Отвергнутый шедевр

Ромка вышел на улицу и довольно улыбнулся:

— Мышеловка готова. Теперь приманку поставим — и она захлопнется. Не терпится увидеть, кто в нее попадется. А тебе?

Лешка кивнула:

— Мне тоже. Будем надеяться, что Оля успеет сделать копию до того, как эта неизвестная старуха куда—то уедет.

В Ромкин глаз попал солнечный зайчик от витрины в магазине напротив, он поморгал, отошел в сторонку, а зайчик остался лежать на земле, квадратный и желтый, ну точь—в—точь одна из фигур с его шедевра. И Ромка заволновался:

— Лешк, вот мы все о чужих картинах заботимся, а моей когда же займемся? Давай завтра ее сюда привезем, а? Это ведь не только в моих интересах. Сразу две новых картины привлекут и народ, и преступников. — Он наступил на зайчик ногой, и светящийся квадратик расплылся по его кроссовке. — Знаешь, я, пожалуй, скажу Павлу Петровичу, что это не моя картина, а что ее мой друг написал. Так будет скромнее и позволит ему более объективно оценить все ее достоинства. Хорошо я придумал?

— Так будет удобнее, — согласилась Лешка и посмотрела на часы. — Ты придумай еще, что мы сейчас будем говорить маме с папой. Они уже, наверное, дома.

Но Лешка волновалась напрасно: как и вчера, кроме Дика с Попкой, их никто не встречал. Она стала разогревать обед, а Ромка позвонил Матвею Юрьевичу и убедился, что работа над копией идет быстрыми темпами. Поев, он не стал садиться за уроки, как сестра, а снова прилип к своей картине. Ему показалось, что на том месте, где она стояла, не хватает света, и он взял ее в руки, чтобы перенести на другое. И в это время затренькал телефон. Ромка поспешил к трубке, опустив свой шедевр прямо на пол.

Звонила Катька.

— Рома, я кое—что вспомнила! — звонко объявила она. — Там, в кладовке, был один холст, очень похожий на ту картину. Может, мне это теперь так кажется, ведь рассмотреть его, сам понимаешь, я не могла.

— Да ну! — воскликнул Ромка. — И откуда он там мог взяться? Кстати, я и сам тебе хотел позвонить. Ты нам говорила, что перед пожаром видела в галерее торопящуюся куда—то женщину. Не помнишь, какой она была: молодой, старой?

— Старой и толстой, — не задумываясь ответила Катька. — Ой, и еще на щеке у нее шрам был. Точно. Я его сразу заметила.

— Это новая помощница Павла Петровича, — разочарованно пояснил Ромка, и они с Лешкой, перебивая друг друга, рассказали Катьке о том, как продвигается их расследование и что им удалось сделать за последние дни.

Затем о том, как развиваются события, захотел узнать Славка. А вслед за Славкой позвонил Венечка. Пришлось Ромке и ему повторять все сначала, а Лешка пошла гулять с Диком.

— Видишь, Венька, какие дела. Скоро уже мы все выясним, недолго осталось, — резюмировал Ромка. Он был настолько увлечен беседой со своим другом, что даже не заметил, как в комнату вошел неизвестно откуда взявшийся и донельзя грозный Олег Викторович.

— Опять вас почти целый день не было дома! Придется принимать меры. — Олег Викторович сделал еще один шаг вперед, и вдруг что—то громко хрястнуло у него под ногой.

Ромка вздрогнул и с ужасом увидел, что отец наступил на край подрамника его творения.

— Ты что наделал? И почему ты под ноги не смотришь? — запричитал он. — Ты же мне такую картину загубил! А я, между прочим, завтра собирался ее в галерею везти.

— А ты не разбрасывай по полу свои шедевры, — проворчал отец, но было видно, что огорчен он не меньше сына. Присев на корточки, Олег Викторович взял Ромкину картину в руки:

— Что же он такой хлипкий, этот подрамник?

— Откуда я знаю! Вот скажи, что мне теперь делать?

Отец поднялся с пола:

— Купить новый, только и всего. Я, так и быть, возмещу убытки.

— В двукратном, нет, в трехкратном размере, — тут же воспользовался случаем Ромка. — Ведь мне к моей картине еще и рама нужна.

Олег Викторович вздохнул, сходил за бумажником и выдал Ромке несколько купюр.

— Бери, так и быть.

— Спасибо, — продолжая хмуриться, Ромка спрятал деньги в карман, разыскал клещи и принялся вытаскивать гвозди из сломанного подрамника.

За этим занятием его и застала Лешка, вернувшись с прогулки. Она прошла в комнату и увидела, что ее брат с довольным видом отдирает свою драгоценную картину от деревянных планок.

— Что случилось и чему ты так радуешься?

— Отец на мой «Круг» наступил, и у меня теперь деньги не только на новый подрамник есть, но и на раму тоже, — похвастался Ромка. — А еще он себя виноватым почувствовал и про уроки ничего не спросил, зря мы боялись. — Лицо его вдруг омрачилось: — Но только пока я подрамник куплю, пока прибью, снова время уйдет, а мы же решили ее завтра отвозить.

— А ты отвези пока один холст, — посоветовала Лешка. — Помнишь, на Арбате в одном месте абстрактные картин не только без рам, но и без подрамников продавались? И нести легче будет. А подрамников у них в мастерской сколько угодно, там и прибить можно будет. Если, конечно, картину у тебя примут.

— А ты что думаешь, не примут? — всполошился Ромка.

Лешка вспомнила, как Павел Петрович говорил Арине о том, что он в свою галерею берет только настоящие произведения искусства, а в отношении Ромкиного шедевра у нее все—таки были некоторые сомнения. Но не говорить же ему об этом!

— Там будет видно, — только и сказала она.

— А я на двести процентов уверен, что она Павлу Петровичу понравится. А подрамник и рама — дело и впрямь десятое. Их и потом несложно присандалить. — И, развернув перед собой разукрашенный холст, Ромка восхищенно поцокал языком: — Красота!

Поужинав, Лешка выложила на стол учебники, но, прежде чем учить уроки, включила компьютер. Прямой связи с Артемом не получилось, но он оставил письмо. Брат присоединился к ней:

— Ну, и что там у нас Темочка пишет?

Артем всецело одобрил Ромкину идею установить в галерее веб—камеру. И еще он предлагал получше поразмыслить и поискать преступника среди людей, до сих пор остающихся вне всяких подозрений, но так или иначе связанных с галереей. А о Ромкином шедевре Артем вообще никак не отозвался, хотя фотография картины была отправлена ему уже давно.

— Темке хорошо. Советы дает, а сам ничего не делает, — буркнул Ромка, обидевшись на то, что лучший друг не соизволил похвалить его произведение. — Будь он здесь, я бы посмотрел, как бы он кого вычислил.

Вернувшись на следующий день из школы, Ромка тут же выбросил из головы противные мысли о гадкой учебе. Он даже о расследовании не думал, а только о том, какое впечатление произведет его картина на Павла Петровича. Аккуратно свернув холст, он упаковал его в оберточную бумагу.

— Хорошо, что я теперь знаю, как правильно картины сворачивать! Лешк, так мы идем? Тогда давай скорей есть — и вперед!

— Я только Дика выведу, — разогрев обед, отозвалась сестра и, поев, быстро оделась.

Лешка гуляла недолго.

— Там дождь, — сказала она, стряхивая с куртки капельки воды.

— Плевать на дождь, — заявил Ромка. — Возьмем зонт.

Лешкин Дик, шумно отряхнувшись, вбежал в комнату и оставил на полу мокрые грязные следы. Лешка вытерла пол и решила вымыть Дику лапы, чтобы не гневить маму, если она явится домой раньше них.

Налив в ведро воды, она вынесла его в прихожую и попеременно стала совать туда собачьи лапы, а затем вытирать их специальным полотенцем. А Ромка стоял над ней и беспрерывно нудил:

— Ну что ты так медленно! Зачем ты это затеяла? С тобой только свяжись!

И тут отчаянно заверещал Попка, призывая к себе хозяина. Оказалось, что попугай в очередной раз запутался в веревке, на которой держался его колокольчик. Пришлось Ромке его распутывать. Попка при этом кричал: «Омочка, пусик мой!» и больно клевался.

Когда же несносный попугай наконец получил свободу, Лешка все еще не была готова идти в галерею. Вместо того чтобы одеваться, она извлекла откуда—то маленький пузырек и стала рыться в аптечке.

— Что ты ищешь? — недовольно спросил Ромка.

— Пипетку.

— Зачем тебе пипетка?! — потеряв всякое терпение, завопил брат.

— Дику в уши капли закапать, у него опять аллергия.

Сказав это, Лешка тут же испуганно прикрыла рот рукой, но было уже поздно. Дик прекрасно все понял. Больше всего на свете он боялся именно этой процедуры, и слов страшнее «закапать в уши» для него не существовало. Пес тут же забился под кухонный стол, откуда его нельзя было выманить никакими посулами. Он отверг даже сахарную косточку, которую Лешка стала совать ему прямо в нос, и лишь сопел: мол, знаю, зачем ты меня зовешь, не обманешь.

— А потом нельзя это сделать?! — вконец озверев, вскричал Ромка.

Но Лешка была непреклонна:

— Потом нельзя. Он все время скулит и лапами уши трет, а мне его жалко. И нельзя запускать болезнь.

Чтобы ускорить дело, Ромка вышел на лестничную клетку и нажал на звонок, но умный Дик никак на трель не прореагировал. Тогда он позвал соседского мальчишку и попросил его постучаться к ним как можно громче. Мальчишка забарабанил изо всех сил в дверь, инстинкт охранника в Дике взял верх над страхом, и, забыв об угрозе со стороны хозяйки, пес с лаем ринулся в прихожую. Лешка тут же закрыла кухонную дверь и строго приказала:

— Сидеть!

Дик оглянулся. Путей к отступлению не было, и он покорно сел. Лешка капнула ему в оба уха по несколько капель. Пес тут же вскочил, затряс головой, заметался и наткнулся на ведро с грязной водой, в котором Лешка только что мыла его лапы. Ведро опрокинулось, вода, подтопив мамины тапочки, хлынула в комнату.

— Мы же соседей зальем! — воскликнула Лешка. Она схватила собачье полотенце, бросила его на воду и приказала: — Помогай!

— Главное, что мы опоздаем! — заорал Ромка. Он побежал за тряпкой в ванную, а по дороге со всего маху пнул Дика ногой, но пес увернулся, и Ромка растянулся на мокром полу.

Охая, потирая ушибленную коленку и упрекая во всем сестру, он отправился переодеваться: нельзя же такую картину относить в грязных джинсах.

Всю дорогу Ромка хромал и ворчал на Лешку, но в галерею вошел с сияющей улыбкой и направился прямо к кабинету.

Павел Петрович разговаривал с кем—то по телефону. Он заметил брата с сестрой и махнул им рукой, подождите, дескать. Ромка поздоровался с Анастасией Андреевной и вплотную приблизился к Богачеву, ожидая конца его разговора. А когда тот положил наконец трубку, торжественно объявил:

— Я решил, что еще одна хорошая картина вам никак не повредит, — и, развернув холст, представил Павлу Петровичу и его помощнице свой шедевр. — Это мой друг написал, а я решил показать его вам. Ну и как?

Ромка замер, ожидая восторженных возгласов, но их почему—то не последовало. Богачев рассеянно взглянул на картину и, не рассмотрев ее толком, снова взялся за телефон. Анастасия Андреевна тоже промолчала и с каким—то холстом в руках удалилась в мастерскую. Опешив от такого невнимания к себе и своему произведению, новоявленный художник дернул Павла Петровича за рукав:

— Вам, что ли, не нравится?

— Чем—то напоминает Малевича, — отозвался Богачев.

Ромка заликовал:

— Значит, клево, да? Мой друг ее знаете как назвал? «Красный круг». А первоначально она носила название «Суперсупрематизм». Вы можете выбрать любое из двух, какое вам больше понравится. И еще… И еще он просил узнать, сколько она может стоить.

Павел Петрович с сожалением посмотрел на Ромку:

— Столько, сколько затрачено на холст и краски. В том случае, если на нее найдется покупатель.

Ромка так и застыл с картиной в руках, ушам своим не поверив. Он, конечно, не предполагал, что Павел Петрович назовет астрономическую сумму — понятное дело, художник он неизвестный, ничем пока не прославился, — но претендовал на вполне приличные деньги и уже давно продумал, что купит на них в первую очередь, что потом. На вожделенный скутер он не рассчитывал, а вот на цифровую видеокамеру — вполне.

— Как это? — растерянно проговорил он. — Это же прекрасная картина! Она в сто раз ярче, чем у вашего Малевича. И лучше, потому что я, то есть мой друг, ее усовершенствовал.

— Такую картину может написать любой, — терпеливо сказал Павел Петрович.

— Ну, а в Малевиче что такого особенного? — упрямо возразил Ромка. Уголки его губ опустились, голос предательски задрожал. — Так, как он, тоже многие могут.

— Видишь ли, — медленно ответил Богачев, и Лешка поняла, что он старается подбирать такие слова, чтобы ее брат не очень на него обижался. — Казимир Малевич был реформатором искусства двадцатого века. Основоположником. У него нашлось множество последователей, но это было уже потом, ты понимаешь? А твой друг вновь решил изобрести велосипед, и даже не изобрести, а воссоздать по готовой схеме, не подозревая о том, что его давно обкатали и модифицировали. Так что посоветуй ему создать свое направление в живописи, и тогда он тоже войдет в историю. Скажи мне, о чем ты, вернее твой друг, думал, когда писал свою картину?

— Ну, о том, чтобы получилось красиво.

— А вот Малевич, к твоему сведению, отвергал всяческую «красивость» и руководствовался своей особой философией.

Лешка вспомнила, что Дарья Кирилловна говорила им о Малевиче, но тогда Ромка пропускал ее слова мимо ушей, завороженный огромной ценой полотна художника. Вот и сейчас он жалобно спросил:

— Так вы что, не повесите ее у себя на стенку?

Павел Петрович помялся, а потом сказал:

— Знаешь такое выражение: «Платон мне друг, но истина дороже»?

— Я все знаю, — буркнул Ромка. — Но неужели эта картина хуже некоторых, например, на Арбате?

— Там всякие картины. Должно быть, есть и не лучше. Но подобные этой сейчас и там не пользуются спросом.

В досаде бросив свой холст на кресло, Ромка выскочил из кабинета в зал и оглядел висящие на стенах произведения незнакомых ему художников.

— Лешк, — прошептал он, — да неужели все эти скучные пейзажи, натюрморты и портреты лучше моего «Круга»?

Лешке стало жалко брата, и, хоть она не исключала подобного развития событий, ей не хотелось огорчать его еще больше.

— Конечно, не лучше, — ответила она.

Из подсобки с ведром и шваброй, в синем стареньком халате и неизменной косынке на голове появилась тетя Таня. Вымыв зал, она добралась до кабинета.

— Дайте—ка я туточки уберу, — проговорила она и завозила по полу шваброй.

А в зал в это время вошел высокий представительный мужчина. Погладив рукой подбородок, он огляделся по сторонам и вошел в кабинет. Павел Петрович вскочил с места и, поздоровавшись, указал рукой на кресло. Но оно было занято Ромкиным шедевром, и он подозвал своего юного приятеля:

— Убери, пожалуйста, холст.

Ромка поспешил к креслу и, непонятно почему, наткнулся на его ножку. Неуклюже взмахнув руками, он потерял равновесие и грохнулся на скользкую мокрую плитку.

— Ох, ох, ох! — заквохтала тетя Таня. — Тебе больно?

— Не очень, — скривился Ромка и завздыхал: — Второй раз сегодня на ту же коленку падаю. Я ж так калекой стану. Как не повезет так не повезет.

— Осторожней надо быть, — появившись из мастерской, сказала Анастасия Андреевна. Она хотела снять с кресла Ромкино творение, наклонилась, схватилась за поясницу и тихо ойкнула.

К ней тут же подоспела тетя Таня.

— Давайте я вам помогу. — И, взяв в руки холст, она быстро его скатала, завернула в брошенную Ромкой оберточную бумагу, положила на подоконник и, забрав ведро и швабру, удалилась в подсобку.

Кряхтя, Ромка встал с пола и склонился к ноутбуку проверить работу упрятанной в электропроводку веб—камеры. На экране монитора, то уменьшаясь, то увеличиваясь, извивалась желтая змейка. Ромка проверил, как смотрится угол, в котором вот—вот должна появиться копия новой картины Софьи Полянской, а потом заменил экранную заставку: вместо желтой змейки нарисовал красный круг с линиями и квадратами и желтыми кругами вокруг него, и даже цвета подобрал точно такие же, как на своей картине.

Лешка подошла к нему и восхитилась:

— Хитрый какой! Пристроил все—таки в галерею свой шедевр.

— Не мытьем так катаньем, — угрюмо отозвался брат. — Против этой—то картины, надеюсь, здесь никто возражать не станет? А теперь пошли, что ли, отсюда. Не хочу больше здесь оставаться!

Взяв с подоконника свое невостребованное произведение и буркнув «до свидания», Ромка поплелся к выходу.

— Если бы не Арина и ее больная художница, не стал бы больше ничего для них делать! Не оценить такую красоту! — С горя он споткнулся на ровном месте, и нога у него заболела еще больше. — Как же не везет! Ну как не везет!

Прохромав еще немножко вперед, Ромка внезапно остановился:

— А раз так, то я больше не хочу быть художником.

— Теперь ты можешь стать музыкантом, — не удержалась Лешка.

— Почему именно музыкантом? — вытаращился на нее брат.

— Ну, как Незнайка. Помнишь, как он был поэтом и сочинял: «У Авоськи под подушкой лежит сладкая ватрушка», а затем стал художником и доктора Пилюлькина изобразил с градусником вместо носа. А потом на трубе играл. Ну, а ты хотел стать писателем, теперь вот побыл художником, а музыкантом еще не был.

Ромка чуть не заплакал:

— Издеваешься, да? Вместо того чтобы поддержать меня в трудную минуту? Ты… Ты… Я думал, ты мне друг. — Махнув рукой, он захромал к метро.

Лешка забежала вперед:

— Ты что, обиделся? Я же пошутила. Вот честное—пречестное слово, у меня это нечаянно вырвалось, а картина твоя мне очень даже нравится. И вообще она… Она замечательная!

— Правда? — недоверчиво спросил Ромка.

— Ну, я же сказала. Мне даже жалко было с ней расставаться, потому что я думала, что Павел Петрович из—за Катьки и из—за того, что мы ему помогаем искать преступницу, ее у тебя все же возьмет и пристроит где—нибудь в уголке.

Они спустились в метро, зашли в вагон. Им надо было проехать всего одну остановку, но Ромка решил сесть и поискал глазами свободное место. Его не было.

— Все мечты рухнули, — продолжал страдать он. — Не представляешь, как я рассчитывал на эту картину! Думал, прославлюсь и куплю себе кое—что… Ну, да что теперь об этом!

Одной рукой Ромка придерживал свой шедевр, другой схватился за металлический поручень и вдруг спохватился:

— А не попортила ли ее, часом, эта старая клюшка? Она же небось не знает, как надо скатывать картины.

Он отогнул край бумаги.

— Гляди—ка, сообразила! Ясное дело, в галерее работает, не где—нибудь. Разлила, понимаешь, воду, чтобы люди падали.

— Тихо ты, — толкнула его в бок Лешка и легким кивком указала на стоящую неподалеку старую женщину, устало притулившуюся у двери. Это была тетя Таня. Уборщица, к счастью, ничего не слышала и их не заметила.

Тете Тане уступил место молодой парень. В знак благодарности она кивнула ему так царственно, будто и не ожидала иного, и, поправив косынку на лбу, легко опустилась на сиденье. А парень задел локтем девушку, читающую детектив в яркой обложке. Книжка шмякнулась на пол, и плохо склеенные листки веером посыпались под ноги уборщицы. Но она не стала наклоняться, а продолжала сидеть, глядя прямо перед собой, а парень с девушкой, весело переговариваясь и мешая выходить другим людям, бросились собирать упавшие листки.

Поезд подошел к станции «Проспект Мира», и Ромка с Лешкой пошли на пересадку. Пробежав по короткому переходу, они влетели в почти пустой вагон. Несмотря на то что до их «Рижской» тоже была всего одна остановка, Ромка опустился на свободное сиденье рядом с дверью и, достав из сумки тетрадку по алгебре, с тоской уставился на домашнее задание.

— Я, наверное, контрольную завтра не решу. Лучше на нее не ходить, чем получить «пару». И почему мне так не везет? Как не повезет, так во всем, — снова затянул он свою песню.

Лешка хотела было сказать, что много раз напоминала ему о несделанных уроках, но прикусила язык. Ромка все равно найдет что возразить и только снова на нее обидится.

Когда они вошли во двор, Ромка забеспокоился опять:

— Если бы не возились с твоим противным Диком, то поехали бы в галерею пораньше и давно бы уже вернулись. А теперь предки вновь прилипнут: почему мы все время гуляем и уроки не делаем.

И тут он увидел Славку с Джимом и, все так же хромая, заторопился навстречу другу:

— Мой папа тебя случайно не видел?

— Нет, — покачал головой Славка.

В Ромкином кармане зазвонил телефон.

— Это папа. В который раз звонит, — проговорил Ромка и весело сказал в трубку: — Пап, а я со Славкой алгеброй занимаюсь. А Лешка сейчас придет.

Он протянул сестре свернутый в трубку холст так, чтобы Славка не обратил на него внимания и не стал расспрашивать, зачем они брали с собой в галерею картину. Не хотелось сознаваться в своем провале. А когда Лешка ушла, потянул друга к беседке, и там круглый отличник Славка терпеливо и толково разобрал вместе с ним все его домашнее задание, после чего Ромка облегченно вздохнул: и чего он переживал о какой—то контрольной! Теперь он с ней одной левой справится.

Домой Ромка пришел с открытой тетрадкой и прямо с порога предъявил ее Олегу Викторовичу:

— Вот, можешь посмотреть, чем я занимаюсь целыми днями.

Отец внимательно просмотрел решенные задачки и, удивленно пожав плечами, молча вернул ему тетрадку.

После ужина Ромка расспросил по телефону Матвея Юрьевича, как продвигаются дела у художницы Оли, и обрадовался, услышав:

— Олечка молодец, техника письма у нее замечательная, мазки кладет легко, сумела передать свет и глубину картины и с работой справилась в рекордно короткий срок. Завтра с утра Арина отвезет копию в галерею.

— А она не забудет сфотографировать кромки с изнанкой?

— Не волнуйся, конечно, нет, — заверил его Матвей Юрьевич.

Но Ромка, опустив трубку, не успокоился.

— Я тоже должен ее увидеть, — прошептал он сестре и заорал так, чтобы услышали родители: — Лешк, не видишь, что ли, твой Дик давно гулять просится?

Лешка мигом собралась.

— Надеюсь, не надолго? — спросила Валерия Михайловна.

— Что, детям уже и свежим воздухом после трудов праведных подышать нельзя? — возмутился Ромка, а когда они вышли из подъезда, распорядился: — Ты тут гуляй себе, а я к Матвею Юрьевичу и обратно.

Лешка не возражала, так как прекрасно знала, что с Диком к Матвею Юрьевичу все равно не зайти: Банг не потерпит такого гостя в своем доме.

На Ромкин взгляд, Олина картина вообще ничем не отличалась от оригинала. Он не только сфотографировал ее со всех сторон много раз, но еще и ручкой на изнанке посадил малюсенькое—премалюсенькое пятнышко. Если не знать, где смотреть, его сроду не обнаружить.

— Теперь остается ждать, когда на копию польстится похититель, вернее похитительница, — вернувшись во двор, сказал он Лешке.

Наутро по дороге в школу Ромка вновь замучил сестру вопросами:

— Как ты думаешь, Арина ее прямо с утра отвезет, не забудет? Лешк, а когда ее заменят? А вдруг уже завтра?

Лешка рассуждала более логично и рассудительно:

— Сам подумай, где преступница так сразу возьмет копию? Ее ж еще и написать надо.

— Я и сам знаю, — вздохнул Ромка. — Только уж очень хочется, чтобы все это побыстрее случилось. А ведь мы даже не узнаем, увидит она ее или нет. Каждого посетителя ведь не проверишь.

— Может, и вообще ничего не получится. Вдруг она уже уехала?

— Уж лучше бы повременила, не уезжала. Не уезжала… — настороженно произнес Ромка и вдруг, остановившись, схватил сестру за руку: — Кто—то, я недавно слышал, тоже куда—то уезжает. Анастасия Андреевна, вот кто! Слушай, это она и есть! — вдруг вскричал он. — Помнишь, она ходила за билетами? Павел Петрович ее еще спрашивал, купила она их или не купила.

— И что?

— И Катька ее до пожара видела. С картиной в руках. Должно быть, с копией, и ей пришлось унести ее назад, так как Катька с настоящей картиной в подсобку спряталась. Лешк, я понял, это она. Анастасия Андреевна воспользовалась именем Инны Николаевны, ясно тебе? — раздельно произнес он.

Лешка вырвала свою руку и покрутила у виска пальцем:

— Ты что, сбрендил? Она же толстая! А та женщина хоть и старая, но худая и элегантная, фигурой похожая на Инну Николаевну, Оля же нам ее ясно обрисовала. А Анастасию Андреевну, да еще когда она в своей толстой кофте, никто не назовет элегантной.

Ромка помолчал, переваривая слова сестры, а потом распалился еще больше:

— А тебе не приходит в голову, что она маскируется? Что, если на ней надета какая—нибудь толстовка или ватник, ну, не знаю, чем там люди, когда надо, утолщаются. Потому, может, она и кофты такие толстые носит, и платки всякие, чтобы никто не заметил, что у нее еще что—то под ними поддето.

— Ну, не знаю, — нерешительно произнесла Лешка, но подозрения брата проняли и ее, и она быстро нашла выход: — Так проверить, она это или не она, проще простого. Надо спросить у Оли, не было ли у той элегантной художницы на лице шрама.

— Точно! Вот это и будет следующим пунктом нашего плана. — И Ромка бодро зашагал на первый урок, которым была алгебра.

Глава 11

Дата добавления: 2015-07-02