришло в запустение».

Они проезжают мимо самого собора. И в самом деле: щербатый кирпич, выбитые витражи.

«Что случилось с сестрой Гу?» – спрашивает Майя.

«Ох, там всё непросто. Она его сестра по матери, не по отцу. Гу родился в двадцать пятом, ещё до японской оккупации. В середине двадцатых вместе с войсками Чжан Цзолиня пришли японцы. Они тогда притворялись союзниками. Добрые были, обходительные. Многие остались затем в Китае, женились на китайских девушках. А к этому времени отец Гу умер, не знаю, от чего. И его мать вышла замуж за японца. Она молодая совсем была, Гу родила в шестнадцать, а второй раз вышла замуж в девятнадцать, и в двадцать девятом родила Иинг, сестру Гу».

«Откуда вы всё это знаете, Джи?»

«Гу у нас уже третий год работает. Почти членом семьи стал. Как же не знать».

«А дальше?»

«А дальше как раз не знаю. Мать Гу умерла, а отчим к парню относился плохо. В самом начале войны он уехал в Японию, а Иинг осталась здесь. Почему – не знаю. Ей двенадцать лет всего было. Гу работал помощником у разных фермеров, она – не знаю где. Я её всего‑то два раза видела, она к Гу приходила. Красивая девочка, на японку гораздо больше похожа, чем на китаянку, и по‑китайски даже с акцентом говорила. Отец только по‑японски говорил и дочь научил».

«А когда она пропала?»

«Около года назад. Скорее всего, её и нет уже».

Здесь Джи понижает голос, чтобы Гу из повозки не услышал. Видимо, предыдущая часть истории не была секретом.

«Её, похоже, японцы на опыты забрали. В отдел водоснабжения. Кто туда попадал, уже назад не возвращался».

Повозка ползёт по мостовой.

«Отсу‑то!» – властный выкрик. Приказ остановиться. Солдат в японской форме.

Джи останавливает повозку. Из кузова появляется голова Гу. Всю дорогу он молчал.

«Молчи», – говорит Джи Майе.

Майя не всё понимает в беглой речи японского солдата и в ломаных ответах Джи. Солдат показывает рукой: разворачивайтесь, нельзя.

Джи говорит: «Дойдём пешком. Туда нельзя на повозке».

Они оставляют повозку под надзором Гу. Он не противится. Только смотрит внимательно на Майю. Она чуть заметно ему кивает.

Папка с чертежами – в холщовой сумке через плечо, висит чуть ниже груди, Майя не отпускает её от себя ни на секунду. Никакой воришка не сможет украсть.

Через несколько минут ходьбы широкая улица сменяется узкой. Хорошо видно, что город строили не китайцы. Традиционной архитектуры тут мало. В основном, деревянные и краснокирпичные дома, напоминающие старую застройку Москвы, точнее то, что от неё осталось. Джи спускается в какой‑то подвал. Майя идёт за ней.

Джи открывает дверь. Их встречает человек в китайских штанах и подпоясанной рубахе, но, судя по чертам лица, русский.

«Здравствуй, Максим», – говорит Джи.

«Джи… – протягивает Максим. – Давненько тебя не было видно».

«Мне нужен Александр Александрович».

«Как всегда».

Максим пожимает плечами. Джи и Майя оказываются в большом прокуренном помещении. Судя по всему, это клуб. За потёртым столом несколько человек играют в карты. Высокий мужчина в старой военной форме (кажется, ещё царской) курит трубку, прислонившись к стене. Ещё несколько человек стоят группками и беседуют вполголоса. На пришедших никто не обращает внимания.

Джи исчезает за какой‑то дверью. Майя – за ней.

Это довольно узкий коридор с двумя рядами дверей. В дальнем конце – крошечное окошко под самым потолком.

Джи поворачивается к Майе, которая уже сбросила капюшон.

«Ты знаешь, о чём ты будешь говорить с капитаном? Ты хочешь вернуться в Россию? Уехать в Америку?»

«Я не знаю, – честно отвечает Майя. – Скорее всего, в Европу. Война там уже закончилась».

«Да. Но там сейчас довольно тяжело».

«В России – страшнее».

«Да, – соглашается Джи. – Ну, пойдём».

Она идёт по коридору и стучится во вторую справа дверь.

В ответ раздаётся какой‑то неопределённый звук, средний между «а» и «ы». Джи воспринимает его как разрешение войти.

За дверью – крошечная комната с диваном, столом, шкафом и огромной напольной радиолой. На диване сидит человек лет шестидесяти, обрюзгший, краснолицый, с бутылкой чего‑то мутного в руке.

«Добрый день, Александр Александрович», – здоровается Джи.

«А‑а! Девочка Джи! – Толстяк широко улыбается щербатым ртом. – Давненько я тебя не видел!»

Он ставит бутылку на пол. Судя по тому, что она полная, капитан ещё трезв.

«Какими судьбами? – спрашивает он. – И что это за молодая леди?»

«Её зовут Майя. Майя, это Александр Александрович Дяченко, капитан царской армии».

Боже, думает Майя, он был капитаном тридцать лет назад, но до сих пор держится за своё прошлое. Он опустился, спился, но по‑прежнему помнит себя молодым, в белом кителе, верхом на лошади, с револьвером в руке.

«Здравствуйте, Майя», – медленно произносит Дяченко. В его глазах интерес.

«Ей нужны документы», – перебивает его Джи.

Дяченко щурится и разглядывает Майю.

«А куда вы собираетесь, юная леди?»

«Во Францию», – отвечает Майя. Она помнит, что Франция почти не пострадала во время войны и довольно быстро восстановила свои производственные и научные мощности.

«А‑а, во Францию… Ну, передадите привет Шатилову, если жив ещё старик…»

Майя не знает, кто такой Шатилов, и ждёт продолжения.

