КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Часть первая 10 страница. – бывает, бывает чего только не бывает на белом свете
– Бывает, бывает… Чего только не бывает на белом свете. – Окаянные, чо им нужно? – Надо же – завезти человека вон куда и бросить! Еще рассказывали про перевертушек… Про какую‑то знаменитую колдунью… Костер потрескивал, выхватывал из тьмы трепетный, слабый круг света. А дальше, выше, кругом – огромная ночь. Теплая, мягкая, гибельная. Беспокойно в такую ночь, без причины радостно. И совсем не страшно, что Земля, эта маленькая крошечка, летит куда‑то – в бездонное, непостижимое, в мрак и пустоту. Здесь, на Земле, ворочается, кипит, стонет, кричит Жизнь. Зовут неутомимые перепела. Шуршат в траве змеи. Тихо исходят соком молодые березки.
– 32 ‑
Следующий день начался для Кузьмы необычно. Он копнил с бабами. Работал в паре с Клавдей. У той все получалось как‑то очень аккуратно. Воткнет вилы в пласт сена, навалится на них всем телом, упрет черенок в землю – раз! – пласт перевалился. Кузьма тоже хотел так: глубоко загнал вилы, навалился на них… – черенок хрястнул. Клавдя долго смеялась над ним. Кузьма пошел к стану сменить вилы. У крайнего балагана, на дышле, под которым была подставлена дута, висела зыбка с ребенком. Мать ребенка, соседка Кузьмы в деревне, не захотела отстать от других, поехала на покос с грудным. Днем за ним присматривали старики – Махор и Никон. Она только кормить приходила. Сейчас их не было – ни того, ни другого. Еще издали увидел Кузьма что‑то черное на груди у ребенка, встревожился, прибавил шагу… И похолодел: змея. Она зашевелилась, гибко и медленно поднялась над краем зыбки. Как завороженные смотрели друг на друга человек и змея. Поразили Кузьму глаза ее – маленькие, острые, неподвижные, как две черные гадкие капельки.
То, что он сделал в следующее мгновение, было опасно не столько для него, сколько для ребенка: можно было не успеть подскочить. Об этом Кузьма не подумал. Подскочил к зыбке, схватил змею, кажется, прямо за голову кинул на землю. В этот момент из‑за балагана вышел Никон. – Змея! – крикнул Кузьма. – Где? – Вон!… Вон она! Змея стремительно уползала по выкошенной плешине к высокой траве. – А‑а… Это – сичас… Черня! Черня! – позвал Никон. Откуда– то вылетел большой красивый пес, вопросительно уставился на хозяина. – Вон, – показал Никон. Пес в несколько прыжков настиг гадюку, схватил ее, трепанул и отпрыгнул, загородив ей путь к траве. Змея поднялась чуть не наполовину, разинула рот и грозно зашипела. Пес изготовился к прыжку. Мах!… – промазал, вернулся. На несколько секунд змея и пес непонятно скрутились. Черня раза три высоко подпрыгнул. Змея успела свернуться в кольцо и вдруг с молниеносной быстротой развернулась. Прозевай Черня долю секунды, ему пришлось бы плохо: она целила в голову. Гадюка мягко шлепнулась, тотчас опять вздыбилась и поползла к траве. Черня, не давая ей опомниться, прыгнул. Присев на задние лапы, быстро закрутился на месте, не позволяя ей дотянуться до своей головы. Бросил, отпрыгнул. Змея была уже сильно изранена и разъярена. Она кинулась сама. Тут‑то и настиг ее Черня. Он обрушился на змею с такой силой, что сам не устоял, перевернулся, вскочил и принялся рвать ее и крутиться… Через минуту со змеей было покончено. Кузьма и Никон наблюдали за этим сражением. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Только когда Черня подбежал к ним, Никон поласкал его за ухом и сказал: – Умница. Кузьма сел на землю. Колени противно тряслись от пережитого страха. – Дед… ведь змея‑то в зыбке была. – Чего‑о?! – Так. Смотреть надо… Вам поручили, елки зеленые! Никон тоже сел на землю.
