Тетрадь вторая 2 страница

— А знаете, моя бабушка была родственницей Тагора. И довольно близкой...

Потом наша любезная хозяйка угощает нас чаем и водкой. Кажется, она считает, что русские без водки обойтись не могут. Мы искренне отказываемся, ссылаясь на немыслимую жару. Но, увидев эти рюмочки — с наперсток, — в которые она разливает индийскую водку, мысленно посмеиваемся над ребяческими суждениями нашей хозяйки о русских нравах и «пригубливаем» эти гомеопатические дозы.

Теперь наша беседа льется еще непринужденнее, чем в залах музея. Леди Рану рассказывает о повседневных тревогах, о скрытых и явных схватках с теми, кто старается вывезти из Индии старинные памятники. А таких господ немало среди заезжих туристов. Приходится поддерживать связи с таможней, где проверяется багаж отъезжающих за границу и туристов. Кроме того, надо пропагандировать индийское искусство. Леди считает своим высоким долгом показывать свое детище, свой музей, всем деятелям культуры, приезжающим в Калькутту.

Мы интересуемся, пользуется ли леди Мукерджи консультациями специалистов, делая свои приобретения для музея.

— Обязательно! Я совсем не так самоуверенна, чтобы полагаться только на себя. К тому же наш музей сейчас уже не только моя личная собственность. Он стал кооперативным.

— А власти штата? Оказывают ли помощь?

Леди выразительно машет рукой. Надеяться на правительство штата нечего. К тому же у них сейчас кризис, и правительства в штате вообще нет. А кто придет к власти дальше — трудно сказать.

В этой женщине — удивительный сплав высокой, вполне «мужской» интеллектуальности с тонким обаянием «вечно женственного».

— Пожалуй, главное сокровище этого музея — это личность леди Рану, — отваживается высказать общую нашу мысль Леонид Почивалов.

Леди Мукерджи вспыхивает, как девочка, и отвечает вдруг по-русски:

— Ви шу-ти-те...

Нет, отнюдь не шутим. Эта женщина, раскрывшая нам столько собранных ею сокровищ, эта натура, полная артистизма, действительно должна рассматриваться как одно из богатств своей страны, как человек, чей вклад в культуру современной Индии поистине неоценим.

...В поисках спасения от калькуттского зноя мы выходим после ужина на вечернюю прогулку. Увы, здесь и улица не приносит спасения от духоты. А если ты вышел из номера с кондиционированным воздухом, то ночной город оглушает тебя жаркой сыростью, словно ты открыл дверь в парное отделение бани.

Но все равно мы бродим по городу, который затягивает своей пестрой и драматической жизнью. Рассматриваем громадный белый дворец — резиденцию губернатора. Дворец занимает около двух кварталов. Он со всех сторон окружен садом. Здесь почти безлюдно. Точно не в двух шагах улицы, которые кишмя-кишат нищими и бездомными.

Но оказывается, это впечатление обманчиво. Даже сюда тоже проникают — хоть и не в таком количестве — люди, ищущие ночлега.

— Осторожно! — восклицает мой спутник, и я едва удерживаюсь на ногах, чуть не наступив на нечто, притулившееся с краю тротуара. Нет, вовсе не пьяный. Просто мирно спящий человек. И еще, и еще один. Этот старик, тот юноша, а рядом — мальчишка лет тринадцати. Ночной сон прямо на тротуаре, в непосредственной близости от губернаторского дворца... От этой картины душный воздух ночной Калькутты становится еще душнее.

Любопытное наблюдение, которое я сделал еще в Бенаресе. Оно подтверждается и в Калькутте. Оказывается, бездомные бродяги, ночующие на улицах, тоже подразделяются на «классы». У тех, кто стоит на более высокой ступеньке социальной лестницы, есть переносные маленькие складные топчаны. Те, кто ступенькой пониже, владеют подстилкой из рогожи или холстины. Но самая многочисленная категория — нищие из нищих — спят на голой земле или на тротуаре. А рядом дворцы, банки, фабрики, музеи, прославленный ботанический сад... Нет, поистине в этом городе века не вытесняли друг друга, а уживались рядом, создавая неправдоподобную по фантастичности картину.

* * *

Как выглядим мы в глазах индийцев... Еще о Калькутте — по возможности без эмоций. В гостях у губернатора. Ночные раздумья.

