Конец ознакомительного фрагмента. 1 страница. Поднимаясь по чуть поскрипывающему эскалатору на третий этаж неоглядного лондонского магазина «Сэлфриджис»

Брайан

Ури

Клара

Ури

Клара

Поднимаясь по чуть поскрипывающему эскалатору на третий этаж неоглядного лондонского магазина «Сэлфриджис», Клара тихо напевала навязшие в зубах строчки из новой песни популярной израильской певицы: «О‑о, счастье умереть за тебя, умереть за тебя!». Слова эти преследовали ее неспроста, потому что она, по всей видимости, запуталась в собственноручно сплетенных ею хитрых сетях, которые теперь ни развязать, ни разрубить. Ведь какая комбинация сложилась, – нарочно не придумаешь: Ури и Меир, ревнивый сын и отвергнутый возлюбленный! И под их пристрастным надзором ей предстоит встреча с тайным любовником! Но главное, главное, главное – встреча‑то ей все‑таки предстоит!

Она задохнулась от предвкушения и, чтобы снять спазм с голосовых связок, пропела чуть громче: «О‑о, счастье умереть за тебя, умереть за тебя!». Пропела, наверно, слишком громко, потому что кудрявый седой господин, скользящий навстречу ей вниз по параллельной дорожке, вдруг сложил губы трубочкой и послал ей развязный воздушный поцелуй. Пока она растерянно решала, возмутиться или расхохотаться, он проплыл мимо и исчез во флюоресцентном чреве второго этажа.

Сойдя с эскалатора, Клара не спеша направилась к бесконечным рядам многоцветных жакетов, блузок и свитеров, тянущихся по всей длине огромного магазина. До поезда в Честер оставалось чуть больше двух часов, так что времени у нее было немного, но ведь и покупать что‑нибудь было необязательно. Она пришла сюда просто, чтобы как‑то убить время и отвлечься от тревожных мыслей о хитроумной ловушке, в которую она сама себя завлекла.

Как будто недостаточно, что это свидание с Яном в Англии – ее постыдная тайна, ее грех и преступление! А теперь получается, что встречаться с ним ей придется украдкой, тайком от Ури и Меира, которые будут за нею следить. Кто из этих двоих опасней? Меир? Честно говоря, у нее вчера в посольстве ноги подкосились, когда, приоткрыв скромную дверь с табличкой «Визы и разрешения», она внезапно оказалась лицом к лицу со своим вытесненным из памяти, но не забытым прошлым. А ведь для Меира эта встреча не была неожиданной, он планировал ее и предвкушал. Во время их долгой деловой беседы она всей кожей чувствовала, как его взгляд исподтишка ласкает ее и проникает под одежду. Неужели его страсть к ней все еще не угасла? Неужели он на что‑то еще надеется, после стольких‑то лет? Или ей это просто померещилось, дуре старой?

И все‑таки не в Меире таилась главная опасность. Клара с ним раньше справлялась, она и сейчас с ним справится. Но вот как быть с сыном? Как укрыться от его проницательных глаз, натренированных долгими годами детской ревности? Клара повесила ворох свитеров на скобу у двери примерочной кабинки и, расстегнув пуговицы своей блузки, внезапно содрогнулась от трепетного скольжения шелка вниз по обнаженной спине. Что с ней? Куда несет ее поток страстей и событий? Нужно срочно взять себя в руки и сосредоточиться на выборе свитера. Обычно ей удавался этот женский трюк вытеснения отрицательных эмоций при помощи потребительских радостей.

Трюк удался и на этот раз – не стопроцентно, но удался. Когда Клара вошла в вагон с чемоданом в одной руке и с полной сумкой от «Сэлфриджис» в другой, она уже не пела вслух, распугивая встречных несдержанными прорывами чувств. Она тихо села у окна и невидящими глазами уставилась на проносящийся мимо английский пейзаж. Смотреть, правда, было не на что. Сразу после Лондона небо затянули угрюмые свинцовые тучи, из которых начал сеяться противный мелкий дождичек, затянувший окно переменчивым капельным узором.