– Ах ты, господи… грех‑то какой! Только отлучился по нуждишке – и вот… Как же ты ее? – Выбросил. – Как выбросил? – Сам не знаю. Рукой выбросил. – Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил? Кузьма внимательно осмотрел ладонь. – Нет, ничего. – Господи, грех какой мог быть! – опять заговорил Никон. – Ты уж не говори никому, а то мать‑то с ума сойдет. – Ладно. Только ты смотри все же!… – Кузьма поднялся. – Забыл, зачем пришел… А‑а! Вилы. Вилы сломались. Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке. В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок‑другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку – поесть костяники. Ему нравилась эта ягода – кисленькая, холодная, с косточкой в середине. Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор… Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили «ножки», беседовали. – Давно хотел узнать у тебя… Это правда, что ли? – Что? – Что черти увозили. Никон как‑то странно хмыкнул. – Так и знал, – сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. – Здоров!… А как было‑то? – Зачем тебе? – Пошел ты к едрене‑фене. Умирать скоро, а у его все секреты! Никон сдвинул фуражку на затылок. – Заблудился с пьяных глаз. Хотел в Куйрак, а попал… вон куды. – Так. А зачем в Куйрак? – Ну вот… расскажи ему все! Ты что – поп? – Хэх, ты, бес! Да ведь ты к этой, наверно… черная бабенка там жила… Забыл теперь, как звать ее было, греховодницу. Цыганиста така… Ворожейка. – Может, к ней, – согласился Никон. Дед Махор некоторое время молчал, потом тронул темной, как высохшее дерево, рукой морщинистую шею, сказал негромко: – Я тоже бывал там, язви ее. – Ворожил? – Ага. Долго тихонько хохотали, не глядя друг на друга. – Ну и ну!… Как на тот свет‑то явимся? Никон подумал и в тон приятелю сказал: – Попросимся, может, пустят. А не пустят – здесь тоже неплохо. Кузьма неслышно выбрался из березника и пошел к стану. «Вот черти!… Надо же такое придумать! И ведь как складно врал вчера!» Когда стали собираться на работу, Кузьма не выдержал, отвел Никона в сторону.
– Я давеча невзначай подслушал ваш разговор… Так вышло. Я не хотел. Скажи, пожалуйста: для чего ты вчера так здорово… выдумал? Я не осуждаю… просто хочется знать. А? Я никому не скажу. Никон ничуть не смутился. Заулыбался. – А для антиресу. Скажи людям, что заблудился пьяный, – скучно. Они это давно знают, что пьяный может заблудиться. А так… редко бывает… Теперь узнал? После обеда, благословясь, заложили первый стог. Кузьма с ребятишками подвозил копны. Федя Байкалов стоял под стогом. Без рубахи, бугристый, с неимоверно широкой грудью. Бабам он не нравился такой: – Прямо смотреть страшно… Господи! Куда уж так? Стогоправом стоял дед Махор – дело это не тяжелое, но искусное. Надо суметь так вывершить стог, чтобы он не скособочился через недельку и не подставил запавшие бока проливным осенним дождям, – иначе пиши пропало сено. Сгниет. Бабы накладывали на волокушу большущие копны (чтобы окаянный Федя надорвался, а то вздохнуть не дает – все ждет), перехватывали копну веревкой, и копновоз волок ее к стогу. Федя показывал, где остановиться. Развязывал веревку, придерживал копну вилами, лошадь выдергивала из‑под нее волокушу… Плевал на руки, некоторое время примеривался, с какого боку лучше взять! Всаживал вилы, подгибался рывком и… – Опп! Огромная копна с непонятной легкостью вздымается высоко вверх. Федя некоторое время танцует с ней, выискивая устойчивое положение. Весь напрягся… – Держи! – толчок – копна на стогу. Там ее долго растаскивает, раскладывает, утаптывает дед Махор. А Федя выбирает из волос насыпавшееся сено. Ждет следующую. – Чего там? Заснули? – кричит бабам. Кузьма захотел пить, но воды в ведре не оказалось. – Съезди напейся и нам заодно привезешь, – попросила Клавдя. Кузьма поехал к ручью. Еще издалека узнал Марью. Сердце подпрыгнуло и словно провалилось куда‑то… Он остановил коня, хотел повернуть, но Марья уже увидела его. Быстро надернула юбку на голые колени – она стирала мужнину рубаху – распрямилась.
