Действие третье

Комната заводского клуба. Две двери. Окон нет. Два гроба на столах, два черных трупа в них. Два венка с надписями: «Храбрейшему инженеру, товарищу рабочего класса», «Другу Сене, павшему на поле пролетарской, славы и чести». Общий транспарант над гробами: «Мертвые герои прокладывают путь живым». Безлюдно. Пауза.

Входит Крашенина, в длинном платье, в весенней шляпе, с маленьким букетом цветов. Она подходит к гробу Абраментова. Стоит у изголовья. Потом несмело гладит обугленную голову Абраментова. Потом склоняется и робко целует его в губы. Молчит. Вытирает глаза таким жестом, точно поправляет прическу на висках.

Крашенина (тихо). Вы были правы, товарищ Абраментов. Я и полюбила вас и заплакала. Но я не рада теперь. (Кладет цветы в изголовье. Поправляет одежду на трупе, всматриваясь в Абраментова). Я забыла запомнить ваше лицо. (Трогает лицо покойного). Ну, прощайте теперь совсем. (Отходит, но останавливается и вновь глядит, не отрываясь, на Абраментова).

Входит Пужаков, в костюме, в галстуке, убранный, с громадным букетом красных роз.

Пужаков (читает). «Храбрейшему инженеру, товарищу рабочего класса». Довольно верно — хотя что-то недостаточно. «Другу Сене, павшему на поле пролетарской славы и чести». На поле падать не надо, оно ровное. «Мертвые герои прокладывают путь живым». Живым? А кто такие эти живые — герои или нет? Нужно ли им путь-то прокладывать? Эх ты господи!.. (Подходит к трупу Распопова). На, Сеня, (Кладет цветы на грудь мертвого. Стоит молча в неловкости). Что ж ты, Семен, навсегда, стало быть, уморился? Так там и останешься? (Молчит). До самого социализма дожил, а — умер… Вот скоро хорошо уж будет, а тебя нету; нам, брат, без тебя тоже стыдно оставаться. Ты, значит, сделал, а другие жировать будут, — это ведь неверно. (Молчит, тоскует). Нет, и помереть хорошо за такое дело и в такой год… Взяла революция — и даст революция. Молодец, Семен, — ты лучше живого теперь: лежи вечно!.. Вот дай управиться — природу победим, тогда и тебя подымем… Эх, горе нам с героями! (Берет из своего букета два цветка). Надо и тому положить: тоже свой человек. (Кладет на Абраментова два цветка. Крашениной). Здравствуйте! Тоже горюете стоите — иль просто так себе?..

Крашенина. Просто так стою.

Пужаков. Отчего же? — надо погоревать. Так стоять неприлично.

Крашенина. Я тоже горюю. Я солгала вам, что так стою.

Пужаков (глядя на осунувшуюся Крашенину). Ну вот это нормально, это сознательно, а так стоять нельзя.

Крашенина. Я теперь полюбила его.

Пужаков. А это еще лучше, еще приличней. Поцелуйтесь с ним на прощание — он ведь один остается. А ты с нами будешь.

Крашенина приближается к Абраментову. Одновременно входит Мешков — согнувшийся, неряшливый в лице и одежде; он останавливается у ног Абраментова.

Крашенина (приподнимает черную руку Абраментова, целует ее и говорит мертвому). До свидания. (Накрывает лицо Абраментова куском покрывала от изголовья).

Пужаков (радостно). Вот это нам приятно… А то раньше красивые девки мужиков любили за одно лицо, а на лице — глупость. Крашенина стоит молча.

Мешков (неопределенно). Неясность жизни была…

Пужаков. А нам давно все ясно. Социализм, брат, это тебе не один пот на рубашке, а вот… что-то такое… серьезное: геройская жизнь и смерть… Что ж я Семена-то забыл поцеловать! (Идет к Распопову и целует его). Ну, Сеня, прости меня. Я, знаешь, может, и сам бы умер, — по-товарищески, чтоб с тобой быть, да теперь вместо тебя нужно жить — опять мне забота.

Мешков (про себя, недоуменно). А мне что делать в этой жизни? (Горестно). Я не могу ни погибать, ни целоваться. Я стесняюсь жить… (Абраментову). Сережа, ведь я же говорил тебе, что я пустяк…

Входит Жмяков, одетый в черное, намеренно грустный, до торжественности.

