Американский герой 7 страница

Сакуро и его лучшие ученики, некоторые из которых специально прилетели из Японии, должны были устроить показательные выступления. Кроме того, должны были прибыть каскадеры, собравшиеся продемонстрировать детям, как стать невидимкой, как проникнуть в восточный замок, как бесшумно убить человека – и многое другое, что безусловно должно было заинтересовать тринадцатилетних мальчиков.

Кухня была как американской, так и японской. Мастера по приготовлению живого суши – самого модного в Токио – были доставлены из Японии. Оттуда же была привезена и живая рыбасобака, которая была запрещена в Америке, так как при неправильном приготовлении она вызывает паралич и смерть.

Весь вечер должны были работать семь камер, снимающих на 35миллиметровую пленку. Режиссировать собирался Мартин Скорсезе, а оператором был назначен Вильмос Зигмонд. Все это делалось с оттенком юмора, понятного лишь посвященным: первой работой Хартмана было продюсирование фильмов о бармицве.

Мэгги встретится с Хартманом впервые после того ланча, о котором она мне рассказывала. К тому же вечер обещает стать большими смотринами, к которым она всегда относится чрезвычайно ревностно. Подготовка к этому мероприятию занимает несколько дней. Она выбирает платья. Заказывает их и снова перешивает, принимая то одно, то другое решение. Она увеличивает физические нагрузки, чтобы еще больше отточить свои и без того совершенные формы. Она начинает больше спать, чтобы выглядеть особенно свежей и сияющей.

Она достает список гостей и тщательно изучает каждое имя, после чего садится на телефон. Она заново проверяет, кто женат, кто развелся, кого надо спрашивать о детях, а кому лучше не напоминать о потомстве. Несколько имен ей неизвестны – в основном это японцы, представляющие корпорации «Сони», «Матцушита» и «Мусаши». Но и о них она узнает все необходимое: откуда они родом – из Осаки, Токио или сельской местности, приехали ли с ними жены и дети, во что они играют – в гольф или теннис. У нее потрясающая память, и тем не менее она все записывает на отдельные карточки.

При такой интенсивной деятельности я все больше и больше отступаю на задний план. Она далее не просит меня отвезти ее на прием – крупные студии предоставляют собственные лимузины. Прием должен начаться ранним вечером.

Я могу воспользоваться выходным и отправиться куданибудь, как уже сделала миссис Маллиган. Гдето в глубине души я подумываю о том, не пойти ли поискать какуюнибудь проститутку, хотя бы отчасти похожую на Мэгги – с таким же цветом волос, такой же стрижкой или с приблизительно таким же торсом.

И тем не менее я этого не делаю. Я остаюсь дома, открываю бутылку бурбона, устраиваюсь поудобнее и принимаюсь читать СуньЦзы, которого мне подарил Ким.

Я не перечитывал «Искусство войны» с 1970 года, когда мне в Сайгоне дал эту книгу Престон Гриффит. Грифф служил в ЦРУ и курил опиум. Он утверждал, что много кого убил за свою жизнь, и чтение СуньЦзы повергает его в отчаяние. Однако он считал, что таким, как я, он может прибавить сил.

Трактат написан гдето между 480 и 221 годом до новой эры. Он весь пропитан восточным духом, и когда вы начинаете читать его впервые, вы будто пытаетесь серьезно отнестись к печенюшкам с предсказаниями судьбы. «Природа светла или темна, холодна или горяча, таковы же системы времени». Или: «Уверенный в том, что сможет захватить желаемое, нападает на незащищенные участки». Уже не говоря о том, что все переводы отличаются друг от друга. Так что остается только гадать, что автор хотел сказать на самом деле.

Но мы были во Вьетнаме, где у нас были огневая мощь, материальнотехническое обеспечение, организационная база и деньги; согласно документам, мы даже обладали живой силой – и тем не менее мы терпели поражение от генерала Жиапа, который читал СуньЦзы. Мы отдали Китай Мао Цзэдуну, который читал СуньЦзы. И по крайней мере в течение некоторого времени нас довольно здорово надирали в Корее, где тоже читали СуньЦзы.

А потому, несмотря на его косноязычие, мне предстояло осознать, что дело не в его речи, а в моей способности понимать. Став сержантом и получив в собственное распоряжение целое отделение, я пытался как можно точнее применять то, о чем он говорил. И все получалось. Его учение помогало мне спасать своих и убивать врагов. Когда же у нас появился капитан, настаивавший на том, чтобы мы нарушали принципы СуньЦзы, мы попали в серьезную переделку и многие из нас погибли.