Кузьма подъехал к ручью. – Здравствуй… те, – сказал он и улыбнулся. – Здравствуешь, – Марья тоже улыбнулась. Некоторое время молчали, глядя друг на друга. – Как живешь? – спросил Кузьма, слезая с коня. Он сделал это как во сне – будто перелетел с горы на гору. – Живем… Ты как? – Да тоже. Лошадь потянулась к воде, ссыпая глинистый край берега. – Разнуздай коня‑то, он пить хочет. Кузьма суетливо и долго отстегивал удилину. Никак не мог. Марья засмеялась. Негромко, необидно. – Дай‑ка, – подошла, разнуздала и осталась стоять рядом. Кузьма услышал запах ее волос, тонкий отдающий сухостойным солнечным травняком. Увидел, как на шее, около уха, трепетно вспухает тоненькая синяя жилка. Шагнул. Глаза Марьи округлились, зеленоватые, с радужными стрелками‑лучиками вокруг зрачка. – Что ты? – спросила она. Еще заметил Кузьма: когда она говорит, кончик носа ее чуть шевелится. В груди даже больно сделалось – как горячая железка влипла. – Ну, что ты? – Не знаю, – Кузьма качнул головой. – Люди же увидют, – сказала Марья, продолжая смотреть в глаза Кузьмы. – Увидют, что стоим… Уезжай. – Сейчас… – Кузьма не шевельнулся. Марья осторожно провела мокрой ладошкой по его лицу – со лба вниз, легонько толкнула. Кузьма повернулся, пошел к коню. Марья зачерпнула в ведро воды, подала ему. – На, – посмотрела строго, внимательно. – Уезжай, – и отвернулась. Кузьма ни о чем не думал, когда ехал обратно. Все время чувствовал прохладную Марьину ладонь на лице. Никак не мог отвязаться от этого ощущения. Его поджидали с водой. Он отдал ведро и сказал Клавде: – Я сейчас… Мне нужно. Поехал в стан. Зашел в свой балаган, лег вниз лицом, закусил рукав рубахи. Долго лежал так. Все. Короткое спокойное счастье его разлетелось вдребезги. Мир заслонила Марья. Стояла в глазах, какой была, когда подавала ведро с водой, – смотрела снизу. Судьба словно сжалилась над ним. Только он вернулся к работе, с косогора к ним скатился на коротконогой кобыленке молоденький парнишка из Баклани. – Там пришли эти, с Макаром! Порох по домам ищут, лопотину забирают… Федя уже надевал рубаху. Подхватили ружья, какие были, пали на коней и понеслись. – Объехай всех, кто есть из деревни! – сказал Кузьма парню, с которым скакал рядом. Тот кивнул головой, не сбавляя ходу, отвалил в сторону. Лошади подравнялись на ходу одна к другой. Шли кучно. Дробный топот копыт слился в один грозный гул. В деревню залетели на полном скаку. Встретили на улице старика. – Поздно хватились. Ушли… – Куда? – А дьявол их знает! У меня папаху отобрал один, чтоб ему… – Куда, в какую сторону поехали?! – заорал Кузьма, танцуя возле старика на разгоряченном коне. – Что ты на меня‑то кричишь? Сказал – не знаю. – Давно? – Не шибко давно. Разделились на три группы, кинулись по разным дорогам. Группа, с которой был Кузьма, поехала по дороге, которой только что приехали, с тем чтобы потом свернуть к парому через Бакланы там начинались согры, чернолесье. За деревней встретили еще человек пятнадцать, ехавших с покоса. Соединились. Объездили километров двадцать в округе – банда как в землю ушла. Даже следов не оставила. Вернулись под вечер. Приехали другие группы. Бандиты ушли. Разошлись по домам посмотреть, что они натворили. Взято