Вводные замечания 10 страница

К трем часам утра репортерам на вертолетах надоело нас подстерегать. Кроме того, их набралось в воздухе намного больше, чем допускали правила безопасности полетов. Но толпа перед парадной дверью не уменьшалась, а вдоль улицы стояло множество автомобилей со спящими газетчиками. Мы поднялись на чердак и приставили лестницу к фонарю, выходившему на крышу. В три двадцать, когда над домом послышался шум вертолета, мы быстро открыли фонарь. После довольно сложных маневров на чердак была подана сверху веревочная лестница, по которой Флейшман, Райх и я вскарабкались со всей возможной быстротой, чтобы снизу ничего не успели заметить. Братья Грау втащили нас в кабину, втянули лестницу, и вертолет на полной скорости рванул в аэропорт. Операция прошла с полным успехом. Репортеры, поджидавшие на улице, были убеждены, что вызвать вертолет мы можем только по телефону, а у каждого из них в машине было по подслушивающему устройству (что, разумеется, запрещено законом). Поэтому если кто-нибудь из них и заметил вертолет, он решил, что это либо еще кто-то из газетчиков, либо патруль службы безопасности воздушного движения. Во всяком случае, по пути в аэропорт нас никто не преследовал. Пилот еще в дороге связался с ожидавшим нас самолетом, и в три тридцать пять мы уже взяли курс на Париж. Было решено, что теперь нам надо переговорить с Жоржем Рибо.

Когда мы приземлились в аэропорту Ле Бурже, уже начало светать. Мы могли сесть на более удобный воздушный аэропорт, парящий над Елисейскими полями, но там нужно было запрашивать по радио разрешение на посадку, а это могло бы навести на наш след репортеров. Вместо этого мы заказали воздушное такси из Ле Бурже до центра и прибыли в город уже через двадцать минут.

Теперь нас было пятеро, и случайно опознать нас стало практически невозможно. Подключившись к сознанию друг друга, мы воздвигли непроницаемую стену, способную отвести в сторону внимание всякого, кто мог бы на нас взглянуть. Люди смотрели на нас, но нас не видели. Опознать предмет или слово можно только после того, как его воспримешь (вам это должно быть понятно, если вы когда-нибудь пробовали читать, думая о чем-то другом). Большинство предметов, которые видит человек, его сознание просто не регистрирует, потому что они его не интересуют. Нам нужно было сделать так, чтобы внимание любого случайного прохожего не могло за нас «зацепиться»; по такому же принципу действует всякий, кто сует собаке в пасть палку, чтобы та его не укусила. В результате, идя по Парижу, мы были практически невидимы.

Мы могли надеяться только на то, чтобы застать Рибо врасплох. Если паразиты следят за нами, они постараются, чтобы мы никогда не добрались до Жоржа Рибо: для этого им достаточно предупредить его за несколько часов до нашего прибытия. С другой стороны, прошлой ночью они потерпели чувствительное поражение и, возможно, испытывают растерянность. На это мы и надеялись.

Чтобы узнать, где его искать, нам достаточно было заглянуть в брошенную кем-то газету: Рибо теперь сделался такой знаменитостью, какой раньше никогда не рассчитывал стать. В «Пари Суар»мы прочитали, что он находится в клинике Кюрель на бульваре Осман, куда его поместили по поводу каких-то нервных припадков. Нам было ясно, что это означает.

Теперь предстояло применить силу, хотя мысль об этом все еще вызывала у нас отвращение. Клиника оказалась маленькая, и проникнуть туда незамеченными мы не могли. Сонный сторож неохотно выглянул из своего угла, и пять невидимых воль вцепились в его сознание куда крепче, чем могли бы вцепиться в него пять пар рук. Он уставился на нас, разинув рот и не понимая, что происходит. Флейшман тихо спросил его:

– Вы знаете, в какой палате Рибо?

Тот ошеломленно кивнул – нам пришлось немного ослабить хватку, чтобы позволить ему сделать даже это.

– Проведите нас к нему, – сказал Флейшман. Сторож нажал на кнопку, отпиравшую дверь, и

повел нас внутрь. К нам подбежала дежурная сестра:

– Куда это вы идете?

Через мгновение она уже шла впереди нас по коридору, показывая дорогу. Мы спросили ее, почему здесь нет репортеров.

