Часть четвертая 10 страница. У места гибели Шметилло генерал снял фуражку и перекрестился

У места гибели Шметилло генерал снял фуражку и перекрестился.

— Мир его праху. Жил и умер честным солдатом.

В капонире Звонарев указал на крайне плохое качество бетона, который оказался мягче, чем окружающая скалистая почва.

— Была бы моя воля, я посадил бы сюда Бармина и заставил ожидать, пока японцы не взорвут капонир снаружи, — заметил Кондратенко. — Как вы предполагаете укрепить капонир? — справился он у Рашевского.

— Никак. Этот дефект сейчас устранить не можем.

— Тогда капонир надо оставить, забив его бутовым камнем на цементной кладке Пробив свод, японцы окажутся перед необходимостью разрушить стену до основания, чтобы проникнуть в ров. Потерну тоже придется заложить в ее передней части. Ров же будем фланкировать из горжи, возведя там брустверы из мешков, и установим мелкие скорострельные морские пушки и многоствольные митральезы, — продолжал генерал. — Прошу вас, Сергей Владимирович, немедленно произвести забивку всего капонира до самого верха. Надо, чтобы к завтрашнему утру это было выполнено.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Звонарев

Затем генерал обошел все брустверы, понаблюдал в бинокль за японскими работами и хотел уйти. Но в этот момент неподалеку упала и разорвалась небольшая японская бомбочка. Звонарев со стоном схватился за голову и медленно опустился на землю Кондратенко бросился к нему. Прапорщик был бледен и долго не подавал признаков жизни,

— Что с ним случилось? — взволнованно спросил генерал. — Пустяковый взрыв — и такая реакция на него?

— Должно быть, их благородие опять ударило воздухом в голову, — сказал подбежавший Гнедых и с помощью стрелков снес прапорщика в казарму.

— До подхода резервов я приму на себя командование укреплением, а вас, Сергей Александрович, попрошу заняться забивкой капонира, — решил Кондратенко.

Прошло больше часа, пока подошли вновь назначенные на укрепление роты. С ними прибыл и новый комендант, штабс‑капитан Ржевский. Когда Кондратенко уходил с укрепления, фельдфебель подошел к нему.

— Мы уже месяц находимся здесь без смены, ваше превосходительство, обовшивели все и от грязи заросли коростой. Дозвольте хоть в баньке помыться.

— Ладно, даю вам неделю отдыха, а затем верну па позиции.

— Покорнейше благодарим, — радостно ответил солдат.

С темнотой шметилловцы, забрав почти все свои трофеи, двинулись в тыл, неся на носилках Звонарева.

— Теперь нам надо самим присмотреть себе командира, к нему и подаваться, — проговорил Гнедых.

— Идите к поручику Енджеевскому. Он на батарее литеры Б, — посоветовал Звонарев, которого бережно несли на носилках четыре стрелка. — И я поблизости буду, на Залитерной.

— Про него мы слыхали много хорошего от покойного капитана. Пошлем к нему ходоков, может, и возьмет к себе, — отозвались в толпе.

Они донесли Звонарева до штаба Восточного фронта, где он и остался ночевать.

Глава четвертая

Звонарева поместили в одном блиндаже с Надеиным. Старик, пробыв два дня в городе, не утерпел и вернулся а штаб, чтобы быть поближе к позициям. Он упросил Горбатовского разрешить ему расположиться в одном небольшом блиндажике на отлете, чтобы никому не мешать своим присутствием. Верный Капитоныч с помощью денщика, как мог, привел блиндаж в порядок. Надеин развесил по стенам иконы и на столе тоже водрузил складень из трех икон.

В помещении было холодно, сильно дуло с пота, заливала вода при дожде, плохо горела печка. Но старик терпеливо переносил все эти неудобства. Капитоныч недовольно бурчал, но не покидал своего барина, хотя ничем не был с ним формально связан.