«Александр Александрович, вы можете выправить паспорт?» – спрашивает Джи.

Дяченко хмыкает.

«Мочь‑то могу. Но вот как добираться? Не через Советы же. Придётся делать три документа. Один – чтобы через японцев пройти. Тут и пропуска хватит. Второй – чтобы через Китай добраться, тут нужен советский паспорт. Ну и для Европы…»

«И во сколько это обойдётся?» – вмешивается Майя.

«А‑а… – протягивает Дяченко. – Это мы сначала прикинем… А потом уже цифирь будет…»

Он медленно, кряхтя, поднимается с дивана, протискивается мимо женщин.

«Ну, подождите‑ка тут, дамы. Я узнаю кой‑что…»

Когда он исчезает, Майя говорит:

«Деловой. Ведёт себя не как друг».

«Он и есть не друг, а делец. Любой документ может достать. И контрабанду».

«Мне нечем ему заплатить».

Джи молчит. Майя смотрит на неё и ждёт ответа.

«Может, это и не понадобится».

«Вы же сами сказали, что он делец».

«У меня на него кое‑что есть».

Джи делает два шага назад и выходит из комнатки. Майя следует за ней, но путь ей преграждает невесть откуда взявшийся мужчина в сером кителе без знаков отличия.

«Стоп‑стоп. Ты никуда не пойдёшь».

«Что?..» – Голос Майи обрывается, когда человек хватает её, разворачивает и зажимает рот ладонью.

Продал, моя девочка, он продал тебя, этот толстый ублюдок. И эта добрая женщина тоже тебя продала. Хотя…

Нет, Джи бьёт мужчину кулаками по спине, её оттаскивают в сторону, а мужчина тянет Майю в конец коридора, к другой двери. Под крошечным окошком стоит Дяченко с серьёзным выражением лица.

Джи тоже зажали рот, но её тащат в противоположном направлении. Майя умудряется ударить своего соперника ногой по голени, он чуть не падает, Майя вырывается, но тут другой мужчина суёт ей в нос резко пахнущий платок, Майя рвётся из рук, но сил у неё становится всё меньше, и через несколько секунд она теряет сознание.

Голова сильно болит, очень сильно. Майя проверяет, на месте ли чертежи.

Нет, ничего нет. Только одежда, никакой сумки. Веки сделаны из свинца. Руки свободны.

«Пей», – слышит Майя.

У её губ – кружка с чем‑то горячим. Пахнет травами. Майя послушно пьёт. Не то состояние, чтобы сопротивляться.

Напиток помогает. Глаза удаётся разлепить, голова уже не такая тяжелая.

Майя лежит на мягком диване в изящно обставленном кабинете. Помимо дивана, здесь есть письменный стол, несколько стульев, два кресла, книжные шкафы. Сквозь занавеси на высоких окнах пробивается яркое солнце.

«Сколько я спала?» – спрашивает Майя по‑русски.

«Аната‑ва Ниппон о шитте имасу‑ка?»

Знает ли Майя японский? Знает, конечно.

«Хай», – отвечает она.

Дальнейший разговор идёт на японском.

В комнате двое мужчин. Один, в японской военной форме, сидит за столом. У него округлое лицо, украшенное пышными чёрными усами. Он явно уделяет уходу за ними много времени. На подбородке – жидкая поросль. Сквозь тонкие очки с круглыми стёклами глаза почти не видны – мешают блики.

Второй мужчина – в штатском костюме европейского образца. Неприятный, тяжёлый взгляд сквозь толстые очки в уродливой оправе – всё, что запоминает Майя.

«Вы спали около суток», – произносит усатый.

Майя пытается приподняться, но падает обратно на диван. Мужчина в штатском держит в руке кружку, из которой она пила.

«Рано ещё. Встать сможете минут через двадцать», – говорит он.

Военный встаёт из‑за стола.

«Меня зовут Исии‑сан. Мой коллега – Иосимура‑сан. Несмотря на то, что вы пока не можете встать, вы вполне способны разговаривать. Я думаю, небольшая беседа пойдёт всем нам на пользу».

Майя молчит.

Она вспоминает эти лица, виденные ею на фотографиях в учебниках истории. Она вспоминает эти имена. Семьсот тридцать первый где‑то рядом.

«Как вас зовут?» – спрашивает Исии.

«Майя».

«Амайя‑сан…»

«Нет, не Амайя. Майя».

Исии улыбается и качает головой.

«Мне не хочется учиться вашему произношению. Думаю, проще вам приспособиться к моему. «Амайя» означает по‑японски «ночной дождь». По‑моему, очень красиво. Вы согласны?»

Майя кивает.

Исии берёт со стола один из пластиковых чертежей.

«Что это такое?»

Майя молчит.

«Молчание вряд ли поможет, Амайя‑сан, – вмешивается в разговор Иосимура. – Я могу сам сказать, что изображено на этих чертежах. Скорее всего, это устройство для введения человека в искусственную кому, которая позволит ему пережить века. Я прав?»

Майя понимает, что ей невероятно, сказочно повезло. Она попала в руки единственной на планете организации, которая может построить анабиозис. Точнее, которая может поверить в возможность его создания.

«Да», – отвечает она.

«Чья это разработка?» – спрашивает Исии.

В анабиоз они поверили, но в машину времени – вряд ли. Нужно придумывать. Впрочем, на чертеже есть надписи на английском и на русском, выбор невелик.

«Советская».

«Плохо, – говорит Исии. – Лучше бы американская. Скажите мне, Амайя‑сан, как вы оказались в Харбине и откуда у вас эти чертежи? И, кстати, из чего они сделаны?»

«Это разновидность пластмассы. Она хорошо сохраняется».

Дата добавления: 2015-06-04