Во время утреннего завтрака к нам приходит работник нашего пресс-центра в Калькутте Юрий Фролов. В наш первый калькуттский день мы заходили ненадолго в советский пресс-центр и познакомились с ним. Еще тогда он расположил нас к себе своим добродушным истинно русским лицом со светлыми глазами и вздернутым носом, своей манерой держаться просто, без фамильярности и вежливо без приторности. Между нами сразу возникла взаимная молчаливая симпатия.

Сейчас он явился добрым вестником. Наше пребывание в Индии отмечено вниманием. Есть неплохая пресса. Вчера была передача по радио.

— Вот газета «Амрита Базар Патрика». Здесь подробная доброжелательная информация о вашей делегации. А вот статья в «Стейтсмен» и вовсе хороша...

Юрий — специалист по бенгальскому языку. Вполне свободно чувствует он себя и в атмосфере английского. Он бегло просматривает развернутые газетные листы, отыскивая то, что надо перевести нам.

— Вообще-то «Стейтсмен» — газета довольно правой ориентации. Так что я опасался тенденциозного освещения. Но как раз корреспондент — автор статьи — очень приличный парень. Вот послушайте.

«...Медленная русская речь сливается с ритмичной английской речью, — пишет автор статьи, — мы находимся в светлом, просторном украшенном коврами зале гостиницы. Около двадцати известных индийских поэтов внимательно слушают рассказ казахского писателя Тахави Ахтанова — плечистого, крупного человека — о положении искусства и о литературных делах на его родине. Поэты лишь изредка одобрительно кивают головой. Ахтанов остановился на связях между литературами СССР и Индии. «За последние пять лет с языков Индии переведено свыше семисот книг», — сказал он. Говоря о материальном положении советских поэтов, Ахтанов заметил: «Им; платят за каждую строчку. Этого хватает им на жизнь и на содержание семьи». О читательской аудитории он сказал: «Нет такого аула, где не знали бы своих поэтов и писателей». О любви его народа к поэзии Ахтанов сказал с улыбкой: «Собственно, каждый казах — немножко поэт. Пожалуй, невозможно найти казахского юношу, который не писал бы любимой девушке стихов».

Коллега Ахтанова московский писатель Леонид Почивалов вмешивается в разговор шуткой: «Видно, потому Казахстан и занимает в СССР одно из первых мест по рождаемости. Если так будет продолжаться, правительство, пожалуй, вынуждено будет запретить казахам сочинять стихи».

Ахтанов и Почивалов — члены делегации советских писателей, состоящей из четырех человек, путешествующих в настоящее время по Индии. Все три дня, что они пробыли в Калькутте, они были необычайно заняты. Несмотря на непривычную для них жару, они успели многое посмотреть и познакомиться с литературной жизнью.

«Когда мы вылетали из Москвы, там было пять градусов мороза», — сказал Ахтанов, сидя под вентилятором и вытирая с лица обильный пот.

В беседе с индийскими писателями, а также в дружеском разговоре между собой советские писатели были неожиданно откровенны и искренни. Они не уклонялись от острых вопросов. Например, один из индийских писателей спросил: «Если конференцию писателей Афро-Азиатских стран организовывают русские, а на таких конференциях обычно говорят не о литературе, а о политике, то какая польза от этого литературе?»

На это непроницаемо-спокойный Ахтанов ответил: «Писатель — член своего общества. А если между нами существуют разногласия, то давайте поговорим, обсудим».

...Мы внимательнейшим образом прослушали эту статью в переводе Фролова. Значит, таково мнение о нашей делегации одной из крупных буржуазных газет Индии «Стейтсмен». Ну, что ж! Довольно объективно. Без передержек изложены наши выступления. Да и слог автора неплох, лаконичен, напорист, без лишних сказуемых и определений.

Я лично был больше всего польщен выражением «непроницаемо-спокойный Ахтанов». За мои сорок с гаком лет не приходилось мне никогда слышать такой характеристики ни от родных, ни от друзей. Не зря пропали мои труды. За такой характеристикой стоило ехать долгие тысячи километров.

Сегодня в нашей программе «окно». Никаких официальных встреч. Своим временем располагаем сами. И мы решаем использовать эту свободу для более основательного знакомства с этим удивительным городом, самым крупным из городов Индии. Те куски жизни, которые, как в калейдоскопе, мелькнули перед нами, вызывая острую эмоциональную реакцию, это еще, конечно, далеко не вся Калькутта. Постараемся же использовать свой выходной для более объективного знакомства с этим городом. Сопоставим свои наблюдения с данными справочников и календарей. Ведь не на сто же процентов «все врут календари»!