Для контуженного прапорщика стрелки устроили кровать из досок, наложенных на козлы. Бережно опустив Звонарева на постель, стрелки пожелали ему скорейшего выздоровления и удалились.

— Шлавные у наш шолдатики! Никогда швоего офицера в беде не оштавят, — прошамкал Надеин, наблюдая за этой сценой. Затем он подробно расспросил Звонарева обо всем случившемся на укреплении номер три и принял прапорщика под свое покровительство.

У прапорщика все время кружилась голова, и он никак не мог уследить за ходом разговора. Иногда сознание на несколько мгновений совсем покидало его. Во всем теле чувствовалась необычайная тяжесть, не хотелось ни двигаться, ни думать. Где‑то в подсознании всплыл образ Вари Белой, и он не мог понять, бред это или действительность. Полное безразличие к окружающей обстановке казалось ему преддверием смерти, но мысль о ней не пугала его.

— Вы меня не слышите? Ответьте мне, миленький, хоть одно слово, — шепотом упрашивала Варя, наклонившись к самому уху прапорщика, сознание которого в этот миг несколько прояснилось.

— Слышу, милая Варюша, но я очень слаб, и мне трудно говорить.

— Я сейчас достану рикшу с носилками и лично отвезу вас в госпиталь.

— Я никуда не поеду, мне тяжело двигаться, и я хочу спать.

— Выпейте бульона. — Варя сунула ему в рот носик чайника, наполненного теплым бульоном. — Ведь вы уже три дни как следует не ели.

Выпив бульон, прапорщик почувствовал себя значительно лучше и тут только понял, как изголодался за последнее время. Глядя на озабоченное, осунувшееся личико Вари, он улыбнулся.

— Все‑то вы обо мне думаете, а сами на что стали похожи. Один нос остался на лице. — И Звонарев нежно поцеловал руку девушке. Варя просияла, ласково погладила прапорщика по голове.

— Во всем виноваты вы! Сидели бы смирно на Залитерной, как раньше, и я бы не беспокоилась. На вас очень зла Вера Алексеевна за то, что вы в ироническом тоне рассказывали о ранении Стесселя.

— Откуда она это знает?

— У нее везде есть свои люди. Вчера она встретила меня на улице и заявила, что вы самый неблагодарный человек, какого ей пришлось встречать в жизни. Я ей ответила, что про вас насплетничали, а она назвала меня невоспитанной девчонкой, которая не умеет разговаривать со старшими. И это все происходит потому, что я дружу с учительницами и с вами.

— Надо думать, что последнее слово все же осталось за вами?

— Конечно. Я ей сказала: «Вполне понятно, что я бываю в обществе молодых людей, так как не успела еще состариться».

Звонарев захохотал, несмотря на острую боль в голове.

— Воображаю, какая при этом у нее была физиономия!

— А вот такая. — Варя разинула рот, вытаращила глаза и придала своему лицу растерянно‑глупый вид.

Это было так смешно, что даже молчаливо сидевший на своей койке Надеин не мог удержаться от смеха.

Накормив и напоив прапорщика, Варя приказала ему немедленно заснуть.

— Я тихонько посижу рядом, пока вы не уснете, — объявила она и села у изголовья Звонарева.

Через минуту и Звонарев и Варя спали крепким сном.

Надеин с помощью Капитоныча осторожно уложил девушку на свою постель, затем, кряхтя, стал укладываться на полу, рядом с Капитонычем. Старики долго ворочались, кряхтели, шептали молитвы и наконец заснули.

Варя проснулась от холода уже на рассвете и сразу не могла вспомнить, где она и как сюда попала. Затем, соскочив с постели, она нагнулась к мерно дышавшему Звонареву и, быстро оглянувшись на спавших Надеина с Капитонычем, осторожно поцеловала прапорщика, после чего выскользнула из блиндажа, на ходу надевая пальто. Через минуту она уже скрылась в густом предрассветном тумане.

Через день Звонарев настолько поправился, что уже смог пройти до форта номер три. Артиллеристы и матросы встретили его, как выходца с того света.

