Осенний ритм

ЦИКАДА

Цикада!

Счастье хмельной

от света

умереть на постели земной.

Ты проведала от полей

тайну жизни, завязку ее и развязку.

И старая фея,

та, что слыхала рожденье корней,

схоронила в тебе свою сказку.

Цикада!

Это счастье и есть -

захлебнуться в лазурной крови

небес.

Свет - это Бог. Не затем ли

проделана солнцем дыра,

чтоб мог он спускаться на землю?

Цикада!

Это счастье и есть -

в агонии чувствовать весь

гнет небес.

Перед вратами смерти

с понуренной головою,

под спущенным стягом ветра

идет все живое.

Таинственный говор мыслей.

Ни звука...

В печали

идут облаченные в траур

молчанья.

Ты же, пролитый звон, цикада,

ты, родник зачарованный лета,

умираешь, чтоб причаститься

небесному звуку и свету.

Цикада!

Счастливая ты,

ибо тебя облачил

сам Дух Святой, иже свет,

в свои лучи.

Цикада!

Звездой певучей

ты сверкала над снами луга,

темных сверчков и лягушек

соперница и подруга.

И солнце, что сладостно ранит,

налившись полуденной силой,

из вихря лучей гробницу

над прахом твоим водрузило

и сейчас твою душу уносит,

чтоб обратить ее в свет.

Стань, мое сердце, цикадой,

чтобы истек я песней,

раненный над полями

светом небесной бездны.

И та, чей женственный образ

был предугадан мной,

пусть собственными руками

прольет его в прах земной.

И розовым сладким илом

пусть кровь моя в поле станет,

чтобы свои мотыги

вонзали в нее крестьяне.

Цикада!

Это счастье и есть -

умереть от невидимых стрел

лазурных небес.

***

В долине задремали тени,

ключи запели.

Увидев зимних сумерек пространность,

заснуло сердце.

О, кто ключи понять сумеет,

воды секреты

новорожденной, песню,

укрытую от зренья

духовного, с мелодией

сладчайшей, запредельной?..

Ключ распевал, сгибаясь

под грузом тени.

Я подошел его послушать,

но сердце было глухо к пенью.

На целомудренной траве

цвели незримые планеты.

Глагол земли рождался,

зачатый непорочным чревом.

Среди долины рос столетний тополь,

его листва зашелестела.

Листва заката трепетала,

серебряная, как планеты.

Средоточьем неба

был великий тополь.

Нежной,

от сумрака неясной

ключа мне показалась песня.

Написаны те темные слова

на азбуке каких рассветов?

Что говорят они далеким звездам?

И чьи уста прошепчут это?

Душою, Господи, я зол. Сжигает

огонь запретный, греховный тело!..

Море, что я вместил в себе,

утратило свой берег.

Маяк твой, Господи, погас…

Одно лишь мое сердце морю светит.

Но неужели эти тайны ночи,

воды секреты

таинственны лишь для очей

людского разуменья?

Неужто сумрак тайн не будоражит

долины, горы, бабочек, деревья?

Неужто ужас тьмы не ощущают

ни камни, ни коренья?

Неужто только я глаголю,

а чистый ключ сказать свое не смеет?

Но что-то вдруг почувствовал в воде я,

и это будоражит... словно ветер

в моей душе качает ветви.

Стань деревом!

(Вдали мне голос шепчет.)

И водопадом хлынули светила

на незапятнанное небо.