было немного: кое‑что из одежды, сапоги, ремни… Зато порох подмели вчистую в каждом доме. Кузьма заехал к Сергею Федорычу. Тот стоял в завозне и чуть не плакал. – Топор взяли, паразиты! Ведь все равно иззубрят об камни. А он мастеровой. Кузьма устало присел на верстак. В завозне было прохладно, пахло стружкой и махрой. По стенам на деревянных спицах висели пилы, пилки, ножовки, обручи… В углу свалены неошиненные колеса. – Ах, варнаки проклятые! – ругался Сергей Федорыч, сокрушенно качая головой. – Что я теперь без топора буду делать? Кузьма встал: – Спросят – скажи, я в район поехал. Скоро вернусь. – Ты зачем туда? Кузьма, не отвечая, вышел из завозни, сел на коня и выехал со двора.
– 33 ‑
Вернулся Кузьма через два дня. Не заезжая домой, проехал прямо в сельсовет. Его встретил на крыльце сияющий Елизар. – У нас гость! – возвестил он, непонятно улыбаясь. Кузьма почувствовал почему‑то неприятный холодок под сердцем. – Какой гость? – Гринька Малюгин. – Что ты говоришь! Кузьма спрыгнул с лошади, прошел в сельсовет: подумал, что Гринька пришел сам. – А где он? – В кладовке. – Его поймали, что ли? – Ага. Федя Байкалов вчера привел. Накостылял ему, видно, по дороге. Едва приволок. Гринька лежал в кладовой на лавке, закинув ноги на стенку. Харкал в низкий потолок, стараясь попасть в муху. Плевки ложились рядом с мухой. Муха почему‑то упрямо не улетала, только переползала с места на место. На стук двери Гринька повернул голову, широко улыбнулся старому знакомому. – А‑а! Здорово живешь! – Здорово, – весело сказал Кузьма. – Со свиданьицем! Очень рад. – Спасибо! – откликнулся Гринька, не снимая ног со стенки. – Опять меня поведешь? – Нет, теперь по‑другому будет. Как же ты попался? – Бывает, – сказал Гринька и опять харкнул в потолок. – Бывает, что и петух несется. – Федор тебя поймал, говорят? – Этому человеку можешь от меня передать, – Гринька снял со стены ноги, сел на скамейке, – я у него в долгу. – Какие вы грозные все! «В долгу‑у»… Плевал он на таких страшных! Гринька нахмурился, зловеще сломил левую бровь, но сам не выдержал этой гримасы, улыбнулся. – Глянешься ты мне, парень, – сказал он. – По‑моему, ты не дурак. Тебя как зовут? – Отдыхай пока. Потом поговорим. Невеселые тебя дела ждут, могу заранее сказать. Гринька вопросительно и серьезно глянул на Кузьму, но тотчас овладел собой. – У меня, паря, всю жизнь невеселые дела. Так что не пужай, – лег и опять закинул ноги на стенку. – Ну, такого у тебя еще не было, – сказал Кузьма, вышел и запер кладовку. Елизар что‑то писал, склонив голову на левое плечо и сильно наморщив лоб. – Гриньку беречь, как свой глаз, – сказал Кузьма. Бросил на лавку красноармейскую шинель и шлем. – Да, и вот еще что: я теперь буду секретарем сельсовета. Елизар поднял голову, долго смотрел на Кузьму. – Понятно. Что секретарем. Я думал, ты оттуда председателем приедешь. Что‑то меня долго не снимают. – Снимут, – добросердечно пообещал Кузьма. – Сами бакланцы снимут, – и вышел на улицу. Федя был дома. У него расхворалась жена, и он старался не отлучаться. – Как же ты поймал его? – спросил Кузьма, когда поздоровались и присели к столу. – А он сам в руки шел. У нас телок вчера пропал, я пошел вечером поискать за