— Нам сказали, что вас разорвало на куски на укреплении. Мы и не ждали вас видеть живым! — обступили они прапорщика. — Жалели вас, думали: зазря пропал наш Сергей Владимирович. Пошел на полчаса и сложил там свою буйную голову…

Прапорщик осмотрел почти законченную сооружением прожекторную установку.

— Этой ночью начнем светить, — уверял Братовский. — Будет теперь наш третий форт со светом. Япошка не сможет уже незаметно подбираться. Да и на третье укрепление дадим свет.

— Приготовьтесь к обстрелу, неприятель постарается тотчас же сбить прожектор, — предупредил Звонарев.

Возвращаясь в штаб, он увидел идущих впереди по шоссе Надеина и Капитоныча. Последний с трудом ковылял на своей деревяшке, опираясь на палку. Дорога обстреливалась редким шрапнельным огнем, но старики не обращали на это никакого внимания. Уже согнутый годами, но все еще высокий. Надеин неторопливо шагал впереди, то и дело оборачиваясь на своего спутника.

— Шовшем штар ты штал, Капитоныч, ноги тебя уже не ношят, — услышал голос генерала подошедший Звонарев.

— Нога‑то у меня, Митрофан Александрович, осталась только одна, да и та на Малаховом кургане прострелена, а у вас все же две. Вестимо, мне за вами не угнаться.

В это время навстречу показался молоденький солдат‑стрелок. Завидя генерала, он подтянулся и по‑уставному, за четыре шага, четко стал во фронт.

— Здорово, молодчик! — ласково приветствовал его генерал.

— Здравия желаю вашему превосходительству! — заорал в ответ стрелок и затем уже обычным голосом добавил: — Разрешите приложиться к вашей иконе.

— Изволь, братец, — остановился Надеин.

Солдат снял папаху, несколько раз истово перекрестился и поцеловал висевший на груди генерала сверх пальто образ Спаса Нерукотворного. Надеин обнял его за шею и добродушно стал расспрашивать, какого срока службы, женат ли, есть ли дети.

Стрелок, позабыв официальный гон, ответил, что всего на службе первый год, дома оставил жену и двух ребят.

— Как твое имя‑то? — справился генерал.

— Егор Николаев.

— Ну, штупай ш богом, раб божий Егор, вечером помолюшь, чтобы гошподь бог шохранил тебя целым и невредимым вернул твоей жене, — потрепал Надеин растроганного солдата по плечу и пошел дальше.

Все трое шли молча. Звонарев, почти не думавший последнее время о своих родных, вспомнил сестер и брата и невольно вздохнул.

— Хорошо вам, гошподин прапорщик, коль ваша невешта каждый день ваш навещает, — обернулся к нему генерал.

— Мадемуазель Белая всего лишь моя хорошая знакомая.

— Которая целует ваш в темноте, когда вы шпите.

Звонарев вспыхнул.

— Когда это было?

— Шпрошите у нее, пушть она шама вам рашшкажет, — мое дело шторона.

Так прапорщик больше ничего и не добился от упрямого старика.

К вечеру погода прояснилась, выглянуло солнышко, и совсем по‑летнему потянуло теплом с моря. Поджидая обычного визита Вари, Звонарев сидел около штабного блиндажа и наблюдал, как по всем дорогам тянулись к фортам кухни, водовозы, маленькие рикши с носилками.

На закате солнца Капитоныч вынес из блиндажа табуретку, поставил на нее окладной образ, постелил на землю коврик и пошел доложить Надеину.

Вскоре из блиндажа вышел генерал с непокрытой головой, в одном сюртуке, но с неизменным образом на груди. Он стал на коврик и перекрестился на все четыре стороны. Его высокая фигура с длинной седой бородой и густыми всклокоченными волосами четко вырисовывалась на фоне вечернего неба. Оглянувшись вокруг, Надеин опустился на колени. Воздев кверху руки, он громким голосом начал читать молитвы.