Поначалу мне не нравится перевод. Более того, он вызывает у меня отвращение. СуньЦзы пишет о войне. О настоящей войне. А в этом издании слово «война» изменено на «стратегия» и название звучит как «Всемирно известное руководство по ведению переговоров и длительному сохранению влияния». Оно адресовано бизнесменам, которым хотелось бы думать, что деловая конкуренция – это и есть война, что адвокаты, бухгалтеры и агенты – это солдаты, деньги – кровь, а нервный тик равнозначен жизни в креслекаталке, когда ты не можешь без посторонней помощи вытереть себе задницу и поменять катетер в собственном члене. Но если в силу собственной предвзятости я не услышу сказанного, то окажусь таким же слепцом, как и те, кто отправил нас во Вьетнам. И поэтому я стараюсь услышать и делаю вид, что я невежда, внимающий словам мудреца.

Фраза, на которую указывал мне Ким, звучит следующим образом: «Стратегия позиционирования не согласуется с реальностью и прокладывает путь через иллюзии». Она находится в шестой главе, которая в этом переводе называется «Иллюзии и реальность (Использование камуфляжа)». В классическом переводе она носит название «Слабость и сила». Комментарий переводчика гласит: «Создание иллюзий в целях размывания действительности является особым тактическим маневром, направленным на то, чтобы постоянно сохранять преимущество над противником».

Без Мэгги дом кажется особенно пустым.

Я стараюсь не хмелеть, и мне это почти удается. Я иду в видеозал и смотрю записи Мэгги. Бутылку, естественно, прихватываю с собой. В какойто момент я вырубаюсь и просыпаюсь около трех ночи. Страшно хочется писать, а во рту словно кошки ночевали. Дом попрежнему пуст.

Через некоторое время до меня доносится звук подъехавшей машины. Это не лимузин. Вернулась Мэгги – то ли на такси, то ли ее ктото подбросил. Мне не пристало показываться ей на глаза. Дать ей понять, что я ее ждал, – это неправильная стратегия. И я поднимаюсь к себе. Я оставляю дверь открытой, чтобы все слышать, и выглядываю из окна, чтобы посмотреть, на какой машине она приехала. Это белый «феррари348» с опущенным верхом.

Я прислушиваюсь, и до меня доносится звук шагов. Потом смех. Кажется, она пьяна. Не в силах удержаться, я подхожу к двери и смотрю вниз. Ее наряд в беспорядке. Я напоминаю сам себе старого ревнивого мужа, подглядывающего за юной и красивой женой. Ее набухшие соски выпирают наружу. Чем это вызвано? Ночной прохладой и поездкой в открытой машине? Или все дело в мужчине, с которым она приехала, – Джеке Кашинге, который обычно играет молодых пилотов, солдат и бандитов и большую часть экранного времени ходит без рубашки? У него резко очерченные мышцы, и посвоему он столь же хорош, как и она. Небесноголубые глаза и волосы, уложенные все тем же Фредо.

Они обсуждают, кто что сказал и кто что сделал, вспоминая события вечера. Однако за всем этим таится все тот же вечный подтекст: он хочет ее, а она колеблется; он хочет, чтобы это совершилось как можно скорее, а она хочет до последнего насладиться его восхищением, прежде чем сдаться. Судя по всему, Мэгги продолжает занимать верхние строчки в голливудской табели о рангах. Известная актриса, ставшая режиссером, так к ней приставала, что ее подружка предпочла пораньше убраться с вечеринки. А еще ктото – не могу расслышать, кто именно – сообщил Мэгги в присутствии Мелани Гриффит, что у нее самая красивая фигура. Мелани пришла в ярость и бросилась с грудью наперевес на того, кто посмел это произнести. И Мэгги невыразимо смешно изображает Мелани, рассказывая это.

– А у тебя что, настоящие? – спрашивает Джек.

– Еще бы! – откликается Мэгги. – Стопроцентная доморощенная органика, никаких консервантов.

– Я тебе не верю. Уж слишком хороши. Дай проверить. Пальцы не обманут.

– Я хочу на свежий воздух, – восклицает Мэгги и выбегает на террасу.