Жмяков. Оркестр прибыл, товарищи, двадцать три человека состав. На дворе дождь и молния! (Снимает шляпу и отряхивает ее от капель дождя).

Пужаков. Ну зачем оркестр? Зачем людей еще больше расстраивать? И так печально будет.

Жмяков. Нисколько, товарищ Пужаков. Наша печаль превратится в звуки, а звуки рассеются.

Пужаков. Вот тебе раз.

Жмяков (в дверь). Прошу вас, товарищи. (Хозяйствует у гробов, готовит их к выносу).

Входит человек шесть-семь рабочих.

Пожалуйста, будьте любезны — в главную залу.

Рабочие и Пужаков поднимают гробы на руки и быстро трогаются с места.

Осторожнее. Без темпов, пожалуйста.

Идут вслед за гробами. Позади всех уходит Крашенина. Остается один Мешков.

Мешков (находит телефон на стене и берет трубку). 4-81… Благодарю вас… Я вот вам звонил уже… Это объявление по поводу смерти одного гражданина, члена секции… Да, да, — о котором скорбит двоюродная сестра… (Слушает). Нет, он еще не похоронен… Он ждет объявления… Все лежит. (Слушает). Сегодня помещено?! (В волнении). А… а где же газета, ее утром не продавали, где ж она? (Слушает). Когда? К четырем часам дня? Отчего к четырем — из-за объявления?!.. Ах, бумагу не доставили… Спасибо, спасибо!.. Правильно все напечатали: Иван Васильевич Мешков, да? и — умер? (Слушает). Скончался?.. Спасибо, спасибо… (Вешает трубку. Один). Ну, мне надо кончаться… Уже давно, давно пора, дорогой мой друг, бедный мой человек, — ни помолиться тебе некому, ни попрощаться не с кем… Вот умер Сережа, и мне его не жалко — сердце пусто, ум давно без памяти, чувства безответны… Я весь уже легкий, скучный, как усталое насекомое, которое несется ветром в старую осень.

Глухо, точно очень далеко, играют похоронный марш. Звуки встают, как вещи, неподвижно.

Мешков (прислушиваясь). Сережа, ты обманут. Ты видишь, они не могут сами тосковать по тебе и заставили музыку… Сережа, ты скоро уйдешь в материк, в тесную землю, опять в тюрьму. Зато у нас с тобой останется одна свобода — свобода быть забытыми.

Музыка прекращается. Слышится далекий раскат грома.

Ну, мне пора ложиться. Сейчас перестану дышать! (Ложится на стол. Вдруг привстает и сидит на столе). Скучно чего-то. (Сходит со стола, идет к телефону, снимает трубку). Барышня, дайте мне номер какого-нибудь человека… (Ждет, слушает). Что вы говорите?.. Хорошо. (Кладет трубку). Гроза: телефоны не работают, человек не отвечает. Пойду погляжу на улицу — какая там гроза. Сейчас вернусь. (Уходит).

В другую дверь входит Жмяков.

Жмяков (садится в усталости). Устал горевать… Трупы унесли в дождь, живые пошли сочувствовать, а оркестр с полдороги пойдет в садик и там заиграет другие мотивы… А затем наступит вечер, погода изменится, выйдут домработницы и начнут под музыку воздух рассекать. Шумит население на земле!

Приходит Девлетов, в мокром плаще, с маленьким чемоданом. Ставит чемодан на пол.

Девлетов. Здравствуйте, Владимир Петрович. (Садится, утирает платком лицо). Я с поезда только что… Был в Москве. Там говорят, что нас уже включили в общий ток силовых гигантов, что выслали нам давно особый диспетчерский радиопульт, но — у нас ведь нет ничего. Усердствуют от ужаса чиновники!.. Встретил в гробу Сергея Дмитриевича, встретил Семена Федоровича Распопова… Эх, Владимир Петрович, Владимир Петрович, что же вы-то смотрели?

Жмяков. Не хотелось, Илья Григорьевич, ток прерывать. Были бы аварии на механизмах, брак, скандал, промфинплан бы сорвали.