Горька позолота пейзажа.
А сердце слушает жадно.
И сетовал ветер,
окутанный влажной печалью:
- «Я плоть поблекших созвездий
и кровь бесконечных далей.
Я краски воспламеняю
в дремотных глубинах,
я взглядами весь изранен
ангелов и серафимов.
Тоскою и вздохами полнясь,
бурлит во мне кровь и клокочет,
мечтая дождаться триумфа
любви бессмертно-полночной.
Я в сгустках сердечной скорби,
меня привечают дети,
над сказками о королевах
парю хрусталями света,
качаюсь вечным кадилом
плененных песен,
заплывших в лазурные сети
прозрачного метра.
В моем растворились сердце
Душа и Тело Господни,
и я притворяюсь печалью,
сумеречной и холодной,
иль лесом, бескрайним и дальним.
Веду я снов каравеллы
в таинственный сумрак ночи,
не зная, где моя гавань
и что мне судьба пророчит».
Звенели слова ветровые
нежнее ирисов вешних,
и сердце мое защемило
от этой тоски нездешней.
На бурой степной тропинке
в бреду бормотали черви:
- «Мы роем земные недра
под грузом тоски вечерней.
О том, как трещат цикады
и маки цветут - мы знаем,
и сами в укромном логе
на арфе без струн играем.
О, как идеал наш прост,
но он не доходит до звезд!
А нам бы - мел собирать,
и щелкать в лесах, как птицы,
и грудью кормить детей,
гулять по росе в медунице!
Как счастливы мотыльки
и все, что луной одеты,
кто вяжет колосья в снопы,
а розы - в букеты.
И счастлив тот, кто, живя
в раю, не боится смерти,
и счастлив влюбленный в даль
крылато-свободный ветер.
И счастлив достигший славы,
не знавший жалости близких,
кому улыбнулся кротко
наш братец Франциск Ассизский.
Жалкая участь -
не понять никогда,
о чем толкуют
тополя у пруда».
Но им дорожная пыль
ответила в дымке вечерней:
- «Взыскала вас щедро судьба,
вы знаете, что вы черви,
известны вам от рожденья
предметов и форм движенье.
Я ж облачком за странником
в лучах играю, белая,
мне бы в тепле понежиться,
да падаю на землю я».
В ответ на жалобы эти
деревья сказали устало:
- «А нам в лазури прозрачной
парить с малолетства мечталось.
Хотелось летать орлами,
но мы разбиты грозою!»
- «Завидовать нам не стоит!» -
раздался клекот орлиный,
лазурь ухватили звезды
когтями из ярких рубинов.
А звезды сказали: - «За нами
лазурь схоронилась где-то...» -
А космос: - «Лазурь замкнута
надеждой в ларец заветный». -
Ему надежда ответила
из темного бездорожья:
- «Сердечко мое, ты бредишь!» -
И сердце вздохнуло:
- «О Боже!»
Стоят тополя у пруда,
и осень сорвала их листья.
Мерцает серебряной чернью вода
средь пыли дорожной и мглистой.
А черви уже расползлись кто куда,
им что-то, наверное, снится.
Орлы укрываются в гнездах меж скал.
Бормочет ветер: - «Я ритм вечный!» -
Слышны колыбельные песни в домах,
и блеет отара овечья.
На влажном лике пейзажа
морщин проступают сети -
рубцы от задумчивых взглядов
давно истлевших столетий.
Пока отдыхают звезды
на темно-лазурных простынях,
я сердцем вижу свою мечту
и тихо шепчу:
- «О Господи!
О Господи, кому я молюсь?
Кто Ты, скажи мне, Господи!
Скажи, почему нет нежности ходу,
и крепко надежде спится,
зачем, вобрав в себя всю лазурь,
глаза смежают ресницы?
О, как мне хочется закричать,
чтоб слышал пейзаж осенний,
оплакать свой путь и свою судьбу,
как черви во мгле вечерней.
Пускай вернут человеку Любовь,
огромную, как лазурь тополевой рощи,
лазурь сердец и лазурь ума,
лазурь телесной, безмерной мощи.
Пускай мне в руки отмычку дадут -
я ею вскрою сейф бесконечности
и встречу бесстрашно и мудро смерть,
прихваченный инеем страсти и нежности.
Хотя я, как дерево, расколот грозой,
и крик мой беззвучен, и листьев в помине нет,
на лбу моем белые розы цветут,
а в чаше вино закипает карминное».

Дата добавления: 2015-07-02