Диккенс Чарльз 32 страница

Ему словно доставляло неиссякаемое удовольствие глядеть на нее и обращаться к ней, и при этом он еще яростнее ерошил свои жесткие вихры, становясь похожим на черного какаду.

- Я только с полчаса как пришел сюда. Узнал, что мистер Доррит председателем на нынешнем вечере и решил пойти подсобить ему. Мне, собственно, требуется в Подворье Кровоточащего Сердца; ну да ладно, успею и Завтра потрясти там кой-кого... А, мисс Доррит?

Из его черных глазок словно сыпались искры. Даже из его волос словно сыпались искры, когда он запускал в них свою пятерню. Казалось, он весь заряжен электричеством, и стоит прикоснуться к нему в любом месте, как раздастся треск и полетят искры.

- Отменное у вас тут общество, - сказал Панкс. - А, мисс Доррит?

Она смотрела на него почти с испугом, не зная, что ответить. Он засмеялся и кивнул в сторону Кленнэма.

- Можете не стесняться его, мисс Доррит. Он свой. Вас смущает наше условие - при посторонних не подавать виду, что вы меня знаете. Но мистера Кленнэма это не касается. Он свой. Он с нами заодно. Верно ведь, вы с нами заодно, мистер Кленнэм?.. А, мисс Доррит?

Кленнэму точно передалось возбуждение этого странного человечка. Крошка Доррит с удивлением заметила это; от нее даже не укрылось, что они то и дело переглядываются.

- На чем бишь я остановился? - спросил Панкс. - Выскочило из головы. Ах, да, да! Отменное у вас тут общество. Я сегодня всех угощаю... А, мисс Доррит?

- Вы очень щедры, - сказала она и снова увидела, как они переглянулись.

- Ну что там, - отвечал Панкс. - Стоит ли говорить о таких пустяках. Мне денег не жаль. Я, видите ли, собираюсь скоро разбогатеть, - да, да, это факт. Вот тогда уж закачу тут настоящий пир. Столы по всему двору. Хлеба горы. Трубок - целые штабеля. Табаку - стога. Ростбифу и сливового пудинга сколько влезет. Портеру - по кварте на брата, самого крепкого. А желающим сверх того по пинте вина, если начальство позволит... А, мисс Доррит?

Совершенно сбитая с толку ужимками Панкса - а еще больше, пожалуй, тем, что Кленнэма они ничуть не смущали (она ясно видела это, так как в растерянности оглядывалась на него всякий раз, когда черный какаду кивал ей своим встрепанным хохлом), - Крошка Доррит только шевелила губами и не могла выговорить ни слова.

- Да, кстати! - продолжал Панкс. - Я ведь вам обещал, что когда-нибудь вы узнаете, что там еще было на вашей ладошке. Так вот теперь уже скоро, уже скоро, милушка вы моя... А, мисс Доррит?

Он вдруг умолк. Диву даешься, откуда только взялось множество новых тугих вихров, которыми в придачу к прежним ощетинилась его голова - точно фейерверк, который, горя, рассыпается все новыми и новыми огоньками.

- Ну, побегу, а то меня хватятся, - сказал он. - Мне вовсе не желательно, чтобы меня хватились. Мистер Кленнэм, мы с вами как-то заключили договор. Я сказал, что вы можете на меня положиться. Если вам угодно будет выйти со мной на минутку, вы увидите, что на меня и в самом деле можно положиться. Покойной ночи, мисс Доррит! Всего вам наилучшего, мисс Доррит!

Он обеими руками тряхнул ее руку и, пыхтя, выкатился из комнаты. Артур так стремительно бросился ему вдогонку, что на последнем повороте лестницы наскочил на него и едва не сшиб с ног.

- Ради бога, что все это значит? - воскликнул Артур, когда они оба с разгона вылетели во двор.

- Одну минутку, сэр. Позвольте представить вам мистера Рэгга.

С этими словами он подвел к нему какого-то джентльмена, - тоже без шляпы, тоже с сигарой и тоже благоухающего элем и табачным дымом, - который сам по себе весьма смахивал на пациента Бедлама, но рядом с неистовствующим мистером Панксом казался воплощением здравомыслия.