Завидя молящегося генерала, десятка два солдат подошли к нему и, обнажив головы, гоже стали на колени. Постепенно число их увеличивалось, и вскоре вокруг Надеина образовалась толпа.

Звонарев с удивлением издали наблюдал за этим своеобразным богослужением Солдаты, крестясь и вздыхая, медленно расходились, совсем как в церкви после вечерни или обедни.

Стоявшие поодаль матросы десантной роты с «Пересвета» иронически поглядывали на это моление, перебрасываясь между собой шутками.

— Ишь колдует дедок! Только не пойму, к добру это или нет?

— Ворожит, чтобы японские пули да снаряды никого из солдат не убивали, вроде как бы заговаривает весь артурский гарнизон.

— Жаль, его с нами не было в бою двадцать восьмого июля. Околдовал бы он адмирала Тогова, чтобы у ого глаза позастилало. Сидели бы сейчас во Владивостоке да с русскими бабочками прохлаждались…

Вскоре появилась Варя и увела Звонарева в блиндаж обедать.

В конце обеда Звонарева неожиданно вызвали к начальнику артиллерии Восточного фронта обороны полковнику Мехмандарову. Варя пошла с ним.

Мехмандаров, пожилой мужчина, с лицом, заросшим по самые глаза густой черной бородой, сквозь которую проступал большой горбатый нос, с недоумением посмотрел на появившуюся перед ним парочку.

— Мне нужен прапорщик Звонарев, а не его жена.

— Да он мне совсем и не муж, только знакомый, — несколько смутилась девушка.

— Сейчас сообщили, что на батарее литеры Б одиннадцатндюймовый снаряд попал в офицерский каземат…

— И Жуковский убит? — в ужасе воскликнула

Варя.

— Никто не убит! Все живы, только ранены Жуковский и Гудима. На батарее не осталось ни одного офицера…

— …И вы хотите послать туда Сереж… Сергея Владимировича? Но он совсем больной и едва стоит на ногах!

— Ва! — досадливо сморщился Мехмандаров. — Если он болен, то от вашего присутствия, сударыня. Без вас он совсем здоровый, ходил сегодня на третий форт. Но посылать его на литеру Б я не собираюсь. Он еще чином не вышел командовать такой батареей. Туда отправится высокий поручик, что на Залитерной…

— Борейко, — подсказал Звонарев.

— Он самый, а вас направим на Залитерную. Там осталось всего две пушки, так что и офицер не нужен, но, поскольку вы контужены, пробудете там с неделю и отдохнете. Только чтобы вы, сударыня, туда не смели показывать и носа, иначе прапорщик никогда не поправится… — И полковник громко захохотал.

— Когда прикажете отправиться на Залитерную? — спросил Звонарев.

— Чем скорей, тем лучше.

Распрощавшись с Варей, прапорщик шагал по дороге к Залитерной. Стояла темная, но теплая ночь. С моря дул мягкий, влажный ветер. На безоблачном небе сверкали звезды Навстречу Звонареву шли роты моряков.

Прошло добрых полтора часа, пока Звонарев наконец добрался до Залитерной. Борейко там уже не оказалось. Он ушел на батарею литеры Б, захватив с собою половину солдат. За старшего на батарее остался Ярцев, который уже выписался из госпиталя.

Звонарев был удивлен переменой, происшедшей с ним. Сказочник пополнел, был чисто выбрит, аккуратно одет, щеголял в новой рубахе и до блеска начищенных сапогах. При виде прапорщика физиономия Ярцева расплылась в широчайшую улыбку.

— Мы вас, вашбродь, совсем уже похоронили. Поручик даже в помин вашей души стакан водки выпили, хоть последнее время на нее и смотреть не хотели.

— Тебе женитьба, видать, пошла впрок! Где Харитина‑то?

— На кухне с бельем возится. Сейчас я ее пришлю.

— Подожди, расскажи, что случилось с командиром и Гудимой?