– Мсье Рибо назначил пресс-конференцию на девять, – ответила она. У нее еще хватило присутствия духа добавить: – Вы могли бы и подождать до тех пор.

Мы встретили еще двух санитарок, но они, очевидно, решили, что наше появление здесь в порядке вещей.

Рибо лежал на самом верхнем этаже, в специальной одиночной палате. Дверь, которая туда вела, открывалась только с помощью специального кода. К счастью, сторожу этот код был известен.

Флейшман спокойно сказал:

– Теперь, мадам, мы должны попросить вас подождать вот здесь, в проходной комнате, и не пытаться отсюда выйти. Мы не причиним больному никакого вреда.

В этом мы, разумеется, отнюдь не были уверены, но нужно было как-то успокоить сестру.

Райх отдернул шторы, и от этого звука Рибо проснулся. Он был небрит и выглядел очень скверно. Увидев нас, он некоторое время смотрел непонимающим взглядом, а потом сказал:

– А, я так и думал, что вы явитесь.

Я заглянул в его сознание и был потрясен тем, что там увидел. Это было похоже на город, где все жители перебиты, и вместо них видны одни солдаты. Самих паразитов я не заметил – в их присутствии не было необходимости. После того как Рибо в панике капитулировал перед ними, они вступили в его мозг, овладели всеми структурами, ответственными за привычные, стереотипные действия, и отключили их. Теперь он стал буквально беспомощен, потому что любое такое действие вынужден был производить сознательно, огромным усилием воли. Ведь именно привычные действия: дыхание, еда, пищеварение, чтение, общение с людьми – составляют большую часть нашей жизни. В некоторых случаях – например, у актеров – такие стереотипы формируются в результате многолетней тренировки. Чем талантливее актер, тем в большей степени он полагается на эти стереотипы, и лишь для достижения самых вершин своего искусства прибегает к свободным усилиям воли. Лишить человека стереотипов и привычек еще более жестоко, чем убить у него на глазах жену и детей. Это значит лишить его всего – жить без них так же невозможно, как без кожи.

Именно так и поступили с Рибо паразиты, – а потом заменили его прежние привычки новыми. Правда, кое-какие оставили: способность дышать, говорить, манеру поведения (иначе не удалось бы убедить окружающих, что он – тот же человек и находится в здравом уме и твердой памяти). Но другие оказались полностью стерты – в том числе привычка серьезно мыслить. А вместо них у него появились новые инстинкты. Нас он, например, воспринимал как «врагов» и испытывал к нам беспредельную ненависть и отвращение. Ему казалось, что эти чувства порождены его собственной свободной волей; однако стоило ему не захотеть их испытывать, как ему снова отключили бы половину самых необходимых инстинктов. Другими словами, капитулировав перед паразитами, он остался «свободным человеком» – в том смысле, что сохранил жизнь и способность управлять своими действиями. Но его сознание подчинялось условиям, которые продиктовали они,– в противном случае оно просто перестало бы существовать. Он стал таким же послушным их рабом, как человек, у виска которого держат заряженный револьвер.

Поэтому, стоя у его постели, мы не чувствовали себя мстителями. Мы смотрели на него с жалостью и ужасом, как на изуродованный труп.

Мы не стали ничего говорить Рибо. Четверо из нас удерживали его – разумеется, телекинетически, – а Флейшман быстро исследовал содержимое его мозга. Невозможно было сказать, возможно ли тут излечение: слишком многое зависело от его собственной силы и мужества. Ясно было лишь одно – для этого ему пришлось бы приложить огромные усилия воли, неизмеримо большие, чем он смог приложить, пытаясь устоять перед паразитами перед тем, как сдался.

Долго размышлять было некогда. Наша мощь убедила его, что нас следует бояться не меньше, чем паразитов. Каждый из нас проник в структуры его мозга, управляющие двигательными механизмами, и узнал их параметры. (Это очень трудно объяснить человеку, не обладающими способностями к телепатии, но для общения с чужим сознанием нужно знать некую «комбинацию», длину волны, на которой оно работает. После этого сознанием можно в какой-то степени управлять на расстоянии.) В это время Флейшман спокойно разговаривал с ним, убеждая его, что мы все еще, в сущности, его друзья, что мы понимаем, кто устроил ему «промывание мозгов», и не виним его за это. Если он нам доверится, мы сможем освободить его из-под власти паразитов.