Соответственно погоде душевное равновесие Клары становилось все более зыбким и уязвимым. После первой пересадки в дымном красно‑кирпичном Бирмингаме она потеряла власть над собой и начала мечтать о том, как она встретится с Яном. Однако представить это было трудно, потому что ей не хватало реалистических деталей. Она не знала, как выглядит коридор библиотеки, где она может как бы случайно столкнуться с ним, если он ждет этой встречи так же нетерпеливо, как и она. И тут на нее накатил страх. Почему она вообразила, что он уже там? Может, его еще нет? А может, он вообще не приедет? Ведь после краткой записочки, завершающейся лаконичным «До встречи», пришедшей по почте более трех недель назад, она не получила никакого подтверждения, что он приедет. А вдруг он передумал или ему опять не дали визу?

Ко второй пересадке в маленьком городке Хавардене Кларе уже все стало ясно. Пока она взбиралась с тяжелым чемоданом по ступеням громоздкой деревянной лестницы, чтобы тут же спуститься по точно таким же ступеням на другой перрон, она окончательно поняла, что Ян вообще не приедет. О чем она думала до сих пор? Почему эта мысль не пришла ей в голову раньше? Ну и ладно, хватит об этом. Она ведь едет в Дерривог вовсе не на свидание с Яном, так что ей следует спуститься с облаков на землю, перестать сходить с ума из‑за Яна и освежить в памяти детали предстоящего ей ответственного задания.

Последний перегон оказался совсем коротким, всего двадцать семь минут, что при учете черепашьей скорости двухвагонного поезда‑трамвайчика едва покрывало расстояние небольшой пешеходной прогулки. При подъезде к Честеру погода вдруг чудесно переменилась и, в бледно‑голубом неожиданно безоблачном небе засияло нежаркое северное солнце. Клара вышла из вагончика и огляделась: крошечная вокзальная площадь Честера выглядела миниатюрной копией вокзальных площадей всех больших городов мира. Под игрушечными колоннами игрушечных ворот выстроилась очередь из двух английских такси, похожих на маленькие черные фаэтоны, в которые забыли запрячь лошадей.

Проезжая в такси по декоративным средневековым улочкам, Клара вытащила из сумки расческу, помаду и пудреницу и начала поспешно прихорашиваться. Она уже не мечтала о встрече с любовником, она просто заботилась о том, чтобы не предстать перед сыном растрепанным пугалом с бледным ртом и погасшим взором. Такси выехало из города на узкое шоссе, вьющееся среди изумрудных лугов, отороченных ровными рядами тополей. В Израиле Кларе не часто приходилось видеть летом столько привольно растущей зелени. Потом замелькали живые изгороди, окружающие аккуратные кирпичные домики с гребешками дымоходов на крышах, и через несколько минут такси затормозило перед аркой старинных ворот кованого железа.

Роясь в кошельке и путаясь в английских банкнотах, Клара на миг глянула за окно и обомлела. У прорубленной в теле ворот калитки вполоборота к ней совершенно реальный, чуть растрепанный Ян в клетчатой рубашке и в шортах цвета хаки внимательно слушал, что говорит ему веселый, тоже растрепанный и тоже в шортах, сильно повзрослевший Ури. Рядом с ними, лицом к Кларе, слегка пританцовывая, суетилась длинноногая молодая блядюшка в очень коротких шортах, почти бикини, открывавших ее весьма соблазнительные ляжки до самого причинного места. Клара хорошо знала разбитных девок этого типа и терпеть их не могла. Они тоже были охотницы на мужчин, но не разборчивые, а всеядные, готовые взять любого, который клюнет на приманку.