— Бомба попала в каземат, капитана ранило в голову, спину и ноги, а штабс‑капитану повредило правою руку и бок. Их отправили на Утес, — на квартиру.

— А Шура уцелела?

— Ее в те поры в казематов не было, потому и осталась невредима, уехала тоже на Утес; а Мельникова поручик забрали на «литербу», у нас же за фершала осталась Харитина. — И солдат прыснул со смеху.

— Чего ты хохочешь?

— Наши канониры все к ней пошли с разной хворобой, кто что выдумал, а она давай их лечить… ухватом! Живо все поправились! — опять закатился Ярцев.

— И тебя поди она им угощает под сердитую руку?

— Никак нет. Она меня уважает как мужа и свое бабье место знает, — с достоинством проговорил сказочник.

В дверь постучали. Вошла Харитина. Она была в женском платье, с платком на стриженой голове.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович, с прибытием вас! — певучим голосом приветствовала она Звонарева. — Не откушаете ли чайку со свежими шанежками? Только сейчас испекла. Мы как раз садимся за стол. Пойдем‑ка, Егор Иванович, — обратилась она к мужу.

— И я с вами отужинаю, — поднялся Звонарев.

— Милости просим, — радушно и просто, по‑хозяйски пригласила Харитина.

Вернувшись в блиндаж, Звонарев позвонил по телефону Борейко.

— Здорово! Жив еще курилка? — спросил поручик. — Николай Васильевич, бедняга, сильно пострадал, к тому же он еще не совсем поправился после дизентерии, может и, не вытянуть. Гудима отделался легкими ранениями, отправился больше отдыхать, чем лечиться. Завтра приходи сюда, есть кое‑какие дела. Стах кланяется. Его вчера ранило в четвертый раз, но легко, и он остался в строю.

В предрассветном сумраке замелькали первые вспышки выстрелов японских батарей. Интенсивность огня возрастала с каждой минутой, вскоре грохот сотен орудий слился в один протяжный гул. Снаряды сплошной лавиной обрушились на русские позиции от батареи литеры Б до укрепления номер три. Бомбы, шрапнели, сегментные снаряды, бризантные гранаты всех калибров дождем падали на Залитерную.

— Японец штурм готовит, вашбродь, — сообщил Звонареву Ярцев.

Один из снарядов разорвался близко от блиндажа, и осколки забарабанили в дверь. Застегиваясь на ходу, Звонарев выскочил наружу. Батарея казалась вымершей, солдаты попрятались. Облако дыма и пыли, не расходясь, стояло над Залитерной.

Прапорщик поспешил нырнуть обратно в блиндаж и попытался по телефону вызвать батарею литеры Б, чтобы узнать обстановку на фронте, но провода были перебиты, и Залитерная оказалась отрезанной. Звонарев понял, что, несмотря на этот смертоносный вихрь, ему нужно идти посмотреть, что делается на линии Китайской стенки.

— Дай‑ка мне бинокль; с наблюдательного пункта, вероятно, хорошо видно наше и японское расположение, — обернулся он к Ярцеву.

— Вы бы, Сергей Владимирович, малость обождали, может, стрельба утихнет, — посоветовал солдат.

— Тогда будет поздно, японцы успеют, чего доброго, и до нас добраться, как в августе. Прикажи всем, даже Зайцу и Белоногову, приготовить винтовки, чтобы было чем встретить японцев, если они прорвутся на батарею, — распорядился Звонарев, выходя из блиндажа, и направился к наблюдательному пункту. Те немногие минуты, которые были нужны для преодоления этого пространства, показались прапорщику вечностью. Не прошел он и десяти шагов, как взрывной волной сбило у него фуражку с головы, засыпало глаза пылью, осколком порвало шинель. Оглохший от взрывов, ослепленный пылью и дымом, он с трудом нашел наблюдательный пункт. Там находился Юркин, который от ужаса забился в дальний угол блиндажа и взглянул на прапорщика, как на привидение.

— Здравствуй! Труса, что ли, празднуешь? — спросил Звонарев.

— Здравия желаю, ваше благородие. Попервах думал, что мне попритчилось, что вы живой сюда пришли, — вскочил на ноги солдат.

— Что видно впереди? — подошел прапорщик к смотровой прорези и стал смотреть на развернувшуюся перед ним панораму.

Батарея литеры Б, Китайская стенка, Куропаткинский люнет и форт номер двенадцать чуть проступали сквозь пелену дыма и пыли. На батарее литеры Б то и дело вспыхивали красные языки выстрелов. Борейко из всех уцелевших еще орудий отбивался от наседавших японцев. Все остальные батареи первой линии были приведены к молчанию.

Зато батареи берегового фронта и броненосцы перекидным огнем громили японцев. Когда дым и пыль относились ветром в сторону, Звонарев мог разглядеть большие разрушения на фортах и Кшайской стенке.

Вдруг над Куропаткинским люнетом взвился огромный столб черного дыма, и вслед за тем долетел тяжелый грохот взрыва. Прапорщик понял, что взлетел на воздух пороховой погреб.

Не успел дым от взрыва разойтись, как японцы кинулись на штурм люнета. Впереди бежали с флагами в руках офицеры, и не прошло и минуты, как белые флаги с красными кругами посередине взвились над павшим укреплением.

— Пропал люнет, — испуганно проговорил Юркин.

— Отобьем, японцев там совсем немного. Беги на батарею и прикажи обстрелять цель помер пять, уменьшив прицел на шесть делений, — распорядился прапорщик.

Телефонист перекрестился и побежал на батарею.

Вскоре с Залитерной прогремело несколько выстрелов, и белые комочки шрапнелей появились над Куропаткинским люнетом. Японцы поспешили спрятаться. Подоспевшая рота моряков снова заняла люнет.

После полудня стрельба временно ослабела. Звонарев пошел на батарею. Несмотря на сильный обстрел, Залитерная пострадала сравнительно немного. Дав указания об исправлении разрушений, прапорщик направился к Борейко, чтобы договориться о дальнейших совместных действиях. Поручика он нашел на перевязочном пункте. Мельников на скорую руку перевязывал его раненый бок.

— Малость зацепило осколком, приходится дырку зашивать, — небрежным тоном проговорил Борейко, но по бледности лица и лихорадочно горящим глазам прапорщик понял, что его друг сильно страдает и едва переносит боль.

— Перевязывай поскорее народ, я сейчас пришлю всем раненым водки, — проговорил поручик, выходя из каземата.

На батарее по‑прежнему то и дело рвались снаряды; солдаты попрятались по казематам.

— Здорово нам сегодня досталось. Семеро убито да человек пятнадцать ранено, в том числе все взводные; но они все остались в строю, — сообщил Борейко.

Звонарев договорился, что всемерно будет поддерживать батарею литеры Б своим огнем,

— Бей на малых прицелах, не бойся влепить нам шрапнель в спину. Это лучше, чем пропустить японца, — предупреждал поручик.

— Японец в атаку идет, — влетел в офицерский каземат Жиганов.

— По местам, к орудиям! — заорал Борейко, выбегая на батарею. — Лети к себе и не зевай, — напутствовал он Звонарева.

На батарее поднялась суматоха, подносили снаряды к орудиям, торопливо заряжали пушки, на брустверах между орудий прилаживали пулеметы. Борейко, опираясь на ружье, как на палку, ходил вдоль фронта батареи. Издали уже доносились истошные крики «банзай».

Звонарев едва успел добежать до Залитерной батареи, когда первая колонна штурмующих японцев обрушилась на стрелковые окопы, занятые ротой Енджеевского, опрокинула ее и устремилась к батарее литеры Б. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как они быстро приближались к орудиям.

С замиранием сердца Звонарев следил за происходящим на батарее литеры Б. Японцы были уже около орудий, скатившись врукопашную с артиллеристами. Серые шинели русских перемешались с зелеными японцев. Но последних было во много раз больше, и артиллеристы начали отходить, отбиваясь от наседавшего врага.