Девлетов. Ну и что ж? Справились бы потом, не очень страшно… А то ведь вы людей пожгли, и каких людей… (Иронически). Промфинплан бы сорвали. Вот вы и сорвали его. Что такое «промфинплан»? Это не бумага, это вот те люди, какие погибли… Извольте теперь идти под суд. Кто там еще был? Мешков и Крашенина? Тоже под суд. А я буду общественным обвинителем… Не беспокойтесь, я вас укатаю прочно…

Жмяков (расхаживая, слегка напевает). Колокольчики-бубенчики…

Девлетов. Вы что издеваетесь, Жмяков?

Жмяков. Вы забыли еще одного подсудимого.

Девлетов. Кого?

Жмяков. Директора — вас.

Девлетов (встает). Вы правы, Жмяков. Общественным обвинителем будет Пужаков.

Жмяков. Я даю согласие.

Девлетов. Его не требуется. Идемте — вы напишете аварийный рапорт, — сейчас же, при мне.

Жмяков. Прекрасно, со всем вдохновением, ударно… Будьте любезны. (Дает директору дорогу).

Одновременно входит в другую дверь вымокший на дожде Мешков с газетой в руках. Жмяков замечает его и делает ему рукой знак прощания. Оба уходят.

Мешков (один, медленно и внимательно читает газету). «Убитая горем двоюродная сестра с глубоким душевным прискорбием извещает всех родных и знакомых о своевременной кончине инженера-механика, члена секции ИТР Ивана Васильевича Мешкова». (Складывает газету). Хорошо. Плохо только, что сестра извещает, а не треугольник. Подумают теперь, что я антиобщественник был, раз завком промолчал… Неприятно… (Спохватывается. Запирает обе двери на ключ. Садится). Теперь совсем хорошо. Плохо только — домой нельзя пройти: газета вышла, увидят, что я живой, и окружат вниманием. (Пауза). Говорить мне чего-то охота, мнение какое-то появилось… (Развертывает газету, читает молча, потом вслух). «Партком, завком, дирекция, рабочие-ударники… о смерти в огне… незабвенного, верного пролетариату товарища, храбрейшего инженера Сергея Дмитриевича Абраментова, пришедшего из рядов врагов…». (Озирается). Из рядов врагов!.. А я откуда? Я врагом не был. Я все время сочувствовал. Я наоборот даже. Я слишком честный. Я умираю от честности, потому что осознал, что я дурак новой жизни, — я стесняюсь жить!..

Резкий стук в дверь.

(Бросает газету, потом прячет ее под стол, быстро раздевается наполовину; опомнясь, одевается опять).

Стук в дверь повторяется.

(Подбегает к телефону, берет трубку, хрипло шепчет). Барышня, барышня!.. Скажите мне что-нибудь, ради бога…

Стук в дверь, голоса.

Голос Жмякова. Да здесь же он, я вам говорю. Я его только что видел, он мокрый был…

Мешков (в телефон, хриплым шепотом). Барышня, а барышня!.. Прошла гроза или нет?.. Барышня, товарищ…

Стук в дверь. Голоса.

Голос Пужакова. Дай я высажу всю снасть. Мешков хороший человек.

Дверь трещит. Мешков бросается к столу, на котором лежал Абраментов, влезает на него и ложится вниз лицом. Дверь вышибается извне. В дверном отверстии появляются: Пужаков, Девлетов с чемоданом, Жмяков с газетой и несколько рабочих, мужчин и женщин; позади, — Крашенина под руку с мужем. Звук упругого пневматического удара — негромкого, неглубокого и мощного. Комната сотрясается. Стол, на котором лежит Мешков, подпрыгивает, — и Мешков скидывается на пол. Мешков вскакивает на ноги. Мгновение общего тревожного напряжения. Жмяков, наоборот, чрезвычайно спокоен. Крашенина вырывает руку у мужа.

Девлетов (бросая на пол чемодан). Что это?! Немедленно всем в цеха!

Новый удар. Комната сотрясается. Общее волнение. Мешков покачнулся всем телом, но устоял. Девлетов, Крашенина и Пужаков бросаются к выходу. Жмяков спокоен.

Жмяков (Девлетову). Спокойно, директор. Это пробуют новые молоты, это неполные удары.

Девлетов и другие останавливаются.

Девлетов. Да, я вспомнил. Кто проверяет установку? Чья сейчас смена?

Крашенина (подходя). Моя смена.

Девлетов. Почему вы не в цеху?

Крашенина (тихо). Я провожала в могилу своего товарища — Абраментова.

Пауза.