По мелкой чечетке, которую выбивали по отполированным веками камням сандалии голоногой охотницы, было видно, что она находится в состоянии боевой готовности. Клара не смогла сходу определить, на кого именно направленно ее внимание – на Яна или на Ури, но сейчас это было неважно. Сейчас важно было выйти из такси на глазах сына и любовника так, чтобы ни тот, ни другой не откололи от неожиданности какую‑нибудь разоблачительную глупость. Уходить они явно не собирались, и не было ни малейшей надежды проскользнуть мимо них незамеченной. Так что Кларе не оставалось ничего, кроме лобовой атаки.

И Клара пошла в атаку. Когда таксист вынул из багажника ее вещи и поставил их возле машины, она распахнула дверцу и решительно шагнула в сторону веселой группы у ворот.

– Господа, – сказала она с улыбкой, которая когда‑то отворяла перед нею любые двери, – не могли бы вы помочь мне с моим багажом? Он для меня слишком тяжелый.

И дерзко перевела глаза с любовника на сына и обратно с сына на любовника. Какую‑то долю секунды оба молча смотрели на нее, словно пытались найти точку равновесия, из которой им можно будет вступить в контакт с Кларой. Первым пришел в себя Ури:

– С удовольствием, – произнес он любезно и сделал шаг к чемодану.

Однако Ян опередил Ури. Он в один прыжок оказался возле чемодана, легко поднял его и спросил:

– Вы знаете номер своей комнаты?

Теперь Клара могла позволить себе посмотреть ему в глаза.

– Нет, пока не знаю, – ответили ее губы, пока все ее существо погружалось в призывную глубину его взгляда. – Я думаю, мне надо сначала зайти в регистратуру.

– Что ж, пошли в регистратуру, – усмехнулся Ян, отворяя калитку свободной рукой.

Прежде чем пойти вслед за ним, Клара обернулась к сыну. В ожидании ее инициативы он выжидательно молчал, спрятав руки за спину, – чтобы не протянуть их к ней по ошибке, что ли? Боже, как она его любила – брови вразлет, волосы взлохмачены! Нужно поскорей удирать, чтобы не выдать себя каким‑нибудь невольным проявлением чувств.

– Спасибо за предложенную помощь, – сказала она, не в силах подавить подкатившую под горло теплую волну. Как ей хотелось коснуться его смуглой щеки! Но ладони его она ведь могла коснуться, правда? И она протянула ему руку:

– Рада познакомиться. Я Клара Райх из Израиля.

– Из Израиля, как интересно! – воскликнула голоногая девка и ловко перехватила руку Клары. – Очень приятно, я Лу Хиггинс из Корнельского университета.

Ого! Девка, кажется, оберегает Ури от Клары! А как же ненаглядная Инге? Но не Кларино было дело защищать интересы немецкой разлучницы. Она приветливо улыбнулась наглой американке и спросила сына:

– Вы тоже из Штатов?

– Нет, что вы, с моим‑то акцентом? Я из Германии, из Саарбрюккена, разве не слышно?

– О, так я смогу с вашей помощью воскресить свой немецкий? – воскликнула Клара по‑немецки, наслаждаясь возможностью установить с сыном интимную связь, в которую не могут проникнуть другие.

– Ян тоже говорит по‑немецки, он из Чехословакии, – предостерег ее Ури, давая понять, чтобы она не проболталась при чехе.

Услышав, с какой легкостью слетело с уст сына запретное имя любовника, Клара внутренне содрогнулась, осознавая всю сложность предстоящей ей недели. Ури хотел еще что‑то сказать, но Лу многозначительно просунула обнаженную руку ему под локоть:

– Пошли, Ули, нам пора, мы ведь собирались до чая осмотреть часовню.

И, кивнув Кларе на прощанье, она поволокла слабо упирающегося Ури в сторону мрачной церкви, под сенью которой приютилось приземистое здание древней часовни. Какое дурацкое имя – Ули! Его неприятное звучание на миг резануло ухо Клары и тут же забылось. Какое счастье – Ян здесь! И как удачно голоногая охотница, которая явно целится не на него, а на Ури, увела сына прочь, оставив Клару наедине с Яном. Подавляя рвущийся из груди счастливый смех, Клара толкнула тяжелую калитку и вошла во двор.