Итак, население Калькутты составляет больше семи миллионов. Это по справочникам. Фактически же, как свидетельствуют старожилы, гораздо больше, поскольку окрестности города, имеющие на картах самостоятельные названия, теперь слились с Калькуттой, стали ее районами.

Спецификой этого города являются широкие открытые площади. Такая, например, раскинулась сразу за углом губернаторского дворца. Справа от широкой асфальтированной дороги, уходящей вверх по эстакаде, — просторный зеленый луг, нечто вроде ипподрома, или, может быть, стадиона. Слева — еще одна большая площадь. После фантастической тесноты Бенареса, после бурного темпа здешних центральных улиц эти площади, расположенные совсем недалеко от центра, кажутся оазисами. Здесь резвятся дети, здесь неторопливым шагом прогуливаются взрослые. Бедный городской житель, стесненный со всех сторон каменными громадами, прижатый машинами к тротуару, вырвавшись из нескончаемого потока, стирающего индивидуальность, превращающего человека в песчинку, наконец-то облегченно вздыхает, попав на большую площадь, где он может оглянуться вокруг, не рискуя тут же быть раздавленным.

На площадях стоят на круглых возвышениях памятники, а иногда только постаменты без памятников. Эти голые постаменты — тоже специфика города, да и всей Индии. Это свидетельство недавнего колониального прошлого страны. Монументы знаменитых «цивилизаторов», прославившихся в деле порабощения Индии, народ смел с лица земли после освобождения. Уцелел только памятник викторианской Англии — скульптурное изображение королевы Виктории, сидящей на троне. За памятником — мемориал-дворец, построенный в честь этой королевы, столько лет правившей Британией, владычицей морей, империей, в которой, по словам придворных льстецов, никогда не заходило солнце.

Мемориал — это большой белый дворец из чистого мрамора. Архитектура его эклектична: западные элементы дают какое-то сходство с собором святого Петра в Риме, то, что принесено как дань Востоку, — напоминает Тадж-Махал. А по сути это верноподданическое произведение одинаково далеко от обоих этих уникальных шедевров древнего зодчества.

Мы нацеливаемся все же запечатлеть мемориал своими фотоаппаратами. И тут же находятся предприимчивые «частники», желающие украсить наши снимки индийской экзотикой. Почти голый, в одной набедренной повязке, дрессировщик-фокусник предлагает нам всего за одну рупию заснять двух танцующих обезьянок и вылезающую на звук флейты из своего ящика натуральную кобру.

...В своих разговорах мы то и дело сравниваем Калькутту с Бенаресом. Разительная разница! Если Бенарес — истинно индийский город, то Калькутта — это город сугубо современный, так называемого европейского типа. Широкие улицы, приспособленные для транспорта нашего времени, высокие многоэтажные здания, а то и небоскребы, торчащие, как коробки от сигарет. Но вместе с тем какая-то неуловимая легкость резко отличает Калькутту от наших северных городов. Может быть, это ощущение легкости создается длинными, во всю стену, балконами, опоясывающими многие здания, может быть, многочисленные тенты, навесы, призванные спасать от нещадного солнца, придают городу какой-то курортный легкий вид. Во всяком случае у меня Калькутта вызывает ассоциацию с гулякой, вышедшим нараспашку, чтобы охладиться от зноя.

Уличное движение в этом городе тоже отличается от северных городов. На чем только не ездят здесь! Опять стык самых различных эпох. Вот катит спесивый «кадиллак» или «шевроле» с кондиционированным воздухом, а вот плетется с патриархальным скрипом телега, запряженная лошадью. А кругом — мотороллеры, велосипеды, рикши... Сравнительно с анархическим уличным движением Бенареса здесь все же вроде есть какие-то признаки порядка в виде светофоров и полицейских-регулировщиков. Но, приглядевшись, я вижу, что здесь нет и в помине тех незыблемых правил уличного движения, которые, обливаясь слезами, сдают на экзаменах наши бедные шоферы. В сущности здесь все сводится к двум правилам: левосторонность движения и остановка перед красным сигналом, подаваемым редкими светофорами.