- Мистер Кленнэм - мистер Рэгг, - представил Панкс. - Одну минутку. Подойдем к колодцу.

Они приблизились к колодцу. Мистер Панкс сразу подставил голову под желоб и попросил мистера Рэгга качнуть хорошенько раз-другой. Мистер Рэгг в точности исполнил просьбу, после чего мистер Панкс выпрямился, сопя и отфыркиваясь, на этот раз не без причины, и стал вытираться носовым платком.

- Для прояснения мозгов, - пояснил он изумленному Кленнэму. - А то, ей-богу, слышать, как ее отец ораторствует за кружкой пива, когда знаешь то, что мы знаем, и видеть ее самое в этой комнате, в этом затрапезном платьишке, когда знаешь то, что мы знаем - тут есть от чего... Мистер Рэгг, подставьте-ка мне спину - повыше, сэр, - так, хорошо.

И недолго думая, мистер Панкс (кто бы мог ожидать!) разбежался по плитам тюремного двора, уже окутанного вечерней мглой, и вмиг перемахнул через голову мистера Рэгга из Пентонвилла, Ходатая по Делам, специалиста по Поверке Счетных Книг и Взысканию Долгов. Очутившись снова на ногах, он ухватил Кленнэма за пуговицу, отвел его в укромный уголок за колодцем и, пыхтя, вытащил из кармана пачку бумаг.

Мистер Рэгг, тоже пыхтя, тоже вытащил из кармана пачку бумаг.

- Стойте! - вырвалось у Кленнэма. - Вам что-нибудь удалось узнать?

Мистер Панкс отвечал с выражением, описать которое слова бессильны:

- Кое-что удалось.

- Тут кто-нибудь замешан?

- Как это замешан, сэр?

- Открылся какой-нибудь обман, злоупотребление доверием?

- Ничуть не бывало!

"Слава создателю!" - сказал себе Кленнэм. - Ну, показывайте.

- Имею честь доложить, сэр, - запыхтел Панкс, лихорадочно листая бумаги и выбрасывая каждую фразу, точно клуб пара под высоким давлением. - Где же родословная? Где документ номер четвертый, мистер Рэгг? Ага! Чудесно! Все в порядке... Имею честь доложить, сэр, что факты уже все у нас в руках. Потребуется еще два-три дня, чтобы их надлежащим образом оформить. Скажем для верности: еще неделя. Мы трудились над этим делом, не зная ни отдыху ни сроку, - не могу даже сказать сколько. Мистер Рэгг, сколько мы над этим делом трудились? Ладно, молчите. Вы меня только собьете. Вы сами объявите ей, мистер Кленнэм, но только тогда, когда мы вам позволим. Где у нас общий итог, мистер Рэгг? Ага! Вот! Читайте, сэр. Вот что вам предстоит объявить ей. Вот кого называют Отцом Маршалси!

ГЛАВА XXXIII - Жалобы миссис Мердл

Заставив себя философски отнестись к компромиссу, неизбежность которого она уже предвидела, беседуя с Артуром, миссис Гоуэн покорилась судьбе, смирилась скрепя сердце с мыслью об "этих Микльсах" и великодушно решила не препятствовать браку сына. Весьма вероятно, что успешному ходу и завершению предшествовавшей этому внутренней борьбы способствовали не только ее материнские чувства, но и три соображения, так сказать, политического характера.

Во-первых, ее сын не обнаруживал ни малейшего намерения спрашивать у нее согласия и, по-видимому, не сомневался в своей способности без оного обойтись. Во-вторых, женившись на единственной и обожаемой дочери весьма состоятельного человека, Генри бесспорно отказался бы от всяких посягательств на пенсию, пожалованную ей благодарным отечеством (и семейством Полипов). В-третьих, по дороге к брачному алтарю были бы уплачены тестем долги Генри. Сопоставив эти три соображения с тем фактом, что миссис Гоуэн поспешила дать свое согласие, как только мистер Миглз дал свое, и что, собственно говоря, возражения мистера Миглза были единственным препятствием к этому браку, можно с уверенностью предположить, что ни одно из упомянутых обстоятельств не было упущено из виду предусмотрительной вдовой покойного инспектора чего-то.

Однако же, блюдя собственный престиж и престиж рода Полипов, она усердно поддерживала среди друзей и родственников легенду о том, что этот брак представляется ей большим несчастьем, что она совершенно сражена обрушившимся на нее ударом, что Генри просто околдовали, что она противилась сколько могла, но что может поделать мать, и так далее и тому подобное. Она уже испробовала этот прием на Артуре Кленнэме в качестве друга семьи Миглзов, а теперь разыгрывала ту же комедию с ними самими. При первой же аудиенции, данной мистеру Миглзу, она приняла позу матери, которая из любви к сыну с болью душевной сдалась на его неотступные мольбы. Сохраняя отменную учтивость в обхождении, она всем своим поведением изображала, будто это она, а не он, не желала этого брака, но в конце концов вынуждена была уступить; она, а не он, идет на нелегкую жертву. И то же самое она столь же учтиво ухитрилась внушить миссис Миглз, с ловкостью фокусника, заставляющего простодушную зрительницу взять из колоды нужную ему карту. Когда же сын представил ей будущую невестку, она, целуя ее, сказала: "Чем же это вы, душенька, так приворожили моего Генри?" - и при этом пролила несколько слез, которые, смешавшись с пудрой, скатились по ее носу в виде беленьких крупинок - слабый, но трогательный знак, что, хотя она мужественно переносит тяжелое испытание, посланное ей судьбой, под ее напускным спокойствием таится глубокое горе.

Среди приятельниц миссис Гоуэн (которая, претендуя на собственную принадлежность к Обществу, в то же время любила похвалиться своими тесными связями с этой великой державой) одно из первых мест занимала миссис Мердл. Правда, все без исключения цыгане хэмптон-кортского табора задирали нос, произнося имя выскочки Мердла, но они тотчас же опускали его, как только речь заходила о миллионах этого выскочки. Маневренной гибкостью упомянутого органа они весьма напоминали Финансы, Адвокатуру, Церковь и всех прочих.

Когда великодушное согласие было уже дано, миссис Гоуэн решила нанести визит миссис Мердл, чтобы выслушать ее соболезнования по поводу случившегося. С каковой целью она и покатила в город в одноконном экипаже из тех, что в описываемый период английской истории были известны под непочтительным названием "коробочек". Владелец этого экипажа промышлял извозом, и все пожилые обитательницы хэмптон-кортского дворца нанимали его при надобности поденно или по часам; но согласно действовавшему во дворце неписанному закону все его обзаведение считалось как бы собственным выездом того, кто им в данное время пользовался, а сам он должен был делать вид, будто ни о каких других седоках никогда и не слыхивал. Разве не так же и министерские Полипы, которые лучше всех извозчиков на свете умеют соблюдать свою выгоду, всегда делают вид, будто понятия не имеют ни о каких других делах, кроме тех, которыми заняты в настоящее время?

Миссис Мердл была дома и покоилась в своем алом с золотом гнездышке, а рядом в клетке сидел на жердочке попугай и, склонив набок головку, с интересом разглядывал ее, принимая, должно быть, за великолепный образец другой, более крупной породы попугаев. И вот перед ними обоими явилась миссис Гоуэн со своим излюбленным веером, зеленый тон которого слегка умерял яркость роз, цветущих на ее щеках.

- Дорогая моя, - сказала миссис Гоуэн, слегка ударив приятельницу веером по руке после того, как они несколько минут болтали ни о чем. Только в вас я могу найти утешение. Затея Генри, о которой я вам рассказывала, видимо все же состоится. Что вы об этом думаете? Мне не терпится узнать - ведь вашими устами говорит Общество!

Миссис Мердл окинула взглядом бюст, обычно притягивавший к себе взгляды Общества, и, убедившись, что витрина мистера Мердла и лондонских ювелиров в полном порядке, отвечала:

- Когда мужчина женится, дорогая моя, Общество требует, чтобы он приобрел от этого выгоду. Общество требует, чтобы он поправил женитьбой свое состояние. Общество требует, чтобы он получил возможность жить на широкую ногу. Если этого нет, Общество не видит смысла в его женитьбе. Попка, молчи!

Попугай, взиравший на них с высоты своей клетки, точно судья при исполнении обязанностей (с которым он, кстати сказать, не лишен был сходства), подкрепил это высказывание пронзительным криком.

- Бывают случаи, - сказала миссис Мердл, изящно округлив мизинец своей любимой руки и тем самым как бы округляя значение своих слов, - бывают случаи, когда мужчина не молод и не красив, но богат и живет на достаточно широкую ногу. Тут разговор особый. В таких случаях...

Миссис Мердл пожала своими белоснежными плечами и, прижав руку к витрине с драгоценностями, слегка кашлянула, как бы желая добавить: "Вот что требуется мужчине в таких случаях, моя дорогая". Тут попугай снова закричал, и она, посмотрев на него в лорнет, сказала: "Попка, молчи, говорят тебе!"

- Но молодые люди, - продолжала миссис Мердл, - вы понимаете о ком я говорю, душа моя: о сыновьях людей, обладающих известным положением, молодые люди обязаны, вступая в брак, заботиться об интересах Общества, а не докучать Обществу разными сумасбродствами. Как, однако, все это прозаично! сказала миссис Мердл, откинувшись на подушки и снова приложив к глазам лорнет. - Вы не находите?

- Зато как верно! - отвечала миссис Гоуэн, почти набожно закатив глаза.

- Против этого никто не спорит, душа моя, - возразила миссис Мердл. Общество произнесло свое суждение об этом предмете, и больше говорить нечего. Если бы мы находились в первобытном состоянии - жили бы под древесными кущами и вместо того, чтобы возиться с банковскими счетами, пасли бы коровок, овечек и других животных (а это было бы чудесно; меня всегда тянуло к пастушеской жизни, моя дорогая), - тогда другое дело. Но мы не живем под древесными кушами и не пасем коровок, овечек и других животных. Вы не поверите, какого мне порой стоит труда втолковать Эдмунду Спарклеру, в чем тут разница.

При упоминании последнего имени миссис Гоуэн выглянула из-за своего зеленого веера и поторопилась заметить:

- Душа моя, вы знаете, до чего довели нашу страну - ах, этот Джон Полип со своими уступками, - и вам должно быть понятно, почему я бедна, как... ну, как...

- Как церковная мышь? - с улыбкой подсказала миссис Мердл.

- Я имела в виду другой церковный предмет сравнения - Иова, - отвечала миссис Гоуэн. - Но любой из двух подойдет. Так или иначе не стоит закрывать глаза на то, что положение моего сына весьма отличается от положения вашего. Я могла бы еще добавить, что у Генри есть талант...

- Которого у Эдмунда нет - вставила миссис Мердл самым сладким голосом.

-...и что наличие таланта при отсутствии перспектив побудило его избрать поприще, которое... Ах, бог мой! Вы сами все это знаете, дорогая моя! Вопрос в том, какую степень мезальянса я могу считать допустимой, принимая в расчет положение Генри?

Миссис Мердл была настолько поглощена разглядыванием своих округлых рук (до чего хороши были эти руки - просто созданы для браслетов), что не вдруг отозвалась. Наступившая тишина вернула ее к действительности; она сложила руки на груди и, как ни в чем не бывало взглянув приятельнице прямо в глаза, произнесла вопросительным тоном:

- Вот как? Что же дальше?

- Дальше то, - отвечала уже не столь вкрадчиво миссис Гоуэн, - что я хотела бы услышать ваше мнение, моя дорогая.

Тут попугай, поджавший было одну лапку под себя, визгливо захохотал и словно в насмешку принялся раскачиваться на жердочке вверх и вниз, а затем снова поджал одну лапку и замер в ожидании ответа, так сильно наклонив голову набок, что едва не свернул себе шею.

- Звучит меркантильно, если спросить, сколько невеста должна принести жениху, - сказала миссис Мердл, - но Обществу свойственна некоторая меркантильность, душа моя.

- Судя по тому, что я слышала, - отозвалась миссис Гоуэн, - я не ошибусь, если скажу, что Генри обещана уплата всех его долгов...

- А у него много долгов? - спросила миссис Мердл сквозь свой лорнет.

- Порядочно, надо думать, - отвечала миссис Гоуэн.

- Ну да - это уж как водится - само собой, - заметила миссис Мердл в виде утешения.

- Кроме того, они будут получать ежегодно триста или триста с лишком фунтов содержания - а это для Италии...

- А, они едут в Италию, - сказала миссис Мердл.

- Генри будет там учиться. Вас это не должно удивлять, моя дорогая. Это ужасное искусство...

Да, да, разумеется. Миссис Мердл, щадя чувства своей удрученной приятельницы, поспешила избавить ее от дальнейших объяснений. Она понимает. Не нужно слов!

- И это все! - сказала миссис Гоуэн, скорбно качая головой. - Это все, - повторила она, свернув свой зеленый веер и постукивая им по своему подбородку (который вскорости обещал стать двойным, а пока что его можно было назвать полуторным), - это все! После смерти стариков, вероятно, будет еще что-нибудь; но ведь могут оказаться такие условия и оговорки, что к капиталу и не подступишься. Да и кто поручится, что они не проживут до ста лет. Дорогая моя, от таких людей всего можно ожидать.

Миссис Мердл изучила свое милое Общество вдоль и поперек, и знала, каковы в Обществе матери и каковы в Обществе дочери, что представляет собой брачный рынок Общества, каковы там цены, как заманивают и переманивают выгодных покупателей, какой идет торг и барышничество; а потому подумала про себя, что сыну ее приятельницы изрядно повезло. Понимая, однако, чего от нее ждут и для чего нужна та ложь, которую ей предлагают принять за истину, она бережно взяла эту ложь в руки и навела на нее требуемый глянец.

- Так это все, дорогая моя? - сказала она, сочувственно вздыхая. - Ну что ж поделаешь. Ведь это не ваша вина. Вам решительно не в чем себя упрекнуть. Призовите на помощь всю вашу силу духа и постарайтесь примириться с фактами.

- Родные этой девицы, - сказала миссис Гоуэн, - само собой разумеется, не щадили усилий, чтобы завлечь Генри в ловушку.

- Могу себе представить, душа моя, - сказала миссис Мердл.

- Я спорила, доказывала, день и ночь ломала голову над тем, как мне вырвать Генри из их сетей.

- Нисколько не сомневаюсь, душа моя, - сказала миссис Мердл.

- Но все было напрасно. Все мои старания ни к чему не привели. Скажите же мне, моя дорогая: правильно ли я поступила, в конце концов согласившись, хоть и с величайшей неохотой, на то, чтобы Генри взял жену не из Общества, или же это была непростительная слабость с моей стороны?

В ответ на этот призыв миссис Мердл в качестве верховной жрицы Общества заверила миссис Гоуэн в том, что ее поведение достойно всяческих похвал, что ее переживания заслуживают всяческого сочувствия, что она поступила как героиня и вышла из горнила мук очищенной. И миссис Гоуэн, которая, разумеется, видела сама себя насквозь и знала, что миссис Мердл видит ее насквозь и что Общество тоже увидит ее насквозь, тем не менее довела церемонию до конца так, как и начала - с честью и не без удовольствия.

Встреча происходила в четыре или пять часов пополудни - время, когда по всей Харли-стрит, Кэвендиш-сквер снуют экипажи и раздается стук дверных молотков. Едва беседа приняла описанный выше оборот, воротился домой мистер Мердл, весь день, как обычно, трудившийся над тем, чтобы еще и еще упрочить славу Англии во всех частях цивилизованного мира, где только могут встретить должную оценку всесветный размах коммерческой инициативы и грандиозные порождения деятельности ума в сочетании с капиталом. Ибо хотя никто толком не знал, в чем, собственно, состоит деятельность мистера Мердла (знали только, что она приносит деньги), но именно в таких выражениях принято было характеризовать ее в торжественных случаях, и любезное Общество безоговорочно принимало эту характеристику, совершенно по-новому истолковывая притчу о верблюде и игольном ушке *.

Для человека, облеченного столь величественной миссией, мистер Мердл был на вид несколько простоват, как будто, занятый своими торговыми операциями, он второпях поменялся головами с какой-то личностью помельче. В гостиную, где беседовали дамы, он заглянул случайно, уныло скитаясь по всем комнатам с единственной целью укрыться от мажордома.

- Прошу прощения, - сказал он, в замешательстве остановившись на пороге. - Я думал, тут никого нет, кроме попугая.

Услышав, однако, от миссис Мердл "Войдите!", а от миссис Гоуэн уверения, что ей давно пора домой (она и в самом деле уже встала, чтобы распроститься), он вошел и приткнулся у окна в дальнем конце комнаты, сцепив руки под обшлагами сюртука, и так крепко ухватившись одной за другую, как будто он сам себя арестовал и вел в тюрьму. Приняв эту позу, он тут же погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос жены после того, как они уже с четверть часа пробыли одни в гостиной.

- А? Что? - откликнулся мистер Мердл, повернувшись в сторону оттоманки, на которой сидела его супруга. - В чем дело?

- В чем дело? - повторила миссис Мердл. - Прежде всего в том, что я жалуюсь, а вы даже не слушаете.

- Вы жалуетесь, миссис Мердл? - переспросил мистер Мердл. - А я и не знал, что вы больны. На что же вы жалуетесь?

- На вас, - сказала миссис Мердл.

- Ах, на меня! - сказал мистер Мердл. - Что же я - чем же я - почему же вы на меня жалуетесь, миссис Мердл?

Так как мысли его постоянно разбегались и блуждали где-то далеко, ему не сразу удалось подобрать нужные слова. Затем, в смутном желании удостовериться, что он действительно хозяин этого дома, он сунул указательный палец в клетку к попугаю, который выразил свое мнение тем, что немедленно вцепился в него клювом.

- Итак, вы говорили, миссис Мердл, - сказал мистер Мердл, принимаясь сосать пострадавший палец, - что жаловались на меня.

- Да, жаловалась, и не напрасно, - сказала миссис Мердл. - Это видно хотя бы из того, что я принуждена повторять все сначала. С вами говорить все равно что со стенкой. И гораздо хуже, чем с попугаем - тот по крайней мере закричал бы.

- Неужели вам хочется, чтобы я кричал, миссис Мердл? - отозвался мистер Мердл, усаживаясь в кресло.

- А что, пожалуй, это было бы лучше, чем смотреть в пространство отсутствующим взглядом, - отпарировала миссис Мердл. - Хоть было бы ясно, что вы замечаете то, что происходит вокруг вас.

- Можно кричать, и тем не менее не замечать ничего, миссис Мердл, сумрачно отвечал мистер Мердл.

- А можно и не крича оставаться таким упрямым, как вы, - возразила миссис Мердл. - Что верно, то верно. А если вам угодно знать, что заставляет меня жаловаться на вас, извольте, в двух словах: незачем вам являться в Общество, раз вы не желаете считаться с его требованиями.

Мистер Мердл ухватился за остатки своей шевелюры и вскочил так стремительно, словно таким способом сдернул себя с кресла.

- Во имя всех сил преисподней, миссис Мердл, да кто же старается для Общества больше меня? Взгляните на этот дом, миссис Мердл! Взгляните на эту обстановку, миссис Мердл! Повернитесь к зеркалу и взгляните на самое себя, миссис Мердл! Вам известно, сколько все это стоит? А для кого все это, вам известно? И у вас поворачивается язык сказать, что мне незачем являться в Общество? Когда я буквально засыпаю Общество золотом! Когда я изо дня в день тружусь, как - как - как каторжник, прикованный к тачке, чтобы возить золото для этого самого Общества!

- Нельзя ли поспокойней, мистер Мердл, - сказала миссис Мердл.

- Поспокойней! - вскричал мистер Мердл. - Да с вами никакого спокойствия не хватит! Вы разве знаете, что я делаю, чтобы удовлетворить требования Общества? Вы разве знаете, на какие жертвы я иду ради него?

- Я знаю, - отвечала миссис Мердл, - что на ваших приемах собираются сливки английского Общества. Я знаю, что вы приняты во всех лучших домах Англии. И мне кажется, что я знаю - впрочем, скажу без жеманства: я знаю, что я знаю, кто тут играет далеко не последнюю роль.

- Миссис Мердл, - возразил ее почтенный супруг, вытирая свою унылую сизо-багровую физиономию. - Я это знаю так же хорошо, как и вы. Не будь вы украшением Общества, а я его благодетелем, мы бы никогда с вами не сошлись. Благодетелем Общества я называю того, кто кормит, поит и увеселяет Общество всем, что только есть самого дорогого. Но услышать, что я не подхожу для Общества после всего, что я для него сделал - после всего, что я для него сделал, - повторил мистер Мердл с таким ярым пафосом, что его жена даже приподняла брови от удивления, - после всего - всего! - услышать, что я не достоин вращаться в Обществе - нечего сказать, хорошая награда!

- Смысл моих слов, - хладнокровно отвечала миссис Мердл, - в том, что, являясь в Общество, вы должны придерживаться установленных приличий, быть менее озабоченным, более degage {Непринужденным (франц.).}. Нельзя всюду таскать с собой свои дела, это вульгарно.

- Как это - таскать с собой свои дела? - спросил мистер Мердл.

- Как? - повторила миссис Мердл. - А вы посмотрите в зеркало и увидите, как.

Мистер Мердл невольно повернул голову к ближайшему зеркалу и с минуту разглядывал свое лицо, побуревшее от медленно приливающей к вискам крови, после чего заметил, что человек не виноват, если у него дурное пищеварение.

- У вас есть врач, - возразила миссис Мердл.

- Он мне не помогает, - возразил мистер Мердл. Миссис Мердл переменила позицию.

- При чем тут вообще пищеварение? - сказала она. - Речь идет не о вашем пищеварении. Речь идет о ваших манерах.

- Миссис Мердл, - отвечал супруг, - это уже касается вас, а не меня. Мое дело - деньги, ваше дело - манеры.

- Я ведь не требую, чтобы вы пленяли сердца, - сказала миссис Мердл, непринужденно откидываясь на подушки. - Я не прошу вас прилагать какие-либо усилия, чтобы нравиться людям. Я хочу только одного: чтобы вы были беззаботны - или притворялись, что вы беззаботны, - как все.

- Разве я когда-нибудь говорю о своих заботах?

- Недоставало еще говорить! Да никто бы и слушать не стал. Но по вас и так все видно.

- Видно? Что по мне видно? - с беспокойством спросил мистер Мердл.

- Я ведь вам уже сказала. Видно, что вы таскаете все свои дела и заботы с собой, вместо того чтобы оставлять их в Сити или вообще там, где они к месту, - сказала миссис Мердл. - Притворяйтесь, если вам это не удается на самом деле. Хотя бы притворяйтесь; большего мне от вас не нужно. Но нельзя же постоянно что-то на ходу прикидывать и соображать, точно вы какой-нибудь плотник.

- Плотник! - повторил мистер Мердл, подавив нечто похожее на стон. - А я бы не отказался быть плотником, миссис Мердл.

- Вот на что я и жалуюсь, - продолжала его супруга, пропустив мимо ушей это вульгарное признание. - Жалуюсь потому, что в Обществе это не принято, и вы должны отучиться от этого, мистер Мердл. Если мое мнение для вас не убедительно, спросите хоть Эдмунда Спарклера. - Дверь только что приотворилась, и миссис Мердл, приложив к глазам лорнет, заметила голову сына. - Эдмунд, войди, ты нам нужен.

Мистер Спарклер заглянул было в комнату, просунув в дверь одну голову (быть может, он совершал обход дома в поисках девицы без разных там фиглей-миглей); но в ответ на это приглашение вдвинул за головой всю фигуру и послушно предстал перед отчимом и матерью. Последняя тут же изложила ему сущность спора в простой, доступной его пониманию форме.

Молодой джентльмен пощупал свой воротничок с озабоченным видом ипохондрика, щупающего свой пульс, после чего объявил, что слышал, как кто-то что-то говорил об этом.

- Эдмунд Спарклер слышал, как кто-то об этом говорил, - подхватила с томным торжеством миссис Мердл. - Стало быть, об этом говорят уже все! Каковой вывод не лишен был основания, ибо в любом сборище существ человеческой породы мистеру Спарклеру, вероятно, последним удалось бы заметить, что происходит вокруг.

- Эдмунд Спарклер и скажет вам, - продолжала миссис Мердл, движением своей любимой руки указав на супруга, - что именно об этом говорят.

- Вот, ей-богу, - сказал мистер Спарклер, снова щупая свой пульс, вот, ей-богу, не помню, как это вдруг зашел разговор - память у меня не того. Был тут один малый - еще у него сестра премиленькая канашка - и отлично воспитана - без разных там фиглей-миглей...

- Хорошо, хорошо, не о сестре речь, - нетерпеливо прервала миссис Мердл. - Что сказал брат?

- А он ничего не говорил, - ответил мистер Спарклер. - Он вообще не из речистых, как и я. Из него клещами слова не вытянешь.

- Ну, не он, так кто-то другой, - сказала миссис Мердл. - Неважно кто, ты об этом не думай.

- Я и не думаю, ей-богу, - сказал мистер Спарклер.

- Ты только скажи нам, что именно ты слышал.

Мистер Спарклер снова схватился за пульс, и прежде чем ответить, заставил себя произвести напряженную умственную работу.

- Так ведь многие говорят про моего старика - это не я его так называю, это они, - очень даже лестно говорят: и что денег у него куча и что вообще он молодец - таких, говорят, банкиров и коммерсантов у нас мало, только вот беда, говорят, он про свою лавочку никогда забыть не может. Таскает и таскает ее с собой, точно старьевщик свой товар.

- Вот вам подтверждение моих слов, - сказала миссис Мердл мужу, вставая и расправляя складки своего пышного платья. - Эдмунд, дай мне руку и проводи меня наверх.

Мистер Мердл, оставленный в одиночестве для размышлений о своей вине перед Обществом, посмотрел поочередно во все девять окон гостиной, но судя по его лицу ни в одном не увидел ничего кроме пустоты. Покончив с этим развлечением, он спустился вниз и подряд стал разглядывать все ковры нижнего этажа; затем снова поднялся наверх и подряд стал разглядывать все ковры верхнего этажа - так сосредоточенно всматриваясь в каждый, словно это были пропасти, мрак которых как нельзя лучше отвечал унынию, царившему в его душе. Он бродил из комнаты в комнату с видом человека, попавшего сюда совершенно случайно. И если миссис Мердл, как гласил текст на ее визитных карточках, бывала дома тогда-то и тогда-то, то мистер Мердл, судя по выражению его лица, никогда не бывал дома.

Кончилось тем, что он повстречался с мажордомом, великолепие которого в один миг доконало его. Чувствуя все свое ничтожество перед этим домашним светилом, он спасся бегством в свою гардеробную и сидел там взаперти до тех пор, пока не настало время усесться в роскошный экипаж миссис Мердл и вместе с ней ехать на званый обед. Там зависть и лесть, как всегда, окружили его со всех сторон - Финансы, Церковь, Адвокатура лебезили и увивались вокруг него; а в час пополуночи он один воротился домой и, точно жалкий огарок свечи угаснув в собственных сенях под величественным взглядом мажордома, со вздохом отправился спать.

Дата добавления: 2015-06-04