деревней. Смотрю – Гринька идет. Ну… мы пошли вместе. Кузьма улыбнулся, хотел передать Гринькину угрозу, но подумал и не стал: Хавронья слышала их разговор, могла перепугаться. – Я теперь секретарь сельсовета, – сказал Кузьма. Федя с уважением посмотрел на него. – Теперь, я думаю, Гринька знает про них – в одних местах были. – И Гриньку тряхнем. За всех возьмемся, – Кузьма был настроен воинственно. – Давно еще сказывал мне один человек, – заговорила слабым голосом Хавронья, – что есть, говорит, дураки в полоску, есть – в клеточку, а есть сплошь. Погляжу я на вас: вот вы сплошь. Какое ваше телячье дело до той банды? Они сроду по тайге ходют… испокон веку. И будут ходить. – Лежи поправляйся, – добродушно сказал Федя. – Тебе, дураку, один раз попало – неймется? Он вот узнает, Макарка‑то, про ваши разговорчики! Нашли, с кем связываться… с головорезом отпетым. Федя и Кузьма молчали. Кузьма незаметно подмигнул Феде, они вышли на улицу. – Я вот чего пришел: Любавины с покоса приехали? – Приехали. – Возьми Яшу, и подождите меня здесь. Я домой заскочу на минуту. Потом пойдем арестуем старика Любавина. Федя задумался. – Зачем это? – У меня, понимаешь, такая мысль: банда где‑то недалеко, так? Узнает Макар, что отца взяли, и захочет освободить или отомстить. Он мстительный. А мы его встретим здесь. А? Что с ним, со стариком, сделается? Посидит. Отдохнет. – Можно, – согласился Федя. – Я быстро схожу. Любавины только пришли из бани. Емельян Спиридоныч распарил старые кости, лежал на кровати в исподнем белье, красный. Кондрат ходил по горнице и тихонько мычал: ломило зубы. На покосе в самую жару напился ключевой воды и простудил их. Михайловна собирала ужинать. В избе было тепло, пахло березовым веником. Заливался веселой песней, мелко вызванивая крышкой, пузатый самовар. На полу два котенка гонялись друг за другом. Один, убегая от преследования, прыгнул на кровать, и ему попалась на глаза тесемка от кальсон Емельяна Спиридоныча. Он начал играться ею. Спиридоныч шваркнул его голой ногой. – Щекотно, черт тя!… – А? – спросила Михайловна. – Не с тобой. В сенях хлопнула дверь, заскрипели доски под чьими‑то тяжелыми шагами. – Ефим, наверно, – сказал Емельян Спиридоныч. В избу вошли Кузьма, Федя и Яша. – Здравствуйте. – Здорово были, – Емельян Спиридоныч сел, тревожно разглядывая поздних гостей. «Макарка что‑нибудь отколол», – подумал он. Из горницы вышел Кондрат, остановился в дверях, держась рукой за щеку. – Собирайся, отец, пойдешь с нами, – сказал Кузьма Емельяну Спиридонычу. Тот продолжал смотреть на них, не шевельнулся. – Куда это он пойдет? – спросил Кондрат. – С нами. – Для чего? – Я там объясню… – Кузьма переступил с ноги на ногу: слишком покойно и мирно было в избе для тех слов, какие сейчас, наверно, придется сказать. – Ты здесь объясни, – Кондрат отнял от щеки руку. – Где это там объяснишь? – Одевайся! – строго сказал Кузьма, глядя на Емельяна Спиридоныча. – Никуда он не пойдет! – тоже повысил голос Кондрат. Емельян Спиридоныч потянулся рукой к спинке кровати. – Я только штаны надену, – сказал он сыну. Все молча стояли и смотрели, как он надевает штаны. Он делал это медленно, как будто нарочно тянул время. – Побыстрей можно? – не выдержал Кузьма. – Ты не покрикивай, – спокойно сказал Емельян Спиридоныч. – Мне некуда торопиться. – Ты арестован. Емельян Спиридоныч прищурился на Кузьму. – Это за что же? – За дело. – Вот что!