Ян ждал ее на пороге, прислонясь плечом к приоткрытой двери. Не двигаясь с места, он охватил ее взглядом, ласкающим и физически ощутимым, как объятие. Клара на миг увидела себя его глазами и осталась довольна: она не шла, а летела, не касаясь земли, и все у нее было в порядке – губы, волосы, походка, посадка головы. Она подошла к нему совсем близко, так что ей в ноздри ударил головокружительный запах его нагретой солнцем кожи, смешанный с горьковатым запахом табака. Он все так же неотрывно смотрел на нее, не говоря ни слова. И почти теряя сознание от его взгляда, от его запаха, от близости золотистых волосков на его груди, курчавящихся в расстегнутом вороте рубашки, она все же нашла в себе силы произнести высоким светским голосом, на случай если кто‑нибудь их слышит:

– Это просто волшебный край! Во всем мире идет дождь и только у вас сияет солнце!

– Ну и мамочка у вас! Тигрица! – восхищенно воскликнула Лу, когда они завернули за угол церкви. – Она что, родила вас еще в детском саду?

Ури и сам был поражен непостижимой переменой в матери, не оставившей в ней и следа от печальной вдовы с веером морщинок в уголках рта, которую он так жалел после лондонской беседы с Меиром. Она сияла и лучилась молодостью и верой в себя. Хорошо зная свою неугомонную мать Ури сразу предположил, что тут замешан мужчина, и ужасная догадка пронзила его сердце – она опять спуталась с Меиром! В свете этой догадки сразу становилось понятным, почему именно ее пригласили вести переговоры о воде. Один‑единственный факт не укладывался в это блестящее решение психологической головоломки – зачем Меиру понадобилось впутывать в это дело Ури, который мог опять все ему испортить? Пока Ури проворачивал в голове разные аспекты своего прозрения, Лу продолжала что‑то говорить, но он пропустил мимо ушей значительную часть ее речи и встрепенулся только, когда она сказала:

– По‑моему, наш чех сразу клюнул на ее приманку.

Вспомнив, как мать выпорхнула из такси и предстала перед ними, грациозно согнув в колене балетную ножку в туфельке на высоком каблуке, Ури охотно поверил, что на ее приманку должен был клюнуть любой. Если бы не Лу, он бы, пожалуй, поспешил сейчас вслед за Кларой, чтобы не оставлять ее наедине со своим новым приятелем. Он терпеть не мог, когда мать заводила шуры‑муры с его друзьями, а она именно это обожала, – не для того, чтобы ему досадить, а просто для самоутверждения. Впрочем, если она и впрямь опять сблизилась с Меиром, то вмешиваться не следует – пусть события развиваются своим чередом. Тем более, что Ури утром уже написал и опустил в почтовый ящик подробное описание обаятельного чешского профессора, чтобы те, кому надо проверили, что он за птица.

Выходило, что разумней всего ему сейчас следовать за Лу, от которой все равно невозможно было отделаться. Поэтому он, не сопротивляясь, позволил ей взять себя за руку и повести по утоптанной тысячами ног дорожке к часовне. Цепко держа его локоть, Лу опять повторила, что он должен каждый раз сопровождать мать до входа в хранилище, чтобы кто‑нибудь не попытался забрать у нее магнитную карточку, отворяющую заветную дверь. Закончив свою тираду, Лу набрала в легкие побольше воздуха, чтобы продолжить разговор о Кларе, но Ури решил отвлечь ее от этой темы и спросил, зачем понадобилось строить хранилище под часовней. Лу, конечно, не смогла устоять против соблазна блеснуть эрудицией:

– Затем, что часовню воздвигли на месте древней церкви. Ее стены ушли глубоко в землю и образовали герметически закупоренный каменный мешок. При современной системе обогрева и вентиляции в этом мешке создается особый микроклимат, в котором рукописи не рассыпаются в пыль.