Потом мы ушли. Сестра и сторож проводили нас до самого выхода. Мы поблагодарили сторожа и дали ему на чай. Меньше чем через час мы были уже в воздухе, на полпути в Диярбакыр.

Благодаря телепатическому контакту, который мы сохраняли с Рибо, мы узнали, что произошло дальше. Ни сестра, ни сторож не понимали, что заставило их провести нас к Рибо; они не могли поверить, что действовали не по своей собственной воле. Поэтому никакой тревоги они поднимать не стали. Сестра зашла к Рибо, увидела, что он не спит, но как будто невредим, и решила никому ничего не говорить.

Когда мы приземлились в Диярбакыре, Райх сказал:

– Семь утра. До его пресс-конференции еще два часа. Будем надеяться, что они не…

Он осекся, услышав, как Флейшман, взявший на себя поддержание телепатической связи с Рибо, воскликнул:

– Они все узнали… Они пошли в наступление!

– Что мы можем сделать? – спросил я, сосредоточился и попробовал, пользуясь тем, что знал о мозге Рибо, вновь вступить с ним в контакт. Но тщетно: это было то же самое, что слушать радиоприемник, не подключенный к сети. Я спросил Флейшмана:

– Вы еще его слышите?

Он покачал головой. Каждый из нас попробовал установить контакт сам, но все было напрасно.

Час спустя мы поняли почему. В выпуске телевизионных новостей сообщили, что Рибо покончил с собой, выбросившись из окна палаты.

Мы не знали, считать ли это своим поражением. Самоубийство Рибо не позволило ему выступить на пресс-конференции, сказать всю правду и взять обратно свое «признание». Правда, оно не позволило ему и причинить нам еще какой-нибудь ущерб. С другой стороны, если бы о нашем посещении клиники стало известно, нас бы непременно обвинили в убийстве…

Впрочем, об этом так никто никогда и не узнал. Вероятно, сестра по-прежнему думала, что это были какие-нибудь настырные журналисты. Она видела Рибо после нашего ухода, и он выглядел нормально, поэтому она ничего об этом не сказала.

В одиннадцать часов мы с Райхом собрали представителей прессы в зале заседания совета директоров, который предоставили нам для этой цели. Флейшман, Райх и братья Грау стояли по обе стороны двери, мысленно прощупывая всех входящих. Эта предосторожность оправдала себя. Одним из последних в зал вошел огромного роста лысый человек – Килбрайд из газеты «Вашингтон Игзэминер». Райх кивнул одному из охранников компании, который подошел к Килбрайду и спросил, не будет ли он возражать, если его обыщут. Тот принялся шумно возмущаться и кричать, что это безобразие. Внезапно он вырвался из рук охранника и бросился ко мне, сунув руку во внутренний карман пиджака. Я напряг все силы своего сознания и остановил его на месте. Подбежали еще трое охранников и вывели его. В кармане у него нашли автоматический пистолет «вальтер» с шестью патронами в обойме и одним в стволе. Килбрайд оправдывался тем, что всегда носит пистолет на всякий случай, но все видели, что он пытался меня застрелить. (Позже мы прощупали его мозг и обнаружили, что паразиты завладели им накануне, когда он напился пьян – он был известный алкоголик.)

После этого происшествия атмосфера в зале была полна напряженного ожидания. Репортеров было человек пятьсот – столько, сколько смогло здесь поместиться. Остальные сидели снаружи, у экранов телевизоров, куда транслировалась пресс-конференция. Райх, Флейшман и братья Грау сели рядом со мной за стол президиума – их задача состояла в том, чтобы прощупывать зал и следить, не появятся ли еще желающие совершить на нас покушение. А я зачитал следующее заявление:

«Сегодня мы хотим предупредить население Земли о величайшей опасности, какая ему когда-либо угрожала. Сейчас наша планета находится под наблюдением огромного числа инопланетных разумных существ, чья цель – либо истребить человечество, либо поработить его.