Теперь я уже не могу разобрать их голоса и потому выхожу на галерею, идущую вдоль стены гостиной, чтобы лучше их видеть. Ветер, дующий с океана, играет ее волосами. Мне кажется, что я очутился в какомто фильме ужасов. Он стоит рядом с ней. Он прикасается к ее волосам. Она откликается на его прикосновение. Он обнимает ее, и его рука скользит вниз к ее бедру. Она отстраняется. Но не далеко. Они стоят совсем близко друг от друга. Он поворачивается к ней лицом. Она продолжает смотреть вдаль. Он берет ее за плечо и осторожно поворачивает к себе, так что теперь они смотрят друг на друга. Она не поднимает глаз. И тогда он пальцами берет ее за подбородок. Она смотрит ему в глаза. Черт! Вот оно. С этого все и начинается.

Он опускает голову, и она позволяет ему поцеловать себя в губы.

Разве она уже не репетировала эту сцену со мной?! Черт бы ее побрал!

Потом он обхватывает ее за талию и притягивает к себе. Ее грудь прижимается к его. Он чувствует ее набухшие соски. Ее живот прижимается к его скульптурному торсу, на котором написано «каждый день в спортзале с персональным тренером». Низом живота, этой мягкой округлой впадиной, она ощущает его член – не знаю, насколько уж там твердый. Он опускает руку и начинает поглаживать ее между ног.

Он ласкает ее круглую попку. И она начинает ритмично двигаться. Во рту у меня все пересыхает, сердце готово выскочить из груди. Надо уходить. И найти себе какоенибудь место подальше. Но я не могу даже пошевелиться, чтобы уйти к себе в комнату, и поэтому продолжаю стоять на месте, словно зачарованный.

Он задирает ей подол. Ее ноги выглядят гладкими и нежными в лунном свете. Он начинает целовать ее шею и плечи.

Она отталкивает его, с трудом переводя дыхание. Ее глаза блестят, влажные губы набухли.

Она возвращается в дом. Он следует за ней. Дверь они оставляют открытой, чтобы ночная прохлада могла освежать их пыл. И все начинается заново. Медленнее, но не менее напористо. И постепенно это переходит в секс. Я становлюсь свидетелем порнофильма с участием двух голливудских звезд, и слава Богу, что сейчас у меня нет при себе пушки.

Он расстегивает ее платье. И оно соскальзывает с ее плеч, обнажая прекрасную, безукоризненно гладкую кожу. Его губы скользят вниз по ее шее к ключице. Он продолжает стаскивать с нее платье, которое уже держится только на бедрах. Она прикрывает грудь руками и так, полуобороняясь, замирает.

Он опускается перед ней на колени и стаскивает платье на пол. Его руки ласкают ее ноги от щиколоток до самых ягодиц. Он наклоняется и принимается целовать ее живот. Она испускает вздох удовольствия. Черт бы ее побрал! Его губы опускаются все ниже к узкой полоске кружев, закрывающих низ ее живота, пока он не просовывает язык внутрь. Она обхватывает его голову руками и, прикрывая глаза, откидывается назад в предчувствии наслаждения.

Когда она снова открывает глаза, ее взгляд встречается с моим.

Она видит, что я стою на балконе и смотрю на нее. Одному Богу известно, что она читает в моем взгляде.

– Перестань, – говорит она Джеку.

Он издает какойто гортанный звук и опускается еще ниже.

– Перестань, – повторяет она.

Он не обращает на нее никакого внимания. Она пытается отстраниться, но он крепко ее держит. Она упирается руками ему в лицо и отталкивает его в сторону.

– Какого черта? – спрашивает он.

– Перестань, – снова говорит она.

– Магдалина, крошка, – произносит он своим самым медовым голосом и поднимает на нее глаза. Он видит, что взгляд ее устремлен наверх. Он тоже поднимает голову и видит меня.

– А это еще кто?

– Мой…

– …Шофер и телохранитель, – договариваю за нее я.

Она стоит в одних трусиках, и след от его слюны подсыхает на ее животе.

– Отошли его прочь, – говорит он.

– Да, Джо… Шел бы ты…

– Нет, – отвечаю я и сам не могу понять, как это у меня вырвалось. Я этого совершенно не планировал.

– Да уволь ты этого болвана, – срывается Джек.

– Не могу, – отвечает Мэгги.

– Еще как можешь! – говорит он.

– Джо, – говорит она. – Уйди, пожалуйста.

– Очень бы хотел это сделать.

– Послушай, тебе сказали, чтобы ты проваливал: Исчезни, а не то я тебя выкину сам.