Несколько человек бросилось бежать в тыл. Казалось, батарея была потеряна.

Но тут справа, во фланг японцам, ринулись матросы подошедшего резерва, впереди которого двигалась огромная фигура Борейко. Он держал в правой руке большой морской палаш и, как Самсон, сокрушал вокруг себя маленьких японцев. Не выдержав внезапного удара, японцы смешались, а затем отхлынули назад. Но стрелки Енджеевокого успели уже занять свои окопы и встретили их ружейными залпами. Несколько сот зеленых фигурок заметалось в узком пространстве между батареей и передовым стрелковым окопом, расстреливаемые перекрестным огнем артиллеристов, моряков и пехоты. Земля с каждой минутой все больше покрывалась зелеными пятнами упавших тел. Звонарев ясно видел, как японцы в отчаянии бросались со штыками наперевес то в одном, то в другом направлении и, скошенные пулями, падали. Немногие уцелевшие, побросав оружие, подняли руки вверх.

Ружейный огонь прекратился. Японцы гуськом, один за другим, скрылись в окопах стрелков. И тотчас молчавшие осадные батареи вновь обрушились на батарею литеры Б. Русские поспешили укрыться. Только Борейко, помахивая своим длинным палашом, неторопливо шел вдоль батареи, заглядывая в каждый каземат.

— Живы поручик! Гуляют, ровно по набережной в воскресный день, — восхищенно заметил Юркин. — Даром, что только утром их ранило.

Канонада по всему фронту постепенно стихала. Звонарев с удивлением заметил, что день уже клонится к вечеру, небо затянуло тяжелыми тучами и начинает накрапывать мелкий дождь. Ему сразу захотелось есть, тело стало тяжелым от усталости. Он громко зевнул и с удовольствием потянулся, разминая затекшие члены.

— Как ты думаешь, Юркин, готов у нас обед?

— Давно готов! На батарее пообедали, когда вы были на литере Б. Харитина Федосеевна кликала вас, как вы бежали на пункт, а вы только отмахнулись от нее рукой — не до тебя, мол.

— На всякий случай побудь здесь до темноты, а я схожу на батарею поем, — приказал Юрину Звонарев.

Заметив его издали, Харитина поспешила принести щи и жареную ослятину. Прапорщик торопливо ел, слушая болтовню молодой женщины.

— На слатербе пятнадцать убито и около полсотни раненых, — рассказывала Харитина, — Софрона Тимофеевича ранило два раза за один день, а он не захотел идти в госпиталь. Жигана, на что верткий черт, и того чуть на штык не поддели. Не будь Зайца рядом, распороли бы ему брюхо.

— Заяц‑то как туда попал?

— Пришел с Белоноговым по делам к поручику, а тут япошка лезет к самым пушкам. Он и схватил винтовку. Хвастает — двух японцев заколол. Зато самому бедро поранили, лежит сейчас на кухне и охает, придется его отправить в госпиталь. Да и Белоногову портрет прикладом попортили, нос распух так, что глаз не видно. Хотела я вас даже спросить о капитане Шметиллове, царствие ему небесное, да при других постеснялась. Как его убило‑то?

Прапорщик подробно рассказал о гибели капитана.

Лицо Харитины неожиданно сморщилось, глаза налились слезами, и она всхлипнула.

— Душевный был человек Игнатий Брониславович. При нем хорошо жилось солдатам. Жаль его, а их еще больше. Кто‑то теперь будет ими командовать? Попадется какой‑нибудь аспид, и натерплются они горя.

Звонарев попробовал вызвать к телефону Борейко, но телефон не действовал, и прапорщик решил идти на батарею литеры Б, благо совсем стемнело и на фронте наступило затишье.

Он застал Борейко перед фронтом батареи. Перед поручиком стояло несколько солдат.