Несколько месяцев назад, когда мы начали археологическое изучение Черного холма в Кара-тепе, профессор Райх и я обнаружили присутствие неких посторонних помех. Мы убедились, что какая-то сила противодействует нашим попыткам раскрыть загадку холма. В то время мы предположили, что эта сила имеет характер психического силового поля, созданного там давным-давно вымершими обитателями этого места с целью защиты своих могил. Как Райх, так и я с самого начала были убеждены, что подобные вещи возможны, – этим объясняются, например, трудности, с которыми встретились первые исследователи гробницы Тутанхамона. Мы были готовы пойти на то, чтобы навлечь на себя проклятье, если такова его природа, и продолжали раскопки.

Однако за последние недели мы установили, что перед нами нечто гораздо более опасное, чем проклятье. Мы убеждены, что случайно пробудили те силы, которые когда-то владели Землей и намерены владеть ею снова. Эти силы опаснее всего, с чем до сих пор сталкивалось человечество, потому что они невидимы и способны воздействовать непосредственно на человеческое сознание. Они могут лишить рассудка любого человека, на которого нападут, и заставить его покончить с собой. Они могут также превратить отдельных людей в своих послушных рабов и использовать их для достижения собственных целей.

В то же время мы считаем, что у человечества нет оснований впадать в панику. Численность этих существ значительно меньше нашей, и теперь мы знаем об их существовании. Борьба может быть трудной, но я полагаю, что у нас есть все шансы одержать победу.

Сейчас я попытаюсь вкратце изложить все, что мы узнали об этих паразитах сознания»…

Я говорил еще почти полчаса и вкратце описал большую часть событий, о которых читатель уже знает. Я рассказал, как погибли наши коллеги и как Рибо заставили нас предать. Потом я объяснил, каким образом, зная о существовании паразитов, можно их уничтожать. Я специально подчеркнул, что эти силы пока еще не активны, они слепы и действуют инстинктивно. Это было необходимо, чтобы предотвратить панику. Большинство людей не в состоянии ничего предпринять против паразитов, и лучше, чтобы они просто поверили в конечную победу над ними. В последние четверть часа своего выступления я постарался вселить в слушателей оптимизм и доказать, что рано или поздно паразиты неизбежно будут уничтожены.

В заключение мы ответили на вопросы; однако большинство репортеров так спешило добраться до ближайшего видеофона, что вопросов оказалось не так уж много. А два часа спустя обо всем происшедшем уже сообщали на первых полосах все до единой газеты, выходящие в мире.

Сказать по правде, все это меня раздражало. Мы были готовы к исследованию волнующего нового мира, а тут приходилось иметь дело с репортерами. Однако мы решили, что это наилучший способ обеспечить собственную безопасность. Если бы мы теперь погибли, это заставило бы весь мир насторожиться. Больше того, со стратегической точки зрения паразитам следовало бы сейчас попытаться дискредитировать нас, не вмешиваясь в ход событий в течение месяца, а то и года – пока все не убедятся, что это была ложная тревога. Выступая со своим заявлением, мы выигрывали время – в этом, по крайней мере, состоял наш замысел. И лишь очень нескоро мы поняли, что вряд ли способны изобрести такую хитрость, которой паразиты не могли бы противодействовать.

Тратить много времени на паразитов у нас не было никакого желания. Представьте себе страстного библиофила, который только что получил по почте бандероль с книгой, о которой мечтал всю жизнь, и не может ее вскрыть, потому что у него сидит какой-то занудливый посетитель, способный часами говорить о пустяках… Может быть, паразиты и представляли для человечества величайшую опасность за всю его историю; но у нас они вызывали только раздражение и досаду.

Люди свыкаются со своей духовной ограниченностью – точно так же, как триста лет назад они свыкались с невероятными лишениями, которые переносили во время путешествий. Что подумал бы Моцарт, если бы после мучительного переезда, длившегося целую неделю, кто-нибудь сказал ему, что в двадцать первом веке такой же переезд будет занимать четверть часа? Так вот, каждый из нас чувствовал себя Моцартом, попавшим в двадцать первый век. На путешествия в мир духа, которые когда-то были для нас долгими и изнурительными, теперь уходили минуты. Наконец мы поняли, что имел в виду Тейяр де Шарден٭, когда говорил, что человек стоит на грани новой фазы своей эволюции. Мы уже вошли в эту фазу. Сознание лежало перед нами, как неизведанная страна, как Земля Обетованная перед израильтянами. Нам оставалось лишь заселить ее... предварительно изгнав, разумеется, ее нынешних обитателей. Поэтому, несмотря на все тревоги и заботы, мы пребывали в самом восторженном и счастливом настроении.

Насколько мы понимали, теперь перед нами стояли две главные задачи. Первая состояла в том, чтобы подыскать новых «учеников», которые помогли бы в нашей борьбе; вторая – в поисках возможностей перейти в наступление самим. Пока что мы еще не могли достигнуть глубинных областей сознания, где таились паразиты. Однако после той ночной битвы с ними я понял, что могу призвать на свою сторону силу, исходящую из очень глубоких источников. Нельзя ли как-нибудь приблизиться к этим источникам, чтобы перенести военные действия в лагерь противника?

Откликам мировой прессы я уделил очень мало внимания. Не было ничего удивительного в том, что почти все они оказались скептическими и враждебными. Венская «Уорлд Фри Пресс»прямо писала, что всех нас пятерых следовало бы посадить под арест и держать до тех пор, пока не будут расследованы все случаи самоубийств. Лондонская «Дейли Экспресс», наоборот, требовала передать нам в подчинение военный департамент Организации Объединенных Наций и уполномочить нас применить против паразитов любые средства, какие мы сочтем нужными.

Одна из публикаций нас сильно обеспокоила. Это была статья Феликса Хазарда в «Берлинер Тагеблатт». Он не стал, как мы ожидали, высмеивать всю эту историю и поддерживать «признание» Рибо. Видимо, он был согласен с тем, что новый враг представляет серьезную опасность для человечества. Но если этот враг способен «захватывать» сознание отдельных людей, писал Хазард, то где гарантия, что не мы как раз и являемся рабами паразитов? Правда, в своем заявлении мы раскрыли тайну их существования, но это еще ничего не доказывает. Мы вынуждены были сделать это заявление ради самозащиты: после «признания» Рибо нас вполне могли привлечь к суду. Тон статьи был не вполне серьезный: Хазард как будто оставлял для читателя возможность воспринять ее как легкую сатиру. Тем не менее мы встревожились. Не могло быть сомнений в том, что Хазард – вражеский агент.

Нашего внимания требовало и еще одно обстоятельство. До сих пор на раскопки Черного холма репортеров не допускали, однако они вполне могли беспрепятственно беседовать с нашими рабочими и солдатами охраны. Это нужно было по возможности предотвратить. Поэтому мы с Райхом предложили избранной группе репортеров устроить для них экскурсию на раскопки и согласились на участие в ней телеоператоров. Одновременно мы приказали соблюдать до нашего прибытия строжайшие меры предосторожности и ни в коем случае не подпускать к раскопкам репортеров.

В десять часов вечера пятьдесят репортеров ждали нас, разместившись в двух транспортных вертолетах. Полет до Кара-тепе на этих неуклюжих машинах занял целый час. Когда мы прибыли, вся территория раскопок была залита светом прожекторов. Уже через десять минут были установлены передвижные телекамеры.

Наш план представлялся нам безупречным. Мы провели бы репортеров до самого Абхотова камня, который уже был полностью вскрыт, и с помощью телекинеза создали бы атмосферу подавленности и напряжения. Потом мы выбрали бы самых нервных и восприимчивых участников экскурсии и вызвали бы у них ощущение панического ужаса. Именно поэтому мы в своем заявлении ни словом не упомянули о наших телекинетических способностях: мы поняли, что ими можно воспользоваться, чтобы заманить паразитов в ловушку.

Однако мы недооценили противника. Перед самым приземлением мне показалось, что репортеры в другом вертолете что-то поют. Это было странно. Мы решили, что они чересчур много выпили. Сами мы – братья Грау, Флейшман, Райх и я – летели в другом вертолете. Потом, сразу после приземления, мы почувствовали присутствие паразитов и поняли, что происходит. Они изменили свою обычную тактику: вместо того, чтобы высасывать энергию из своих жертв, они накачивали их энергией! Многие

__________________________________________________________________________________________

٭ Тейяр де Шарден, Пьер (1881-1955) – французский палеонтолог, философ и теолог; развивал концепцию «христианского эволюционизма», близкую к пантеизму.