Я начинаю медленно спускаться вниз и ничего не могу с собой поделать. Я понимаю, что должен уйти. Мэгги не является моей собственностью. И она меня не приглашала. Мэгги слегка вспотела, и теперь от дуновения ночного бриза эта влага начинает испаряться. Все ее тело покрывается гусиной кожей. Никогда еще мне не доводилось видеть женщину, в которой было бы столько жизни.

– Кончай, чувак, – говорит Джек.

Но я вопреки собственным намерениям снова говорю «нет».

В Голливуде нет человека, который не владел бы какимнибудь боевым искусством. Джек занимается тайдзутсу. Это техника ниндзя, и ее преподают в одной из самых модных школ боевого искусства, которую возглавляет Сакуро Дзюдзо.

Я ниже Джека. К тому же лет на пятнадцатьдвадцать старше. А плотность моего телосложения на первый взгляд кажется лишним весом. Но руководствуемся мы в данный момент отнюдь не здравым смыслом, ибо образ действий нам диктуют наши члены. Он не сомневается, что вырубит меня с помощью удара ниндзя, который отрабатывал в течение полугода. Он встает в стойку, намереваясь покончить со мной как можно быстрее.

– Нет! – кричит Мэгги.

Я ставлю блок и делаю шаг вперед, так как предпочитаю вести ближний бой, после чего наношу ему прямой удар правой в солнечное сплетение.

Все кончено.

Джек, ловя ртом воздух, падает на пол. Я поднимаю его и забрасываю к себе на плечо. Он продолжает задыхаться. Так всегда бывает, когда получаешь удар в солнечное сплетение: воздух из легких вылетает, и они так сжимаются, что открыть их снова сразу не удается. И в течение некоторого времени чувствуешь себя ужасно. Даже если знаешь, что это скоро кончится. Что касается Джека, то, похоже, он этого не знал.

– Прекрати, – говорит Мэгги. – Ему плохо. Ему действительно плохо.

– Нет, – отвечаю я, потому что знаю, что это скоро пройдет.

Я дотаскиваю его до машины. Обнаженная Мэгги плетется следом, и мне кажется, ей нравится происходящее. Лично мне все очень нравится. Я скидываю героя рядом с «феррари», и его дыхание постепенно начинает восстанавливаться. А вот эрекция у него уже точно прошла.

– У тебя есть ключи от машины? – спрашиваю я.

– Да пошел ты! Я убью тебя. Убью. Я тебя засужу. Считай, что тебя уже нет… чертов извращенец… – произносит он, не поднимаясь с земли.

– Простудишься, – замечаю я, повернувшись к Мэгги, и увожу ее обратно в дом.

Глава 15

Дело было во вторник, в пять часов вечера. Мел Тейлор ехал в Малый Сайгон. Ожидавшие его женщины болтали и смеялись в своей милой вьетнамской манере.

А он в очередной раз размышлял над тем, почему американки не могут быть такими же экзотичными, эротичными, изобретательными, симпатичными, подтянутыми и готовыми доставлять удовольствие, короче – раболепными и подобострастными. Не было человека, который не проклинал бы войну. Не было случая, чтобы ветеран, выступающий по телевидению или изображаемый в кино, не выглядел бы несчастным и раздавленным. Мел был не таков. У него сохранились самые светлые воспоминания о войне. В какомто смысле годы, проведенные в Сайгоне, стали лучшим периодом в его жизни. Женщины, пища, изысканная жизнь. Во Вьетнаме он был богатым. У него была прислуга: кухарка, уборщица, прачка. Он был могущественным человеком. У него была обожавшая его любовница, перед которой не надо было отчитываться и которой не надо было хранить верность. А что у него было в Америке? Микроволновка, пылесос фирмы «Гувер», дом и жена.

Времени у него было предостаточно. И, уже входя, он ощутил, что член у него стоит. Такое бывало не часто. И для этого не потребовалось никаких нежных порхающих прикосновений, умело направляющих кровь к губкообразным клеткам его пениса и заставляющих его постепенно увеличиваться и твердеть. Никакого купания в тепле очаровательного ротика, где медленное увеличение члена можно измерять по мере его прикосновения к языку, зубам, щекам и горлу. Последняя стадия доказывала, каким большим и сильным он может быть, ибо даже опытная мамасан была вынуждена отстраняться, когда тот достигал своего максимального размера.