Они вошли в зябкую полутьму часовни. В дальнем углу печальная шеренга оплывших свечей освещала миниатюрный алтарь с чуть поблескивающими окладами плохо различимых в сумраке икон. Пол был усеян продолговатыми надгробными камнями, покрытыми кружевной вязью имен и дат.

– Здесь, – почему‑то шепотом сказала Лу, ткнувшись в ухо Ури горячими губами. По контрасту с многовековой каменной прохладой часовни теплое дыхание Лу обожгло Ури электрическими токами трепещущей в ней сиюминутной жизни. Торопливость ее движений свидетельствовала о напряженной краткости этой жизни, жаждущей ухватить все, что можно ухватить, пока дают. Она указала пальцем в темноту:

– Видите, там, в углу?

Сперва он ничего в углу не увидел, но, вглядевшись, различил контур неожиданно современной стальной двери без дверной ручки. Там, где следовало бы быть ручке, в тело двери была впрессована маленькая эмалевая пластинка, рассеченная пополам узкой щелевидной прорезью.

– Среди могильных плит это выглядит, как дверь в преисподнюю, – попробовал пошутить Ури. – Неясно только, зачем щель – может для того, чтобы тело не могло протиснуться на тот свет вслед за душой?

Однако Лу не приняла его легкомысленный тон:

– Щель для магнитной карточки, которой отпирают дверь, – торопливо зашептала она. – Дверь бронированная, и чтобы открыть ее без карточки, понадобилась бы тонна динамита. Ведь взорвать ее пришлось бы вместе с часовней.

– Почему шепотом? – чуть отстранился Ури, но Лу не обратила на это никакого внимания. Она приникла к нему еще ближе и прикрыла его губы ладонью:

– Т‑с‑с! Здесь нельзя говорить громко!

Он попытался было выяснить почему нельзя, но Лу зажала ему рот еще плотней:

– Т‑с‑с! Неужто вас не пугает бессилие этих бледных свечей, неспособных преодолеть могильный сумрак? Оно не говорит вам, что и мы сгораем так же быстро, как эти свечи?

Эта возвышенная декламация шепотом никак не вязалась ни с ее обычной развязной повадкой, ни с тугими канатами бицепсов, которые неожиданно обнаружились под воздушной тканью рукавов ее блузки, когда Ури попытался ненастойчиво отодвинуть ее от себя.

– Куда вы рветесь, ну куда вы рветесь? – зашептала она еще быстрей, не давая сдвинуть себя с места. – Жизнь проходит, а вы так и не ответили на мое щедрое предложение стать моим любовником!

– Мне кажется, мы сперва должны обсудить все «за» и «против», – попытался отшутиться Ури и отступил к двери хранилища, которая вдруг завыла металлическим голосом и стремительно распахнулась, оттесняя Ури к алтарю. На пороге возникла высокая фигура златокудрого викинга Толефа, странно настороженная, словно готовая к прыжку.

– В чем дело? – тоже почему‑то шепотом спросил Толеф, напряженно вглядываясь в печальную полутьму часовни.

– Мы просто хотели убедиться, что вы не рискуете своим здоровьем, расхаживая по каменному полу босиком, – хихикнула за спиной Ури Лу. Ноги викинга и впрямь были обуты в пестрые тапочки‑носки ручной вязки, очень похожие на те, что мать однажды купила Ури на рынке у бухарских евреев.

– Благодарю за заботу. Но лучше занимайтесь этим в другом месте, – процедил норвежец сквозь зубы и захлопнул за собой дверь, которая тут же замолкла.

– Почему бы вам не сделать своим любовником этого роскошного парня? – обернулся Ури к Лу. Она пренебрежительно повела плечами:

– Не переношу вегетарианцев. А кроме того он, по‑моему, служит охранником у наших партнеров.