То и дело я наблюдаю сцены, которые разрывают на части мое шоферское сердце. Вдруг откуда-то сбоку выскакивает, едва не столкнувшись с вами, невесть откуда взявшаяся машина. Или под самым носом громадного двухэтажного автобуса, несущегося навстречу, водитель резко сворачивает в сторону. Вроде даже какое-то лихачество наблюдается у шоферов, выскакивающих на полной скорости из любого переулка на большой проспект с несущимся по нему транспортом.

Любопытно, что ни водители, ни тем более пешеходы на все это абсолютно не реагируют. С эпическим спокойствием пешеход продолжает свой путь, даже если фары довольно ощутимо коснулись его мягкого места. Любой подобный эпизод вызвал бы у нас массу шума, перебранку, вмешательство милиции. А эти, как говорится, и в ус не дуют.

Картина была бы неполной, если бы мы не напомнили, что эти улицы, переполненные машинами и людьми, вмещают еще, в отличие от других современных городов мира, и огромное количество домашних животных. Прежде всего — бродячие коровы. Чем они питаются на сплошном асфальте, среди камня и цемента — остается для иностранца загадкой. Затем лошади, запряженные в телеги. И, наконец, — совсем уже удивительно, — в самом центре города (а он раз в десять больше Алма-Аты) — вдруг видишь погонщика, который с библейской неторопливостью гонит сотню коз вперемешку с годовалыми и полугодовалыми козлятами. А вот — отара овец с ягнятами пересекает площадь у самого мемориала королевы Виктории.

Калькутта, или, как ее называют по-английски и на всех языках Индии — Кальката, была основана англичанами двести семьдесят лет тому назад. Нам объяснили, что название города происходит от бенгальского «Гали хаат», что означает «священный берег». Сейчас англичан в городе очень мало. В поле нашего зрения, во всяком случае, они не попадали. Но дома их остались.

Южная часть города — это заповедник богачей. Здесь на чистых, опрятных улицах высятся красивые особняки, утопающие в зелени. Здесь почти не встретишь бездомных бродяг.

К северу от центра — район мелких лавочников, торговцев. Их «торговые предприятия» лепятся наподобие ласточкиных гнезд в любом уголке, на любом пятачке свободной площади. Здесь так же, как в Бенаресе, — лотки, палатки, навесы, карликовые магазинчики. И набор товаров так же пестр. Кажется, нет на свете такой вещи, которая, не продавалась бы здесь. Зато здесь острая нехватка покупателей. И каждый, кто появляется, сразу становится объектом усиленной обработки торговцев, наперебой расхваливающих свои товары.

Чем севернее, тем нагляднее становится нищета многих сотен тысяч жителей Калькутты. Даже по самым сдержанным статистическим данным не меньше семисот тысяч калькуттян не имеют крова, проводят дни и ночи под открытым небом. Но даже и те из жителей северной части города, кто формально имеет жилье, фактически находятся в тисках самой ужасающей нищеты. На клочке земли, в узком ущелье между домами, налезая друг на друга, жмутся лачужки, хибарки. Чтобы войти в их двери, надо согнуться чуть ли не втрое.

До нас доходили слухи, что в городе живут сто тридцать тысяч прокаженных. Но до сих пор мы не сталкивались с ними. Только нынче, когда наша машина застряла в заторе, перед нами вырос вдруг, как видение из кошмарных снов, человек с полуторагодовалым ребенком на руках. Он протянул нам руку, вид которой мог бы довести слабонервных до обморока. Гнойно-красная, как бы лишенная кожи, с уродливыми пальцами, полусгнившая в запястье.

Мы в ужасе отшатываемся, хотя Юрий Фролов успокаивает нас по-русски, уверяя, что это ложная проказа, а наш шофер-индиец даже утверждает, что нищий подкрасил руку, чтобы было страшнее. Фролов подтверждает, что здесь принято среди нищих фабриковать особенно выдающихся уродов и калек, чтобы потрясать воображение встречных и делать их более щедрыми. Этакая организация современных компрачикосов! Подумать только! И я вижу это сегодня! А в детстве, читая «Человека, который смеется» Гюго, я думал, что это злодейство, относящееся к какому-то необозримо далеком; прошлому.

Не успеваешь удивляться... Глаза еще отражают руку прокаженного, а уже из-за угла к нам приближается зрелище, возвращающее нас в гущу социальной борьбы современного мира. Колонна демонстрантов. И на красных знаменах — серп и молот.