… – Кондрат решительно стронулся с места и пошел на Кузьму. – Ну‑ка поворачивайте оглобли – и… к такой‑то матери отсюда! Из– за Кузьмы на полплеча выдвинулся Федя, в упор, спокойно глянул на Кондрата. – Не ругайся. Кондрат остановился… Смерил Федю глазами. – А ты‑то чего тут? – Так… на всякий случай. Кондрат сплюнул, повернулся и ушел в передний угол. Сел на лавку. – Земледав. – Не ругайся, – еще раз сказал Федя. – Ты чего, в партизанах, что ли? – спросил его Емельян Спиридоныч. – Ты, может, перепутал? – Пошто? – не понял Федя. – Чего ты тут командываешь? – Я не командываю. – Хватит разговаривать, – сказал Кузьма. – Собирайся. Емельян Спиридоныч стал одеваться. Вышли, громко стуча сапогами, спустились с крыльца. – Хочу зайти по малому, – заявил Емельян Спиридоныч. – Пойдем вместе, – сказал Кузьма. Отошли за угол. Через некоторое время вернулись. – Куда теперь? – В сельсовет. Ночью Кузьма беседовал с Гринькой. – Дело плохо, Гринька, – грустно сказал Кузьма. – Есть такая бумага, в ней говорится, что к тебе применяется высшая мера наказания. – Ха‑ха‑ха! – Гринька от души расхохотался. – Камедь! – Мало смешного, Гринька, – не меняя выражения лица, продолжал Кузьма. – Я тебя не пугаю. Ты объявлен вне закона. Первый, кто тебя поймает, может убить без суда и следствия. Даже обязан. – Покажи. – Чего? – Гумагу эту. – У меня нет ее. – Ха‑ха‑ха!… Про банду хочешь выпытать, – я тебя наскрозь вижу. – Она в районе. Но завтра я получу ее. Покажу тебе. – Не верю. – Как хочешь. Я тебя не уговариваю верить. Замолчали. Гринька сидел в небрежной позе, но в глазах его залегла тоскливая тень. – Не верю я все ж таки, – опять сказал он. Кузьма пожал плечами. Гринька закурил. – В районе знают, что меня поймали? – Нет еще. – Тогда давай говорить, как умные люди: я тебе рассказываю, где банда, ты отпускаешь меня на все четыре стороны. Тебе выходит повышение или награда какая, а мне жизнь дорога. Идет? У Кузьмы загорелись глаза. – Где банда? – А отпустишь? – Отпущу. Но сначала скажи: где банда? Гринька оглушительно расхохотался. – Все! Влип ты, парнища! По маковку! Никакой такой гумаги у вас нету. Эх, милый ты мой!… Кузьма понял: поторопился. Однако быстро совладал с собой, выражение лица его стало скучным. – Я думал, ты действительно умный человек. А ты – дурак в клеточку. – Никогда товарищей своих я не выдам, – важно, даже торжественно сказал Гринька. – Отсидеть три года или пять – отсижу. Ничего. Убегу. Но с гумагой ты ловко придумал, дьявол. Я ведь правда поверил… – Ладно, иди порадуйся последние минутки. Гринька ушел веселым. Из‑за двери хвастливо сказал: – Редко кто обманывал Гриньку Малюгина. Это ты запомни. – Запомню. «Эх, черт! Поторопился…». Домой Кузьма пришел перед светом. Хотел соснуть пару часов, но не мог. Ворочался на жаркой перине, кряхтел… – Чего ты? – сонным голосом спросила Клавдя. – Ничего. Кто это у вас перины такие сообразил? Потолще нельзя было? – Ты все чем‑нибудь недоволен. Ему делают как лучше… – Что ж тут хорошего? Лежит целая гора, елки