из этих людей много пили и, как и большинство репортеров, не отличались остротой ума. В силу их привычек такая «даровая» духовная энергия действовала на них точно так же, как спиртное. Как только репортеры из нашего вертолета присоединились к ним, их тоже охватило праздничное настроение. Я слышал, как один телекомментатор сказал: «Ну, этих ребят как будто не слишком волнуют паразиты. По-моему, они принимают все за шутку».

Я сказал режиссеру программы, что сейчас будет небольшая задержка, и отвел всех наших в сторону. Зайдя в будку у дальнего конца раскопа, где обычно помещался бригадир землекопов, мы заперли за собой дверь и начали думать, что делать. Без особых трудностей установив связь между собой, мы проникли в сознание кое-кого из репортеров. Сначала нам было даже трудно понять, что происходит: ни с чем подобным мы еще не сталкивались. Потом, к счастью, нам попался репортер, у которого была та же длина волны, что и у Рибо. Это позволило нам поближе вглядеться в его мыслительные процессы. Мозг располагает примерно десятком структур, ответственных за ощущение удовольствия. Это прежде всего наиболее изученные центры удовольствия сексуального, эмоционального и социального; есть и структура, вызывающая интеллектуальное наслаждение, и еще более высокая, связанная со способностью человека к самоконтролю и преодолению самого себя. Наконец, есть еще пять структур, которые у человека почти не развиты, – они связаны с теми видами духовной энергии, которые мы называем поэтической, религиозной и мистической.

У большинства этих людей паразиты накачивали энергию в социальную и эмоциональную структуры. Остальное объяснялось тем обстоятельством, что их было пятьдесят человек: «эффект толпы» усиливал испытываемое ими удовольствие.

Мы все пятеро сосредоточились на том репортере, которого прощупывали. Нам не составило труда прервать поток энергии и вызвать у него внезапную депрессию. Но как только мы немного отпустили его, все началось сначала.

Мы попробовали оказать на паразитов прямое воздействие. Но это оказалось безнадежным делом: они находились за пределами досягаемости и намерены были там оставаться. У нас появилось ощущение, что энергия, которую мы направляем против них, теряется впустую, а они только смеются над нами.

Положение становилось опасным. Оставалось надеяться только на то, что нам удастся сохранить контроль над событиями с помощью своих телекинетических способностей. А это означало, что работать придется в непосредственной близости от репортеров.

Кто-то забарабанил в дверь будки и крикнул:

– Эй, долго нам еще ждать?

Мы вышли и сказали, что уже готовы.

Я шел впереди, Райх за мной. Репортеры, весело смеясь, следовали за нами под непрерывную скороговорку телекомментатора. Флейшман и братья Грау, шедшие позади всех, сосредоточили свое внимание на этом комментарии. Мы слышали, как комментатор озабоченно сказал:

– Все тут кажутся очень веселыми, но я не уверен, что это у них не напускное. Сегодня здесь ощущается какая-то странная напряженность…

При этих словах репортеры разразились хохотом. Мы же, объединив свои волевые усилия, начали создавать атмосферу опасности и смутного страха. Хохот мгновенно прекратился. Я громко сказал:

– Не волнуйтесь. Воздух на такой глубине, может быть, и не так уж свеж, но не ядовит.

Тоннель был больше двух метров в высоту и уходил вниз под углом около двадцати градусов. Пройдя метров сто, мы уселись в несколько вагонеток. Дальше, на протяжении всех шестнадцати километров пути, не слышалось ничего, кроме стука колес. Нам даже не пришлось прилагать усилий, чтобы понизить настроение репортеров. Тоннель имел форму штопора – иначе вход в него располагался бы в нескольких километрах от Черного холма, и нам пришлось бы устроить там еще одну охраняемую площадку, что создало бы массу неудобств. С каждым новым поворотом на репортеров накатывалась новая волна тревоги. К тому же у многих из них появились опасения, что вибрации, создаваемые вагонетками, могут вызвать обвал кровли тоннеля.

Нам понадобилось целых полчаса, чтобы добраться до Абхотова камня. Он представлял собой внушительное зрелище: обширная серо-черная махина громоздилась высоко над нами, как утес.