(Вдруг отворачивает свое лицо ото всех и закрывает его руками).

Муж Крашениной. Олечка, не плачь! Ведь я с тобой остался. (Обнимает ее за плечи). Крошка ты моя…

Маленькая пауза.

Девлетов (медленно). Так… (Крашениной). Ольга Михайловна, завтра у вас будет внеочередной выходной день.

Крашенина. Как вам не стыдно! У меня новые молота на испытании.

Девлетов. Здесь не стыд, а мой приказ. Здесь я директор. Гражданин Крашенин, проводите свою жену домой.

Крашенина (оборачивается с высохшим лицом). Я сама уйду. Мое сердце прошло (Уходит).

За нею следом уходит ее муж.

Пужаков. Бедная ты наша женщина!

Случайные рабочие, бывшие свидетелями сцены, расходятся. Раздается нежная музыка. Входит почтальон с громадной сумкой на животе; весь оборванный, одежда на нем в клочьях.

Почтальон. Давайте мне теперь прозодежду. Пока я шел до сих пор, по адресу, мне разные цехи, индустрия и машины костюм изорвали… Там все крутится, мечется, бушует, жжется — почтовому человеку пройти негде… Принимайте «молнию»!

Девлетов (берет телеграмму, читает). «Поздравляю днем рождения милого друга мужа. Тася. Мерзавец, зачем ты фактически бросил семью и плачущих по тебе детей?» Кто сегодня родился?.. Адресовано мне, прислано из моей же квартиры. Значит, мерзавец, товарищи, это я.

Почтальон. Да, наверное, ты: ты же адресат, ты же расписался.

Пужаков. Пускай пишут, пускай поздравляют, пускай обижаются, товарищ Девлетов. Все равно всем известно, что мы люди нежные и культурные… Илья Григорьевич, как ты мне посоветуешь: я хочу зубы себе вставить… А то завод у нас приличный, жизнь наступает высшая, а я беззубый… Так бы мне зубы не особенно нужны были, я и десною жую вкусно, — но все же это как-то некрасиво в нашу эпоху… Ты глянь сюда, до чего меня пища довела. (Открывает рот и показывает щербины отсутствующих зубов).

Почтальон первым заглядывает в рот Пужакова.

(Почтальону). А ты чего глядишь на меня? Тебе одежда нужна? На! (Снимает с себя пиджак).

Почтальон. Прочь ты от меня, деляцкий элемент! Я на вечерних курсах учусь и стою сейчас черпаю от вас различные знания. Не оскорбляй меня рвачеством, квалифицированный черт! Ты видишь — я стою посредине техники, темный, как бутылка. А сознание во мне светлое, и я тебя обгоню.

Маленькая пауза.

Пужаков. Ну до чего ж наш пролетариат сердцем возгордился. Это прямо сукин сын стал!

Почтальон, бормоча, уходит. Из сумки на его животе возобновляется музыка.

Девлетов (подходит к Мешкову, который стоял неподвижно во время всей сцены). А это что такое?

Жмяков. А это, Илья Григорьевич, наш сознательный покойник, инженер Мешков. Он, по официальным данным, скончался.

Девлетов (всматриваясь в Мешкова). Отчего он скончался?

Жмяков. Он стихии выдвиженчества испугался, Илья Григорьевич.

Мешков. Мне нужно скончаться, Илья Григорьевич, а я не умею, — я никак, я разучился.

Девлетов. Ну и черт е тобой… Дай я тебя сам сейчас убью, негодная тварь, если тебе нужно и ты не умеешь… Где револьвер? Ты думаешь — что?.. Ты думаешь — социализм это тебе ширпотреб? Ширпотреб?! — куда вся сволочь, шлак, весь гной всех времен стечет? Ты думаешь — социализм для всех, а для тебя в особенности? Прочь с земли, скучная твоя душа!.. Где револьвер? Кончайся!

Жмяков. Я человек безоружный, Илья Григорьевич.

Пужаков (вынимая револьвер и отдавая его Девлетову). На, возьми, только пользоваться не советую: брак продукции.