зеленые! – усни попробуй! В кочегарке и то прохладней. Наконец он ушел совсем от Клавди – на пол. Но и там не мог заснуть. Дело было не в перине. Утром, чуть свет, он вскочил, выпроводил из горницы Клавдю, закрылся и стал что‑то вырезать из резинового каблука. Клавдя несколько раз стучала в дверь, звала завтракать, Кузьма не выходил. Он делал печать. Таким ремеслом еще никогда в жизни не доводилось заниматься. Но сейчас эта печать нужна была позарез. На столе лежала какая‑то справка с губернской печатью – для образца. В глазах у Кузьмы рябило от мельчайших буквочек, черточек, точечек, колосков… Наконец к полудню печать была готова. Кузьма пришлепнул ее к бумаге. Сравнил с настоящей… Грустно стало. От его печати так явно несло липой, что надеяться можно было только на Гринькину «великую» грамотность. Потом он написал бумагу. Она гласила: «Приказ по Запсибкраю № 1286. Настоящим подтверждается, что Малюгин Григорий…» Кузьма не знал отчества Гриньки. Вышел, спросил у Агафьи. – Ермолай у них отец был, – сказала Агафья. «…Григорий Ермолаевич, уроженец д. Баклань, за свои безобразные поступки объявляется вне закона. Местным властям, где Малюгин Гринька будет пойман, следует применить к нему высшую меру наказания, т.е. расстрел. Начальник краевого управления ГПУ». Кузьма долго придумывал фамилию начальника. Хотелось какую‑нибудь такую, чтобы у Гриньки поджилки задрожали. Подписал: «Саблин». И – печать. Долго любовался своим творением. Сейчас даже печать выглядела солидной и внушительной. «А – ничего! Что ему еще нужно?» Пошел в сельсовет. Гринька чувствовал себя превосходно. – Что, дитятко? – Вот, почитай, – Кузьма протянул ему сложенный вчетверо приказ. Гринька вскинул брови, взял бумажку, развернул. Внимательно стал разглядывать ее. – Ты читать‑то умеешь? – Читать‑то?… – Гринька посмотрел бумагу на свет. – Читать я, парень, не умею. – Давай я тебе прочитаю. – Пусть другой кто‑нибудь… – Почему? – А ты прочитаешь не то. Я ж тебя знаю. – Да почему не то? – загорячился Кузьма. – Почему не то?! Что ты ерунду говоришь? – А‑а… – Гринька понимающе оскалился. – Пусть другой прочитает. – Другому нельзя, – Кузьма растерялся: он не знал, что Гринька совсем не умеет читать, надеялся – по складам прочтет. – Это секретный приказ. Гринька вернул бумагу. – Тогда сходи с ней в одно место. Кузьма озлился: – Ну, Гринька!… Не проси милости. Как человеку… помочь хотел. Не хочешь – не надо. Сегодня расстреляем. Все. Гринька пошел вразвалку. Прежде чем войти в кладовую, оглянулся: – Ты такими шутками не шути. – Все. Кончен разговор. Лунной ночью Гриньку повезли на «расстрел». Ехали с ним в телеге трое: Кузьма, Федя и Яша. Гринька лежал на траве со связанными руками. Несколько раз пробовал заговорить со своими мрачными спутниками – ему не отвечали. Выехали за деревню, в лес. Гриньке помогли сойти с телеги, привязали к дереву. Сами отошли на несколько шагов. Федя и Яша зарядили ружья. Гринька внимательно наблюдал. В лесу было сумрачно. По макушкам деревьев время от времени дергал верховой ветер, и они зловеще шумели. Тоскливо ухала сова. Кузьма достал из кармана приказ, зажег спичку и громко прочитал его. Стал медленно складывать бумагу. На Гриньку не глядел. Федя