— Идут на крестьянский съезд. Компартия организует, — разъясняет Юрий Фролов.

Это далеко не первая встреченная нами демонстрация. Мы уже наблюдали их немало, слышали, как демонстранты скандируют лозунги перед губернаторским дворцом. Лозунги эти весьма разнообразны, и красные флаги далеко не всегда означают единство взглядов тех, кто их несет. Однако в целом население штата Западная Бенгалия поддерживает главным образом прогрессивные партии левого толка. На многочисленных предприятиях штата — огромные массы пролетариата, хорошо организованного, сильного традициями борьбы против эксплуатации.

И все же правительство, созданное блоком партий, распалось, раздираемое внутренними противоречиями. Мы застали в Калькутте момент острого политического кризиса: отставки правительства, ожидания новых выборов. Атмосфера достаточно накалена, еще не забыты кровавые столкновения, разразившиеся примерно за месяц до нашего приезда. Тогда было убито двадцать человек, ранено больше ста. Тогда покушались на жизнь лидера параллельной коммунистической партии Босу и нечаянно убили случайного прохожего.

Вот такой пестрой, напряженной, нелегкой жизнью живет этот город. Иногда кажется почти невероятным, что люди могут выдерживать это многолюдье, эти кричащие противоречия, эту нищету сотен тысяч и, наконец, — этот климат.

Вот и нынче... К полудню зной становится совсем невыносимым. Зыбкое марево застилает глаза, начинает казаться, что бесчисленные многоэтажные дома с балконами слегка покачиваются под давлением этой температуры, способной расплавлять камни. Но этого как будто не замечают местные жители, все с тем же энтузиазмом несущиеся куда-то тесной толпой. И я сам поддаюсь движению этого многоголового организма. Я льюсь, как капля, вместе с этим нескончаемым потоком. Мелькают перед осоловевшими глазами красочные пятна платков и сари, белизна рубах и штанов.

Но вот спасительная дверь гостиницы. За этой дверью гудит кондиционирующее устройство. Из раскаленного пекла улицы я, уже не веря в существование прохлады, попадаю в рай. Тысячи спасительных иголочек прохладного воздуха разбегаются по истомленному распаленному телу. О счастье, я глотаю холодную кока-колу. Она ударяет в нос. Трезвый взгляд на окружающее мало-помалу возвращается ко мне.

* * *

Рукав священной реки Ганг — Вугли разделяет Калькутту надвое. Считается, что послеобеденная прогулка назначена с учетом нашей нетерпимости к жаре. Однако и сейчас, в четыре часа дня, солнце палит нещадно. И даже Вугли, раскинувшаяся на пятьсот-шестьсот метров, не в силах дать нам хоть подобие прохлады.

Плывем вверх по реке, и в перспективе перед нами встает огромный мост, стоящий не на бетонных балках, а на гигантских стальных стержнях. Еще совсем недавно, лет пятнадцать назад, это был самый большой подвесной мост в мире.

Кажется, что город, наступая на реку с обеих сторон, хочет зажать ее совсем. Никаких зеленых массивов на берегах, никаких аллей для гулянья. Дома непосредственно подошли к самой реке. Точно гигантский город в своем стремительном беге еле-еле остановился и уткнулся своим каменным ликом почти в воду.

С катера нам видны прибрежные группы небольших домов. Они бросаются в глаза прекрасной архитектурой. Но на них печать запустения. Эти особняки, некогда построенные поближе к источнику прохлады, принадлежали в свое время англичанам. Рассматриваю обшарпанные стены, покривившиеся, а кое-где обвалившиеся лоджии, следы копоти от паровозного дыма (прямо вдоль берега — железная дорога), и возникает образ увядшей красавицы, уже сдавшей позиции в борьбе со старостью...

Мы мчимся на моторном катерке, точно удирая от влажного зноя Калькутты. Речной ветерок возвращает нам бодрость и свежесть восприятия окружающего.

Рукав священного Ганга живет бойкой, оживленной жизнью. По воде то и дело проплывают глубокие черные лодки, похожие на баркасы. Совсем небольшой мотор потребовался бы, чтобы сладить с такой лодкой. Но она передвигается на веслах. Человек двадцать (двадцать!) гребцов гребут стоя, разместившись у обоих бортов. Привлекают наше внимание и неподвижно стоящие громадные лодки, крытые какой-то скирдой из рисовой соломы. Наверно, это своеобразные шалаши, жилье на реке.

Мы с большим интересом наблюдаем речную и прибрежную жизнь в ее непосредственных проявлениях, но тут приступает к своим обязанностям наш гид — служащий порта. Он считает своим долгом познакомить нас с некоторыми статистическими данными. Он откашливается и начинает сыпать, как из мешка, цифры. Абсолютные и относительные. В процентном соотношении и без него. За последнее десятилетие и за последний месяц.

На нас, советских писателей и журналистов, как говорится, съевших собаку на производственных очерках, этот поток цифр производит магическое действие. Как по сигналу, все вытаскивают блокноты и начинают строчить со стенографической быстротой.

Итак, Калькутта — крупнейший порт не только в Индии, но и во всей Азии. Сорок процентов импорта и тридцать экспорта Индии проходит через этот порт. Добрая половина иностранной валюты, необходимой для Индии, как воздух, прибывает сюда именно через порт Калькутты. Священный Ганг пропускает через свою горловину идущие из-за рубежа материалы и изделия первостатейной важности: цемент, зерно, химические удобрения, механизмы, нефть. Тем же путем и сама Индия шлет за рубеж свои богатства: чай, джут, сталь, железную руду.

Почти сотня кораблей проходит ежедневно через порт Калькутты. Порт имеет собственную железную дорогу протяженностью в 250 километров. В перспективе развития порта еще гораздо более крупные масштабы.

...Мы, как прилежные ученики, записываем все это в свои блокноты. Но вдруг я замечаю, что цифровые данные начинают оказывать на меня свое обычное действие. Я помаленьку соловею, уже не различаю из-за деревьев леса, начинаю дремать или раздражаться. Выше я уже писал об этой странной своей особенности, немало досаждающей мне в обыденной жизни. Что поделаешь! Неуютно моей сугубо гуманитарной душе в пустыне цифр!

Чтобы вырваться из обволакивающей власти «цифровых данных», начинаю разглядывать нашего гида. Он очень напоминает Шарму, нашего проводника в Агре. Так же подчеркнуто вежлив, учтив, предупредителен к малейшим нашим желаниям. Интересно, что и внешне его можно было бы принять за родного брата Шармы. По-видимому, этот мужской тип распространен среди пятисотпятидесятимиллионного населения Индии. Плотные, коренастые, невысокие брюнеты с некрупными чертами лица и горбатыми носами.

Я рисую в своем блокноте профиль нашего гида, и он очень оживляет колонки мертвых цифр. Ничего... Рисовал же Пушкин дамские ножки на полях своих черновых набросков.

Блокнот писателя... Его публикуют обычно только после смерти автора, да и то лишь в том случае, если автор при жизни успел попасть в разряд маститых. И часто так и остаются нераскрытыми оригинальные замыслы, неиспользованными — меткие афоризмы, трогательные или смешные мелочи жизни, подмеченные цепким писательским глазом.

Нет, я, понятно, признаю, что в таком блокноте должны занять свое место и цифры. А моя особая осторожность по отношению к ним, вероятно, объясняется тем, что немало я за свои годы (увы! дело пошло на пятый десяток!) перечитал производственных очерков, герои которых сотканы не из крови и плоти, а из сплошного ряда цифр. И не спасает дела даже испытанный прием (кстати, широко применяемый и казахскими литераторами), когда среди сплошной изгороди цифр мелькают картонные фигуры «мудрых белобородых старцев», «честных беззаветных тружеников», «верной спутницы-жены»... По этому рецепту можно было бы быстренько склеить очерк об Индии из сегодняшних цифр, разбавив их острым соусом «индийщины». Только кому это нужно?

Изложив все, что требовалось по части статистики, наш гид дает нам возможность снова любоваться рекой. В нижней части города, у причала, мы опять попадаем в мир сегодняшней техники. Гигантские грузоподъемные краны. Большие ослепительно-белые корабли. Прекрасным контрастом к ним — на правом берегу чудесный зеленый заповедник. Пальмы всех видов. Обезьяны, резвящиеся на деревьях.

Великий соблазн — погулять по заповеднику. Но мы неуклонно выполняем свою программу. А по программе — нас ждут в гости на советский корабль, стоящий в Калькуттском порту. Разве можно обмануть ожидания земляков, стосковавшихся по свежим людям с Родины!