– Эти двое – наши партнеры? – вскинулся Ури. – Тогда тем более интересно взять его в любовники, хотя бы для извлечения информации.

– Ладно, заходите ко мне сегодня после вечернего чая и мы обсудим все «за» и «против», – лукаво проворковала Лу. – А после пятичасового чаепития отправляйтесь на автобусе в Честер.

– С вами?

– К сожалению, без меня, потому что мне придется вместо вас провожать вашу мамочку в книгохранилище.

– Что же я буду делать в Честере без вас?

– Вы пойдете на кафедральную площадь, полюбуетесь собором и зайдете в кафе‑кондитерскую «Миндаль». Там вас будет ждать Меир.

И, не дожидаясь ответа, она упорхнула из сумрака к светлому проему открытой двери. На пороге она все же оглянулась – проверить, идет за ней Ури или не идет. Увидев, что он так и не тронулся с места, она помахала ему изящной ручкой, и крикнула:

– Только не опаздывайте к чаю! Сегодня там будет тесно, нового народу понаехало видимо‑невидимо!

Она была права. Когда Ури вошел в гостиную, перед чайным столиком Брайана бурлила и лопотала на разных языках многоликая очередь незнакомцев. Бледный Брайан с вымученной улыбкой повторял свое привычное «чай‑кофе?» и Ури вспомнил, что не видел его ни за обедом, ни в читальном зале. Пробираясь к Брайану сквозь толпу, он умудрился различить в общем шуме французский щебет и итальянскую скороговорку двух, по всей видимости, супружеских пар средних лет, стоящих с чашками наготове за молчаливым японцем неопределенного возраста. Японец, позабывший взять чашку и блюдце, напряженно вслушивался в веселый говор группы американцев, в которой мелькнуло два‑три новых лица. Две элегантные дамы в мини‑юбках тянулись из‑за спины француза за чашками, перебрасываясь короткими трещотками испанских восклицаний. А подальше, у окна моложавый английский джентльмен в неправдоподобно отутюженных фланелевых брюках пытался вовлечь в беседу босоногого Толефа, уже успевшего избавиться от своих вязаных тапочек.

Склоняясь к уху Брайана, чтобы спросить, что с ним стряслось, Ури поискал глазами мать, но ее в гостиной не было. Впрочем, сказал он себе, нелепо было бы ожидать, чтобы она, с ее любовью к опозданиям, явилась к чаю вовремя, да еще после такой долгой дороги. Ведь должна же она поколдовать над своим лицом, над своим нарядом, над своими волосами. Ури почти с умилением подумал о том, как мать всегда остается верна себе. Но это умиление быстро сменилось беспокойством, когда он заметил, что Яна в гостиной тоже нет. Совпадение их опозданий так неприятно поразило Ури, что он даже не расслышал ответ Брайана, и хотел было повторить свой вопрос, но в этот момент кто‑то тронул его за плечо.

– Куда вы делись, я вас всюду ищу! – прогудел ему прямо в ухо голос Яна, добавляя к вавилонскому гомону гостиной недостающую толику немецкого лая.

Ури обрадовался ему, как родному, и устыдился своей ревнивой несправедливости. Что с ним, – в детство он впал, что ли? Чего вдруг он сходу предположил, будто мать может так вот запросто лечь в постель с первым встречным? Между тем Брайан, нарушая порядок и справедливость, вне очереди налил Ури и Яну по чашке особо крепкого чая и долго смотрел им вслед по‑собачьи преданным взглядом, пока одна из испанских дам не начала взволнованно выяснять, что с ним стряслось. Народу в комнате было так много, что им с Яном не удалось найти двух свободных стульев за одним столиком. В конце концов Ян втиснулся между двумя смазливыми американскими девицами, курящими сигареты на диване у камина. А Ури пристроился на подоконнике возле столика, у которого расположилась неразлучная пара музыкальных пасторов. Возможно потому, что им было неуютно без Толефа, покинувшего их ради отутюженного англичанина, они без возражений впустили Ури в свою беседу.