и Яша вскинули ружья… – Стой! – крикнул Гринька. – Я расскажу про банду. Яша и Федя ждали с поднятыми ружьями. – Говори, – велел Кузьма. – Я скажу, а эти… стрельнут. – Нет, – Кузьма немного помедлил. – За то что скажешь, тебя помилуют. Не совсем, конечно: сидеть все равно придется. – Расскажу, черт ее бей. В деревню гнали вмах. Телега подскакивала на рытвинах, трещала и скрипела по всем швам. У первых домов Кузьма и Яша соскочили, побежали собирать людей. Федя отвез Гриньку в сельсовет, запер в кладовой и помчался домой за лошадью. Когда он верхом вернулся к сельсовету, там было уже человек пятнадцать мужиков и парней – все на лошадях и с ружьями. Кузьма был в сельсовете: ждали еще с дальнего края деревни человек восемь надежных ребят. Наконец подъехали и эти. Тронулись в путь. Кузьма ехал впереди с Федей. Федя знал место, которое указал Гринька. Верст двадцать от Баклани, в таежном предгорье. Ехали уже часа два. Луна спряталась за плотный облачный полог. Дорога сначала была торная, но потом, в тесных увалах, сузилась в еле различимую тропку, зажатую с обеих сторон плотной стеной леса и огромными камнями. Отряд далеко растянулся, даже две лошади не могли идти рядом. «Выбрали место, сволочи», – думал Кузьма. Федя ехал впереди. – Далеко еще, Федор? – Верст семь‑восемь. Прошло еще полчаса. Федя остановил коня. – Скоро уж… Надо, чтоб не шумели. Кузьма передал назад: не шуметь! Медленно и тихо двинулись вперед. У Кузьмы сильно колотилось сердце. Он напряженно, до боли в глазах, всматривался во тьму. Но ничего, кроме размытых очертаний гор на темном небе, не видел. Лошади осторожно ступали по каменистой тропе, шуршала под ногами мелкая галька. Неожиданно тропинка расширилась и завернула вправо. – Тут, – шепнул Федя, останавливаясь. Кузьма осторожно выехал вперед, долго всматривался и вслушивался в ночь. Ничто не подсказывало присутствия здесь людей. «Неужели обманул Гринька?», – со злостью подумал Кузьма. Сзади подъехал Федя. – Тут небольшая ложбинка, как тарелка… А в ней полно камней. Они, наверно, в этих камнях. – Надо сейчас брать. Верно? Кузьма слез с коня и пошел к отряду. Объяснил, как лучше действовать. Разделились на две группы: одна двинулась в обход слева, другая начала карабкаться по камням вверх, чтобы обойти ложбину справа; справа ложбина примыкала к горе с отвесным почти уклоном. Коней оставили под присмотром двух парней. Стрельбу открывать договорились по выстрелу Кузьмы. Он пошел с группой вправо. Путь был трудный. Лезли по узкому карнизу уклона, цепляясь за выступы камней, за ползучие чахлые кустики. Вдруг сзади под кем‑то сорвался большой камень и с треском полетел вниз, в ложбину. Сделалось тихо. Все замерли. – Кто там? – спросил снизу сонный голос. Тягучая, томительная тишина. – Кто там? – спросили еще раз встревоженно. Опять никто не ответил. Внизу прошумели шаги. Неразборчиво заговорили. Кто‑то приглушенно кашлянул. Кузьма, сжимая в руке наган, лихорадочно соображал: сейчас начинать или выждать? Внизу вспыхнул факел. Огонь начал приближаться к ним, вверх, освещая ноги в сапогах и замшелые валуны.
Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 285; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |