Вводные замечания 2 страница

Мы с Райхом продолжали беседовать, и меня не покидает ощущение, что именно с этого нашего разговора и начинается история войны с паразитами сознания. Райх со свойственной ему точностью и ясностью мысли быстро подытожил все «за» и «против», которые прозвучали в только что закончившемся споре, и признал, что д-ру Дарга, видимо, не хватает научной объективности. Потом он продолжал:

– Возьмите доступные нам факты и цифры, касающиеся нашей собственной цивилизации. Много ли они нам на самом деле говорят? Вот хотя бы эти данные о самоубийствах. В 1960 году в Англии

_________________________________________________________________________________________

٭ “Закат Европы” – книга немецкого философа и историка Освальда Шпенглера (1880-1936), в которой он доказывал, что западная культура вступила в период упадка.

покончили с собой сто десять человек из каждого миллиона – это вдвое больше, чем столетием раньше. К 1970 году эта цифра еще удвоилась, а к 1980 году возросла в шесть раз...

У Райха изумительная память: в ней хранятся, наверное, все наиболее важные статистические данные за последнее столетие. Я обычно недолюбливаю всякие цифры. Однако пока я его слушал, со мной произошло что-то непонятное. Где-то в глубине души у меня пробежал холодок, как будто я вдруг почувствовал на себе взгляд какого-то опасного существа. Через мгновение все это прошло, но я тем не менее содрогнулся.

– Замерзли? – спросил Райх. Я отрицательно мотнул головой. Райх умолк и сидел, глядя через окно на ярко освещенную улицу, а я неожиданно для самого себя сказал:

– В конечном счете, мы почти ничего не знаем о человеческой жизни.

– Того, что мы знаем, нам вполне хватает, а большего нам и не нужно, – ответил он жизнерадостно.

Но я не мог забыть этого ощущения холодка и продолжал:

– В конце концов, цивилизация – это что-то вроде сна. Представьте себе, что человек внезапно пробудится, – разве этого не будет достаточно, чтобы заставить его покончить с собой?

Я думал о Кареле Вейсмане, и Райх это знал. Он ответил:

– А как быть с этими выдуманными им чудищами?

Я должен был признать, что это не согласуется с моей теорией. Но я не мог отделаться от того холодка отчаяния, который все еще не покидал меня. Больше того, теперь я определенно испытывал страх. Я чувствовал, что увидел нечто такое, чего никогда не смогу забыть и к чему мне еще придется вернуться. Мне казалось, что вот-вот мои нервы не выдержат, и меня охватит панический ужас. К тому времени я выпил полбутылки коньяка, но несмотря на это чувствовал себя совершенно трезвым. Сознание мое оставалось совершенно ясным, хотя в теле и ощущалось некоторое опьянение.

В голову мне пришла ужасная мысль. А вдруг число самоубийств растет потому, что тысячи людей, «проснувшись», подобно мне, поняли бессмысленность человеческой жизни и просто не пожелали ее продолжать? Сон истории подошел к концу. Человечество уже начинает пробуждаться; в один прекрасный день оно окончательно очнется, и тогда самоубийства станут массовыми.

Эти мысли наводили такой страх, что мне захотелось уйти к себе в комнату и поразмыслить в одиночестве. Но я заставил себя изложить их Райху. Не думаю, чтобы он вполне меня понял, но он увидел, что состояние, в котором я нахожусь, опасно, и, вдохновленный внезапным прозрением, произнес те самые слова, в которых я нуждался, чтобы вернуть себе душевный покой. Он заговорил о том, какую причудливую роль играют в археологии случайные совпадения – совпадения настолько неожиданные, что в литературе они показались бы искусственными. Он рассказал, как Джордж Смит٭ отправился из Лондона в экспедицию, питая безумную надежду найти клинописные таблички с окончанием эпоса о Гильгамеше, и как он в самом деле их нашел. Он говорил о столь же невероятной истории открытия Шлиманом Трои, о том, как Лэйярд обнаружил развалины Нимруда – словно какая-то невидимая нить судьбы вела их к открытиям. Мне пришлось признать, что археология больше, чем любая другая наука, может заставить поверить в чудеса.

Он поспешно продолжал:

– Но если вы с этим согласны, то, конечно же, должны признать, что ошибались, считая цивилизацию чем-то вроде сна или кошмара? Сон кажется вполне логичным и последовательным, пока длится, но проснувшись, мы видим, что в нем не было никакой логики. Вы утверждаете, что точно так же и жизнь выглядит логичной лишь благодаря нашим иллюзиям. Но то, что произошло с Лэйярдом, Шлиманом, Смитом, Шампольоном, Роулинсоном, Боссертом, такому утверждению полностью противоречит. Все это случилось на самом деле. Это подлинные истории из жизни, и в них мы видим такие невероятные совпадения, какие не рискнул бы использовать ни один романист…

Он был прав, и мне пришлось согласиться. Когда я подумал о причудливой судьбе, которая привела Шлимана к Трое, а Лэйярда к Нимруду, мне пришли на ум похожие случаи и из собственной жизни. Например, моя первая важная находка – параллельные тексты на финикийском, протохеттском и нессийском языках в древнем городе Кадеш. Я до сих пор помню то потрясающее ощущение рока, некоего «божества, устраивающего наши судьбы» – или, по крайней мере, какого-то таинственного закона случайностей, которое охватило меня, когда я счищал землю с этих глиняных табличек. Ведь еще за полчаса до того, как они были найдены, я наверняка знал, что в тот день совершу замечательное открытие, и, втыкая наугад лопату, ничуть не сомневался, что мои усилия окажутся вознагражденными.

Наш разговор с Райхом продолжался каких-нибудь десять минут, но ко мне вновь вернулись

_________________________________________________________________________________________

٭ Смит, Джордж (1840-1876 гг.) – английский археолог, участвовавший в раскопках Ниневии.

оптимизм и благоразумие.

Тогда я еще этого не знал, но в этот момент я выиграл свою первую битву с тсатхоггуанами.

(Примечание редактора. С этого места расшифровка магнитофонной записи, с любезного разрешения главного библиотекаря Техасского университета, дополнена отрывками из автобиографических заметок профессора Остина. Эти заметки опубликованы университетом отдельно в сборнике произведений профессора Остина. Я постарался использовать их лишь для того, чтобы расширить содержание магнитофонной записи, которая продолжается еще на протяжении примерно десяти тысяч слов.)

Той весной бог археологии определенно был на моей стороне. Наша работа с Райхом шла так хорошо, что я решил снять квартиру в Диярбакыре и остаться там по меньшей мере на год. В апреле, за несколько дней до того, как мы отправились к Черному холму – Кара-тепе, я получил письмо из компании «Стандарт Моторс энд Инжиниринг», где работал Карел Вейсман. Компания хотела вернуть мне значительную часть бумаг Вейсмана и запрашивала мой нынешний адрес. Я ответил, что мне можно писать в Диярбакыр, на Англо-индийскую урановую компанию, и что я буду благодарен, если они вернут бумаги Вейсмана по моему лондонскому адресу или же перешлют их Баумгарту, который по-прежнему жил в Хэмпстеде.

Когда профессор Хельмут Боссерт в 1946 году впервые отправился в Кадирли – город, расположенный ближе всего к Черному холму хеттов, – он с трудом доехал до него по раскисшим дорогам. В те дни Кадирли представлял собой крохотный провинциальный городок, где не было даже электричества. Сейчас это вполне современный, тихий небольшой город с двумя отличными отелями, в часе полета на ракетном самолете от Лондона. До Кара-тепе – Черного холма Боссерт с трудом добирался целый день по пастушьим тропам, заросшим колючим кустарником. Мы же в нашем вертолете за час долетели из Диярбакыра до Кадирли и еще за двадцать минут до Кара-тепе. Электронное оборудование Райха было уже два дня назад доставлено туда транспортным самолетом.

Здесь следует сказать несколько слов о цели нашей экспедиции. С «Черным холмом», который представляет собой часть горного хребта Антитавр, связано немало загадок. Так называемая хеттская империя развалилась около 1200 г. до н.э. под ударами варварских орд, среди которых главную роль играли ассирийцы. Однако развалины в Кара-тепе, а также в Кархемише и Зинджирли, на пятьсот лет моложе. Что происходило за эти пятьсот лет? Как ухитрились хетты спасти такую значительную часть своей культуры в столь бурное время, когда их северная столица Хаттусас находилась в руках ассирийцев? Вот проблема, решению которой я посвятил десять лет жизни.

Я всегда был убежден, что ключ к разгадке можно будет найти глубоко под землей, в недрах Черного холма – точно так же, как раскопки холма в Богазкёе вскрыли могильник высокоцивилизованного народа, жившего там за тысячу лет до хеттов. В самом деле, мои раскопки 1987 года завершились находкой множества странных базальтовых фигурок, которые поразительно отличаются своим стилем от хеттских скульптур, найденных на поверхности, – знаменитых быков, львов и крылатых сфинксов. Они плоские и угловатые, в них есть что-то варварское – но не в том смысле, как в африканской скульптуре, с которой их иногда сравнивали. Клинописные знаки на этих фигурках определенно принадлежат хеттам, а не финикийцам или ассирийцам, хотя если бы не они, я бы счел фигурки относящимися к совершенно иной культуре.

Эти надписи тоже задали нам загадку. Благодаря работам Грозного٭ мы достаточно хорошо знаем хеттский язык, но в наших знаниях еще остается немало пробелов. Особенно это касается текстов, посвященных религиозным обрядам. (Можно представить себе, например, как озадачен будет археолог какой-нибудь будущей цивилизации, найдя текст католической мессы со знаками креста и непонятными аббревиатурами.) Знаки на базальтовых фигурках почти на три четверти оказались нам незнакомы, – это, по нашему предположению, как раз и означало, что почти все фигурки должны быть связаны с религиозными обрядами. Одна из немногих фраз, которые мы смогли прочесть, гласила:

_________________________________________________________________________________________

٭ Грозный, Бедржих (1879-1952 гг.) – известный чешский историк, расшифровавший хеттские клинописные надписи.

«Прежде (или «ниже») Питханы жили Великие Древние». Другая читалась так: «Тюдали вознес хвалу Абхоту Темному». Хеттский символ, означающий «темное», может иметь и иной смысл – «черный», «нечистый» или «неприкасаемый», как на хинди.

Мои находки вызвали среди археологов оживленную дискуссию. Я с самого начала придерживался мнения, что фигурки относятся к другой, протохеттской (то есть предшествовавшей хеттам) культуре, которая значительно отличалась от обнаруженной в Богазкее и у которой хетты позаимствовали свою клинопись. Питхана, живший около 1900 г. до н.э., был одним из первых хеттских правителей. Если мое предположение было правильно, то эта надпись означала, что еще до Питханы жили какие-то «Великие» протохетты, от которых хетты получили письменность. («Ниже» могло также означать, что их могилы расположены глубже хеттских, как и в Богазкёе.) Что касается упоминания о Тюдали, другом хеттском правителе, жившем примерно в 1700 г. до н.э., то опять-таки представлялось вероятным, что хетты позаимствовали часть своих религиозных обрядов у протохеттов, которые поклонялись богу «Абхоту Темному» (или «нечистому»).

Как я уже сказал, такова была моя первая интерпретация – согласно ей, хетты частично переняли религию своих предшественников из Кара-тепе и отразили это в надписях на фигурках. Но чем больше я размышлял над доступными мне фактами (которые слишком специальны, чтобы подробно излагать их здесь), тем больше склонялся к мнению, что эти фигурки позволяют объяснить, каким образом Кара-тепе оставалось островком хеттской культуры еще долго после падения хеттской империи.

Какая сила может надолго сдержать завоевателей? В данном случае – не сила оружия: все данные свидетельствовали о том, что культура Кара-тепе былане военной, а художественной. Простое безразличие? Но почему им это могло быть безразлично? Ведь через Кара-тепе, Зинджирли и Кархемиш лежал путь на юг, в Сирию и Аравию. Нет, мне казалось, что существует лишь одна сила, достаточно могучая, чтобы удержать напор честолюбивых и воинственных племен, – суеверный страх. Конечно же, могущество Кара-тепе и его соседей коренилось в некоей могучей религии или магии. Возможно, Кара-тепе было общепризнанным центром магической культуры, как Дельфы в Греции. А отсюда – и эти странные рельефы, изображающие людей с птичьими головами, крылатых быков, львов и странных существ, похожих на жуков.

Но Райх со мной не соглашался, исходя из своей датировки возраста фигурок. Он утверждал, что, несмотря на превосходную сохранность, они на много тысячелетий старше протохеттской культуры. Впоследствии это абсолютно точно подтвердилось благодаря его «нейтронному датировщику». Что ж, я был готов внести поправки: мне самому не слишком нравилась моя первоначальная датировка фигурок. Однако оставалась еще одна серьезнейшая проблема. Насколько мы знаем, ранее 3000 г. до н.э. в Малой Азии вообще не существовало никакой цивилизации!Дальше к югу были цивилизации, восходящие к 5000 г. до н.э., – но Турцию они не захватывали. Кто же тогда вырезал эти фигурки, если не протохетты? Может быть, их занесли сюда с юга? А если так, то откуда именно?

Первые два месяца, которые я проработал с Райхом, он был занят совершенствованием своего «нейтронного датировщика» и использовал мои фигурки в качестве главного тест-объекта. Но здесь возникли какие-то нелепые затруднения. Выяснилось, что датировщик дает исключительно точные результаты при работе с образцами керамики Шумера и Вавилона, где мы имели возможность проверить эти результаты. Однако с фигурками ничего не получалось: результаты оказывались настолько из ряда вон выходящими, что не возникало сомнений в их ошибочности.

Прибор Райха работает так. Нейтронный луч направляют на крохотные частички каменной пыли в трещинах и впадинах фигурок, и по степени выветривания и разрушения этих частичек прибор должен определить, как давно были вырезаны фигурки. Но он оказался совершенно неспособен это сделать! Стрелка индикатора сразу прыгала к самому краю шкалы, где стояла цифра 10 000 г. до н.э., и упиралась в ограничитель. Райх сказал, что надо бы увеличить диапазон индикатора – просто из любопытства, чтобы посмотреть, какая дата получится. И он путем довольно несложной регулировки увеличил диапазон примерно вдвое, но стрелка по-прежнему мгновенно упиралась в край шкалы. Райх уже начал подумывать, не допустил ли он сам какой-нибудь элементарной ошибки. Может быть, каменная пыль появилась вовсе не в момент изготовления фигурок – в этом случае прибор пытался показать нам дату возникновения самого базальта? Так или иначе, Райх велел своим помощникам сконструировать шкалу, охватывающую целый миллион лет, – нелегкая задача, которая должна была занять почти все лето. А мы в это время отправились в Кара-тепе, чтобы попробовать разобраться в проблеме на месте.

Да… Так вот, о первоисточнике проблемы. Каким невероятным все это кажется сейчас, когда я рассказываю свою историю! Разве можно в свете подобных фактов верить в простое «совпадение»? Ведь уже тогда обе заботившие меня проблемы – тайна самоубийства моего друга и загадка базальтовых фигурок – начали все очевиднее сливаться в одну! Припоминая теперь то лето, я вижу, насколько неоправдан материалистический подход к историческому детерминизму.

Впрочем, попробую изложить события по порядку. Мы прибыли в Кадирли 16 апреля. 17-го разбили лагерь в Кара-тепе. Нам, конечно, ничто не мешало каждый день приезжать туда из нашего комфортабельного отеля в Кадирли. Но наших рабочих пришлось разместить в ближайшей деревне, и мы решили, что лучше проводить как можно больше времени на месте раскопок. К тому же вся моя романтическая натура восставала против того, чтобы каждый вечер покидать 2-е тысячелетие до нашей эры и возвращаться в конец XX века. Поэтому мы поставили себе палатки на ровной площадке, неподалеку от вершины холма. Снизу до нас постоянно доносился шум реки Пирам с ее желтой водой, клубящейся водоворотами. На вершине холма был установлен электронный зонд.

Здесь нужно сказать несколько слов об этом приборе, который тоже изобрел Райх, – с тех пор он произвел настоящий переворот в археологической науке. В сущности, прибор представляет собой не что иное как рентгеновский аппарат, работающий по принципу миноискателя. Но миноискатель способен обнаруживать только металлы, а рентгеновские лучи задерживают только твердые непрозрачные предметы. А так как земля сама тверда и непрозрачна, обычный рентген для археологии не годится. Больше того, предметы, которые интересуют археологов, – каменные изделия, керамика и все прочее – имеют примерно такое же молекулярное строение, как и окружающая земля, и на экране рентгеновского аппарата их увидеть нельзя.

Райх же модифицировал электронный лазер таким образом, что его луч мог проникать на глубину до пяти километров, и при этом использовал принцип «нейтронной обратной связи», благодаря которому зонд сразу распознавал любой предмет правильной формы, например каменный блок. Оставалось только докопаться до него, а это сделать было довольно несложно с помощью наших роботов-«кротов».

Нетрудно представить себе, как я волновался в тот день, когда мы прибыли в Кара-тепе. За предшествующие пятнадцать лет усердных раскопок не было найдено больше ни одной базальтовой фигурки и не появилось ни малейшего намека на их происхождение. Один только объем земли, который предстояло перекопать, до сих пор делал проблему неразрешимой. А изобретение Райха позволяло решить ее просто и изящно.

Тем не менее результаты первых трех дней нас разочаровали. Направив луч зонда вертикально вниз на месте старых раскопок, мы не увидели ничего. Еще полдня пришлось потратить на то, чтобы передвинуть прибор на сотню метров в сторону. На этот раз я был убежден, что мы что-нибудь обнаружим, – но ошибся. Мы с Райхом стояли, мрачно глядя на простиравшуюся внизу равнину и на массивный, тяжелый прибор и размышляя, сколько еще раз придется перетаскивать его с места на место, прежде чем удастся что-либо обнаружить.

На третий день вечером нас навестили турецкие коллеги – Фуад и Дарга. Мы решили слетать в Кадирли и пообедать в отеле. Охватившее нас сначала чувство раздражения – вызванное подозрением, что они подосланы турецким правительством, чтобы шпионить за нами, – вскоре прошло, – они оказались преисполнены дружелюбия и забросали нас вопросами. После отличного обеда и хорошего красного вина дневные разочарования казались уже не столь важными. Потом мы перешли в гостиную, где, кроме нас, никого не было, и приказали подать туда кофе по-турецки и коньяк.

Тут-то д-р Мухаммед Дарга и вернулся вновь к проблеме самоубийств. На этот раз он приехал вооруженный фактами и цифрами. Не буду пытаться в подробностях пересказать последовавший спор – он продолжался далеко за полночь, – но похоже было, что теории Дарги, касающиеся «биологического распада» цивилизации, не так уж нелепы, как казалось сначала. «Как можно объяснить гигантский рост числа самоубийств в мире, – спрашивал Дарга, – если придерживаться той точки зрения, что это просто результат «неврозов цивилизации», чрезмерно спокойного существования, отсутствия подлинной цели в жизни? В современном мире все еще достаточно стимулов для борьбы, а психология за последние пятьдесят лет сделала огромный скачок вперед. Преступность далеко не достигает тех цифр, каких можно было бы ожидать, если учитывать перенаселение. Но в первой половине двадцатого столетия преступность и число самоубийств росли параллельно. Почему же преступность снизилась, а число самоубийств так резко возросло? Это противоречит здравому смыслу. Преступность и число самоубийств всегда были связаны между собой. В начале века преступность была одной из причин высокой численности самоубийц: треть всех убийц кончали с собой. Нет, – говорил Дарга, – дело в некоем неизвестном нам законе исторического распада, о существовании которого догадался один лишь Шпенглер. Отдельные личности – всего лишь клетки огромного организма цивилизации, и скорость их отмирания, как и в человеческом организме, резко возрастает к старости».

Я вынужден был признать, что он больше чем наполовину меня убедил. Мы расстались далеко за полночь лучшими друзьями, и наши вертолеты, взлетев в лунном свете над Кадирли, взяли курс в разные стороны. К часу мы были уже на месте раскопок.

Ночь стояла великолепная. Воздух был наполнен ароматом асфоделей, которых греки считали цветами подземного мира, и бальзамическим запахом кустарника, покрывавшего наш холм. В тишине слышался только шум реки внизу. Горы вокруг напомнили мне мое первое путешествие на Луну: их отличала та же бесстрастная, мертвая красота.

Райх ушел к себе в палатку – он все еще раздумывал над статистическими данными Дарги. Я же взобрался на холм, вошел в верхние ворота города и по лестнице поднялся на городскую стену, откуда открывался вид на залитую лунным светом равнину. Должен признаться, что меня охватило романтическое настроение, и мне захотелось еще его усилить. Затаив дыхание, я принялся размышлять о давно истлевших часовых, которые когда-то стояли там, где сейчас стою я, и о тех временах, когда за горами на горизонте скрывались лишь орды ассирийцев.

Понемногу мои мысли приняли мрачное направление. Я ощутил все свое ничтожество, всю бессмысленность собственного существования. Моя жизнь – всего лишь едва заметная рябь на поверхности моря времени. Я осознал, насколько чужд мне весь окружающий мир, насколько безразлична ко мне вселенная. Я подумал, как тщетно стремление человека жить во что бы то ни стало, как нелепа его неизлечимая иллюзия величия. Мне показалось, что жизнь – не более чем сновидение, которое никогда не превращается вреальность.

Меня охватило невыносимое чувство одиночества. Мне захотелось пойти поговорить с Райхом, но свет у него в палатке уже погас. Пошарив в кармане в поисках платка, я нащупал сигару, которую преподнес мне д-р Фуад. Тогда я принял ее как ритуальный жест дружелюбия, потому что почти не курю. Но сейчас ее запах как будто вернул меня в повседневный человеческий мир, и я решил закурить. Срезав перочинным ножом кончик сигары, я проделал отверстие в другом конце и поднес к ней спичку. Но стоило мне набрать полный рот дыма, как я тут же об этом пожалел: вкус у сигары был отвратительный. Я положил ее на стену рядом с собой и продолжал смотреть вдаль. Прошло несколько минут, от сигары поднимался ароматный дымок, и я снова взял ее в рот, сделав на этот раз две-три глубоких затяжки. Тут же у меня на лбу выступил пот, и меня качнуло так, что пришлось опереться на стену. Я испугался, что меня вот-вот вырвет, и съеденный недавно прекрасный обед пропадет впустую. Вскоре тошнота прошла, но чувство отчужденности от собственного тела осталось.

В этот момент я снова взглянул на луну – и внезапно ощутил непреодолимый страх. Я чувствовал себя, как лунатик, который, очнувшись от сна, обнаруживает, что балансирует на карнизе в сотнях метров над землей. Страх был так силен, что я испугался за свой рассудок. Изо всех сил пытался я с ним бороться, понять, чем он вызван. По-видимому, он был как-то связан с миром, который расстилался у меня перед глазами, – мне вдруг представилось, что я всего лишь ничтожная деталь окружающего ландшафта. Это ощущение очень трудно передать, но мне вдруг пришло в голову, что люди ухитряются сохранять рассудок благодаря лишь одному: они смотрят на мир со своей узенькой, глубоко личной точки зрения, с точки зрения червя. Внешние предметы и явления могут им нравиться или не нравиться, но в любом случае они видят их сквозь это защитное стекло личного восприятия. Страх лишает их чувства собственной значительности, но не низводит до полного ничтожества; наоборот, он каким-то странным образом оказывает противоположное действие, усиливая в них ощущение своей реальности. Я же внезапно как будто лишился этой защитной оболочки и увидел, что представляю собой всего лишь ничтожную частичку беспредельного мира, столь же незначительную, как крохотный камешек или муха.

Тут в моих чувствах произошла новая перемена. Я сказал себе: «Но ты ведь не просто камешек или муха. Ты не просто предмет. Иллюзия ты или нет, но твой разум вмещает в себя знания всех эпох. Вот ты стоишь тут, а внутри тебя хранится больше знаний, чем во всей библиотеке Британского музея с ее тысячами километров книжных полок».

Эта мысль в каком-то смысле оказалась для меня новой. Она заставила меня забыть об окружающем и обратить взор внутрь себя. И тут передо мной возник вопрос: если внешнее пространство бесконечно, то что можно сказать о пространстве, лежащем внутри человека? Сказал же Блейк٭, что из центра

_________________________________________________________________________________________

٭ Блейк, Уильям (1757-1827) – английский поэт и художник, в творчестве которого были сильны мистические мотивы.

атома открывается бесконечность!

Охвативший меня страх бесследно прошел. Теперь я видел, что ошибался, считая себя ничтожной частичкой неодушевленного мира. Я исходил из того, что перед человеком поставлен предел, потому что его мозг не безграничен, потому что в чемодан нельзя впихнуть больше вещей, чем он способен вместить. Но пространство сознания лежит в ином измерении. Тело – всего лишь стена, разделяющая две бесконечности. Снаружи его уходит в бесконечность пространство, внутри простирается в бесконечность сознание.

Я чувствовал, что наступил момент прозрения. Но когда я стоял, забыв о внешнем мире и напрягая все силы, чтобы заглянуть в свое внутреннее пространство, случилось нечто такое, что привело меня в ужас. Описать это почти невозможно, но мне показалось, что уголком глаза – уголком своего внимания, обращенного внутрь себя самого, – я заметил, как там шевельнулось какое-то чуждое существо. Я испытал сильнейшее потрясение – его можно сравнить только с ощущениями человека, который наслаждается покоем, сидя в теплой ванне, и вдруг чувствует, как его ноги касается что-то скользкое и холодное.

Через долю секунды озарение прошло. Я окинул взглядом поднимавшиеся вокруг горные вершины, плывущую над ними луну и ощутил прилив радости, словно только что вернулся домой с другого конца вселенной. Голова у меня слегка кружилась, я чувствовал огромную усталость. Все это заняло меньше пяти минут.

Я повернул назад и направился к своей палатке. Через некоторое время я снова попробовал заглянуть внутрь себя, но на этот раз не почувствовал ничего.

Однако, забравшись в спальный мешок, я обнаружил, что совершенно не хочу спать. Я испытывал непреодолимое желание поговорить с Райхом, с кем угодно. Мне нужно было с кем-то поделиться тем, что я внезапно осознал. Человек всегда считает, что его внутренний мир принадлежит ему одному. «Могила – мой уютный частный дом», – сказал Марвелл٭, и точно так же мы относимся к своему сознанию. В реальном мире наша свобода ограничена; в воображении мы можем делать все, что пожелаем. Больше того, мы можем хранить это в тайне от мира: сознание – самое потаенное место во вселенной, может быть, даже слишком потаенное. «Мечтаем мы лишь о ключе, в своей темнице каждый»٭٭. Вся трудность лечения душевнобольных в том и состоит, как отпереть дверь этой темницы.

Однако я не мог забыть возникшего у меня ощущения, что в моем сознании присутствует что-то чуждое мне. Теперь, задним числом, это уже не казалось мне столь ужасным. В конце концов, если вы входите к себе в комнату, думая, что она пуста, и обнаруживаете, что там кто-то есть, вашей первой реакцией всегда будет страх. Что если туда пробрался грабитель? Но это скоро проходит. Даже если там действительно грабитель, он предстает перед вами как реальность, и первая вспышка ужаса гаснет. Самым же пугающим было то, что это присутствие чего-то – или кого-то – чуждого мне я ощутил, так сказать, внутри моей собственной головы.

По мере того как страх отступал и сменялся любопытством, мне захотелось спать. Уже засыпая, я подумал: а не было ли все это галлюцинацией, вызванной кофе по-турецки и сигарой?

На следующее утро, проснувшись в семь часов, я понял, что это была не галлюцинация: воспоминание о необычном ощущении было необычно ярким. И все же, сознаюсь, теперь оно вызывало у меня не столько ужас, сколько некое возбуждение. Понять это, вероятно, будет не так уж трудно. Повседневный мир приковывает к себе наше внимание и не дает нам «уходить в себя». Но мне, романтику, это всегда не нравилось: я люблю «уходить в себя», а жизненные заботы и тревоги этому мешают. Теперь же у меня появилась новая забота, касающаяся чего-то, что лежит внутри меня, и это постоянно напоминало мне, что мой внутренний мир столь же реален и важен, как и мир внешний.

За завтраком я испытывал сильнейшее искушение поговорить обо всем этом с Райхом. Но что-то меня удержало – наверное, опасение, что он просто ничего не поймет. Он заметил, что я выгляжу рассеянным, и я сказал, что зря выкурил вчера подаренную Даргой сигару. На том все и кончилось.

В то утро я присматривал за переноской электронного зонда на новое место, ниже по склону холма. Райх пошел к себе в палатку, чтобы попытаться придумать какой-нибудь менее трудоемкий способ перемещать прибор – например, тележку на воздушной подушке. Рабочие установили аппаратуру на полдороге к подножью холма, у нижних ворот города. Когда все было готово, я подсел к прибору, отрегулировал положение ручек и нажал на кнопку.

Почти в тот же момент я понял – мы на что-то наткнулись. Посередине белой линии, которая _________________________________________________________________________________________

Дата добавления: 2015-06-04