Сначала заходим в наше торгпредство, где живут три грузинских семьи. Это специалисты по чаю. Именно через их руки проходит знаменитый индийский чай, который так любят казахи. Живут они здесь тесным аулом. Дети говорят по-грузински.

Но вот появляется машина с дипломатическим номером. Это прибыл наш морской представитель в Калькутте, который должен доставить нас в порт.

Одного взгляда на морского представителя достаточно, чтобы определить его темперамент. Внешность его напоминает тех самых капитанов, чья «улыбка — это флаг корабля». Залихватски сбитая набекрень фуражка, блистающая золотой отделкой, тщательно подстриженные баки... Бесстрашный капитан из английского романа.

Только английским хладнокровием наш капитан отнюдь не отличался. Его появление — словно вихрь. Увлекательно и быстро говорит, выкладывая одновременно свои планы, впечатления, воспоминания. Уловив, что Исаак Голубев бывший одессит, представитель произносит целый восторженный монолог в честь Одессы, которая, оказывается, и его родина. В общем, мы опомнились от этого натиска, только уже оказавшись в машине. Вымолвить словечко, вставить хоть какую-то реплику в поток информации, который обрушился на нас, нам, понятно, не удалось.

О чем только мы не услыхали! И о советско-индийских торговых отношениях, и о порте Калькутты, и о данных корабля, куда мы направляемся, и о политическом положении в Бенгалии, и о погоде, и опять-таки еще об Одессе-маме. Чудесный вообще-то малый, что называется, душа нараспашку. Охотно прощаем ему некоторую излишнюю экзальтированность, от которой, как говорят казахи, голова становится с казан.

Советский корабль, куда мы пришли как гости, называется «Марнеули» по имени небольшого грузинского городка. Корабль привез сюда оборудование для нового металлургического комбината, строящегося с нашей помощью. В порту Калькутты он стоит уже несколько дней, и неизвестно, сколько еще придется простоять. Дело в том, что рабочие местного порта бастуют. С высоко поднятым Красным знаменем и с лозунгами-требованиями они прошли у причала мимо корабля.

Капитан корабля — это антипод темпераментного морского представителя, привезшего нас сюда. Что называется, стихи и проза, лед и пламень. Несловоохотлив, хотя и принимает нас приветливо. В каждом его движении виден опыт руководителя, вполне овладевшего нелегким коллективом моряков. Это один из тех людей, с которым сразу чувствуешь себя так, точно сто лет знаком.

...Тема о посещении где-нибудь за рубежом советского корабля имеет уже в нашей журналистике свои традиции. Выработался даже некий устоявшийся стандарт. Принято восторженно живописать радость свидания, атмосферу патриотического подъема и трудового энтузиазма, царящую на корабле, доказывать моральное превосходство советских моряков сравнительно с людьми капиталистических стран...

Что касается меня, то я предпочитаю подобным декларативным общим местам, основательно стершимся от частого употребления, передачу живых конкретных впечатлений. Думаю, что надо исходить из своеобразия и неповторимости каждого отдельного случая.

Конечно, и нас моряки встретили радушно. Но без тех гиперболических братских объятий и поцелуев, которые так любезны сердцам пишущей братии. Нам показали корабль. Удивительно, что громадный корабль водоизмещением в четырнадцать тысяч тонн обслуживается командой всего из сорока человек. Условия труда и быта моряков превосходны. Главное — они защищены от изнурительного калькуттского зноя. Кондиционирующая установка работает на корабле безотказно. Каждый человек обеспечен отдельной каютой. На корабле неплохая библиотека, в кают-компании — частые сеансы кино.

Приятно отметить, что на встречу с нами моряки пришли с огоньками живого любопытства в глазах. Чувствовалось, что это для них не просто очередное «культмероприятие», а встреча, от которой действительно можно чего-то ждать для души.

Окидываю взглядом аудиторию. Есть и женщины. Но основная масса — молодые крепкие ребята, глядящие на нас в упор с выражением требовательного ожидания.

Каждая новая встреча с читателями для меня всегда событие, всегда испытание. Никогда не знаешь, вспыхнет ли между тобой и слушателями та волшебная искорка подлинного контакта, без которой всякий разговор будет только вялым повторением общих мест. Кроме того мне почему-то всегда кажется, что говорить на обычную тему «над чем работаете?» как-то не совсем скромно, что этим ты как бы выносишь на всеобщее обозрение свое сокровенное, личное. Точно раздеваешься публично.

Дата добавления: 2015-06-04