Преподобный Тоддс принялся словоохотливо расписывать прелести острова Мальта, где он, по его словам, провел последние тридцать лет своей жизни. Прелести были сомнительные, потому что, несмотря на свое звучное романтическое имя, остров был скучно лишен всякой растительности и сплошь покрыт автострадами. Однако его жители отнюдь не бедствовали, а, напротив, очень хорошо зарабатывали на незаконной торговле ливийской нефтью, на которую много лет назад было наложено эмбарго ООН.

Когда Тоддс пустился в подробное описание хитрых уловок, при помощи которых контрабандная нефть доставляется из Ливии на Мальту, кто‑то распахнул оконную раму за спиной Ури, и случайный солнечный луч, отражая синеву неба, окрасил голубизной серые глаза мальтийского пастора. И тут Ури с поразительной ясностью вспомнил, где он видел эти неожиданно меняющие цвет глаза. Только тогда, почти десять лет назад, на офицерских курсах армии обороны Израиля, глаза эти смотрели на курсантов из‑под кудрявого русого чуба полковника Арье Амира, читавшего им лекцию о дезинформации как одном из важнейших видов оружия в современной войне. Голосовые связки Ури непроизвольно сократились, но он успел удержаться от изумленного возгласа и только громко хихикнул, совершенно не в такт рассказу преподобного полковника Амира. И, чтобы не выдать себя, поспешно отвел взгляд от его сверкающего черепа, не столько лысого, сколько тщательно выбритого. Там, куда упал отведенный взгляд, переливался красками лета оконный проем, а в проеме стояла Лу, призывно размахивая какой‑то ярко размалеванной афишей.

Головы сидящих за столиками начали одна за другой поворачиваться в сторону окна, но тут дверь распахнулась и в гостиную впорхнула Клара. Она остановилась на пороге. На ней было узкое белое платье из струящейся ткани, без рукавов и с вырезом‑лодочкой, выгодно оттеняющее ее сверкающие золотистым загаром руки, ноги и шею. Все глаза обратились к ней, и на секунду в гостиной стало тихо. Ури никогда не мог понять, как матери неизменно удается этот фокус – одним своим появлением привлечь внимание всех присутствующих. Конечно, она была красивая женщина, – даже и теперь, далеко за сорок, она была неотразима, но дело было не в красоте. Какие‑то таинственные флюиды, излучаемые ею, создавали вокруг нее магнетическое завихрение пространства, притягивающее к ней взгляды, как мужские, так и женские. Вот и сейчас все отвернулись от Лу и уставились на Клару. Несмотря на молодость Лу, на ее длинные ноги в коротких шортах и на яркую афишу, плещущуюся на ветру над ее головой.

Однако Лу было не так‑то легко обескуражить. Еще выше подняв свою афишу, она громко объявила:

– Господа! Через три дня в местном парке состоится битва при Ватерлоо!

Преодолев волну смущения, неизменно охватывавшего ее при виде многолюдного собрания, Клара осторожно пошла вперед по узорчатому паркету гостиной, удивляясь мягкой упругости, с какой он пружинил под ее каблуками. Не то, что дома, где каждый шаг звонким цокотом отдавался на каменных плитках Ближнего Востока. Она сделала несколько шагов и нерешительно остановилась, теряя равновесие. В голове у нее, покачиваясь, плыли клочья мутного тумана, который заволок ее сознание после торопливых ласк Яна в незапирающейся келье с узкой железой койкой и кривым зеркалом над растрескавшейся раковиной.

Из множества смотревших на нее глаз она выхватила только серые глаза Яна. Даже скрытые дымчатыми линзами очков они выражали все то, о чем она мечтала бесконечными ночами разлуки. Она секунду помедлила, нежась в благотворных лучах этого взгляда, и нехотя отвернулась – они с Яном условились не бросаться друг другу в объятия на людях. Отвернувшись, она увидела мохнатого, похожего на одуванчик горбуна с чашкой чая в протянутой к ней руке:

– Добро пожаловать в нашу библиотеку, – произнес он тихо, и в ладони Клары оказался лепесток блюдечка, в которое неслышно скользнул наперсток чашки. Освободившись от чашки, горбун слегка распрямился, и выяснилось, что он вовсе не горбун, а просто маленький человечек, которому давно бы следовало постричься. Опасаясь поскользнуться и нарушить хрупкое единство чайного прибора Клара наградила человечка своей фирменной улыбкой и стала озираться по сторонам в надежде найти уединенное местечко где‑нибудь в углу.

И тут навстречу ей взметнулся зовущий взгляд других глаз – темных, любимых, знакомых до последней реснички. И она, наступая на чужие ноги и натыкаясь на стулья и столы, ринулась на зов этих глаз, хоть и тут ей было строго‑настрого заказано любое общение, кроме светского. Но ведь светское‑то общение было позволено и даже предписано, а они только что официально познакомились в присутствии посторонних.

Добравшись до окна, на подоконнике которого примостился сын, она обнаружила там уже знакомую ей голоногую охотницу Лу, размахивающую каким‑то пестрым плакатом. Поставив чашку на подоконник между собой и Ури Клара спросила по‑немецки:

– Что тут у вас рекламируют?

Однако охотница Лу не собиралась позволить Кларе и Ури интимное общение, в котором у нее не было доли. Она бесцеремонно пнула Клару в спину крепкой лошадиной ногой и скомандовала шепотом:

– Немедленно перестаньте секретничать!

– Она что, ревнует тебя? – невзирая на гнев охотницы сказала Клара по‑немецки, радуясь внезапно охватившему ее чувству свободы… В этой английской комнате среди английского говора и звяканья английских ложечек о блюдечки английского файв‑о‑клока она и Ури со своим немецким были обособлены, как острова в океане.

– Возможно, ревнует, – легко согласился Ури. – Ведь ты выглядишь так потрясно, что меня просто подмывает за тобой приударить. Так что, я думаю, тебе ее ревность должна льстить.

– Перестаньте секретничать, это неприлично! – опять вмешалась Лу, пытаясь наступить на пальцы Ури. Он ловко увернулся от ее сандалии, и сказал Кларе по‑английски:

– Боюсь, нам пора перейти на английский. Разговор на всех других языках считается здесь дурным тоном.

А потом, наконец, обратил внимание на Лу, которая продолжая размахивать афишей приглашала всех присутствующих посетить битву при Ватерлоо.

– Почему именно при Ватерлоо? – полюбопытствовал он, разглядывая афишу.

– Потому что англичане ее выиграли, неужто неясно? Ровно сто семьдесят пять лет назад, 18 июня, – в подтверждение своих слов Лу ткнула пальцем в центр афиши. – Битва будет продолжаться два дня, ровно столько, сколько она продолжалась тогда.

– И французы тоже будут?

– А как же без них? Ведь это они проиграли битву англичанам. И все будет подлинное: мундиры, шашки, пушки, лошади, мушкеты.

Вполуха слушая американский говорок Лу, Клара искоса следила за Яном, который то и дело поглядывал в ее сторону из противоположного угла гостиной. Ей было невероятно сладостно угадывать в его взгляде ревнивое беспокойство – он, конечно, заметил, с каким оживленным интересом она болтала с Ури. Вдруг что‑то ледяное коснулось ее локтя, она вздрогнула и обернулась. Человек‑одуванчик подкатил к их столику кресло на колесиках, в котором сидела старая женщина с прекрасным ликом мученицы. Казалось, что под тонкой пергаментной кожей, туго натянутой на высоких скулах, нет живой плоти. При виде старухи в кресле два пожилых соседа Ури в пасторских воротничках быстро переглянувшись, отодвинули свои чашки и поднялись из‑за стола.

Дата добавления: 2015-06-04