Тейлор в течение уже нескольких дней прослушивал запись, сделанную в ту самую ночь, когда Магдалина Лазло вернулась домой с Джеком Кашингом, а Джо Броз выпрыгнул его вон. Это была та самая ночь, когда, судя по звукам, воспринятым микрофонами и записанным «Панасоником», Магдалина Лазло уступила страсти и похоти Джо Броза. Они занимались этим в течение нескольких часов. Стоны страсти, крики оргазмов, еле слышные звуки соприкосновения влажных тел, всевозможные ласки, слова восхищения друг другом, возгласы одобрения и удовлетворения.

Каждый новый день приносил новую запись. Они отослали Мэри Маллиган и снова занялись любовью. В первый день они занимались этим быстро и яростно, постепенно переходя к чувственной медлительности и полусонным ласкам. На второй они начали медленно и нежно, а затем превратились в диких зверей, обливающихся потом, – Тейлор готов был поклясться, что различает звуки падающих капель на записи.

А гдето посередине – Тейлор не мог объяснить, почему он обратил на это внимание, моя потому; что это прозвучало так неожиданно среди всех этих стонов и вздохов, словно появление яркой пластмассовой игрушки в пастельных тонах естественного пейзажа, – Мэгги, хихикая вдруг произнесла:

– А знаешь, что мне доставляет самое большое удовольствие в происходящем, Джо? Знаешь?

– Нет. И что же?

– Что потом я смогу тебя одеть.

– Ооо, перестань!

– Начнем с носков. Больше никаких белых носков, разве что для бега. Потом мы купим тебе белье, галстуки, рубашки, слаксы и туфли, и я попрошу Фредо, чтобы он сделал чтонибудь с твоими волосами.

И Тейлор знал, что именно этим они теперь и занимались. После двух безвылазно проведенных в доме суток, если не считать купания в океане, они наконец покинули его стены. Тейлор приставил к ним двух человек, которые занимались непрерывной слежкой. Последние сведения поступили от них в два часа дня, когда Мэгги вместе с Джо вошла в престижный магазин мужской одежды на Родеодрайв.

Тейлор разделся и бросил одежду на кресло, стоящее в углу. Мамасан все аккуратно сложила, пока дочкасан с восторженным почтением взирала на его член. Он прошествовал к массажному столу, чувствуя, как при каждом шаге его эрегированный член раскачивается из стороны в сторону, совершая круговые движения, и запрыгнул наверх.

Мамасан бросилась к нему, чтобы поднести ему бренди. Он опрокинул в себя стакан, почувствовал, как жидкость обжигает ему горло, и откинулся на подушку Подогретая до температуры тела простыня была чистой и свежей.

– Какой вы сегодня сильный, капитан Тейлор. Какой крепкий, – промолвила дочь. Начав с лейтенанта, он достиг звания капитана во Вьетнаме.

– О да. Настоящий гигант! – подхватила мать.

– Я даже боюсь прикоснуться к нему, – заметила дочка. Это была классическая шлющья болтовня. Но Тейлор не задумывался об этом. Главное, что эти женщины давали ему ощущение собственной силы и мужественности. С ними он чувствовал себя могущественным и уважаемым человеком.

– Не бойся, – откликается мать. – Иди сюда, я тебе покажу.

И, взяв руки дочери, она опускает их на поднятый вверх пенис.

И при первом же прикосновении, ко всеобщему удивлению, у Тейлора начинается эякуляция.

Прежде для этого требовался как минимум час. А когда она наконец наступала, то сперма била из него фонтаном, совершая дугу, как струя мочи у младенца, лежащего на спине, достигая груди, а иногда и головы Тейлора. Величественная и мощная эякуляция.

Но сейчас. Из его пениса просто начало чтото сочиться. Капли скапливались и сбегали вниз, подчиняясь слабым безвольным сокращениям, пока внутри ничего не осталось. Это была какаято морось, ион даже не ощутил оргазма. Tо ли дело настоящее мощное семяизвержение, этот беззвучный вопль экстаза, уносящий за пределы времени и пространства. Даже просто писая, он получал больше удовольствия, чем сейчас.

Гнев охватил Тейлора: он чувствовал, что его обокрали.

– Вы все испортили! – закричал он на женщин. – Все!

Они произносят чтото повьетнамски и начинают хихикать. И сейчас их смех кажется Тейлору безвкусным и вульгарным. Более того, он приводит его в ярость. Они смеются над ним. Смеются над американцем. Он соскакивает со стола и бросается на женщин.