Девлетов (хватая револьвер, Мешкову). Ты социализм хочешь кончить, стервец, а не себя. Ты инженер и член социалистического общества, тебя пролетариат поставил в один ряд с собою, свой ум отдал тебе на выучку, технику — маховое колесо революции — поручил тебе держать на высших оборотах, он хотел заставить твое сердце чувствовать и биться вперед, он спас тебя из могилы истории, мясо от себя оторвал и тебе выдал. А ты — ты кончаться, ты — в гроб, ты буржуем своего туловища себя вообразил! Ты пролетариату в лицо, в душу, в открытые руки плюнул. Ты — что такое? Тебе чего? Тебя все рабочие завода знали и уважали, а ты недоволен! — что тебе? — специального счастья захотелось в нашем несчастном мире — покоя в благородства над гробами миллионов?!! Эх ты! (Бросает револьвер на землю).

Пужаков. Тише, директор… Чего ты человека калечишь!

Девлетов. В отпуск! На месяц! На два месяца — на курорт!.. Завтра же оформить ему путевку! Надо прекратить эту психологию на заводе. Мертвых сохранить, живых вылечить.

Мешков. Можно, я… можно, я сейчас пойду подежурю за Крашенину?

Девлетов. Ступайте.

Мешков (делает движение и опять останавливается). Надо мной там массы засмеются…

Пужаков. Идем, Иван Васильевич. (Берет Мешкова под руку). Идем, никто не засмеется. Мы люди тактичные, нам нравится интеллигенция. А ты ничего не бойся, — массы — они ведь добрые… Это только субъекты — сукины сыны.

Мешков. А я… я полагал, что человек нарочно не отвечает мне… Я скучал…

Пужаков. Так то ж ты по буржую скучал, а не по человеку. Ты ж ни разу не жаловался мне, что скорблю, мол, и бедствую грудью…

Уходят. Остаются Девлетов и Жмяков.

Девлетов. Ну, Владимир Петрович, а вы что такое?

Жмяков (серьезно). А я же, Илья Григорьевич, последний мелкий буржуй на свете. Прикажите — и меня не будет.

Девлетов. Дурите пореже, Жмяков… Невежда хулиганит финкой, а интеллигент — умом. Но нравитесь вы мне чем-то, черт вас знает.

Жмяков. А тем, что я счастливый гад, Илья Григорьевич.

Девлетов. Гадами ведь целый мир был заселен — разве вы забыли? А вам надо перестроиться; я серьезно говорю.

Жмяков. Зачем же тратиться, Илья Григорьевич? Я человек дешевый и веселый, — я в социализм колокольчиком-бубенчиком вкачусь, позвоню немного и замолкну сам.

Девлетов. Прямо хуже вредителя, сукин сын.

Жмяков. Хуже, Илья Григорьевич, гораздо хуже. Вредители же пессимисты были, а я всякой исторической необходимости рад. Даже вперед необходимости рад… А суд-то нам будет, Илья Григорьевич?

Девлетов. Обязательно. Непременно.

Жмяков. Благодарю вас. (Движется и напевает). Пускай могила нас всех накажет — мы еще разик поживем!

Частым тактом бьют тяжелые молоты. Комната сотрясается. Жмяков легко танцует в такт тяжелому ритму. Сразу тихо. Жмяков останавливается.

Девлетов. Врешь, Жмяков, все равно ты нашим будешь! (Берет чемодан). Кроме нас — кому ты нужен? Кто оценит или поймет твою тревогу и твой характер?.. Социализм велик! Будь здоров! (Уходит).

Пауза.

Жмяков (грустно). Товарищи, я люблю вас… Но любить вас — с моей стороны бестактно, и я скрывался под улыбкой… Ах жизнь, неужели ты вся прожита? Неужели ты серьезна и прекрасна, начиная с осени девятьсот семнадцатого года? Ах сволочь и гад! Зачем тебе жизнь, когда ты лишь сожалеешь, но не действуешь! Вперед, мерзавец! (Бросается в пространство).

Входит почтальон, в прежней порванной в клочья одежде.

Почтальон. Ты куда? Чего ты мечешься: ведь адрес потеряешь!

Жмяков. Да куда-то вперед, сам не знаю…

Почтальон. Ну вот видишь, а ты мечешься! Прими-ка местную срочную, задержанную на аппарате… Распишись на обратной расписке… Первый раз застаю я человека на одном и том же месте — и правильно! Раз есть почта и телеграф, люди должны жить неподвижно. Читай при мне — что там тебе сообщают — советский связист должен интересоваться смыслом продукции своего труда. А то, может, я хожу без смысла и растрачиваю зря основной капитал своего тела: ведь это ж — дефект!

Жмяков (читает). «Сего числа три фазы вашего завода введены в контакт с высоковольтной магистралью республики. Энергетический резерв страны распоряжении завода. Включайте нагрузку республиканское кольцо. Автоматический радиопульт выслали почтой две декады назад. Включайтесь на расстоянии. Инструкция при аппарате. Линейный инженер Брекчиус». Люблю я вас, Брекчиус! Почтальон, на сколько задержана эта телеграмма?

Почтальон (размышляя). Содержание довольно смысловое. Я доволен, что хожу… Да я полагаю, что суток на четверо депеша опоздала: у нас электричество в проволоке ослабело и аппараты Бодо перестали активничать.

Жмяков (задумчиво). Суток на четверо… Абраментов умер трое суток назад. На трое суток задержано включение. Трое лишних суток мы гнали генератор с перегревом и перегрели людей.

Почтальон. Выходит — так. От почты, братец ты мой, люди плачут, радуются и сразу помирают. Почта, телеграф — это слишком серьезное дело. Ты люби эту область!

Жмяков. Хорошо, буду любить. Где посылка в наш адрес?

Почтальон (засовывает руку в сумку, делает там в глубине несколько манипуляций, вынимает наружу небольшой специальный прибор — вовсе не похожий на радиоприемник, хотя тех же размеров, что радиоприемник; прибор начинает играть нежную музыку еще в руках почтальона; почтальон ставит его на стол, прибор играет). Вот она — ваша посылка; я думал, что это пустяк! Без адресата. А я люблю радионауку и технику и сделал себе приемник, чтоб мне была музыка, когда я нервничаю или когда мне скучно. Я уж пятый день хожу под марш.

Жмяков (хватая револьвер с земли, брошенный Девлетовым). Застрелю, негодяй! У нас люди умерли из-за тебя…

Почтальон (невинно). Теперь стрелять уж ни к чему… Сами виноваты: правили мне любовь к научно-техническим достижениям, пустили ходить в будущее, — вот я и стремлюсь!

Жмяков бросает револьвер, садится на пол и беззвучно плачет.

Чего ты нервничаешь? Аппарат твой цел. Я изучил его по инструкции и ничуть не испортил… (Манипулирует на аппарате).

Загорается вначале одна синяя лампа, затем две, затем три — и все горят ровным светом; внутри аппарата по-прежнему играет нежная музыка.

Ты думаешь — я попка?.. Ты думаешь — я просто себе гуща масс?.. Нисколько! Сейчас я тебе электричество по радио включил — только и всего. Нам понятно.

Жмяков встает, глядит на аппарат, на лампы, на циферблаты на нем. Пауза. Быстро входит Мешков.

Мешков. Владимир Петрович, на главном пульте падает нагрузка. Завод идет полным ходом. Я не растерялся, просто ужасаюсь.

Жмяков (указывая на прибор на столе). Вот теперь наш главный пульт. Нас включили в республиканское кольцо высокого напряжения. Останавливайте турбогенератор, тушите дизель, поставьте дежурного монтера на главный трансформатор республики.

Мешков. Слушаю, Владимир Петрович. Сейчас все налажу: я ведь теперь бодр — после смерти! Я ведь теперь счастлив! (Быстро и бодро уходит).

Вбегает Пужаков.

Пужаков. Владимир Петрович! Кто там прет таким ходом наш завод? Нам теперь силы девать некуда, раньше машины только шумели, а теперь они песни поют.

Жмяков. Мы попали в общепролетарское силовое кольцо и вот — мчимся!

Почтальон (Пужакову). А ты думал — мы остановимся?

Пужаков (почтальону). Прочь от меня, фабзаяц! Эх, Владимир Петрович, Владимир Петрович, ты бы хоть спел теперь что-нибудь.

Жмяков. Нет, Петр Митрофанович, я пел не от радости. Песня моя спета, и наступает жизнь.

Почтальон. Ну что ж — иди и существуй. Я вполне допускаю.

Жмяков (почтальону). Благодарю вас!

Почтальон. Неначем. Живи себе безвредно и героически, как я живу… Ну, затем до свиданья — пойду пользу делать. Эх, судьба — проблема! (Направляется к выходу).

Занавес

Дата добавления: 2015-06-04