Теперь мы начали создавать атмосферу подавленности. Было бы гораздо лучше, если бы мы могли дать поработать их собственному воображению и лишь время от времени подпитывать его импульсами страха. Но паразиты вливали в них новые и новые порции энергии, и нам нужно было как-то нейтрализовать ее. Поэтому мы заставили их ощутить тягостный страх и отвращение. Наступила гнетущая тишина. Телекомментатор, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, шепотом говорил в микрофон:

– Здесь чувствуется какое-то неприятное удушье. Может быть, это воздух здесь такой…

Тут паразиты перешли в наступление. Не всей массой, как раньше, а по одному или по два. Они, очевидно, стремились измотать нас, заставить потерять контроль. Как только наше внимание отвлеклось на них, атмосфера сразу разрядилась, настроение у всех присутствующих поднялось. Мы немного растерялись, потому что почти ничего не могли поделать. Рассыпавшись на маленькие группы, паразиты стали почти неуязвимыми – мы как будто вели бой с тенями. Лучше всего было бы ими пренебречь, но это было так же затруднительно, как не обращать внимания на бродячую собаку, которая хватает вас за пятки.

И тут всем нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль; во всяком случае, мы уже находились в таком тесном контакте, что не могли бы сказать, кто придумал это первый. Мы посмотрели на Абхотов камень, над которым метрах в десяти нависал потолок пещеры. Монолит весил около трех тысяч тонн. В свое время братья Грау подняли в Британском музее тридцатитонный камень. Мы решили, что стоит попробовать, и, послав в сторону репортеров волну страха, объединенными усилиями воли попытались приподнять монолит.

Сначала нам показалось, что это безнадежно, – с таким же успехом можно было попытаться поднять монолит голыми руками. Но потом братья Грау нашли выход. Вместо того чтобы прилагать усилия в унисон, они стали делать это попеременно – сначала медленно, потом со все возрастающей частотой. Мы поняли, что они делают, и присоединились к ним. Как только мы ухватили суть, все оказалось до смешного просто. Сила, которую таким способом развили мы пятеро, была огромна – ее хватило бы, чтобы поднять на воздух всю трехкилометровую толщу породы над нами. Монолит внезапно отделился от пола и всплыл под потолок. Электричество мигнуло: камень задел за какой-то кабель. Мгновенно началась паника. Кое-кто из этих идиотов бросился под самый монолит – впрочем, может быть, их туда просто вытолкнули. Мы сдвинули монолит в сторону, и тут же все пещера погрузилась в темноту: камень порвал главный кабель электропитания. Конец кабеля упал на землю, и мы услышали истошный вопль: кто-то на него наступил. Пещеру заполнил тошнотворный запах горелого мяса.

Мы изо всех сил старались сохранить хладнокровие. Кто-то из нас должен был высвободить свое сознание и отогнать репортеров к стене пещеры, чтобы мы могли поскорее опустить монолит на землю. Это было очень трудно, потому что, сложив свои силы, чтобы поддерживать монолит в воздухе, мы соединили их, можно сказать, не последовательно, а в параллель и держали камень, чередуя усилия попеременно.

И в этот момент паразиты начали всеобщее наступление. Мы были беспомощны перед их натиском. Ситуация могла бы показаться смешной, если бы не была такой опасной и уже не стоила бы жизни одному человеку.

Райх сказал:

– А мы не можем превратить его в пыль?

Сначала, в пылу битвы, мы не сообразили, что он имеет в виду: паразиты окружали нас со всех сторон, как целая армия теней. Потом мы догадались, что он хотел сказать, и поняли, что это наша единственная надежда. Силы, которую мы развили, хватило бы, чтобы поднять в воздух тысячу таких монолитов; но достаточно ли ее будет, чтобы уничтожить хоть один?

Сосредоточив на монолите все наши силы, мы подвергли его сокрушительному давлению, увеличив до предела частоту приложения усилий. Нас охватило такое воодушевление, что мы почти не замечали натиска паразитов. Потом мы почувствовали, что камень трескается и крошится, словно огромный кусок мела, зажатый в мощных тисках. Через несколько мгновений в воздухе висел уже не монолит, а плотное облако тонкой черной пыли. Его можно было заставить вылететь в тоннель, что мы и сделали, вызвав такой порыв сквозняка, что нас самих чуть туда не вынесло, а пещера на секунду заполнилась пылью.

Дата добавления: 2015-06-04