– Черт бы вас побрал, суки, вы все испортили!

Мамасан принимается извиняться, но Тейлор неумолим.

– Если вы рассчитываете, что я стану платить вам за это, то вы глубоко ошибаетесь!

После чего начинается оживленный спор относительно того, является ли оплата почасовой или цена определяется в зависимости от качества эякуляции. В доводах обеих сторон есть доля правды, и, окажись рядом посторонний арбитр, он бы быстро все уладил ко всеобщему удовольствию: «Девочки, за работу, а ты, Мел, дашь им за это еще пятьдесят». Но смех вьетнамок и угрозы Мелвина оставить их без денег срабатывают как пусковой механизм ярости и страха. И конфликт мгновенно разрастается до неимоверных размеров. Теперь уже речь идет не о споре Мелвина с вьетнамками, но о глобальных противоречиях, существующих между клиентом и проституткой, мужчиной и женщиной, европейцами и азиатами, Америкой и Вьетнамом.

Они быстро переходят на крик, который в свою очередь грозит перейти в рукоприкладство. И в этот момент в дверях появляется стройный молодой вьетнамец с большим впечатляющим шрамом на лице и нунчаками в руке. Бандит, сутенер, охранник, муж или брат – Тейлор не может определить, кто именно. Но дело не в этом. Главное заплатить и тихо убраться восвояси.

Обычно Тейлор платил по своей карточке, поскольку сумма могла рассматриваться как вполне приемлемый счет в качественном ресторане. Он оплачивал все счета и поэтому мог не опасаться, что его жена заинтересуется, почему ее муж каждую неделю оставляет по двести долларов в одном и том же вьетнамском ресторане. А далее если бы она заинтересовалась, у него был готов ответ на этот случай. Он бы сказал, что раз в неделю встречается со старыми армейскими друзьями, чтобы вспомнить прошлое. После чего вытащил бы калькулятор и заморочил бы Сильвии голову особенностями налогообложения.

Но сейчас Тейлор не мог стоять с собственным подсыхающим семенем на волосяном покрове и ждать, когда какойто вьетнамский громила вставит его карточку в автомат, получит электронное подтверждение и зафиксирует пересылку К тому же он не хотел платить полную стоимость. Поэтому он натягивает на себя одежду и вытаскивает наличные. Скомкав несколько купюр по двадцать долларов, он швыряет их на пол и направляется к двери. Дочка бросается к деньгам со скоростью змеи и принимается их пересчитывать. А юный бандит преграждает выход. В руках у вьетнамки – всего восемьдесят долларов. Все начинают кричать, и Тейлору приходится вытащить еще несколько купюр. Мамасан выхватывает их у него из рук, не дожидаясь, когда он их скомкает и бросит на пол. Это еще четыре двадцатки – больше у него ничего с собой нет, не считая пяти купюр по одному доллару и мелочи. Но, судя по всему, они удовлетворились его как вьетнамец отходит в сторону и выпускает его наружу.

Глава 16

Президенту кажется, что проще показать докладную записку, чем пересказывать ее содержание. Потому что если Хартман начнет чтонибудь записывать, то придется тревожиться уже о двух документах. Он мог бы, конечно, и запомнить, но полагаться на память опасно, ибо она может сыграть с человеком злую шутку. К тому же авиалайнер номер один уже готов к взлету.

Короче, Джордж Буш рад, что избавился от этого документа. Он жег ему карман, как злобный сказочный тролль, постоянно напоминая о себе и требуя, чтобы его выпустили на свободу. И вот наконец президент от него избавился и переложил все свои проблемы на чужие плечи. Пусть теперь Хартман решает, как его приручить, а если ему это не удастся, то Буш сможет попросту забыть о его существовании. Одинединственный клочок бумаги! Никто даже не сможет доказать, что Буш. его когданибудь видел. Или что этот текст действительно был написан Ли Этуотером.

Зато Хартман понимает, что ему представился случай изменить всю свою жизнь.

Он освобождает себе целый день. Никаких встреч. Никаких звонков. Никаких конференций. Никаких писем. Никаких контрактов. Никаких помех. Никаких адвокатов.

Для того чтобы осмыслить все величие этого жеста, достаточно сказать, что он не собирался освобождать себе целый день для того, чтобы умереть. А если бы он был женщиной, то не стал бы освобождать себе целый день для того, чтобы родить.

День он начинает с того, что на рассвете отправляется в спортивный зал. Там он занимается кендо – сначала со всеми вместе, а потом отдельно со своим сенсеем, чтобы усмирить плоть и очистить сознание. Усилия и мощная физическая концентрация причиняют боль. Но Хартману она нравится. И лишь тогда, когда она затмевает все остальное, он преодолевает ее, возвращается в свой кабинет, достает из сейфа полученную записку и начинает размышлять над пьем, что же теперь делать.

Он понимает, что все находится в подвешенном, состоянии. Что никто ничего конкретного ему не поручал. Он должен вернуться к президенту и сказать: «Вот как это можно сделать». Хартман не испытывал никакого страха перед деловыми встречами. И в самом деле он прекрасно с ними справлялся. Потому что, если фильм у него не покупала «Коламбия», он отдавал его «Эмсиэй», если он и там. не нравился, то Хартман переходил к «Парамаунту» и студии Диснея. Но на этот раз он мог обратиться только к одному человеку.

Или нет? Он затолкал эту мысль в коробочку, плотно прикрыл ее крышкой и поставил на дальнюю полку, которая, по его представлениям, находилась у него в задней левой части мозга.

Хартман погружается в размышления и набрасывает на листе свои соображения, который ему предстоит сжечь перед уходом из кабинетика.

Он думает о том, что такое война. Точно так же как эту отер и Сакуро Дзюдзо, он является последователем СунъЦзы. На память ему приходит фраза «Война есть не что иное, как ложь» и его сотрясает внутренний смех.

Он понимает, что ему предстоит действовать в четырех взаимосвязанных направлениях. Необходимо найти подходящего режиссера, соблюдать полную секретность, сдерживать прессу и обеспечить финансирование.

Но самое важное – это режиссер. Желательно он же – сценарист. Таким образом можно будет избавиться от еще одного посвященного. Режиссер сможет создать видеоряд и написать краткий сценарий, с которым Хартман и познакомит президента.

Но для того чтобы все хранить в тайне, необходимо было разработать план действий. Обычно, когда Хартману предстояло серьезное дело, он собирал команду, и все вместе обсуждали то, что им предстоит, подвергая критике предложения друг друга. Все делалось с помощью мозгового штурма. Они рассматривали возможные последствия своих действий. Но в данном случае, понимал Хартман, самое главное – секретность, и никто не должен знать больше того, что знать ему абсолютно необходимо.

Как только в курс дела будет посвящаться новое лицо, необходимо будет принимать все меры безопасности, то есть устанавливать за этим человеком слежку и организовывать прослушивание. И не только за ним самим, но и за его коллегами, друзьями, любовниками и любовницами, а также членами семьи. И чем шире будет круг осведомленных лиц, тем больше потребуется осведомителей. Хартману и прежде доводилось следить за людьми, прежде всего за собственными сотрудниками. Все крупные и далее мелкие агентства создавались независимыми агентами, которые приводили в них своих клиентов. То есть с помощью крале и обманов. И Хартман, основавший «Репризентейшн компани» точно таким же образом, поклялся себе, что лично с ним такого никогда не произойдет. И поэтому, как только работающий у него агент начинал проявлять повышенную активность и независимость, за ним тут же устанавливалась слежка, а его телефон ставился на прослушку. Если выяснялось, что этот агент вынашивает коварные планы, то тогда уже предпринимались соответствующие действия. Иногда они были поощрительными: повышение по службе, новая машина, премия, – короче, демонстрация благодарности за лояльность. Иногда карательными: увольнение сотрудника и распространение слухов о его нечистоплотности, а также уведомление всех возможных клиентов о том, что, если они уйдут вместе с этим агентом, компания сделает все возможное для того, чтобы эти актеры больше никогда не были задействованы ни в одном проекте. Иначе говоря, Хартман прекрасно понимал, во что могут обойтись слежка и служба безопасности.

Хартман всегда руководствовался правилом не вкладывать деньги в фильмы. И это правило стало частью стиля работы компании, поэтому, если агент заявлял: «Я настолько в этом уверен, что сам готов стать продюсером», – к этому относились по меньшей мере со снисходительной улыбкой. Ибо, как только человек вкладывал собственные средства – не важно, выигрывал он на этом или проигрывал, – он начинал руководствоваться жадностью, опасениями и сомнениями и терял способность относиться к происходящему объективно.

Дата добавления: 2015-06-27