— Трусы, батарею бросили, спасая свою шкуру! Таких солдат у меня еще не было. Рук своих о ваши морды пачкать не хочу. Пусть сами солдаты, которые честно защищали свои пушки, накажут вас как хотят.

Артиллеристы молчаливо направились по своим казематам, а Борейко подошел к Звонареву.

— Что у тебя, все благополучно?

— Да. Харитина заведует хозяйством на батарее, а сказочник ею командует. Я же лишь временно гощу на Залитерной. В общем, все идет хорошо.

Пока офицеры разговаривали, солдаты собрались по взводам в казематах. Лепехин созвал всех своих подчиненных к иконостасу и вынул старообрядческое Евангелие. Его бородата чинно уселись на нарах, терпеливо ожидая, что будет делать взводный. Тут же находились трое бежавших с батареи во время атаки. Они боязливо оглядывались по сторонам.

— Подь сюда, — подозвал одного из них взводный. — Рассказывай, кто ты есть такой, а то тебя, как нового в роте, еще не знают.

— Фамилие мое Шестеркин, с Танбовской губернии.

— Рабочий, что ли?

— Никак нет, из хрестьян, служил половым в трахтире.

Солдаты задвигались и враждебно загудели:

— Знаем мы их, мошенников, — напоют, оберут и на улицу выкинут.

— Какое ты имел полное право бежать с батареи? — спросил Лепехин.

— Спужался; думал, всех японец заберет.

— Думал! А ты бы на других смотрел и штыком работал.

— Дык я не один бежал, и другие со мной…

— Мы со всех я ответ стребуем.

Солдаты вздыхали, почесывались.

— Что же с ним делать? — спросил у присутствующих Лепехин.

— А как о том сказано в Писании? — задали, в свою очередь, ему вопрос.

— «Возлюбивый сына, да сокрушит ему ребра пользы его ради. Послание апостола Павла к коринфянам, глава третья, стих седьмой», — по Евангелию прочитал Лепехин.

— Всыпать двадцать пять горячих, — предложили в толпе.

— Правов таких нет, — злобно оглянулся Шестеркин.

— Ас батареи бегать права есть? — подошел к нему вплотную Лепехин.

— Я жалиться буду.

— Кому? Поручику? Так сам слышал, как он тебя на наш суд отдал…

— Повыше найдем.

— Ишь ты какой прыткий!

Шестеркин не пошевелился, с угрюмой злобой глядя на взводного.

— Шевелись, сука! — послышалось в толпе.

— Правов у вас таких нет.

— Вали на нары и стаскивай порты! — распорядился взводный.

Несколько человек накинулись на «виновного»и без особого труда уложили его на нары. Пороли вперехлест солдатскими портупеями, истово и деловито. Лепехин считал удары. Шестеркин при каждом ударе вскрикивал и просил пощадить, но на него не обращали внимания.

— Хватит! — остановил наказание взводный, когда положенное число ударов было отсчитано.

Шестеркин торопливо одевался.

— Благодари мир за науку, — сурово приказал Лепехин.

В ответ наказанный разразился грубой бранью.

— Бей! — скомандовал Лепехин солдатам, возмущенный нахальством Шестеркина.

Добрый десяток кулаков сразу обрушился на Шестеркина.

— Довольно, — вмешался наконец Лепехин, оттаскивая расходившихся солдат. — Не ровен час, до смерти убьете.

Окровавленный, охающий Шестеркин, шатаясь, едва поднялся на ноги.

Двое других бегунов, устрашенные виденным, беспрекословно дали себя выпороть. Ввиду их полной покорности Лепехин ограничился всего десятью ударами. После экзекуции оба наказанные низко кланялись по сторонам и благодарили за науку. Когда порка кончилась, взводный пошел с докладом к Борейко.

— Твои лешаки поди переломали им все ребра? — забеспокоился поручик.

— Не должно того быть; на ногах стоят — значит, целы.

Разговор был прерван появлением Блохина.

— Здорово, варнак! — приветствовал его поручик. —

Дата добавления: 2015-06-04